Он молча приехал к отелю в центре Финикса и зарегистрировался там. Мы сразу прошли в номер, я стащила одежду, забралась на кровать и свернулась в комочек. Эдвард тоже разделся и л рядом, обхватив меня руками и привлекая к себе.
- Tesoro? – в конце концов, спросил он.
- Да, Эдвард, - тихо ответила я, пытаясь приглушить рыдания.
- Я… знаешь, я не собирался пока ничего говорить тебе, но не могу, блядь, просто лежать здесь, пока ты плачешь всю ночь, - сказал он.

Я повернулась к нему, и он стер мои слезы.
– Завтра утром мы встречаемся с Чарли и Алеком в офисе юриста, здесь, в Финиксе, чтобы подписать бумаги, делающие тебя гражданкой США, так что больше тебе не нужно симулировать это дерьмо. То есть мы, блядь, соврем в некоторых деталях, но, в основном, все будет верно. Он – твой долбаный папаша, и он американец, что делает такой же и тебя. В любом случае, мы закончим со всем утром.
Я удивленно уставилась на него, и он еще раз вытер мои слезы.
- Это означает, что я буду настоящей? – недоверчиво спросила я.

Он засмеялся.
- Ты всегда была настоящей, tesoro. Но да, я понимаю, что ты имеешь в виду. Ты будешь легально существовать, получишь свидетельство о рождении, номер социальной страховки и прочее дерьмо, - ответил он.
- Вау, - восхищенно сказала я. – Это так легко?
Он опять рассмеялся.
- Это легко только в том случае, когда с тобой, блядь, сотрудничают все. Проблема была в том, чтобы заставить их согласиться. Алек использовал весь свой вес, чтобы заставить гнилую задницу твоего папаши согласиться с этим.
- Ох, - сказала я, удивляясь, что Чарли вообще пошел на это. – Ты хочешь сказать, что он действительно признал, что сделал меня?

Он кивнул.
- Точно. В любом случае, как я и сказал, завтра мы покончим с этим. Но это не то, что я хотел тебе сказать.
Я мягко улыбнулась и кивнула, чтобы он продолжал.
– Ночью прилетает Эсме, и завтра она останется с тобой на весь день, пока Алек и я вернемся к Свонам.
Я нахмурилась от замешательства.
- Я тоже хочу поехать, - быстро сказала я, прерывая его.
Если он завтра вернется туда, я хочу видеть свою маму.

– Мама…
Он поднял руку и прикрыл ею мой рот. Я быстро заткнулась, и он хихикнул.
- Это уже становится привычкой, правда? – игриво спросил он. – Но, черт побери, успокойся, tesoro. Дай мне закончить, прежде чем сорвешься, блядь, на меня. Мы возвращаемся, потому что Алек собирается забрать твою маму.

Мои глаза расширились от шока, и он убрал руку от моего рта.
- Что ты имеешь в виду, говоря "он собирается забрать ее"? – нервно спросила я.
- О’кей, может, это неправильное гребаное слово. Он собирается перевезти ее. Или, подожди, может, это опять неправильное слово. То есть он собирается, блядь, заплатить за нее, потому что это то, что сделала бы, блядь, ты – ты бы заплатила за нее – но он не примет отрицательного ответа, если ты понимаешь, что я хочу сказать. Точно так же, как мой отец не принял бы отрицательного ответа по отношению к тебе.
Я смущенно смотрела на него, осмысливая то, что он сказал.

- Что ты сказал? То есть, что будет с мамой? – спросила я, все еще не понимая до конца. Он вздохнул.
- Эсме и Алек заберут ее в Чикаго, жить с ними, - нерешительно сказал он. – Она, конечно, не будет свободной на самом деле, но ты видишь сама, через какое дерьмо надо проходить людям, чтобы стать свободными полностью. С ней там будет все хорошо. Они позаботятся о ней, и ее не будут силой принуждать к чему-нибудь дерьмовому. У нее будет хорошая жизнь.
Я пристально смотрела на него, ощутив, что слезы текут опять.
- Они заберут с собой маму? – спросила я, понимая, что он сказал именно это, но желая слышать это снова и снова, чтобы быть уверенной, что я поняла правильно.

