Я в третий раз говорю:

- Это не свидание, мам.

Я не повышаю голос, но мне хочется. Хочется кричать, чтобы она меня отпустила, но урок выучен. Сердце бьется равно. Состояние спокойное, тон голоса – оптимистичный.

Она моет помидоры черри, которые мы только что принесли, а я стою, прислонившись к стойке у раковины. Я слышу звяканье отцовских ключей и то, как открывается и закрывается входная дверь. Я должна была резать огурцы, но сейчас я просто говорю и смотрю на ее реакцию. Это очень сложный и замысловатый процесс – знать, что сказать, как и когда именно. Я беру из дуршлага одну из красных помидорок и раскусываю ее задними зубами.

- Мы все просто идем как друзья, - непринужденно говорю я. – Если это свидание, то тогда оно с Элли.

Мама откидывает свои светлые волосы назад и искоса смотрит на меня, стряхивая воду с помидоров. Ее щеки и нос в веснушках, так же, как и у меня. В ее зелено-голубых глазах читается недоверие и нежелание говорить на эту тему. Никогда.

Я знаю, что она меня любит. Вижу это. Любовью наполнен ее взгляд, и я чувствую это, даже когда она просто рядом. Ее любовь совершенно безусловна, но мне нужно, чтобы она давала мне дышать.

Прежде, чем я успеваю продолжить свой заботливо подготовленный список причин, почему все в порядке, входит отец, и сначала целует в макушку ее, а затем меня. Мама оборачивается и скармливает ему помидорку черри.

- Дай я сначала говорю с твоим отцом, - говорит она, направляясь к столу.

Я сражаюсь с настойчивым желанием поджать губы. Держу под контролем каждый нерв, который выворачивает от желания взбунтоваться. Если они поговорят об этом наедине, они ни за что меня не отпустят. Я это знаю. Надо, чтобы они поговорили сейчас.

- А почему бы не сейчас? – спокойно спрашиваю я, пожимая плечами.

- Белла… - начинает мама, но замолкает, потому что явно передумала.

Я осторожно хватаюсь за эту возможность.

- Пап. – Я выпрямляюсь и смотрю прямо на него. – Я хочу пойти на танцы со своими друзьями.

Мы стоим в своеобразном треугольнике. Папа напротив меня – прислонился к стойке. Мама – напротив нас обоих, сидит за столом, нарезает кинзу. Он переводит взгляд с меня на нее, и снова смотрит на меня. Я с отчаянной надеждой беру себя в руки.

- Звучит достаточно безобидно, - говорит он. – А кто твои друзья?

- Мы идем компанией. – Мой голос абсолютно тверд. – Я, Элли, Эдвард и Пити.

На этот раз он медленно переводит взгляд с меня на маму и обратно. Несколько секунд они ведут абсолютно безмолвный разговор, и я понимаю каждое его слово. Мое сердце все знает, и мне приходится внутренне сосредоточиться еще сильнее. Я справлюсь.

Отцовский голос такой же твердый, как у меня, когда он поворачивается, и его взгляд снова сосредоточивается на мне. И за секунду до того, как он начинает говорить, я успеваю подумать, подозревает ли он, видит ли насквозь мой план.

- Итак, говоря «танцы», ты имеешь в виду выпускной бал. – Он говорит, жестикулируя, поднимая ладонь вверх, словно приводя пример. – А говоря «друзья», ты имеешь в виду…

- Пап… - Я спокойно останавливаю его и закрываю глаза. Не называй моих друзей отморозками, хочется мне сказать. Они хорошие. Мы хорошие, просто молодые. Позволь мне быть молодой.

- Ты в десятом классе, Блисс. А бал для одиннадцатых и двенадцатых классов. – Он не злится. В его голосе не слышно расстройства. Он говорит так, словно это совершенно очевидная вещь, словно это простой факт.

Я сглатываю и открываю глаза, крепко держась за мысль, что на самом деле ни один из них пока не сказал «нет». Я собиралась указать на свои положительные качества, все те причины, почему я заслуживаю немного свободы, но не всегда все выходит так, как ты репетировал. Иногда нужен план «Б». А иногда нужно быть немного сильнее.

- Это действительно из-за того, что я в десятом классе? Или потому, что я иду с Эдвардом и Пити? – Потому что меня бы точно отпустили, если бы меня позвал Гарретт. Или кто угодно другой, скорее всего, отпустили бы.

