***

Прошло несколько недель, и все это дерьмо с Беллой наконец-то улеглось. Обычно она легко прощает меня, но на этот раз она заставила меня заслужить прощение. После нашей ссоры я провел выходные дома и в два часа ночи ездил и покупал ей в «Севен-Илевен» разливную колу и «Твинки».

Я целовал ее, когда никто не видел и держал за руку под одеялом пока мы с ней и моей сестрой смотрели дерьмовые фильмы 80-х годов. Мы делали коктейли из газировки с мороженым, что было здорово, и моя девочка была счастлива, что было еще лучше. Ей было хорошо, мне было хорошо, нам было хорошо, и к утру того воскресенья я был прощен.

За последние три недели мы с Беллой дважды прогуляли уроки чтобы полежать на солнце на пляже. Ненавижу говорить, что это «наше место», потому что звучит жутко отстойно, но это так и есть: наше место вдали от всего остального.

Это наше соглашение.

После того, как Белла рассказала мне, что это Ким просвещала ее насчет моих похождений по выходным, я отвел Кимми в сторону и очень мило попросил ее завалить ебало и не трепать о моих делах моей младшей сестре и ее подруге.

Под «ее подругой» подразумевалась Блисс.

Но с Ким сложно.

Она потаскуха, но потаскуха Пити. А если говорить совсем откровенно, то она и вовсе не потаскуха. Ким с Викторией на пару сидит на кокаине, и с ней обращаются как с остальными девчонками, но она всегда была только с Пити. И Пити был только с ней, даже если и не признает это. Они ближе всех из нас к тому, что называется реальной парой. Не считая нас с Блисс, но Бен с Пити об этом не знают.

После того, как я говорю Пити, чтобы он разобрался с Ким с ее гребаным длинным языком, он тоже говорит ей завязывать с этим дерьмом. Печально то, что скорее всего она делает это только затем, чтобы добиться большего внимания от своего парня. Пити близок с Элли. Разумеется, все это невинное дерьмо, но любовь заставляет тебя думать о всяком совершенно безумном дерьме.

Я знаю.

Любовь – это гребаная безумная сделка.

Теперь, после выходных, проведенных с моей девочкой и выходных, проведенных дома у Пити с Беном и Пити, когда мы никого не звали, я готов обдолбаться.

Мы курим гашиш и готовы ехать. Родители разрешают мне взять машину, потому я вел себя лучше всех, и мне хорошо… я чувствую себя свободным. И голова у меня такая светлая, какой давно не была. Малышка совсем не горит желанием меня отпускать, как и всегда. Поскольку Бен и Пити здесь, она не может прийти в мою комнату, и мы украдкой целуемся на кухне пока Элис спит на диване, а парни ждут на улице. Она обещает быть здесь, когда я вернусь домой. Я говорю, что лучше ей сдержать свое слово.

Я не осознаю, насколько на самом деле обдолбан, пока не оказываюсь на дороге. У парня из школы, Джейка Блэка, вечеринка в Ла-Пуш, и мы едем туда. В «Вольво» дерьмовое стерео, но музыка все равно играет. Бен на заднем сидении прикуривает, а Пити сидит на пассажирском, говорит со своей дамой.

Мой мобильный в кармане звонит, не переставая.

- Чувак, не отвечай. Это королева потаскух. – Пити смеется, заверяя Ким, что она не потаскуха. – Только твои подруги такие, детка, - говорит он. Бен фыркает от смеха, я смеюсь, а Пити закатывает глаза.

Я беру немного влево.

- Веди ровно, ублюдок, пока я, блядь, не расплескал пиво во всей машине.

Я смотрю на Бена в зеркало заднего вида. Стараюсь ехать ровно, но это, блядь, трудно. Мой дурацкий телефон не прекращает звонить. Пити все еще пытается убедить Ким в том, что она не потаскуха, а Бен, крепко зажмурившись, раскачивается взад-вперед в центре заднего сиденья, пытаясь скрутить косяк.

Это так, блядь, смешно, что как только я начинаю смеяться, не могу остановиться.

И телефон тоже не замолкает.

- Кто-нибудь, скажите этой мега-потаскухе перестать, блядь, звонить мне, - кричу я, смеюсь, и машину ведет из стороны в сторону. Мои фары светят не на той стороне дороги. Вероятно, мне стоит порадоваться, что так поздно на дороге никого кроме нас нет.

Я теряю счет времени. В мгновение ока мы выезжаем из Форкса и едем по автостраде в Ла-Пуш. В машине полно дыма. Я кашляю и опускаю стекло.

- Парни, померзните минутку, - говорю я, опуская все четыре стекла.

Пити роняет свой телефон. Он наклоняется, чтобы поднять его и бьется головой о приборную панель. Мы все смеемся. Бен передает мне косяк.

Я еще немного теряю счет времени. Мы уже давно въехали в Ла-Пуш. Едем по какой-то грязной ухабистой дороге. Стекла все еще опущены.