Он кивнул.
- Да. И кстати, ты сможешь приезжать к ней в гости, и все такое прочее. Я знаю, что ты говорила что-то насчет колледжа в Калифорнии, – и это клево – но я подумал, может, ты захочешь вместо этого переехать к ней поближе. Я не заберу тебя жить в Чикаго, но мы можем жить где-нибудь поблизости, как Эм и Роуз. Они живут в часе езды или около того, - сказал он.
От его слов на мен нахлынула дюжина эмоций, все настолько интенсивные, что перехватило дыхание.
- Она сможет появляться в моей жизни? – спросила я, пытаясь бороться с возбуждением, которое угрожало взорвать меня.

Он мягко улыбнулся и кивнул.
- Если это то, чего ты хочешь, - мягко сказал он.
- Конечно да! – заорала я, хватаясь за него и зарываясь в его грудь.
Он хихикнул и обнял меня, крепко прижимая к себе. Я лежала в его объятиях и плакала при мысли о том, что мама, на самом деле, опять появится в моей жизни. Что у нее, действительно, будет возможность увидеть, как я живу, пронаблюдать, как сбываются все мечты, которые у нее были. Эдвард держал меня, пока я плакала, шепча на ухо сладкие словечки, пока я не уснула.

На следующее утро я проснулась от шепота Эдварда, открыла глаза и увидела, что он сидит на краю постели с телефоном, прижатым к уху. Он уже оделся, и его волосы были темнее, чем обычно, так что я могла сказать, что он принял душ.
- Да. Я не мог, блядь, удержаться и сказал ей. Боже, и что такого? Он не сможет отрицать это, в любом случае. Я знаю, знаю. Все равно.
Он провел рукой по волосам и вздохнул.
- С моим отцом все в порядке? Я действительно гребано волнуюсь. Я пытался созвониться с ним, и он не ответил. Да, я знаю. Лучше быть в безопасности, чем сожалеть.
Он замолчал и выпрямил спину, слушая человека на другом конце линии, которого, основываясь на репликах Эдварда, я опознала как Алека.

- Они знают о враче? Боже, Алек. Они купились на это дерьмо? Да, это хреново. Они узнали, кто та крыса? Потому что мне не понравится, если в дверь постучит проклятая полиция. Хотя я рад, что они выяснили все это дерьмо. Мне, блядь, будет легче дышать, зная, что я не живу над чертовым мафиозным складом. О’кей, о’кей. Я уже, блядь, заткнулся. Я все понял. Занимаюсь собственными проклятыми делами.
Он изменил положение и взглянул не меня, замерев, когда увидел, что мои глаза открыты. На его губах появилась улыбка, и он наклонился, нежно целуя меня.
- Да, она уже проснулась. Мы будем готовы и встретимся с тобой через час.
Он закрыл телефон и вздохнул.
- Великий день, tesoro, - сказал он. – Нам надо собираться.

Я кивнула и села.
- Хорошо, - хриплым голосом ответила я и прокашлялась.
Я слезла с постели и направилась прямо в ванную, быстро принимая душ. После него я оделась, натянув джинсы и одну из футболок Эдварда. Он не очень хорошо умел собираться, и у меня уже кончилась чистая одежда, но я ничего не сказала, потому что не была такой уж полезной в этом.
- С доктором Калленом все в порядке? – спросила я, когда мы собирались выходить.

