Элис с лестницы вопит:

- Я нашла его, ублюдок!

Белла не шевелится и ничего не говорит, даже не моргает, но я вижу, что маска возвращается на ее лицо. Я чувствую, как она превращается из моей в их – всего остального мира – Блисс. Она выдыхает через нос и прячет всю жгучую боль в глазах глубоко внутрь, туда, где ее не видно, и заново завязывает верх бикини.

Элис на лестнице.

Когда верх ее белого бикини снова завязан на бант, Белла открывает дверь у себя за спиной и смотрит на меня еще секунду.

Блядь, мне хочется сказать ей остановиться, стать самой собой, потому что она прекрасна именно такая, как есть, даже, несмотря на то, что она ревнует, злится и страдает. Хочется сказать, что ее неопытность – это, блядь, совершенство, и я жажду его. Хочется сказать, что ее веснушки – это то, за что я больше всего люблю лето, и что она – мой дом.

Мне надо бы сказать ей идти и веселиться, и что, когда она устанет и накупается, я буду ждать там ее с распахнутыми объятьями.

Надо сказать, что я люблю ее, что любви достаточно и все, что имеет значение.

Хочется сказать, чтобы она не уходила.

Но я не скажу.

Мы останемся здесь или сбежим, или сделаем что-то еще, но я не сдамся. Как и она. Бросив на меня взгляд одновременно пронзительный и обжигающий, Белла разворачивается и уходит.

Я инстинктивно разворачиваюсь, чтобы ударить рукой в дверной косяк, но не делаю этого, потому что, сделав два шага, Белла оборачивается и смотрит на меня.

Мое глупое упрямое сердце пропускает удар. Меня это бесит.

- Мама говорит, что сегодня я должна быть дома, - сообщает она без толики сожаления. – Когда ты вернешься, меня здесь не будет.

Мое глупое упрямое сердце раскалывается на части словно бокал вина, разбитый об стену. Я захлопываю дверь у нее перед носом в попытке отгородиться от ее слов, но это не помогает. Поэтому я пинком отправляю кресло на колесиках в другой конец комнаты.

Оно ломается, но легче мне не становится.

***

Меньше чем через час я сворачиваю на подъездную дорожку к дому Бена. Обычно за руль садится он, но это охуенная вишневая круть 1964-го года выпуска, и все хотят порулить. Кожаный салон цвета слоновой кости, темно-темно-бордовый, почти черный, цвет кузова и двери на задних петлях, открывающиеся в другую сторону – этот старый «Линкольн Континенталь» практически слишком хорош, чтобы быть правдой. Но некоторые берут то, что могут. И вот вчера двоюродный брат Пити, Изи, пожелал получить максимальный задаток наличными в минимальные сроки.

Я не задаю вопросов, когда люди делают то, что им приходится делать, чтобы избавиться от проблем. Помоги, если можешь или отвали. К счастью для нас с Изи, у меня была припрятана коробка с накопленными деньгами.

Отец был зол, когда я приехал домой на этой машине. Но после одного маминого взгляда и двух секунд в водительском кресле, что ему оставалось, кроме как заплатить остаток и позволить мне оставить эту машину? Родители не слишком ограничивают нас с сестрой; они боятся. Машина – это свобода, и они не хотят совершать те же ошибки, что и их родители, и оба знают, что сейчас начинать уже слишком поздно.

Я делаю музыку тише и откидываюсь на сидении. Проверяю телефон, и даже раньше, чем успеваю взглянуть, я знаю, что там нет ничего от Беллы. Через пять минут после того, как Элис нашла свою кроссовку, пришла Леа. С тех пор я не видел Блисс и ничего от нее не слышал. Я вырубаю телефон и снова убираю в карман.

Она делает это дерьмо со мной. Намеренно.

Я раздумываю о том, не прогулять ли вечеринку и заставить Гарретта считать свои зубы на песке, просто чтобы показать Блисс, что чудовище здесь я, а не она. Но Бен выходит из дома с усмешкой на лице и бутылкой «Джонни Уокер Блэк». Вечеринка нуждается во мне, а я – в ней.

И что? Мне семнадцать. Все так, как и должно быть.

Мы забираем Ким с Пити из дома ее мамы, и я отдаю Пити открытую бутылку в обмен на косяк, который он принес. С первой затяжкой все мое сознание улетучивается, и я врубаю на всю «House of Balloons»*.

