От авторов: Сумерки нам не принадлежат.
Если читаете нас, спасибо.
Мэк с ног до головы одет в черное; я люблю тебя, как учиться считать и нумеровать
BabyBlue наша бета. Я люблю тебя как утренний свет.



Если бы мы шли в тупик, ты бы посмотрела на меня, чтобы наши взгляды встретились? Или ты бы просто продолжала идти, чтобы оглянуться? Потому что, знаешь, я был бы горд, если бы назвала меня вслух по имени. Думаешь, я бы прибежал? Думаешь, пришел бы вообще? Думаю, да…

Блисс

Когда я открываю дверь, Эдвард все еще полностью одетый и обутый, трезвый, курит косяк у открытого окна. Когда я вхожу, он поднимает глаза, и с того места, где стою, я чувствую, что у него хорошее настроение.

Я прислоняюсь к закрытой двери и встречаюсь с ним взглядом; он близко. Он так широко и пылко улыбается, что мой больной живот скручивается, потому что все мышцы моего тела хотят, чтобы я улыбнулась в ответ, а я не хочу этого делать.

Боковым зрением я вижу, что его кровать все еще заправлена. Однако облегчение чувствую минимальное, близкое к нулевому.

Эдвард слегка приподнимает левую бровь и опускает глаза. Когда он смеется, я знаю, что это из-за моих сапог. Я сжимаю губы и борюсь с сильным желанием скрестить руки на груди.

Продолжая совершенно беззаботно улыбаться, он поднимает глаза, и я вынуждена отвести взгляд.

- Мы куда-то идем, блондиночка?

Я даже не отвечаю. Внезапно мне кажется, что я совершенно нелепа. Я чувствую разницу в возрасте между нами. Я спешила прийти сюда, но теперь, когда я здесь, я чувствую себя подругой младшей сестры Эдварда, которой совершенно неловко находиться в его комнате в зимних сапогах и пижаме. Я чувствую себя не в своей тарелке, и мне хочется развернуться и уйти, и меня это бесит.

Но я не могу оторвать спину от двери.

Нас разделяет его кровать, и я даже не могу посмотреть на нее без желания расплакаться, но не могу не обойти вокруг нее.

С каждым шагом, приближающим меня к окну, становится все холоднее, но там Эдвард, так что я иду туда. Не могу не идти.

Подойдя ближе, я прижимаю ладони к ледяному на ощупь выступу окна и выглядываю наружу. Я не смотрю на Эдварда. Не готова. Я смотрю в черно-белую ночь и дышу носом, чтобы наполнить легкие чистым снежным холодным воздухом.

Это имеет значение. Имеет. Имеет. Это не честно…

Набрав полную грудь холодного зимнего воздуха, я оборачиваюсь и прислоняюсь спиной к раме. Скрещиваю на груди замерзшие руки и ищу внутри себя улыбку.

Я могу это сделать. Я знаю, как это делать. Я делаю это постоянно.

- Как прошел вечер? – пытаюсь спросить я, но голос звучит глухо. Я чувствую в горле фальшь и тут же понимаю, впервые и четко, что не могу фальшивить с ним так, как делаю со всеми остальными. Теперь я хочу исправиться, но не могу.

- Подожди… - Эдвард делает затяжку и выпрямляется. Возвышается надо мной. Если уж я смогла заставить себя прийти посмотреть на него, я должна поднять глаза.

Он выбрасывает из окна бычок и указывает на мои сапоги.

- Блядь, ты надела их, потому что шла сюда? Чтобы увидеть меня?

Мое сердце, словно мерзлый камень, падает в больной живот. Мне больно, я смущена и мне хочется сказать, чтобы он перестал быть дураком, чтобы я перестала чувствовать себя сумасшедшей.

Эдвард разочарованно фыркает через нос и идет к шкафу. Его голос спокоен, когда он открывает верхний ящик, стоя спиной ко мне, и ищет что-то. Его слова звучат серьезно, но в них нет злости.

- Снимай их. Нет нужды сидеть здесь в сапогах, Блисс.

Я сжимаю скрещенные на груди руки в кулаки. Я хочу, чтобы он был прав. Мне хочется чувствовать его правоту, но я не могу. Меня бесит, что Виктория была здесь, и я не хочу снимать свои гребаные сапоги.

- У меня ноги замерзли. – Это полуправда. Они не замерзли, но я уверена, что замерзли бы, если бы я была босиком.

Эдвард все еще что-то ищет, когда говорит:

- Брехня. – Его хорошее настроение улетучилось. Я слышу это. Я вижу лишь тонкий намек на него в правом уголке его губ.