Он вздохнул и кивнул, проведя рукой по волосам.
- Думаю, да. То есть он не веселится или что-то в этом роде, в этом я, блядь, убежден. У них куча проблем, и есть кто-то в департаменте юстиции, сообщивший, что там получили намек на наличие склада в нашем доме, так что это только вопрос времени, когда они нанесут нам визит. У них намечена оперативка, на которой попытаются быстро очистить дом от любых следов нелегальной деятельности, перевезя все куда-нибудь еще. Вот почему мы должны быть уверены, что покончим с нашим дерьмом сегодня же. Мы же не хотим, чтобы они появились и задавали нам вопросы на тему, откуда, блядь, ты взялась, понимаешь?
Я кивнула, не совсем понимая, что происходит, но достаточно твердо осознавая, что у них серьезные проблемы. Эдвард спросил, готова ли я, и я кивнула, беря его за руку и выходя из номера. Он не позаботился сдать номер, сказав, что мы останемся здесь еще как минимум на следующую ночь, прежде чем начнем даже думать о возвращении в Вашингтон. Мы сели в машину, и он поехал через город. Моя тревога увеличивалась с каждой секундой.

К тому времени, как он припарковался перед огромным зданием в середине Финикса, сердце неистово билось в груди, а тревога заставляла желудок переворачиваться. Эдвард заглушил мотор и вздохнул, поворачиваясь ко мне.
– Знаешь, мы вынуждены будем отказаться от твоей матери, – нахмурившись, сказал он. – Самым легким способом было сказать, что ты осталась сиротой в Италии. Мой отец получил несколько официальных документов от итальянского правительства, сделанных с помощью связей с тамошней мафией, которые подтверждают, что ты родилась и была брошена там, и мы сделали тест на ДНК, чтобы доказать, что ты биологическая дочь Чарли Свона. Он американец, так что ты получаешь гражданство по рождению, независимо от того, где ты родилась.

Я смотрела на него, обеспокоенная тем, что он сказал. Они идентифицируют меня, но в то же самое время рвут единственную связь, которая у меня была, отрицая существование матери. Я могла понять их логику, но, тем не менее, это было больно.
– Она все еще будет твоей матерью, – сказал он, когда я не ответила. – Она всегда будет твоей матерью, во всех возможных случаях. Мы просто… понимаешь, мы сделали все, что могли, чтобы справиться с этой дерьмовой задачей. Это, блядь, хреново, но это жизнь.
Я кивнула.

– Хорошо, – тихо сказала я. – Я понимаю.
Он вздохнул и вылез из машины, обходя ее, чтобы помочь мне. Я взяла предложенную мне руку, и он продолжал держать меня, заводя в здание и проходя по коридору в помещение в самом конце. Дверь была уже открыта, и я напряглась, заглянув внутрь и увидев Чарли, сидящего за столом и пожилого мужчину перед ним. Алек стоял в стороне, скрестив руки на груди, внимательно изучая Чарли. Все посмотрели на нас, когда мы вошли, и Эдвард ободряюще сжал мою руку.

– Теперь, когда все собрались, можно и начинать, – сказал мужчина за столом, придвигая к себе стопку бумаг.
Эдвард кивком указал мне на стул рядом с Чарли, и я осторожно села, не желая устраивать сцены. Чарли слегка отодвинулся от меня и напрягся. В комнате воцарилась неловкая, неудобная тишина. Ясно, что ему не нравилась ситуация, и это, абсолютно точно, не было его собственным решением. По пристальному взгляду Алека и тому, как Чарли нервно посматривал на него, было очевидно, что, на самом деле, это было требование Алека.

Юрист начал говорить о законе об иммиграции, натурализации и разделе номер триста двадцать, касающегося гражданства детей, но в этом не было смысла, потому что я не могла сконцентрироваться на разговоре из-за Чарли, сидевшего так близко. Слава богу, когда юрист начал задавать вопросы, за меня отвечали все, потому что, боюсь, меня бы стошнило, если бы мне пришлось открыть рот для ответа.
Юрист протянул Чарли какие-то бумаги, которые тот неохотно подписал, бормоча что-то себе под нос, после чего передал их мне. Я чувствовала, как он смотрит на меня, протягивая ручку, и я осторожно взяла ее, не поднимая глаз. Я взглянула на бумаги, нашла место, где он подписал их, и заметила черту, предназначенную для моей подписи. Дрожащей рукой я расписалась в означенном месте и положила ручку сверху на стопку бумаг.