Пити говорит со мной, но я не слышу, что он говорит. Его слова смешиваются в кучу, а губы шевелятся. Я думаю, что мы пропустили дом Джейка. Я, блядь, совершенно уверен, что мы заблудились.

- Блядь, братан, передавай косяк! – Бен с заднего сиденья просовывает голову вперед. Он забирает косяк из моих губ и откидывается назад, затягиваясь и закрывая глаза.

Мой телефон продолжает звонить.

Я лезу в задний карман – машину сильно заносит вправо. Пити тянется к рулю и выправляет его. Мы все смеемся.

Думаю, я отвечаю на звонок. У меня в ухе голос Виктории, но как и с Пити, я, блядь, понятия не имею, о чем она говорит.

Проходит еще какое-то время. Я, блядь, представления не имею, где мы, но продолжаю вести машину. Темно, и нет ни других машин, ни признаков жизни – сплошной лес.

Бен больше не смеется. Он слишком под кайфом. Обдолбан, блядь, и потух.

Я держу руль обеими руками, крепко зажмуриваюсь и трясу головой. Пити снова на телефоне, докуривает остатки косяка в одно лицо.

- Я понятия не имею, где мы, - признаюсь я, взрываясь от смеха.

- Что? – Пити всегда становится параноиком, когда слишком накурится. – Чего, чувак? Чего? Мы заблудились?

Бена это цепляет, и он сгибается пополам и смеется до слез.

Это заразно.

- Дасти, чувак, тормози! Тормози! – Пити дрейфит.

Он, блядь, под кайфом.

И все это здорово и весело до тех пор, пока он действительно не открывает дверцу машины, и я теряю контроль над машиной, когда наклоняюсь, пытаясь захлопнуть его дверцу.

Машина вертится, вертится, вертится. Фары «Вольво» кружатся, кружатся, кружатся. В животе у меня все поднимается и опускается.

Все, что я вижу – это деревья, шоссе, деревья, шоссе, деревья, шоссе.

Бен сидит посередине, смеется и держится за крышу машины.

- Бля-я-я-я-я-я-я-я-дь! – вопит он.

Пити наполовину вываливается из открытой дверцы, но ремень удерживает его внутри – спасая жизнь.

Я не знаю, сколько кругов мы сделали, прежде чем машина соскользнула с шоссе в кювет. Я слышу хруст, затем хлопок, и все чернеет перед глазами, когда мы, наконец, ударяемся.

***

Когда я прихожу в сознание, самое первое, что я замечаю, что клаксон безостановочно сигналит. Фары не горят, но радио все еще играет. Не знаю, зачем, но я трогаю ручку громкости, и она работает.

Ничего не болит, но я дезориентирован. Руки дрожат. На самом деле, все мое тело раскачивается. Кости дрожат. Кровь бурлит. Нервы трясутся. Все мои части вибрируют.

Или мне просто так кажется.

Трясущимися руками я расстегиваю ремень и тянусь к Пити. Он все еще свисает из машины. Его голова свешивается вперед, а ремень врезался в шею.

- Питер, - говорю я, и мой голос тоже дрожит. Я трясу головой и изо всех сил, блядь, пытаюсь, вернуть твердость конечностям, но ничего не выходит. – Пити!

- А! – Внезапно он приходит в себя. В панике он тянет ремень и начинает вопить.

Я хватаю его за руку. Он смотрит на меня и успокаивается.

- Ты в порядке? – спрашиваю я.

Он кивает, откидывается назад, закрывая глаза, и пытается справиться с дыханием.

- Что, блядь, случилось? – спрашивает он у самого себя.

Повернув свое сиденье, я тянусь к Бену. Он сидит прямо. Его глаза широко раскрыты. Я хватаю его за плечо и встряхиваю.

- Это было… - начинает он.

Я отворачиваюсь и откидываюсь на сиденье.

- Наверное, нам стоит выбираться из машины, - бормочу я, открывая свою дверцу.

Пити может выбраться, потому что его дверца уже открыта. А вот Бену приходится выбираться через мою.

У меня уходит время, чтобы глаза привыкли к темноте, и когда я могу видеть, у меня, блядь, нет слов. Весь багажник исчез.

Его больше нет.

Его отбросило на тридцать футов в сторону.

Дерево, которое мы сбили, разрезало машину напополам словно гребаное масло. Бену очень повезло, что он остался в живых.

В воздухе пахнет жженой резиной и бензином. Дым от двигателя парит в холодном воздухе и поднимается вверх, мимо макушек деревьев. Парни молчат, расхаживают вокруг, потирая сзади шеи.

Запустив обе руки в волосы, я пинком захлопываю водительскую дверцу и отхожу. Бен и Пити держатся сзади. Я иду, кажется, вечность, и когда чувствую, что разум прояснился достаточно, нахожу свой мобильный и звоню единственному ублюдку, который может мне помочь.

- Пап, нужна твоя помощь.

***

Я знал, что будет плохо, но никак не думал, что он меня ударит.

