! ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ ! Нижеследующий текст содержит описание употребления тяжелых наркотиков. Несовершеннолетних (если таковые читают это несмотря на рейтинг) и нетерпимых прошу эту часть пропустить.

Я застываю внутри нее. Заставляю глаза открыться, и Виктория там, подо мной.

Голая.

Дрожащая.

Обдолбанная.

Ее глаза полуприкрыты и взгляд стеклянный, словно она готова заплакать. Заплакать по-настоящему. Она раскачивает будрами, и я чувствую ее. Впервые чувствую по-настоящему, и она готова кончить. Кончить по-настоящему.

И она только что сказала, что любит меня.

- Эдвард, шепчет она.

Я двигаюсь в спешке, отчего сознание туманится, а движения становятся резче. Отстраняюсь, снимаю и выбрасываю презерватив в мусорное ведро в ванной в чьей-то спальне, где мы находимся. Я не включаю свет. Даже глаз не поднимаю. Мне не удается застегнуть свои шмотки достаточно быстро.

Голова кружится. Когда я выхожу из ванной в комнату, не чувствую пол под ногами.

- Прости. Я не… - Она замолкает, снова начинает говорить, замолкает и снова начинает: - Я не это имела в виду. Ну же…

Я качаю головой. Мне нужно, чтобы меня стошнило. Хлопаю по карманам, проверяя, на месте ли сигареты, бумажник, телефон.

Мое сердце раскалывается так, словно меня ударило молнией.

Я так облажался.

Я должен позвонить ей.

Должен ехать домой.

Мне, блядь, просто необходимо быть дома.

Голос дьявола, надтреснутый от боли, привлекает мое внимание и плюет ледяным холодом мне в спину.

- Скажи же хоть что-нибудь, ты, кусок дерьма.

Неправильно. Неправильно. Неправильно. Блядь, все это совершенно неправильно…

Я оглядываюсь, и вижу, что черные волосы Виктории, спутанные и всклокоченные после секса, выше торчат слева, нежели справа. Она притянула к груди чье-то одеяло, но я вижу ее голые плечи. Под ее обожженной на солнце, сверкающей от пота кожей, словно обороняясь, вибрируют кости.

Я – кусок дерьма.

Ничего не говоря, я быстро обхожу вокруг кровати. Хватаю свою куртку и кепку. Хочется пойти в ванную, вывернуть наизнанку желудок и вымыться, но сильнее всего мне хочется просто уйти отсюда. Мне нужно уйти. Я не могу дышать в этой комнате.

Я чувствую на себе ее взгляд – она ждет ответа. Все хотят ответов.

У меня их нет.

- Иди домой, Вик, - говорю я тихо, надевая бейсболку козырьком вперед и натягивая сверху капюшон. Больше я ничего не говорю и, открыв дверь, не оглядываюсь.

В коридоре слышатся басы музыки и там больше дыма, чем чистого воздуха, но мои легкие жадно вдыхают его. Пока я делаю первые шаги по коридору, дыхание мое больше похоже на глотание, и когда я подхожу к лестнице, пытаюсь восстановить равновесие.

Я не знаю, как спускаюсь вниз.

В гостиной не осталось и половины того народа, что, помнится, был там. Сейчас здесь словно совсем другой мир. Пити с Ким исчезли, а Бен отрубился на двухместном диване на коленях у Тани. Другие разбились по парам и тихо разговаривают с полузакрытыми глазами в окружении недопитых напитков. Вечеринка подходит к концу.

Для всех, кроме Микси.

Я не вижу ее, но слышу – она смеется до упаду за ближайшей закрытой дверью. Голос ее звучит хрипло, но беспечно-жизнерадостно. Судя по голосу, она бодра и весела.

Кокаиново-счастливая – словно ей все по хую, и она не смогла бы огорчиться, даже если бы захотела.

Я медленно моргаю, поднося к губам сигарету, которую держал в руке. Когда я лезу в карман за зажигалкой, оказывается, что ее там нет. Нет ее в и задних карманах. Бумажник на месте. Ключи на месте. Сигареты на месте. Зажигалки нет.

Как нет и телефона.

- Блядь, - бормочу я себе под нос. Мне не хочется возвращаться наверх. Не хочется, но, блядь, придется. Я не могу без телефона.

На второй ступеньке равновесие мое нарушается под воздействием гравитации. Я моргаю – и вспоминаю, как меня тошнило от себя на полу в ванной. Как на телефоне Беллы сразу включалась голосовая почта. Вспоминаю «когда ты вернешься, меня здесь не будет» и как она сказала моей сестре просто обуть «Конверсы» вместо кроссовок.

И мне хочется порвать всех и вся.

Я трясу головой, выпрямляюсь и иду – быстрее и увереннее. Я лишь хочу забрать свое дерьмо и убраться, а гребанная Белла…

Год назад она еще плакала слезами маленькой девочки и это большой вопрос – понять, что хуже. Плачущая Блисс – это полный пипец, но еще случаются дни вроде сегодняшнего. Никаких слез, но она отгораживается от меня, и это, блядь, больно.