Солнце село с час назад, но жара до сих пор ощущается повсюду. Мы едем с опущенными стеклами. Июльский воздух пахнет свежескошенной травой и горячим асфальтом, хлоркой и мороженым. Светлячки быстро засыпают, и цикады громко трещат. Когда мы останавливаемся у дома то ли тети, то ли дяди Микси, то ли еще у чьего-то дома, там полно беспечно улыбающихся людей.

В доме также битком народу. Кондиционер дует холодным воздухом, но в гостиной в толпе тепло и кругом пьяный смех. Звуки синкопированной перкуссии и глухие звуки ударных пробиваются сквозь сладкий дым к не имеющим значения загорелым и слегка потным телам. Все улыбаются и хотят вобрать в себя этот дым. Мы с друзьями далеко не самые юные и не самые взрослые здесь, и я не узнаю ни единого человека, но со всех сторон меня обнимают и поздравляют с днем рождения.

Вик идет из гостиной на кухню, где свет ярче, и встает на цыпочки в дверях, когда замечает меня. На ней потертые ботинки «Докс» и ярко-розовое платье. Она машет мне и направляется в мою сторону. Я только на полпути в набитую людьми гостиную, здороваюсь с Джейком, когда она проталкивается сквозь толпу ко мне.

Платье. Кого, блядь, она думает обмануть?

- Привет, именинник! – Она улыбается во весь рот, протягивая ко мне обе руки.

Я встречаюсь с ней взглядом и протягиваю ей скотч вместо того, чтобы обниматься. Она берет бутылку. Я знал, что возьмет.

Снова думаю о Первом пляже, но кто-то делает музыку громче. Я моргаю - и слева от меня оказывается Ким. Я легонько обнимаю ее и рассказываю Джейку про «Линкольн».

- Пошли! – говорит Ким, перекрикивая ритмы электронной музыки. Она тянет меня за руку, и я смотрю туда, куда она показывает. Пити машет мне левой рукой идти на кухню, а в правой у него бонг с марихуаной.

Я забираю у Вик бутылку и ухожу от нее к друзьям. В толпе, которая лишь отдаленно напоминает по форме круг, мы потягиваем скотч и курим – затяжку за затяжкой – во флуоресцентном свете кухни. Таня с Ириной привезли с заправки пончики с семнадцатью свечками.

Я задуваю их. Все хлопают и радостно кричат – знакомые и незнакомые. Бен запрыгивает мне на спину, натягивая мне на глаза мою бейсболку. Я спотыкаюсь, выпрямляюсь и иду сквозь толпу - слепой, но и равнодушный.

Я смеюсь. Все смеются.

Стягиваю с глаз бейсболку - и мы в столовой. Напитки становятся больше, затяжки – глубже. Моргаю - и я на улице, показываю Диму машину. Снова моргаю - и я на заднем крыльце, прикуриваю один из своих косяков и передаю его Джейку.

Снова моргаю – и я в задней части переполненной гостиной, расслабляюсь в кресле с высокой спинкой с бумажной короной на голове. Она от Ким.

Она долго пыталась надеть ее на меня, а я все уворачивался и смеялся. А она продолжала попытки надеть ее.

- Дай мне надеть ее на тебя! Это твоя корона именинника! – настаивала она, раскрасневшаяся, смеясь громче музыки.

Я тоже смеялся.

- Скажи, что я король, - велел я.

На секунду она заколебалась.

- Пити - король, - сказала она, улыбаясь ему через плечо, в пьяном приступе искренности.

Я опустил голову и позволил ей надеть на меня эту бумажную корону. Я улыбался. Она была пьяна в говно, как и я, и, похоже, это делало ее счастливой. Поэтому сейчас я сижу в зеленом кресле с высокой спинкой с этой короной на голове, которая выглядит так, словно ее сделали из обложки книжки-раскраски. Литровка скотча в моей правой руке наполовину пуста, а левая рука лежит на моем животе.

С той же стороны, взгромоздившись на подлокотник кресла, сидит Ширли Темпл.

Зовут ее не так. Ее зовут Шивон, но ее детское личико окружают красные-красные, цвета карамели на яблоке, кудри. От этого она выглядит как Ширли Темпл**, по крайней мере, так на моей памяти выглядела Ширли Темпл, когда мама пыталась заставить Элис смотреть это девчачье дерьмо.

Шивон. Бен рассказал мне о ней на прошлой неделе:

- Она даст тебе засунуть его куда угодно.

Она играет моим мизинцем с манжетой моего худи, куда я приколол английскую булавку Элис. Я взял ее на прошлой неделе, чтобы прочистить бонг, и просто еще не вернул…

Я игнорирую Шивон. Она пахнет приторно-сладким сексом. Я едва выношу это. Она наклоняется ближе, словно хочет рассказать мне какой-то секрет.

