ГЛАВА 16. ЛГУНЬЯ

От авторов: «Сумерки» нам не принадлежат. Но Дасти точно наш.

Mumford and Sons – Liar:

Я знаю, что все разрушено. Знаю, слишком много слов остались несказанными. Ты говоришь, что говорила, что я как трус вешаю голову. Ты беспечно кладешь голову мне на грудь. Ты даже не смотришь на меня, а я выгляжу максимально хорошо. И все эти вещи, что я не могу описать, ты бы предпочла, чтобы я и не пытался.

Но, пожалуйста, не плачь, лгунья.

О, пожалуйста, не плачь, лгунья.

И ты наклоняешься за последним поцелуем. И кто вообще мог бы попросить меня сопротивляться? Твои руки холодные, когда они находят мою шею… о, эту любовь, что я нашел, я ненавижу.

Блисс

Я знаю, что он здесь – я чувствую его. Он в этом коридоре, стоит у своего шкафчика. Он смеется – я слышу его. Он продолжает разговор с Пити и Беном. Он тоже знает, что я здесь – всегда знает. Я прохожу мимо, не глядя в его сторону. Он смотрит на меня, когда я прохожу мимо – иногда он не может удержаться. Я не слышу, что говорит Лиа, потому что стук сердца эхом отдается в ушах – так происходит в его присутствии.

Поэтому я говорю: «Что?», а Лиа говорит: «Не могу поверить, что ты надела каблуки в школу. На дворе октябрь.»

Я останавливаюсь и смеюсь. Это правда. Я надела каблуки в октябре. Не удержалась. Сегодня мой день рождения, а каждая девушка должна носить каблуки в свой день рождения. Мама была не слишком в восторге, когда сегодня утром я спустилась вниз в черных обтягивающих джинсах и черных босоножках, но я посвятила ее в свою теорию о каблуках в день рождения, и она подыграла мне.

Сначала мы доходим до кабинета, где урок у Лиа, и я оставляю ее там и иду дальше. Только мне нужно зайти в туалет.

Я, не колеблясь, вхожу.

Разумеется, Виктория там, курит сигарету, стоя на раковине, чтобы выдыхать дым в крошечное окошко. Она каждый день выглядит одинаково: худи, джинсы, «Конверсы». И каждый раз она говорит одно и тоже, когда видит меня: «Младшая сестренка!»

- Привет, Вик, - бормочу я, кладя папку на раковину и вытирая тушь под глазами.

Виктория делает последнюю затяжку и спрыгивает, льет воду на окурок, а затем бросает его в урну.

- Мило выглядишь, - говорит она толкая меня бедром, чтобы я подвинулась у зеркала. – У тебя сегодня день рождения, да? Сколько тебе – тринадцать?

Я ее ненавижу.

- Пятнадцать, - говорю я.

Ее глаза расширяются и она улыбается.

- Черт, как, блядь, время бежит!

Пока я наношу на губы персиковый блеск, Виктория играет с моими волосами. Я привыкла. Она думает, что мы подруги. Говорит со мной. Пытается секретничать. И кто знает, если бы не Эдвард, может, мы бы и могли быть подругами. Не похоже, что она знает обо мне и моем парне; никто не знает. Кроме него и меня. Но мне достаточно этого обоснования чтобы ненавидеть ее. Меня бесит, что она думает, что у них любовь. Он сказал мне, что она ему это сказала. Она и мне это сказала. А еще она сказала, что это был полный провал, потому что она выбрала неудачный момент.

Я спросила у Эдварда, о каком именно моменте она говорила. Он сказал, что ни о каком.

Я улыбаюсь и киваю, пока она рассказывает мне о том, как облажалась в эти выходные. Эдвард был дома, поэтому я не боюсь, что его имя всплывет в разговоре. Вместо него она говорит о Бене, и это вроде как странно.

- Погоди, - говорю я, - ты замутила с Беном?

Я не знаю, чему я удивляюсь. Виктория может считать, что у них с Эдвардом любовь, но она никогда не будет считать эту так называемую любовь одной-единственной. Вот почему ее и ее подруг зовут потаскухами. И я всегда считала, что она с обоими – Беном и Пити, но никогда не слышала этого вслух. Это странно.