И легче не становится. Чем старше мы становимся, все становится лишь извращеннее и сложнее.

Поднявшись наверх, я сворачиваю направо. Пол под ногами неожиданно теплый, и я вспоминаю, что только что шел здесь.

С Вик легко. Мне даже не нужно было ничего говорить, чтобы она поднялась со мной сюда. Она просто знает. Понимает, потому что мы вроде как одинаковые. Это просто. Никаких мыслей.

Но когда я вхожу в комнату, воздух начинает душить меня, как только я делаю шаг внутрь, и легкие горят огнем.

Не думая больше ни о чем плохом по существу, я ищу. Падаю на колени и заглядываю под кровать. Паника сжимает грудь.

Я не думаю, что Вик могла заиграть мой телефон, но что я знаю на самом деле? Я знаю, что она сумасшедшая, так что, возможно, могла. Она могла взять его просто чтобы побесить меня, если бы захотела, другие причины и не нужны. Она могла увидеть что-то между мной и Блисс и уничтожить весь мир, даже не зная этого, даже не дрогнув, не говоря уже о мире моей любимой или моем собственном.

Я стаскиваю матрас с каркаса кровати. Капюшон спадает с головы. Я снова на ногах и перекапываю все дерьмо. Смотрю везде. Дважды. Паника возрастает до опасного уровня.

Я скидываю с кровати подушки, поэтому даже не слышу, когда входит Димитри.

- Привет, какого хера ты делаешь? – Он смеется, входя в открытую дверь, когда я оглядываюсь. На коленях его джинсов дырки; руки он держит в карманах.

- Привет, - говорю я, смущенный. Я смотрю за изголовьем кровати и открываю ящики тумбочек, хоть и знаю, что не клал его туда.

Дим садится в плетеное кресло на другом конце комнаты и начинает рассказывать мне про Джесс. Мы оба в этой комнате, но я рассеянный, ищу, пробираясь сквозь «Джонни Уокер» в мозгу, чтобы вспомнить, где в последний раз я видел свой телефон. Я отделяю одеяло от простыни и оттираю лицо рукой.

Если он у Вик…

Я не могу даже думать об этом. Я так зол. Я пиздец какой нервный и злой.

- Ну, а Джесс вообще все равно. - Димитри за моей спиной продолжает говорить, но, похоже, он уже ушел от темы. – Она смотрит прямо на Бэннера и говорит ему отъебаться. Чувак, она, блядь, просто сумасшедшая… - продолжает он. Я выдыхаю, прижав руку ко рту. Снова ищу в шкафу. Я продолжаю искать, когда он снова говорит:

- Эй, чувак.

Я швыряю одеяла обратно на развороченную кровать и поворачиваюсь к нему лицом. На стекле фоторамки он сделал две белые дорожки и наклоняет его, протягивая мне со словами:

- Хочешь принять?

Левой рукой я сдвигаю на затылок бейсболку, а правую запускаю в волосы, стараясь не думать, как хуево все может быть.

Мой телефон должен быть где-то здесь. Должен быть.

- Да, - говорю я, снова надевая на голову капюшон и подходя к нему. – Слушай, позвони мне на телефон.

- Конечно. – Дим улыбается, протягивая мне скатанного Бена Франклина*, и лезет в задний карман.

Пока он набирает номер, я склоняюсь над комодом, на котором лежит та фоторамка. Что на фото, не видно из-за нехватки света и моей собственной тени. Я не дышу – даже не смею моргать – и даже не думаю.

Точно так же, как Дим и Вик, я прижимаю левую ноздрю кончиком левого пальца, а купюру прикладываю к правой. Начиная с края первой дорожки, я, ни грамма не колеблясь, вдыхаю ее.

Моя кровь несется как огонь по бикфордову шнуру к пороху.

Я меняю ноздрю и повторяю все.

Моя грудь взрывается как небо на Четвертое июля.

Я моргаю, выпрямляюсь и чувствую, словно весь мир падает мне на голову. Голова откидывается назад, и я прижимаю кончики пальцев к ноздрям. Внутри больно жжет, и жжет ужасно, но это не физическое пламя. Это истребление, но оно внутри – за глазами и у задней стенки горла.

Я чувствую себя так, словно у меня сердечный приступ.

Чувствую, что я взметнулся до небес как Бог.

Чувствую, что я живой, дышащий, с тяжело бьющимся сердцем и раскаленный добела.

Я глубоко вдыхаю через нос, чтобы сдержать этот натиск, эти пиротехнические вспышки света позади глаз и внутри грудкой клетки. На секунду я слеп и глух ко всему кроме ощущения абсолютной, незатуманенной и необузданной энергии.

Я моргаю, и ничто не остается неотчетливым. Я ничего не упускаю. Чувствую силу. Я, блядь, чувствую чистую мощь.