Оба моих родителя медлят с ответом. Мама начинает первая, но медленно и аккуратно подбирает слова:

- Поведение у них не слишком образцовое, милая. А Эдвард… - Она замолкает.

От моих оправданий тело покалывает.

- Они просто мальчишки, мам. – Я знаю об Эдварде все, и не хочу ничего от нее слышать. – Они как члены семьи. – Мой пульс ускоряется. Я говорю твердо и, блядь, по делу. – И Эдвард никогда не давал вам повода не доверять ему.

А потом они ничего не говорят.

Секунды идут, тишина становится гнетущей.

И я даже не могу…

На меня обрушивается вероятность того, что мой отец знает что-то, чего не знаю я. Эдвард не нарушает закон систематически, и нарушает его не сильно, но эта его трава…, и я знаю, что он садится за руль, когда не должен… Но он сказал бы мне, если бы что-то такое было. Знаю, что сказал бы.

Сказал бы.

Я стараюсь сохранять уверенность в тоне, словно точно это знаю, но по правде, от этого у меня холодеет кожа, когда я действительно спрашиваю:

- Так ведь?

Сердце колотится так сильно, что причиняет боль. Секунда, прежде чем они отвечают, длится целую вечность. Мне хочется кричать.

Отец смотрит на маму, и затем, наконец, кивает.

Я знала. Знала, что он ничего не сделал. Он бы сказал мне.

Правда наполняет мое сердце уверенностью.

- Мы лишь хотим, чтобы ты была в безопасности, - говорит мама. Ее голос звучит слабо, словно она знает, что так не будет вечно, и эта правда убивает ее.

Я чувствую укол вины, но это не убавляет ни моей решимости, ни жажды, ни любви.

- Я знаю, - признаюсь я, добавляя капельку честности в тон своего голоса.

Папа отходит от стойки и идет к столу, чтобы взять еще одну помидорку. Он стоит чуть позади справа, рядом с мамой. Мы больше не изображаем треугольник. Они на одной половине кухни, а я на другой. Происходящее неизбежно. Им нужно понять, что это не будет длиться вечно. Они должны меня отпустить.

Мама знает. Это в ее стеклянных от слез глазах. Она улыбается и невинно поднимает руки вверх, точно так же, как Эсме вчера утром.

- Ладно, можно я побуду дуэньей или типа того?

- Мам!

Я закатываю глаза, но слежу за ногами, не позволяя им пускаться в пляс. У меня все получилось. А с этим я справлюсь.

***

Мы с Элис в центре моей комнаты. Я сижу на пуфике от туалетного столика, а она стоит позади меня. Она расчесывает мне волосы, аккуратно стягивая их на макушке. Когда она громко лопает шар из жвачки, я смеюсь.

- Надеюсь ты знаешь, что, если уронишь жвачку мне в волосы, мне придется их полностью отстричь, и тебе свои – тоже.

- О черт, Блисс, – дразнит она меня, притворно застывая на месте.

- Я серьезно. – Я смеюсь.

- Как и я, - говорит она и подтягивает волосы немного выше, прямо туда, куда ей нужно. – У тебя жвачка в волосах. Видимо, придется нам брить головы.

Я закатываю глаза и улыбаюсь, а она продолжает подтягивать волосы выше.

Сегодня очень хороший день. Вообще весь май был очень хороший, с того субботнего утра, когда все это началось. Мне не удалось потом увидеть Эдварда, потому что пришлось возвращаться домой, но, когда я написала ему, лежа в постели, и спросила, серьезно ли он, и правда ли это произошло, его два слова в ответ заставили меня подпрыгнуть до небес.

Скажи «Да».

Я знаю, что это не настоящее свидание, когда мы могли бы по-настоящему выйти куда-то вместе. Мы не можем быть полностью собой, но это уже что-то. Что-то, чего я никак не ожидала и что он определенно не обязан был делать, но сделал. Ради меня.