- Ну, да, - говорит она, забирая свой рюкзак. Она сует в рот кусок жвачки. – Подумаешь. Да пофиг.

Не знаю, зачем я спрашиваю, но спрашиваю:

- Так ты с Беном, с Эдвардом и с Пити? Почему?

Виктория отвечает не сразу. Мне практически дурно оттого, что я спросила. И даже несмотря на то, что сердце у меня болит из-за того, что я включила Эдварда в этот список, по взгляду на лицо Виктории я понимаю, что ее сердце, вероятно, болит еще сильнее. Она кажется разбитой, отстраненной и потасканной. На ее лице пустое выражение, а глаза совершенно безумные. Она проводит рукой по своим длинным черным волосам и вздыхает.

А затем улыбается:

- С Пити я не мучу. И никто не мутит – он парень Ким.

- О, - говорю я.

Становится немного неловко, пока Виктория не говорит:

- Кроме того, зачем бы мне понадобился член Пити, когда у меня есть член Бена… и Эдварда?

Когда она уходит, я добрых две минуты смотрю на свое отражение в зеркале, напоминая себе, что я лучше нее. «Ты можешь это сделать», повторяю я мысленно. «Ты делаешь это каждый день».

«И сегодня ты гораздо ближе к восемнадцати».

Я провожу пальцами по своим кудрям и бросаю еще один взгляд в зеркало, а затем беру свою папку и выхожу из туалета. Когда я открываю дверь, Эдвард ждет меня в коридоре. Прислонился к стене со своей кривой улыбкой, и все такое. Его волосы слегка растрепаны, а глаза совершенно черные, но он великолепен и он - мой.

- Ты опоздал на урок, - говорю я, делая несколько шагов, чтобы сократить расстояние между нами. Мои каблуки цокают по плитке. Он смотрит на мои ноги и улыбается.

Эдвард отходит от стены, поправляя рюкзак и встречая меня на полпути. Он улыбается как в рекламе жвачки «Дабл Минт». Его усмешка непокорная и злорадная. Мой парень касается моей щеки и целует в лоб.

- Я весь день думал о том, чтобы трахнуть тебя в этих туфлях, - шепчет он мне на ухо.

Я смеюсь и отталкиваю его.

- Что ты делаешь?

Наши отношения сильно изменились со дня рождения Эдварда. Он больше не осторожничает со мной. И хотя он бережет мою естественность, настаивая на том, чтобы я оставалась нетронутой, его язык изобилует смелыми эпитетами. Он не боится озвучивать то, что у него на уме. Эдвард говорит, куда он хочет меня поцеловать и как сильно. Или как сейчас: он хочет меня трахнуть и говорит об этом.

И, возможно, мне это нравится.

Он трогает меня… все время. Но даже это может раздражать. Потому что хоть Эдвард и озвучивает все свои желания, он никогда ничего из этого не делает. Я ни разу не видела его голым, и ни одна его часть ни разу не бывала внутри меня.

Ну, кроме его сумасшедшей дурацкой любви.

Я хочу большего, и сегодня мой день рождения, так что ему стоит дать мне то, чего я хочу.

Я оглядываюсь и убеждаюсь, что мы одни в коридоре. Когда я знаю, что нам ничто не грозит, я хватаю Эдварда за воротник рубашки и говорю:

- Сделай это.

- Что? Трахнуть тебя?

- Ага.

Он берет меня за руку и выводит с территории школы.

***

У «Континенталя» Эдварда много отличных качеств, но лучшее из них – это размер заднего сиденья. По телевизору и в кино подростки развлекаются на заднем сидении какой-нибудь маленькой машины, толкая друг друга локтями и коленями, потому что не могут свободно двигаться. Также в кино всегда есть сцена, где они хихикают и бьются головами, не в состоянии полностью раздеться. Это полное клише и совсем на нас не похоже.

Губы Эдварда на моем горле, его язык на моей коже. Моя рубашка снята, но лифчик, трусы и каблуки на месте. Стекла запотели, но места для ног полно. Никто не толкается локтями, и мы не бьемся головами.

Я трогаю его бока под рубашкой и вонзаю ногти ему в спину. Раздвигаю ноги шире, чтобы он мог двигаться глубже. Мне нужно, чтобы он был ближе.