Я думал, что сам порошок будет жечь – когда и если я когда-нибудь его попробую - но он не жжет. Это просто приход, быстрый и сильный. Хоть я и профессиональный травокур, все мое тело говорит, что вот такой должна быть по ощущениям чистая сила нюхания. И кайф мой сразу в десять раз сильнее, чем тот, что я когда-либо испытывал или хотя бы мог себе представить. Кайф так силен, что я пылаю словно гребаное полуденное солнце в самый жаркий день года.

Я открываю глаза, и чувствую, что они слегка повлажнели. Дим смеется, и я тоже смеюсь. Он держит свой телефон у уха. Его зрачки кажутся огромными. Я гадаю, такие или нет они у меня.

- Эй, ш-ш, ш-ш, заткнись, - говорит он, продолжая смеяться, но затем я тоже это слышу. Слышу, как звонит мой телефон и действительно – физически – чувствую, как мое сердце подскакивает до горла и падает на место.

Идя на звук в ванную, я моргаю дважды, но по-прежнему вижу все ясно и в глазах ничего не чернеет. Шаги ровные, телефон на вешалке для полотенец, там, где я и оставил его, когда пошел к Виктории, потому что Блисс вырубила свой телефон.

Блисс.

Сердце выстукивает ее имя, и оно пульсирует у меня в венах, громко, явно и безошибочно. Она нужна мне.

Положив телефон в карман, я выхожу из ванной и прохожу мимо Дима, но он тут же меня останавливает.

- На вот тебе на потом, или как захочешь, - говорит он, давая мне сложенный в несколько раз и запаянный целлофан от сигаретной пачки. Там лежит кристалл размером чуть меньше ногтя моего мизинца.

Мне кажется, что я говорю ему, что я в порядке и улыбаюсь, продолжая идти, но на самом деле я говорю ему «спасибо, чувак» и убираю пакетик на дно переднего правого кармана. С каждым шагом я ощущаю его; я знаю, что он там. Я ощущаю все свои шаги острее, чем когда-либо.

Я чувствую себя как ходячий потенциал, как олицетворение силы. Чувствую себя важным и первозданным, незапятнанным и целым, порядочным, не облажавшимся, и иду на своих двоих, высоко, как никогда, подняв голову.

Снаружи все совсем не так, как внутри, словно вывернуто наизнанку. Внутри я чувствую тепло, которого в избытке, но ночной ветерок обдувает прохладой мои лодыжки. Мне хочется снять обувь и бежать. Я чувствую, что могу пробежать все расстояние до солнца и еще дальше.

Когда я забираюсь в «Линкольн», поначалу это кажется странным. Множество лиц, что я увидел за последнее время, проносятся перед глазами. В замкнутом пространстве пульс стучит все сильнее. Я чувствую, что слышу, как он эхом отдается от сидений. Я рулю левой рукой, а правую прижимаю к груди. Прижимаю сильно, и чувствую, что сердце бьется опасно быстро.

Страх ледяными каплями стекает по спине, обжигая с такой силой, что просвечивает сквозь мышцы. Сердце колотится слишком сильно, и я слишком часто дышу. Чувствую себя слишком сильным, слишком большим и важным для своего тела, словно не могу вместить в себя повод для существования. Под языком я ощущаю ужасный химический привкус, словно от разжеванного аспирина с лизолом и чувствую, что грудь крепко стиснута и в ней неистово колотится сердце – я уже не первый раз думаю, не вызвать ли «скорую».

Но не вызываю, потому что в то же время в той же мышце снова бьется имя моей любимой. Руки до боли хотят обнять ее, а член болезненно тверд. Не убирая левую руку с руля, я прижимаю к нему правую руку и, блядь, клянусь – ощущаю там пульс

Я хочу мою девочку и больше ничего. Больше ничего не имеет значения. Мое сердце знает и хочет ее, и больше никто его не успокоит. Иногда она подталкивает меня прямо к краю, но она единственная, кто может оттащить меня от него. Только она успокаивает меня.

Она нужна мне.

Я и понятия не имею, насколько сильно, пока не осматриваюсь и не понимаю, что я на ее улице. Она нужна мне так сильно, что руки и ноги привели меня сюда, даже не посоветовавшись с сердцем и разумом.

Четыре квартала до ее дома. Я сворачиваю на боковую улочку и проезжаю еще пять кварталов. Когда я останавливаю машину в парке, мое сознание даже не возражает. Оно и не может. Оно хочет ее так же сильно, как и все остальные части меня.

Я пихаю в рот пластинку жвачки, чтобы освежить дыхание и надвигаю на лицо капюшон немного дальше. Застегиваю куртку до конца, засовываю руки в карманы, а затем вылезаю из машины.

В позднем ночном воздухе я не так отчетливо слышу биение моего сердца. Я все еще ощущаю везде его ритм, но пульс превращается из бушующего в ровный и вибрирующий. Ведомый четкой целью и полной решимостью, я держусь в тени и срезаю путь через темные дворы. Я иду, насколько могу, простейшим, прямейшим и кратчайшим путем от точки, где я есть, в точку, где находится моя любимая.

* стодолларовую купюру