Они поговорили еще, и мы подписали еще больше бумаг, ни одну из которых я не поняла, но мысленно заметила себе, что надо попозже попросить Эдварда пояснить мне все это. Они поговорили о наследстве и завещании, и праве по рождению, но ничего из этого, похоже, не имело ко мне отношения.
Примерно через тридцать минут юрист сказал, что мы закончили, и я быстро встала, вылетая из комнаты, так и не сказав ни единого слова. Эдвард поймал меня за руку в коридоре, притормаживая.

– Эй, tesoro, – ласково сказал он. – Мы закончили, можешь расслабиться.
Я вздохнула и кивнула, пытаясь взять нервы под контроль. Вышел Алек, серьезно и пристально глядя на нас.
– Эсме уже ждет в отеле, так что завози ее и направляйся прямо к Свонам, – сказал он, быстро уходя и не дав Эдварду возможности ответить.
Мы вышли из здания и стояли около машины Эдварда, пока он снимал ее с сигнализации, когда появился Чарли. Он остановился и уставился на Эдварда и меня, тряхнув головой.
– Я не могу поверить, что моя дочь с Калленами, – сказал он.
Я застыла, услышав, что он говорит, и, потрясенная, посмотрела на него.
– Простите? – спросил Эдвард.
– Что вы сказали? – одновременно с Эдвардом произнесла я.

На губах Чарли заиграла улыбка.
– Я сказал, что не могу поверить, что моя дочь, в конце концов, оказалась с Калленами. Две родословные создадут прекрасную смесь.
Я ощутила, что Эдвард напрягся, злость нарастала в нем, и он готов был потерять самообладание, но я быстро схватила его, прежде чем он сорвался. Во мне росла собственная злость, и я сузила глаза, разъярившись от его слов.
– Я – не твоя дочь, – резко выпалила я, чувствуя, что от ярости в глазах собираются слезы. – Меня не волнует, что только что сказали там, в комнате, ты – не мой отец, и никогда им не был! Ты для меня только человек, причинивший боль моей матери!

Эдвард резко повернул голову в моем направлении, и Чарли застыл, раскрыв глаза от шока. Люди на улице начали останавливаться, глядя на нас, и я понимала, что устраиваю представление, но не могла справиться с этим. Я разозлилась от его слов, и не могла утихомирить ярость.
– Как ты смеешь говорить мне это после… после всего! Я не могу поверить! Я не твоя дочь! Я надеюсь, ты сгоришь в аду, ты… ты… насильник!
Лицо Чарли приобрело ярко-красный оттенок, и Эдвард поволок меня к машине под нецензурные возгласы. Я не сопротивлялась и села внутрь, пытаясь справиться со злостью. Я не могла поверить, что у него было мужество говорить со мной после всего, что случилось. Он пытал меня, и продолжал мучить мою мать непередаваемыми способами, и считал, что клочок бумаги вдруг заставит меня все забыть? Что он может назвать меня дочерью, и радоваться моему будущему? Он никогда не хотел, чтобы у меня было будущее!

Эдвард сел в машину, продолжая ругаться, и поехал через деловую часть города в наш отель. Доехав, он проводил меня внутрь. Эсме ожидала в вестибюле, и прошла в номер вместе с нами, уговаривая Эдварда оставить меня и идти. Он колебался и хмурился, глядя на меня. Слезы свободно текли из моих глаз, и я постоянно шмыгала носом, так что понимала, что представляю собой ужасное зрелище. Он наклонился и вздохнул, стирая с моих щек слезы.
– Все будет прекрасно, Белла. Все будет хорошо. Я обещаю, – шепнул он.
Я улыбнулась.
– Я верю тебе, – ответила я.
Его губы сложились в ту самую великолепную полуулыбку, от которой мое сердце затрепетало.
– Хорошо, – сказал он, повернулся и ушел.
Эсме закрыла дверь и улыбнулась мне.