- Эдвард, - произношу я, когда он движется по моей груди.

Он стягивает вниз лифчик и трет губами мой сосок.

- Давай, - призываю я его.

- «Давай» что, Белла? – спрашивает он, просовывая под меня руки, чтобы расстегнуть лифчик.

Я выгибаю спину и позволяю ему стащить с рук эту черную ткань. Он отшвыривает лифчик, и тот приземляется на спинку заднего сиденья. Эдвард стоит на коленях между моих ног и стягивает через голову рубашку. Я кусаю губу и улыбаюсь. Он подсовывает руку под мое колено, а затем нависает надо мной. Мои соски твердеют, едва ощутимо касаясь его голой груди.

- Детка, ты правда хочешь, чтобы наш первый раз был на заднем сидении машины? – Эдвард забрасывает мою правую ногу на свое плечо и прижимается ко мне; я закрываю глаза и издаю стон.

Эдвард скользит левой рукой под мое свободное бедро, затем под колено, и закидывает себе на плечо и другую мою ногу.

Он снова прижимается ко мне, и я практически кричу.

- Нет, Блисс, - говорит, прижимаясь сильнее – толкаясь. Мои груди двигаются вверх-вниз, а лицо начинает покалывать. – Мы не будем этого делать.

Я вцеплюсь в его руки и поворачиваю голову, когда все мое тело освещается. С каждым его толчком я чувствую, какой он сильный. Чувствую, каким хорошим будет с ним секс. Я хочу его силу. Я хочу, чтобы он применил ее ко мне. Мышцы на его руках сжимаются с каждым его движением, и мне нравится, как хмурятся его брови и кривится рот. Как я могу его не хотеть? Он идеален. На заднем сидении или в постели, мне всегда нужно это чувство.

- Пожалуйста, - прошу я, чувствуя, что я близко.

- Нет. – Эдвард за волосы оттягивает мою голову назад и кусает там, где сходятся шея и плечо. – Нет, детка.

Затем я вспоминаю: «Зачем бы мне понадобился член Пити, когда у меня есть член Бена… и Эдварда?»

Я прижимаю ладони к его лицу, но он не прекращает двигать бедрами, и покалывание становится только сильнее.

Когда прижимание ладоней не помогает, я бью его в грудь и тяну за волосы.

Я испытываю смешанные чувства. Хочу, чтобы он прекратил, и в то же время хочу, чтобы он продолжал.

- Покажи, что любишь меня, - со стоном говорю я, поднимая голову и кусая его за щеку.

Моя левая нога падает с его плеча. Я обхватываю его за талию и сзади впиваюсь каблуком ему в бедро. Я хочу, чтобы ему было больно как мне, даже если это разная боль. Он никогда не почувствует моей боли, потому что я не могу делать то, что делает он: наркотики, девушки и ложь.

- Я люблю, - говорит он. На его лице видно расстройство… что, вероятно, так и есть. – Так я показываю, что люблю тебя, детка Блисс. Разве ты не видишь?

Я перестаю сопротивляться, но слова Виктории эхом отдаются в голове. Поэтому я вращаю бедрами и глубже врезаюсь в него. Держусь за его руки и зарываюсь лицом ему в грудь. Шепчу его имя, когда мое тело взрывается.

- Скажи мне, - тихо говорит он мне на ухо. – Скажи.

- Я люблю тебя, - говорю я. Спина выгнута, тело в мурашках, в глазах звезды, и стекла запотели.

Он движется со мной пока внутри меня все не успокаивается, и я едва могу дышать. Он улыбается мне в щеку и целует в ключицу. Находит мою руку и сплетает наши пальцы. Убирает мои волосы со лба и говорит, какая я, блядь, красивая. Солнце освещает его лицо через запотевшее стекло. У него слегка покраснели щеки, и я между ног ощущаю, какой он твердый.

Я слушаю, как он говорит: «С днем рождения, девушка с заднего сиденья», когда наклоняюсь и пытаюсь коснуться его, но он отводит мою руку.

Эдвард смеется. Он касается края моей груди и улыбается.

- Блисс, - предупреждает он.

- Что? – огрызаюсь я. Я снова пытаюсь коснуться его, но он снова отводит мою руку.