Когда он снова поворачивается ко мне лицом, он держит в руках завернутый в красную бумагу подарок. Сейчас его полуулыбка превратилась в искреннюю широкую улыбку.

- Хорош тебе, снимай свои гребаные сапоги и садись. Сегодня наше Рождество, так ведь?

Он делает шаг к изножью кровати, и нервы и злость бурлят у меня в животе все сильнее с каждым его шагом. Я крепче сжимаю руки на груди. Смотрю на пол, на его кеды… на что угодно, только не на кровать и не на него.

- Я не хочу садиться.

Эдвард смеется в неверии, когда его ноги останавливаются, и он застывает на месте.

- Что за нах, детка?

Я мысленно закатываю глаза. Я – неуклюжая подруга его младшей сестры. Я тупая и знаю это. Все мое тело замерзает, потому что я до сих пор стою у окна, но не хочу двигаться. Я не хочу сидеть на его кровати, если она на ней сидела. Я не хочу быть нигде рядом с ней, если они…

Господи, я даже мысленно не могу произнести это слово.

Я слишком мала, знаю это, и меня это жутко бесит.

Я невольно смотрю на Эдварда. Он все еще держит блестящий красный подарок, и его брови сошлись вместе над переносицей. Его светло-голубые глаза полны тревоги, и он смотрит на меня так, словно ему совсем не все равно.

Я не могу притворяться, что все хорошо. Я собираюсь с мыслями.

- Почему ты с Викторией, если она тебе не нравится?

Его плечи слегка опадают, когда он поднимает глаза к потолку. Он делает вдох, и его пальцы перехватывают маленькую красную коробку.

- Я не с ней, - говорит он спокойно, презрительно. – Иди сюда, сядь со мной. Не злись. Я думал, мы обменяемся подарками.

Левой ногой он делает шаг назад, ближе к кровати, а правой рукой протягивает мне подарок.

- Нет. – Я не могу этого сделать. Не могу. Я одергиваю руку, пока он не коснулся ее. – Я не хочу садиться тут с тобой.

Эдвард смотрит на меня так, словно я в него выстрелила. Его взгляд тухнет, когда он относит руку и убирает ее в карман.

- Блисс, что? В чем дело? Где?

- На твоей кровати, - выпаливаю я.

Секунды тишины после этого вызывают у меня мысли об океане, о том, как он может просто поглотить тебя, без вопросов. От холодной спины до голых рук и моих собственных жутких нервов, я замерзла и дрожу.

Брови Эдварда сходятся еще ближе. Он не понимает. Смотрит через плечо на свою кровать, затем снова на меня. Открывает рот, чтобы что-то сказать, но затем до него доходит. Я вижу, что доходит.

Мои ледяные щеки горят огнем.

- Так вот что ты… ты думаешь… - начинает он и замолкает, качая головой, закрывая на секунду глаза, словно не может в это поверить. Он запускает руки в волосы и тянет их обеими руками, сложив указательные пальцы на подбородок, когда начинает снова, совершенно бесстрастно:

- Вообще ни разу, - говорит он просто, словно заявление или непреложный факт, словно это нечто вопиюще очевидное для всего остального мира. – Ни разу.

Я чувствую облегчение… кажется.

Должна бы. Это то, чего я хотела, но не совсем. Этого недостаточно. Мне нужно больше.

Я выдыхаю, нуждаясь в любви. Когда я поднимаю свои глаза, глаза Эдварда ждут меня.

- Блисс, я не… - начинает он и снова замолкает, и я знаю, что он пытается оставаться спокойным. Он вечно блякает, говорит полуфразами и напряжен. – Я, блядь, не могу… я даже не разрешаю ей сидеть на постели… Ты единственная…

Он снова замолкает, раздосадованный. Он мог никогда не признаться, но я слышу боль в его голосе, и от этого чувствую себя ужасно. Я снова смотрю на его кеды, и чувствую, когда он смотрит на меня.

- Я никогда никого другого не пускал в свою постель, понятно?

Это правда, и я это знаю. Мое сердце бьется быстрее. Я киваю, дрожу и нуждаюсь.

- А теперь, пожалуйста, дай мне свою руку. – Он просит по-настоящему, и я поднимаю глаза. И только теперь понимаю, что он ждет. Что ждал с того момента, как я сказала «нет». Что он ждет моего разрешения.

Я слишком замерзла там, где стою, чтобы сделать что-то большее, и снова киваю.