– Вытри слезы, дорогая. Сейчас не время плакать, время праздновать. Мы с тобой закажем обслуживание в номер и будем весь день смотреть кино, – тепло сказала она.
Я улыбнулась и ушла в ванную умыться, пока она заказывала для нас еду. Мы расположились и ели, смотря фильмы, которые Эсме назвала своими любимыми, типа "Красотки", "Блондинки в законе" и "Почти знаменит". Я изо всех сил пыталась уделить внимание происходящему на экране, но мысли продолжали разбегаться. Меня заполняли мысли о маме, мое потенциальное будущее рядом с Эдвардом изменялось и сливалось в будущее, где рядом будет мама. Жизнь, где она когда-нибудь сможет увидеть мою свадьбу с Эдвардом, где она сможет встречаться с внуками и наблюдать, как растет следующее поколение, в жилах которого течет и ее кровь.

Я представляла, какой жизнью мы могли бы жить рядом с Чикаго. Я не знала много об этом, но понимала, что там нет никаких пальм и, определенно, холоднее, чем в Калифорнии. Я предпочитала тепло, но я с радостью пожертвую такой мелочью ради Эдварда. Он заслужил, чтобы в его жизни присутствовала семья, и я никогда не захочу забрать у него это… особенно учитывая, как он боролся, чтобы дать мне мою.
Время пролетало, и, прежде чем я поняла, солнце уже село. Я заволновалась, куда пропал Эдвард, но верила, что он знает, что делает. Мы смотрели "Грязные танцы", и мои глаза закрывались сами собой от нервного истощения. Я задремала и проснулась от звука встревоженных голосов. Открыв глаза, я прямо перед собой увидела телевизор и заметила, что он молчит, а по экрану беспорядочно перемещаются черно-белые полосы. От замешательства я нахмурилась, но голоса продолжали звучать, и, к тому же, послышался всхлип. Я сильно запаниковала, и резко вскочила, неистово оглядываясь. Мой взгляд упал на Эдварда, застывшего на пороге, и тело затопил самый сильный страх, который я чувствовала за всю жизнь. От выражения его лица меня мгновенно затошнило.

– Где мама? – пробормотала я, и в груди лихорадочно заколотилось сердце.
Он смотрел на меня, и в отблесках телевизора я видела его панику. Я видела боль и страх. Его глаза остекленели от непролитых слез, и я точно поняла… в этот момент я точно поняла, что он ошибся.
Он нарушил обещание. Он обещал, что все будет хорошо, все будет прекрасно.

– Нет! – сказала я, ужаснувшись от вида его лица. – Нет, Эдвард! НЕТ!
Он нерешительно кивнул, с исказившимся от страдания лицом. Эсме всхлипнула и прикрыла рот, по ее лицу потекли слезы. Я задохнулась, мою грудь сжало, и я начала хватать ртом воздух, пытаясь дышать. Мои легкие, казалось, ослабели. Я не могла впустить в них воздух, и грудь начало жечь, словно внутренности горели в огне.

– О Боже, Белла, – сказал он, и его хриплый голос отразил душевное страдание.
Он быстро направился ко мне, и я отчаянно отдернула голову, пытаясь отстраниться от него.
– НЕТ! Ты обещал, Эдвард! – выдохнула я.
Я не представляла, что произошло, но точно знала, что все ужасно плохо.
– Блядь, я знаю, что обещал, – сказал он, и его голос, когда он загонял слезы назад, сломался.
Он потянулся, обнимая меня, и я изо всех сил оттолкнула его, пытаясь вырваться.