После вечного держания всего в тайне у меня слегка кружится голова при этой мысли, и я, моргая, смотрю через всю комнату в зеркало. Элли сворачивает мои заплетенные в косу волосы в пучок на макушке, а я постукиваю ногами по ковру в такт с вечно звучащими у меня гитарами. Мы обе босиком и в платьях. Они более торжественные чем те, что мы надеваем на остальные танцы, но в сравнении с масштабом сегодняшнего события мы обе выглядим совершенно буднично. Между Элис и Джаспером даже не возникло неловкости, потому что он полностью ей доверяет. Никаких проблем. Мы вырядились, но ведем себя непринужденно.

По крайней мере, так это выглядит. И я чувствую себя вполне расслабленной, но у меня за плечами почти месяц восторгов и страстного ожидания этого дня.

Элис закрепляет мою косу в пучке и гордо защелкивает заколку. Мы раскручиваем ее уже остывшие бигуди, и я закалываю большую часть ее волос на затылке. У ее маленького черного коктейльного платья полностью открытая спина. Поэтому волосы необходимо поднять.

Мы вместе смотримся в зеркало туалетного столика. Она поворачивается к нему своей обнаженной спиной и подмигивает через плечо. Элли выглядит роскошно и сексуально. Блядь, она потрясающая.

Мы придвигаем скамейку ближе к зеркалу, чтобы накраситься, и я мизинцем наношу немного розовых румян на веки, а кисточкой – немного блесток на щеки. Вывинчиваю естественно-розового цвета блеск для губ и наклоняюсь. Хлопаю ресницами и наблюдаю, как моя лучшая подруга наносит на веки дымчатый макияж в оттенках черного. Я улыбаюсь, довольствуясь своим совсем легким макияжем. У меня довольно загорелое тело, и мне не хочется вынуждать родителей заставлять меня смывать что-либо.

Пока Элис наносит блестки поверх своих угольно-серых теней, я бросаю взгляд на часы на письменном столе. Сейчас самое начало девятого, что означает, что почти время. Парни будут здесь с минуты на минуту. Я слегка прикусываю губу, чтобы улыбка не сходила с лица. В последнее время он слишком добр ко мне. Во всем. Живот сводит, а бабочки яростно машут своими крыльями. Взяв с кровати свою бледно-розовую накидку-болеро с длинными рукавами, я надеваю ее и не закатываю рукава. Я не собираюсь ходить в ней слишком долго, но платье у меня без бретелей и с очуменно глубоким вырезом на груди, так что обнаженной плоти, которую моим родителям видеть не стоит, тут полно.

Но мне очень нравится мое платье.

Вертясь вокруг своей оси, я смотрю, как короткие слои ткани кружатся у моих колен. Слои плотно облегающего шифона, скорее, ванильного, чем белого цвета. Я снова иду к зеркалу и сталкиваюсь боком с задом Элли. Ее макияж окончен, а ее практически платинового оттенка светлые волосы по-дурацки заколоты так высоко на затылке, куда она только смогла дотянуться. Она отходит и обувает кислотно-зеленые туфли-лодочки, которые стоят у моей кровати. Они классные и очень мне нравятся, и они так ей подходят, но я смеюсь, когда она становится на десять сантиметров выше.

- В них ты будешь выше парней, - поддразниваю я ее, надевая свой левый сандалет на каблуке и сгибаю ногу, чтобы застегнуть его.

- Нет, не буду, - говорит она с улыбкой и лопает пузырь жвачки. – Ну, наверно, не буду. – Она пожимает плечами.

Я застегиваю второй сандалет, когда слышу, как где-то близко на улице хлопает дверца. Давлю в себе желание завизжать и чувствую, как сердце бьется в животе. Элис еще немного поправляет прическу. Проводит мизинцами под нижними веками, а я вдеваю в уши крохотные бриллианты. Мы встречаемся взглядами в зеркале и украдкой улыбаемся чему-то.

- Я хочу ужраться, - шепчет она с улыбкой.

Я хихикаю, и я уже собираюсь спросить, серьезно она или нет, но тут в дверь стучат, и отец за дверью говорит: «Тут-тук», и это меня останавливает. Я выключаю музыку и говорю: «Входи».

Он примерно наполовину приоткрывает дверь и держит руку на ручке.

- Твои друзья внизу, - сообщает он довольно буднично. Он чувствует себя явно не в своей тарелке и, по правде говоря, вид у него далеко не счастливый.

Я поджимаю губы и киваю, отказываясь чувствовать себя виноватой.