- Хочешь куда-нибудь пойти? – Через футболку она проводит костяшками пальцев по моему скручивающемуся в узел животу. «Джонни Уокер» плывет по моим венам словно огонь.

Мое затуманенное сознание находится между скукой и раздражением. Я делаю глоток.

Шивон касается своим носом моего уха, и я чувствую жар, словно горю, и не замечал этого до этой секунды. Она делает вдох, чтобы что-то сказать, но я не хочу этого слышать.

- Зачем? – спрашиваю я до того, как она успевает сказать. Я откидываюсь дальше в кресле, чтобы больше она не могла достать до моего уха и убираю ее руку со своего живота. Я делаю это намеренно. Теперь какое бы дерьмо эта прошмандовка ни хотела сказать, ей придется сказать это вслух.

Она смущенно смотрит на меня, когда я делаю еще один глоток. Ее глубоко посаженные темно-карие глаза удивленно расширяются, словно я пересек какую-то черту, выставив ее на посмешище и навязав ей ее собственную игру.

- Зачем что? – спрашивает она.

Ширли Темпл, блядь, просто гений.

Я склоняю голову и смотрю прямо на нее.

- Зачем ты хочешь куда-то пойти? – отчетливо спрашиваю я, пожимая плечами, словно это я не понимаю.

Она оглядывается на присутствующих. Ее побили в ее же игре, и когда она пытается ответить, запинается в словах. Поэтому я ей помогаю.

- Чтобы потрахаться? – спрашиваю я, глядя прямо на нее.

Ширли Темпл краснеет и смотрит под ноги. Она заводит свои карамельно-красные кудри за ухо.

- Ну, в смысле… если ты…

Я качаю головой. Все еще скучно. Раздражение растет.

- Вообще-то не хочу, - громко говорю я сквозь музыку. Я пьяным взглядом обвожу все эти расплывающиеся лица. Шарлотт ловит мой взгляд. Она разговаривает с группой девчонок, но ее явно больше интересует то, что происходит возле меня.

Мой кайф от травы медленно и мощно смешивается с опьянением.

Я моргаю и думаю: если Шивон, девочка в юбочке из католической школы, позволяет Бену засунуть член ей в задницу, как далеко она зайдет?

Я смотрю на девушку рядом с собой. Указываю на Шарлотт и смотрю, как Шивон следит за моей рукой.

- Трахни ее, - говорю я спокойно.

- Что? – Тон голоса Ширли Темпл озадаченный и недоверчивый, но я вижу, что она смотрит на Шарлотт. Я вижу, что она думает об этом.

- Я бы скорее посмотрел, как ты трахаешь ее, - поясняю я, делая очередной глоток. Виски не жжет горло. Жаль.

Шивон снова смотрит туда, куда я указал, и раздумывает еще несколько секунд или, по крайней мере, делает вид, что раздумывает. Затем она бросает мою руку и идет прямиком к Шарлотт.

Я выдыхаю и сдвигаю на затылок бейсболку, чтобы можно было запустить пальцы в волосы, разочарованный тем, что это было так легко. Я остаюсь со своей почти пустой бутылкой и вижу у лестницы дьявола в розовом платье.

Ее глаза с расширенными зрачками пусты и умоляют, чтобы кто-нибудь где-нибудь наполнил ее. Она выглядит так, словно примет что угодно. Как жаждущий дьявол. Как бездонная тьма. Она выглядит безнадежно непривлекательно. При виде нее волоски у меня на спине встают дыбом.

Поэтому я отвожу взгляд.

Моя голова пытается идти кругом, но даже этого не может сделать. Когда я встаю и двигаюсь, чувствую, что фокус зрения медленно, но верно сходит на нет.

Мы с Пити в моей машине, и я прикуриваю очередной косяк.

Моргаю – и я снова в гостиной, держу Бена за ноги, пока он стоит на руках и пьет пиво из кега***.

Снова моргаю – и я один на переднем крыльце, стою с незажженной сигаретой во рту. Бутылка «Джонни Уокера» пуста.

Снова моргаю – и я в дверях ванной на первом этаже, смотрю, как Шарлотт с Ширли Темпл лесбиянят под душем.

Прозрачные шторки для душа широко раздвинуты, и губы и пальцы Шарлотт скользят по всему и сжимают все, до чего могут дотянуться. Шивон старается. Она прижала губы к шее Шарлотт и положила обе руки ей на груди. Закрыла глаза. Вода, подкрашенная ее пропитанными карамельно-красной краской волосами, стекает по спине красноватыми струйками.