После того, как я позвонил отцу, он велел мне оставаться на месте. Поскольку я не знал, где это самое «место», мне пришлось идти по шоссе до тех пор, пока я не нашел перекресток. Там, где мы встретились с отцом. Я ждал его на обочине. Он был в пижаме. На голове у него была бейсболка, на ногах - «Конверсы», а на лице у него были отметины от сна. Он не сказал ни слова, когда я сел в машину. Даже не взглянул на меня.

Мне не пришлось говорить ему, где машина. Он нашел ее по следам от шин на дороге.

Он выключил фары. Аварийку не включал.

- Если шеф Свон проедет мимо, нам пиздец. Пиздец! – прокричал он, а затем вышел из машины и захлопнул дверцу обеими руками.

От удара этой дверцы меня снова забила дрожь.

Я выбрался из машины вслед за отцом. Пити и Бен сидели перед машиной, но поднялись на ноги, как только увидели его. Отец свирепо посмотрел на них. Они отошли дальше.

Отец свирепо посмотрел на «Вольво». Он смотрел на нее целых пять минут, прежде чем плюнуть на землю и сделать еще один шаг вперед. Я заметил, что он с каждым шагом наступает на штанины своей фланелевой пижамы. Отец снял кепку, провел руками по спутанным ото сна волосам, надел ее обратно и посмотрел на меня.

- Блядь, садитесь в машину, - прошипел он. Мы все двинулись, но отец велел мне остаться.

Когда Пити и Бен были в машине, я засунул руки в карманы худи и издал долгий холодный вздох.

Отец ударил меня в грудь.

Я ударился об покореженную машину.

У меня не было возможности прийти в себя, прежде чем отец схватил меня за грудки и подтащил к своему лицу. Я закашлялся, пытаясь справиться с дыханием.

- Блядь, ну как ты мог быть таким дураком? – в ярости выкрикнул он, брызжа слюной мне в лицо.

Это последнее, что он сказал мне, прежде чем оттащить от «Вольво» и толкнуть в сторону «Мерседеса». Теперь мы ждали эвакуатор. Пару лет назад мой отец помог владельцу местной автосвалки снять обвинения, связанные с наркотиками. Он был должен отцу. И в качестве расплаты скроет факт аварии.

Пити с Беном не сказали ни единого слова. Они сидят на заднем сидении, тихи, как, блядь, ночь. Я не знаю, видели ли они, что отец меня ударил, но это не их вина, а моя. Я облажался.

Сердце не успокаивается. Все, о чем я думаю – это как мимо проезжает шериф Свон и видит, что случилось. Он не даст нам с ней видеться. Моя ошибка будет стоить наказания всей моей семье.

Блядь, от этих мыслей мне дурно.

После того, как приезжает эвакуатор, отец помогает водителю прицепить «Вольво». Я думаю о том, чтобы им помочь, но решаю этого не делать, когда отец смотрит на меня через лобовое стекло, когда машина съезжает с обочины.

Машина на свалку. Это ясно любому дураку.

Я набираю сообщение Белле:

Я очень тебя люблю, детка.

Она присылает ответ:

Что случилось? Твоя мама сходит с ума.

Мне не следовало думать, что отец не скажет маме. Уверен, она сидит сейчас за кухонным столом, приканчивая последнюю бутылку вина.

После того, как «Вольво» увозят на эвакуаторе, отец возвращается в машину. Он кладет обе руки на сопла вентилятора, снимает кепку и швыряет ее мне в лицо.

Он высаживает Бена и Пити у дома Пити.

По дороге домой чувствуется напряжение. Моя память все время возвращается к тому моменту, когда фары метались между лесом и шоссе. Живот сводит, глаза мокрые. Грудь болит, но не только от удара о привязной ремень, но и от отцовского удара. Чувствую себя дерьмом. Словно я ужасный ребенок. Сплошное разочарование.

Когда мы подъезжаем, Элис и Белла на крыльце, дрожат, укутавшись в одеяла. Я кладу руку на ручку дверцы, чтобы вылезти из машины, но отец кладет руку мне на грудь и не дает выйти.

- Что, если бы один из вас погиб? Что бы я делал, если бы ты погиб? – Его голос тих и печален.

- Я не знаю, - говорю я в темноту машины. Я отвожу взгляд от Беллы и смотрю на силуэт отца на соседнем сидении.

Он прокашливается.

- Скажешь матери, что это был несчастный случай. Скажешь, что выкрутил руль, чтобы не столкнуться с гребаным оленем. Скажешь ей, блядь, что угодно, Эдвард, кроме правды.

- Хорошо.

- Если Чарли Свон об этом узнает… - начинает он, с сожалением глядя на Блисс. Глядя так, словно он тоже может ее потерять.

- Не узнает, - тихо говорю я. – Она никогда ему не скажет.

- Уверен? – спрашивает отец, уже зная, что она никогда не скажет.

- Да, Белла никогда не скажет.

Таково наше соглашение.