- Спасибо, пап. – Я беру с постели свой клатч и иду к письменному столу, чтобы выключить компьютер. Элли тихо выстукивает пальцами по своим бедрам, глядя на меня как-то выжидающе. Я поднимаю глаза и вижу, что Чарли по-прежнему стоит в дверях. Я поднимаю бровь. Не хочу, чтобы он произносил речь, но, похоже, это неизбежно.

- Что? – спрашиваю я, сдерживая грубость тона. Я лишь хочу брызнуть на себя немного духов и подурачиться со своей подругой. Почему он до сих пор здесь стоит?

- Ты уверена, что не хочешь надеть свитер? – спрашивает он наконец с явным намеком.

Я невольно смеюсь. Не над ним, но серьезно – он серьезно? Я ставлю крест на духах и у меня последняя минутка наедине с подругой, прежде чем мы присоединимся к парням. Я слегка качаю головой, двигаясь к двери. С клатчем в левой руке я правой рукой хлопаю отца по предплечью, проходя мимо него, и безобидно заявляю:

- Это свитер, пап.

Я спускаюсь по лестнице рядом со своей подругой, и когда мы доходим до низа, она со всех ног бежит вперед на своих каблуках и настежь распахивает входную дверь. Когда я выхожу на улицу вслед за ней, мне становится трудно дышать от того, что я вижу.

В самом лучшем смысле этого слова.

Слева дошедшее до середины горизонта закатное солнце освещает все в теплые тона и Эдвард стоит, прислонившись к выкрашенному в белый цвет столбику крыльца, и держит один из персиково-розовых тюльпанов на длинном стебле, что растут в саду у Эсме. Он одет во все черное: черный костюм и рубашка, галстук-шнурок стянут чуть вправо, и он кажется очень высоким в своих прямых костюмных слаксах. Его черные солнцезащитные очки и туфли сияют новизной, а от кожи исходит летнее тепло – он выглядит хорошо. Он выглядит очень, очень хорошо, а затем он улыбается, и как вообще ему удается выглядеть еще лучше? Его улыбка похожа на свет, настолько яркий, что на него больно смотреть, это как пытаться сосредоточиться на вспышке света в момент ее возгорания.

Вот почему его белоснежная улыбка вызывает у меня воспоминания о моем первом Четвертом июля здесь. Это искра для моего бумажного пурпурного сердца, которая горит жарко и ослепительно.

Рядом с ним, прислонившись к деревянным перилам крыльца, стоит Пит, одетый в черный костюм и белую рубашку и держит в руке черный как уголь тюльпан, тоже из сада Эсме. Эдвард переводит взгляд на свою маму – она говорит, во сколько надо быть дома и что надо быть осторожными. Элис перебивает ее, а Пит просто посмеивается. Я стараюсь не глазеть, но все, о чем я могу думать – это о том, что этот цветок для меня.

Раскаленное золото в моей груди взрывается языками пламени. Это высокий, смуглый и красивый парень здесь ради меня. Он делает все это ради меня.

Мое сердце-вспышка тает как банановый леденец, но прежде чем расплавленный сахар закапает мне в живот, за моей спиной откашливается отец.

Я беру Элли под руку, и мы вместе делаем шаг в сторону. Все смотрят, и никто не говорит ни слова, но Эдвард не застывает. Он снимает свои солнечные очки, берет их в левую руку, в которой у него цветок, и делает шаг вперед. Красивые и ясные глаза моего парня оказываются точно на одном уровне с глазами моего отца.

Это странное зрелище. На секунду все это кажется по-настоящему странным, но расслабленная поза Эдварда успокаивает. Он спокоен и приветлив, когда поднимает правую руку.

Чарли, не колеблясь, крепко жмет ему руку, и я вижу, что Эдвард притворяется, но не артачится. Пит почти в точности повторяет его движения, и отец жмет руку и ему. Я наблюдаю за Элис и нашими мамами, и, похоже, Эдвард собирается что-то сказать. Я это чувствую, но прежде чем он успевает открыть рот, Элли хлопает моего отца по руке, так же, как только что я хлопала его наверху.

- Не беспокойтесь, шеф, - говорит она, излучая улыбку глазами и всеми своими словами. – У меня все под контролем.

Я смотрю, как отец переводит взгляд с нее на Эдварда.

- Элис за главную, - говорит он, и в его тоне нет и намека на вопрос.