Эдвард проходит три шага, разделяющие нас, а я делаю один шаг от окна. На этот раз, когда он тянется ко мне, я не отхожу. Я тоже тянусь к нему.

- Иисусе, детка. – Когда он касается своей огненной рукой моей ледяной, тут же притягивает меня полностью к себе. Одной рукой он обнимает меня за талию, а свободной – закрывает окно.

- Блядь, ты ледяная. Ты в порядке? – Его голос тает у моей шеи, а обе руки обнимают и сжимают. Он растирает мне спину, и я выдыхаю. Затем вдыхаю и киваю головой, прижимаясь к нему.

Он такой теплый, и так правильно, что он окружает меня. Даже те части меня, которые испытывают нервное возбуждение, он успокаивает, и им хорошо.

- Никогда больше не отталкивай меня так, Би, - говорит Эдвард, его голос все еще у моего уха. От него у меня в груди и по голой коже распространяется тепло. Она тает от него.

Я качаю головой и не отпускаю его.

- Не буду, - обещаю я, не говоря «я обещаю». – Правило сорок. Я не буду, не буду, не буду.

Я слышу, как он улыбается себе под нос. Этот звук радует, даже когда он ставит меня на ноги и расстегивает свое худи. На долю секунды я смущаюсь, а затем он заворачивает меня в теплую лилово-серую ткань и застегивает ее до самого подбородка. Натягивает на меня капюшон и тянет за кончики волос.

Он смотрит прямо на меня, и я невольно улыбаюсь.

Его улыбка во весь рот искривляется, глаза распахнуты, так искренне, что я знаю, что никто другой не знает эту его часть. Ни Элис, ни родители. И определенно не Виктория. И даже ни Бен, ни Пити. Это прямо здесь, и только для меня.

От этой мысли у меня в животе взмывает миллион безумных бабочек, которые все знают его имя.

- Она только наша, - говорит Эдвард, с ясным и добрым взглядом, в момент полной серьезности.

Моя улыбка становится шире и щекочет мне глаза. Я не на сто процентов уверена, что это, но знаю, что мне этого хочется. Я согласно киваю, и мои бабочки не успокаиваются.

- Правило сорок один? – спрашиваю я, желая сохранить это – ее – на всю жизнь, навечно.

Он тянет еще за одну выбившуюся прядку и тянется к моим бокам, чтобы взять меня за бедра и усадить на край кровати.

- Больше чем это.

Я морщу брови и наблюдаю за его глазами, поскольку он не отводит взгляд, наклоняясь ближе и ниже. Он берет мою левую ногу за лодыжку в серой штанине, и я пытаюсь сосредоточиться на чем-то большем, чем правило, чем-то более сильном.

- Как закон? – спрашиваю я.

Эдвард смеется, стягивая мой левый сапог и отшвыривая его в сторону.

- Больше чем это, - говорит он снова, тянется к правому сапогу и тоже его снимает. Мои бабочки порхают по всему телу до самого горла, когда он засовывает мою босую ногу под свое бедро, чтобы согреть. – Просто правда.
 

***

Возможно, я люблю пятницы.

За пару последних лет пятница стала у меня любимым днем недели. Она отличается от всех остальных дней недели с самого начала – с момента, как я просыпаюсь. По утрам я всегда в хорошем настроении, сонная и тихая, но мне хорошо. А по пятницам меня распирает от восторга.

Сегодня одиннадцатое января. Это не так важно. Но это еще и пятница, а это важно.

Сегодня я увижу Элли. После школы мы едем с ней прокалывать очередную дырку в ее левом ухе, а потом будем сидеть допоздна, балдея у камина.

Следующая мысль приходит в голову так же естественно, как и предыдущая: сегодня я увижу Эдварда.

Я проснулась с кудрями, и сегодня улыбка немного ярче.

Когда я открываю дверь ванной, чувствую запах кофе и блинчиков с корицей. Сразу по выходу из душа, уютно завернувшись в полотенце, я наматываю еще одно на волосы и направляюсь вниз, вдыхая сладкие ароматы завтрака.

Я встала почти на час раньше, чем обычно, чтобы было время завить волосы, и я твердо верю, что правильная музыка жизненно необходима, чтобы любое утро было хорошим. Особенно если встаешь раньше обычного. Я включаю диск с двумя миксами, которые Элис специально записала к Новому году. Не слишком громко, ровно настолько, чтобы почувствовать ударные и колокольчики, когда до них дойдет.

Я чувствую это.
Ты это чувствуешь?
Что-то в воздухе.