Окружающие меня люди смеются, вопят и похабно перешептываются. Шивон просовывает правую руку между голых ног Шарлотт, трогает, раздвигает и пихает свои пальцы в то самое место, где бывал мой член.

Шарлотт выгибает спину и вскрикивает.

Мой член даже не твердеет.

Я снова моргаю – и я распахиваю дверцу домашнего бара, точно такого же, как у моего отца, беру бутылку «Чивас» и залпом отпиваю два глотка из дорогущей бутылки. Оглядываюсь и зову Пити.

Моргаю – и от там. Держит рот открытым, и я вливаю в него двойную порцию.

Я оборачиваюсь и отдаю бутылку Ким. Я не помню, как забирал ее обратно, но моя самодельная бумажная корона у нее на голове, съехала на левый бок.

Моргаю снова – и я в другой ванной, умываюсь холодной водой, слушая, как кто-то бормочет: «Блядь, блядь, блядь».

Я открываю глаза. Свет в ванной не горит, но из окна льется тусклый лунный свет. Я один. И «блядь, блядь, блядь» бормочу я сам.

Снова моргаю – и я на полу.

Блядь, это вечеринка в честь моего дня рождения, а я, совершенно один, лежу на полу в неизвестно чьей ванной.

Не знаю, почему, но я думаю об ощущениях от холодных пальцев ног Блисс на моих ногах между простыней. Думаю о том, как она потягивается и снова сворачивается в комок. Думаю о звуке, с которым она зевает, только проснувшись.

Глаза жжет. Грудь болит. Перед глазами все растворяется, превращаясь в бесформенные тени цветов, которые все разом кровоточат. Хочется проблеваться. Хочется домой. Я просто хочу, чтобы все закончилось.

Открываю глаза – и я по-прежнему на полу ванной, но сижу, думая о своей любимой.

Глаза все еще жжет, но в груди больше не болит от нехватки, так тесно связанной с отчаянием. Я прослушиваю голосовые сообщения Беллы и тру тыльной стороной ладоней закрытые глаза.

Любовь – это, блядь, мучительно трудно.

Белла - ответ на все вопросы, а она даже не отвечает. Она эгоистично упрямится и злится, и мне плевать, что с ее стороны это умно. То расстояние, которое она установила между нами – это пытка.

Любимая не делает ничего, чтобы остановить это наше спиральное вращение.

Она - любовь навеки.

Любимая купила белое бикини, просто чтобы выбесить меня сегодня, и это сработало.

Любимая учится на хороших примерах, также, как и я, и она начинает вести себя со мной умно и жестоко, но что я могу поделать? Я изо всех сил пытаюсь держать ее подальше от этого. Я знаю, что поступаю правильно, но моя любимая глупа в своей саморазрушительной решимости. Она – это единственное в моем мире, что не пропитано ядом, но, черт, она твердо решила показать мне, какой сильной может быть.

Блядь, я так отчаянно пытаюсь спасти ее, и в этом доме, полном людей, которые здесь затем, чтобы отпраздновать факт моего существования, нет ни одного человека, который сделал бы то же самое для меня.

Я моргаю – и моя рука на дверной ручке.

Любимая довела меня до того, что я вне себя, разобранный на части.

Любимая не знает, как хорошо ей это удалось, и ей стоит быть за это благодарной.

Любимая.

Любимая уделала меня.

- Любимый…

Дьявольский голос звучит вдалеке. Бездыханный. Невесомый. Он даже не похож на настоящий.

Я начинаю моргать, но мне невыносимо даже поднимать веки. Вместо этого я зажмуриваюсь и прижимаю глаза руками. Прижимаю так сильно, что костяшки чертовски болят, и я слышу хныканье дьявола.

У меня сводит живот.

Я качаю головой. Прижимаю руки еще сильнее.

Дьявол шепчет:

- Я люблю тебя…

Я застываю внутри нее. Заставляю глаза открыться, и Виктория там, подо мной.

Голая.

Дрожащая.

Обдолбанная.
______________________________

* альбом группы «The Weekend»

** американская актриса, наиболее известная по своим детским ролям 1930-х годов

*** речь о keg stand, популярном среди студентов США состязании, когда участник, стоя на обеих руках должен выпить прямо из кега как можно больше пива за раз, либо как можно дольше пить его в таком положении, тогда как другие держат его за ноги и держат кег у его рта