Мне хочется закатить глаза.

Хочется рассмеяться.

Хочется уже убраться отсюда.

Эдвард улыбается и бросает взгляд на свою сестру.

- Элис за главную, - соглашается он.

- Да-а-а-а-а-а! – довольно вопит Элис и вскидывает вверх сжатые в кулаки руки.

Непривычного чувства, возникшего от того, что два моих мира слишком сблизились, больше нет, и наши мамы локтями подталкивают нас ближе друг к другу, чтобы сфотографировать. Мы с Элис держим наши цветы, стоя рядом друг с другом и с парнями, и я веду себя так же непринужденно, как и остальные трое, но внутри мое сердце светится сапфировым огнем. Я очень счастлива, и прятать такую сумасшедшую радость весьма трудно. Естественное желание улыбаться от уха до уха, прыгать и кричать как обезумевшая принцесса-подросток практически невозможно сдержать. И оно растет с каждой секундой, проведенной под этой ивой, где мы улыбаемся в кадр, совершенно платонически взявшись за руки.

Радость уже практически невозможно скрыть, когда я оборачиваюсь.

Не только я, а очень многие из тех, кого Эдвард любит, сейчас счастливы от этого. Элис распирает от осознания, что мы собираемся устроить вечеринку для двоих на танцполе, а Эсме, похоже, сейчас расплачется от счастья. Пит спокоен, но широко улыбается, и даже у моей мамы, по которой, если присмотреться, заметно, что она чувствует себя неуверенно, глаза сверкают от гордости и веселья. Все ведут себя естественно и непринужденно.

Когда никто не видит, Эдвард легонько проводит большим пальцем по моему копчику. Я улыбаюсь, как и все.

Все за исключением отца. Он держится сзади, пока мама с Эсме фотографируют все, но он по-прежнему не выглядит хоть сколько-нибудь убежденным, что все это хорошая затея, а что я могу поделать? Они согласились. Разрешили мне это. Так что я обнимаю его и говорю «спасибо», и я на сто процентов искренна.

Эдвард обнимает свою маму и целует ее в макушку. Пит обнимает Эсме и бросает моей маме эдакий глупый полукивок-полупоклон, который – я практически уверена – это выражение уважения, но в то же время в своем роде нечто обычное и классное. Как бы там ни было, она лишь смеется и все равно притягивает его в объятия. Наши мамы целуют нас с Элис в щеки. Моя шепчет мне, что я прекрасна, что она любит меня и «пожалуйста, пожалуйста, будь осторожна, детка», а мама Элли шепчет ей что-то свое и еще сильнее взбивает прическу Элис. К тому времени, как мы с ней идем к машине, я сдерживаю гораздо больше эмоций, чем ожидала.

Мы с Элли машем с заднего сидения и, кажется, спустя вечность, наконец-то трогаемся.

В ту же секунду, как мы сворачиваем с моей улицы, Эдвард надевает свои солнечные очки и ослабляет узел галстука. Элис передает мне из своей сумочки мои «авиаторы» и довольно выстукивает по спинке сидения Пити, пока он прикуривает косяк.

- Врубай музыку! – приказывает она, вытягивая светлые пряди из своей прически. – Ты слышал шефа: я за главную. Врубай, и погромче!

Я смеюсь и с удобством откидываюсь на спинку сидения, когда Эдвард сворачивает на очередную улицу. Заходящее солнце освещает его профиль под новым углом, и когда он протягивает руку, чтобы включить радио, я замечаю, что его костюм не черный. Он цвета ночной тьмы – темно-темно серый.

Я не знаю, почему у меня такое чувство, словно я узнала какой-то секрет, но это так, и я улыбаюсь во весь рот, так, как мне хотелось улыбаться на переднем дворе, но я не могла. Я больше не могу это сдерживать, и я смеюсь громче, и тоже выстукиваю по спинке переднего сидения и говорю парням включить музыку еще громче.

Пит делает громче, передавая косяк Эдварду, когда мы сворачиваем на проселочную дорогу. Стекла опущены, и музыка такая громкая, что я ощущаю животом каждый бит; мы едем за город.

Элис затягивается косяком.

Я не затягиваюсь, но мне и не нужно. Я балдею от естественной эйфории, которая, как легкий порыв ветра, врывается в салон машины, и по ощущениям очень похожа на свободу.