Я натягиваю светло-розовые трусики и подходящий лифчик с застежкой, стягивающей сзади лямки, бросая взгляд на свои сапоги.

Я чувствую это.
Ты это чувствуешь?
Что-то в воздухе.

Я больше не надевала их, когда была в комнате у Эдварда, но ношу каждый день. Зима засыпала снегом целый мир во всех направлениях, делая пешие прогулки чрезвычайно опасными. Суперсапоги они или нет, но в них действительно тепло, и они действительно защищают кости и задницу ото льда, который повсюду.

Я чувствую это.

Мне по-прежнему кажется, что в этих сапогах я могу идти где угодно, а там, где не могу, там мне и не нужно идти. Эдвард отнесет меня или даст прокатиться.

Ты это чувствуешь?

Мои сапоги придают мне грации. Имея их и все эти прекрасные комплекты нижнего белья, о которых можно только мечтать, что мама накупила мне после Дня благодарения, трудно не ликовать, одеваясь, каждое утро. Она очень-очень медленно принимает тот факт, что я взрослею. Немножко. Возможно.

Что-то в воздухе.

В любом случае, красивое нежное кружево, обрамляющее мои ягодицы и чашечки лифчика, повышает мою уверенность так же, как серые зимние сапоги улучшают мое чувство равновесия. Уверенно чувствуя себя в одном и тайно сексуальной в другом, я с каждым днем меньше чувствую себя неуклюжим ребенком и больше - милой девушкой-подростком.

Я чувствую это.
Ты это чувствуешь?

Стоя в обтягивающих темных джинсах поверх придающих мне уверенности бледно-розовых трусиков с вышивкой, я надеваю сначала белую майку, а затем поверх нее светло-серую. Затем надеваю и застегиваю еще более темный серый кардиган, гольфы и суперсапоги.

Пока я сушусь, причесываюсь и накручиваю волосы на гигантские бигуди, ноги отбивают барабанную дробь у туалетного столика. Я крашу глаза серебристо-лунными тенями и совсем слегка румяню щеки. Хлопки руками и буханье басов становятся глубже и быстрее. Я поддергиваю рукава, беру собранную вчера вечером сумку, и чуть не лечу по лестнице, а первый трек еще играет в голове.

Что-то в воздухе…

После завтрака я говорю отцу, что люблю его и чтобы он берег себя. Полностью одетая, в тепле и комфорте машины я смеюсь с мамой над странными новостями на общественном радио. У школы, прежде чем выйти, я целую ее в щеку, и она говорит, чтобы я звонила, если мне что-нибудь понадобится. В любое время, подчеркивает она.

- Ты знаешь это, Блисс. - Она улыбается с любовью, но серьезно.

- Я знаю, мам. – Я улыбаюсь в ответ и натягиваю капюшон, стараясь не испортить кудри.

Более чем неспешно раздевшись и собрав учебники, я прислоняюсь к своему открытому шкафчику и беседую с Леа и Лорен. Через десять минут в коридор восьмых классов вбегает и резко тормозит Элис, чуть не опаздывая обменять пригоршню своих «Лемонхедс» на «Эскимо киссес» и два моих «Пикси Стикс»*.

- Где он был на этот раз? – спрашиваю я; мы обе спиной вперед расходимся в разные концы коридора.

- Блядь, в холодильнике! В лотке для овощей! – Элис смеется и качает головой, одновременно высыпая на язык голубой сахарный порошок.

У меня падает челюсть.

- Рядом с овощами?

Элли фыркает.

- Ну, он вытащил все овощи, Блисс!

- Тебе пора начать запирать свои кеды где-нибудь на замок. – Мне нужно подниматься по лестнице.

- Знаю. Такой мудак! – в сердцах говорит Элис и легкомысленно улыбается. Язык у нее, может быть, и грязный, и на самом деле, она, вероятно, сильно разозлилась примерно двадцать минут назад, но сейчас от ее злости не осталось и следа. Она точно так же обожает пятничные утра, как и я.

Она машет мне, а я машу ей в ответ, прежде чем она сворачивает за угол.

Через несколько минут на экономике я грызу «Лемонхедс», которые она дала мне, обмениваясь сообщениями с ее братом-кедокрадом.

Доброе утро, девочка-глазунья.
Доброе, мальчик-бедокур.

Я чавкаю маленькой лимонной конфеткой и снова кладу телефон на колени, под партой. Я знаю, что не должна заниматься этим на уроке, но Эдвард почти всегда пишет мне именно во время уроков. Я на самом деле не могу удержаться. На самом деле, и не хочу.