Я пробую еще раз.

Он сильнее меня, и прижимает мое запястье к сиденью рядом с моей головой.

- Блядь, что за дела, Белла? – Он злится, но всего секунду. Затем снова становится нормальным. Покрасневший и освещенный солнечным светом, он наклоняется и целует мои опухшие губы. – Мы не ссоримся в дни рождения, помнишь?

- Да, помню. Это правило, - саркастически говорю я.

Я отвечаю на поцелуй, давая ему то, что он хочет – что нужно мне. Прижимаюсь грудью к его груди, и мне нравится, как его руки кружат на моей пояснице. Его бедра больше не двигаются, но я до сих пор ощущаю его твердость. Он не позволит мне дотронуться до него, никогда не позволяет. Мы играем по его правилам, всегда.

И порой это трудно забыть.

Трудно играть эту роль.

Порой он просто нужен мне.

Я сжимаю в кулаке его волосы, и когда он стонет, мое лицо оказывается так близко к его лицу, что наши губы лишь слегка соприкасаются.

- А где в этих правилах сказано, что это нормально – трахать Викторию?

Он даже не трудится отвечать. Он лишь прячет лицо у меня на шее. Я не выпускаю его волосы и тяну, когда он ничего не отвечает.

- Ответь мне, - говорю я, толкая его плечи. – Эдвард!

Он выпрямляется и стоит между моих ног. Проводит руками по лицу и лезет в карман за пачкой сигарет. Мне хочется заехать ему каблуком по лицу, но я этого не делаю. Я просто смотрю на него, а он смотрит на меня, прикуривая сигарету.

Я этого терпеть не могу. Он заставляет меня чувствовать себя непохожей на саму себя, неузнаваемой. Внутри меня кипит гнев и боль, которая медленно поглощает мое сердце и душу. И по телу растекается тревога о том, что у нас с Эдвардом не все в порядке. От этого я чувствую боль в челюсти и за глазами. Это мука.

С каждой его затяжкой дыма в кабине все больше. Он по-прежнему смотрит на меня, вероятно, размышляя, что сказать, чтобы убедить меня, что то, что я услышала на этот раз – это неправда. И я ему поверю. Частично потому, что знать это действительно тяжело, но больше всего потому, что его ложь – это то, что я хочу услышать.

Я поднимаюсь и ищу свой лифчик. Моя правая нога лежит у Эдварда на коленях, а левая – за его спиной. Когда я застегиваю кружевной лифчик на груди, он поднимает мою ступню и целует торчащие из босоножки пальцы.

- Мне, блядь, нравятся эти туфли, - наконец говорит он.

Я откидываюсь назад, на мне только лифчик. Я пытаюсь вернуть на место ногу, но он не дает, и я не сопротивляюсь.

- Она сказала… - начинаю я.

- Белла, хватит, блядь, – бормочет он.

Эдвард открывает дверцу и выпускает весь дым наружу. Он в последний раз затягивается, и выбрасывает окурок. Октябрьский воздух бодрит мою разгоряченную кожу, но это приятно. Он очищает и освобождает, немного облегчая напряжение в моих руках и суставах.

Я не боюсь, что нас увидят. Слишком холодно, чтобы гулять по пирсу, и в этом время года в этой части пляжа никого и не бывает. И я обожаю этот запах. Соленый морской бриз напоминает мне о лучших временах: прогулянных уроках и ранних-ранних утрах. Мы с Эдвардом проводили здесь много времени. Когда посреди ночи в его комнате становилось слишком тесно, и нам нужно было выбраться наружу; и мы всегда возвращались до того, как взойдет солнце. Или когда один из нас больше ни секунды не мог оставаться в школе; мы всегда без слов знали, куда поедем, когда бежали через парковку и запрыгивали в его машину. Всегда сюда. Это единственное место, куда любой из нас всегда хочет поехать.

Однажды ночью, несколько недель назад, Эдвард слишком сильно накурился и был такой забавный. Он смешил меня, а я надрывала живот от смеха, смеялась до слез и умоляла его перестать. Мой смех плыл по пляжу и кружил над ночным океаном. Несмотря на холод, я ела «Твинкиз» и прихлебывала колу, а он курил и веселил меня. Затем он успокоился и стал до боли милым. Он гонялся за мной пляжу, написал на песке «Я люблю тебя» и сказал: «Это самая сопливое дерьмо, что я когда-либо делал, девочка с мокрыми глазами».