– Стоп! Просто прекрати это! Все плохо, ты ошибся! – кричала я сквозь слезы, катившиеся из моих глаз. – Где она, Эдвард?
Он держал меня, несмотря на мои попытки отстраниться, крепко прижимая к себе. Я пыталась вырваться из его рук, но он не отпускал меня, не шелохнувшись, даже когда я начала бить его, отчаянно сражаясь с ним.
– Отпусти меня! Стой! Скажи мне, где она! – кричала я.

Он начал успокаивать меня, и я слышала дрожь в его голосе, когда он начал плакать. Его слезы уничтожили мою решимость, и я начала неконтролируемо рыдать и выть у него на плече, крича, что он ошибся, что, обещая, он не знал всего. Я сжала руки в кулаки и била его изо всех сил, но мои движения были ограничены его прижимающими руками. Он принимал каждый удар, который я наносила, не отпуская меня и не ослабляя объятий.

– Мне жаль, tesoro. Мне так гребано жаль. Я пытался, я реально, блядь, пытался, – говорил он. – Она умерла, детка. Мы сделали все, что могли, но она, блядь, умерла.
Его слова только подстегнули мою панику.
– НЕТ! – заорала я.
Я начала бормотать это слово, опять и опять, несвязно крича. Он ошибся, она не умерла. Он сделал ошибку. Нам надо вернуться и сделать все правильно. Он обещал мне!

Он продолжал держать меня, пока я орала, обвиняя его в том, что он разрушил все. Это была не его вина, но я не могла принять это. Он не объяснял мне ничего, просто говорил, что ему жаль, и что все будет хорошо. Он пытался убедить меня, но его слова только причиняли еще большую боль.

Хорошо? Как все может стать хорошо?

Я старалась вырваться, кричала, чтобы он отпустил меня, но он не слушал. Я толкнула его в грудь и отшатнулась от ужаса, заметив на рубашке красное пятно. От вида крови я завопила, и глаза Эдварда расширились от шока.
– Боже, это не ее кровь, детка. Блядь, Белла. Это не ее. Успокойся, – быстро сказал он, пытаясь убедить меня, но слова не успокаивали меня.
Не важно, чья кровь была на нем, этот факт напомнил мне, что она умерла.
Зазвонил телефон, но он проигнорировал его, не сдвинувшись ни на дюйм. Я плакала и кричала, говорила ему, что ненавижу его за то, что он сделал со мной, и он принимал это. Он принимал все, что я бросала ему, каждое жестокое слово и каждый крик. Он дал мне надежду и забрал, растоптав ее словами, которые произнес.

"Она умерла".

На каждое "Я ненавижу тебя", которое я выплевывала в него, немедленно следовало "Я люблю тебя", слетавшее с его губ. Каждый раз, когда я кричала ему, чтобы он оставил меня одну, умоляла его отпустить меня, он говорил, что останется со мной навсегда. Он шептал мне на ухо по-итальянски, пытаясь успокоить, бормоча "sempre" каждый раз, когда я кричала "нет". Его объятия были сильными, его тепло и запах знакомыми, но это не могло уничтожить опустошение, разливавшееся во мне.
Моя злость перешла в скорбь по мере уменьшения энергии. Я прекратила попытки ударить его и перестала вырываться, осознав, что это бессмысленно. Я крепко вцепилась в него, сжав рубашку в кулаках, сдаваясь. Я отдалась боли и несчастью, понимая, что они все равно придут, хочу я этого или нет. Этого не избежать, этого не изменить. Я зарылась в его грудь и рыдала, пока он пытался утешить меня, уложив на кровать и прижимая к себе.

Я плакала, наверно, вечность, рыдая, пока горло не начало саднить, а глаза жечь. Боль в груди увяла, наступило оцепенение, слезы высохли, так как истощение брало верх над телом. Я лежала в тишине, уставясь в пустой мерцающий телевизионный экран, когда полностью отключилась.

Она умерла.

Редактура: Lersha

Источник: http://robsten.ru/forum/19-1061-1