Придешь сегодня?
Нет, думала остаться дома и почитать еще про кредиты и все такое.

Я выключаю экран телефона и поднимаю глаза на презентацию в «Пауэр Пойнт», которая идет на уроке. Я смотрю на экран, но вижу Эдварда, который сидит на заднем ряду на одном из своих уроков. Или слоняется по коридору. Или на парковке, или где там он может быть на самом деле, в любом случае останавливаясь, чтобы написать мне сообщение.

Хорошо, тебе это надо, разгильдяйка. Это то, что все хорошие дети делают вечером в пятницу.

На маленькой лимонной конфетке рожица с кислой улыбкой. Я представляю себе едкую ухмылку Эдварда.

Словно я хотела бы быть где-то еще в пятницу вечером.

Миссис Моэм говорит об увеличении расходов на оборону. Несколько минут я слушаю ее и делаю несколько записей. Думаю о том, чтобы убрать телефон, но вместо этого решаю сменить тему.

Мое худи уже готово?

Позже той рождественской ночью, после того как меня разули и согрели, я снова прокралась в комнату Элис. Я вернулась к нему, неся в правой руке огромное не печеное печенье, которое я сделала сама, уложенное в пластиковую коробку и обвязанное тонкой черной ленточкой. В левой руке я несла его бейсбольное худи.

- Разве это прилично – возвращать подарок его дарителю? – спросил Эдвард, и его коричневая бровь над голубым глазом поползла вверх.

- Неприлично, - сказала я. – Поэтому очевидно, что я его тебе не возвращаю. – Я отдала ему худи, которое больше пахло мной, нежели им и смахнула волосы с лица. Я передумала сто разных способов, как попросить его, но на самом деле их просто не было так много. – Мне нужно, чтобы ты сделал так, чтобы оно снова хорошо пахло.

Левый уголок его рта слегка изогнулся. Он следил за своей улыбкой, словно был слишком крутым для нее.

- Что ты имеешь в виду?

Я села рядом с ним на кровать и засунула пальцы ног под черное одеяло под его ногой. Мне хотелось быть такой же крутой, и я пыталась взять под контроль хотя бы половину своего глупого счастливого легкомыслия.

- Ну, ты знаешь. – Я пожала плечами, все еще держа в руках большой кусок шоколадно-арахисово-масляного десерта, просунув пальцы под черную тесемку. – Типа пыльным и противозаконным.

Когда я подняла глаза, Эдвард улыбался во весь рот. Он забрал у меня печенье и, не отводя глаз, развязал тесемку.

- Ты считаешь, что от меня хорошо пахнет, Блисс?

Я пыталась сжать губы, но улыбка мне не подчинялась. Я надела на глаза темные очки, которые он подарил мне всего несколько минут назад, и показала ему средний палец, откидываясь назад.

- Заткнись, Эдвард.

Я почувствовала себя слегка нехорошо, когда только открыла блестящую красную коробку и увидела там свою собственную пару новехоньких «Рей Бэнс». Долгое время я понятия не имела, что ему подарить, и даже если бы и знала, моих карманных денег вряд ли хватило бы на что-то равноценное новым солнечным очкам за сотню долларов.

Однако мое смущение длилось всего несколько секунд. Они были точно такими же, как те, что недавно сломала Виктория, и он решил подарить новые очки мне, а не ей. В ту же секунду, как я надела их, я почувствовала холодок, который нельзя было не узнать, именно такой, каким описывал его Эдвард. И мой подарок оправдал мои надежды. Не печеные печенья были его любимыми. Когда я попросила, он дал мне откусить, но остальное съел сам, и я, довольная, в солнечных очках, совершенно уютно устроилась под одеялом в нашем секрете.

В то время и в том месте, которые были и остаются только нашими.

Это было почти три недели назад. Я рада, что он это делал, но сейчас я готова забрать свое худи обратно. Без него хреново спится.

Почти. Может быть, он отдаст мне его сегодня. Может быть.

Я улыбаюсь, и все еще мысленно двигаюсь в танце под ритм музыки, что звучала сегодня утром.

*думаю, все и без примечания догадались, что речь о каких-то сластях , в этот раз решила не утруждать вас подробными описаниями каждой из упомянутых конфет. Так же замечу, что в английском языке у каждой – пардон – фигни имеется свое название, и речь не только о брендах, а еще о типах, видах и подвидах (я говорю далеко не об одних конфетах), и для многого в русском нет аналогов