Это место, похоже, подпорчено событиями вроде сегодняшних.

И я начинаю снова:

- Она сказала, мол, зачем ей член Пити, когда у нее есть член Эдварда?

Я проверяю, сколько у него терпения, и на этот раз оно у него кончается. Эдвард с грохотом хлопает дверцей машины и поворачивается ко мне. Он обхватывает руками мое лицо и вынуждает смотреть ему в глаза. Его зрачки расширены так сильно, что голубой цвет остался только по краям, и мне отчаянно не хватает нормального цвета его глаз. Мне не хватает его ясного разума и голубых-преголубых глаз.

Я ударяюсь спиной о дверцу машины и головой – о стекло. Не сильно. Он контролирует свои силы и не пытается сделать мне больно – он пытается меня урезонить.

- Не говори так, Белла. Ты меня поняла, блядь?

- Да, - выплевываю я, тянусь и беру своей маленькой рукой его за запястье. Я не пытаюсь убрать его руку. По крайней мере, он хоть что-то мне говорит.

Но он выпускает меня, садится обратно и снова кладет мои ноги к себе на колени.

- Я же остался дома в прошлые выходные, разве нет?

- Думаю, она говорила в целом, Эдвард.

- Детка, я не тусовался с Викторией.

***

На обратном пути в школу Эдвард курит косяк. Мы едем, опустив все стекла, и я высовываю руку наружу, ловя ветерок от движения машины. Воздух холодный и щиплет глаза, но мне хорошо – я полна энергии. Музыка играет на идеальной громкости; голос Брэндона Бойда* ровный и успокаивающий. Я откидываюсь на сидении и мычу мотив «Stellar», а мой парень наклоняется и сжимает мое колено. Мне следовало бы больше волноваться о том, что моя одежда пропахнет марихуаной, но я не могу заставить себя. Я люблю смотреть, как он курит. Мне нравится, как он держит косяк большим и указательным пальцами. Нравится, как он щурит глаза. А еще я всегда могу сказать, когда он словил приход. Его порой слишком презрительное выражение лица становится глуповатым, улыбка становится еще немного кривее, а поза – расслабленнее. Он не такой напряженный. Не беспокоится. Становится самим собой.

Как только мы пересекаем границу Форкса, он тушит свой бычок. Оставляет стекла опущенными и едет медленно и ровно. Мы возвращаемся в школу за пятнадцать минут до звонка с уроков. Мой парень сворачивает на парковку и едет к задней ее части, где никто не увидит, как я выхожу из его машины. У меня будет время, чтобы вовремя войти в здание, и когда я встречусь с Элис, она подумает, что я только вышла с урока алгебры.

Припарковав машину, Эдвард выходит из нее. Я проверяю макияж в зеркале солнцезащитного щитка, пока жду, когда он обойдет машину и откроет мне дверцу. Сначала он открывает заднюю дверцу и берет мой рюкзак, затем открывает мою дверцу и берет меня за руку. Когда я выбираюсь из машины, он делает вид, что собирается поцеловать меня, но не целует. Эдвард двигает меня в сторону и усаживает на капот «Континенталя». Двигатель еще горячий, и через джинсы я ощущаю жжение, … но как и все остальное, меня это не волнует.

Его ладони на моей шее. Он откидывает мою голову и целует меня там, где проходит нижняя челюсть. Эдвард пахнет марихуаной и любовью в день рождения на заднем сидении.

- Увидимся вечером, именинница, - шепчет он мне на ухо, а затем прикусывает мочку уха и целует в лоб. – После тренировки.

Я скатываюсь с капота, и он помогает мне надеть рюкзак. Смеется, потому что моя рубашка немного растянулась, со словами:

- Твои волосы выглядят так, словно тебя только что оттрахали.

- Ну, вообще-то не оттрахали, - говорю я просто в шутку, приглаживая волосы.

Когда я ухожу, Эдвард шлепает меня по заднице со словами:

- Осторожнее с желаниями, Изабелла Блисс.

____________________________________

* солист группы «Incubus»