ГИТАРА

Раздел: Переводные мини-фанфики по Сумеречной саге

Жанр: Romance

Пейринг: Белла, Эдвард

Рейтинг: 18+

Дисклеймер автора: Стефани Майер создала Эдварда Каллена и Беллу Свон. Джон Леннон и Пол Маккартни создали «I'm Only Sleeping». Gibson создали гитару J-45. Какой-то милый аноним создал фото-заставку, пробудившую моё воображение. И в результате я создала следующее.

Саммари: Белла Свон не заводит случайных связей. Но то, как Эдвард Каллен занимается любовью со своей гитарой на сцене, заставляет её желать поменяться с ней местами, даже если только на одну ночь...

Гитара Эдварда Каллена почти такая же длинная, как и её ноги.

Белла сидит на смятых покрывалах своей кровати, опираясь на спинку, ноги, скрытые синими джинсами, вытянуты перед ней в две длинные линии. Гитара лежит рядом, головой возле её бедра, корпусом – у икр. Гитара и ноги – в идеальном соответствии.

– Идеально подходишь, – охнул он ей в ушко, толкаясь глубже в неё. Оханье превратилось больше в стон, заглушив издаваемые ей звуки удовольствия и боли, и высвобождения, когда он наполнил её. Ожидание было слишком долгим. Но оно… оно стоило того. Он напомнил ей, чего она ждала всё это время.

От воспоминаний уголки её губ приподнимаются в крошечной улыбке. Прошлая ночь на самом деле случилась? Она протягивает руку и осторожно поглаживает гриф гитары. Она – доказательство, что события прошедшего вечера были и впрямь реальны.

Чёрт. О чём она думала? Или, что важнее, сколько она выпила? Цеплять незнакомцев в барах не в её стиле. Она никогда не была столь безответственной и распущенной. Конечно, она всегда обладала слабостью к гитаристам. Но Эдвард стал первым, кто сделал её достаточно смелой, чтобы что-либо предпринять в этом отношении.

Она раздумывает, почему же нашла его настолько отличающимся от парней из других местных групп. Он был не просто потрясающим гитаристом на сцене прошлым вечером. Он был артистом в прямом смысле этого слова. То, как он исполнял каждую песню, было поистине завораживающим. Его страсть полностью овладела им, напрягая его тело, огрубляя его голосовые связки, когда он рычал и взвывал, мурлыкал и шептал слова, сочащиеся эмоциями.

Он загипнотизировал её. Она была ослеплена его душой, оголённой на той сцене.

– Конечно тебя тянет к нему. Он горяч!

«Оставьте на Джесс все красноречивые выражения», – думает она, гримасничая.

– Это не так. В нём что-то большее.

– Ладно, без разницы. Ты должна пойти. Сегодня ты выглядишь горячо. На тебе твои счастливые джинсы. Как ты вообще их натягиваешь? С набором плоскогубцев?

– Они растягиваются, балда.

Она смотрит на джинсы, плотно обтягивающие её стройные ноги. У Эдварда не возникло никаких проблем с их снятием. Она никогда не чувствовала себя такой свободной, как в момент, когда его великолепные руки без усилий расстегнули пуговицу и молнию, а затем потянули вниз, вниз, вниз, пока её ноги не обнажились. Они легко раскрылись для него, будто именно его и ждали всю свою жизнь. Они обладали им всю ночь: сплетаясь с его ногами, обнимая его за торс, сжимая его шею, когда он…

Она краснеет, хотя здесь нет никого, кто мог бы осудить. Гитара Эдварда была единственным свидетелем этой длинной, простынескручивающей ночи.

Она обращается к ней.

– Ревнуешь? – она улыбается и рассеяно перебирает струны. – Он заставил меня петь прошлой ночью, после того как закончил с тобой.

Он играл на ней с той же уверенностью и властью, вытягивая самое лучшее из неё, в этом она уверена. Никто и никогда не заставлял её оживать таким образом. Она чувствовала себя произведением искусства в его умелых руках. Кусок глины превратился во что-то большее, в то, чем даже не представлял, что он может быть… во что-то прекрасное.

– Такая красивая, – пробормотал он, отпуская её руку и вместо этого потянувшись к её лицу. Его большой палец погладил её челюсть, посылая необъяснимые токи на всём пути вниз до неожиданного пункта назначения – пальцев ног. Огни города окрашивали его лицо разнообразными оттенками красного, жёлтого, голубого и фиолетового, когда такси везло их к её квартире-студии.

Она знала, что её лицо наверняка какого-то смущающего оттенка алого. Она не привыкла к комплиментам, и особенно не от таких, как он. Она снова задалась вопросом, верить ему или нет. Она хотела верить. Вера в то, что он был честен, удовлетворяла её намерениям.

Его глаза были совершенно искренни. Широкие бассейны уставились на неё, словно моря-близнецы, приглашая нырнуть в них. Она понимала, что ни одного пальца не погружено в воду. Она балансировала на краю доски, и существовал только единственный путь.

Она прикоснулась пальцами к мужской руке, обхватывающей её лицо. Провела ими по светлым волоскам у запястья Эдварда, затем скользнула ими между его пальцев. Он выпустил её подбородок и снова взял её руку в свою, переплетая свои длинные пальцы с её и сжимая, пока тепло его ладони не стало её собственным.

Она уловила звучание своего адреса, вторгшегося в воздух между ними. Таксист назвал улицу и номер, когда подъехал и припарковался перед её зданием. Её глаза вновь встретились с глазами Эдварда; пальцы ухватились за край трамплина. Его улыбка колебалась между робкой и нагло ожидающей.

Она глубоко вдохнула и прыгнула.

– Пойдём, – пригласила она его.

Её улыбка увеличивается, когда она смотрит на гитару. Он сыграл для неё – приватное выступление, – после того как они занялись любовью в первый раз. Она угостила Эдварда его любимым пивом; счастливое совпадение – или судьба? – что у неё уже было немного в холодильнике. Её взгляд перемещается на две пустые зелёные бутылки, стоящие на тумбочке, – их слабый кисловатый запах щекочет нос и освежает память.

– Хейнекен, – перекрикивая шумную толпу, обратилась она к бармену.

– Давай два.

Она обернулась увидеть хозяина гладкого, как шёлк, баритона, и чуть ли не выпрыгнула из собственной кожи. Там был он, её гитарный полубог, во всём своём послеконцертном потном великолепии. Блеск влаги заливал его лицо, и капельки пота покрывали щетину на его челюсти и шее. Посетители, толпящиеся в баре, оттеснили его к ней, и мокрая футболка прижалась к её обнажённой руке.

Она должна была быть в отвращении от его испарины. Неприятное ощущение быть покрытой чьим-то потом обычно вызывало у неё дрожь. Но когда он виновато улыбнулся ей – его губы изогнулись в обезоруживающей усмешке, – он был немедленно прощён. Более того, и он, и его пот приветствовались.

Он был выше неё на голову, и когда бармен удерживал их пиво в воздухе, гитарист с лёгкостью потянулся над набившейся толпой и взял его. Он передал ей одну бутылку, потом кратко чокнулся своим пивом об её.

– Ура! – сказал он.

– За что пьём? – спросила она.

– За что угодно, – ответил он с этой очаровывающей полуусмешкой. – За всё.

– Ну, это открывает широкие возможности, – отозвалась она, изгибая одну бровь.

– Такова идея, – откликнулся он, его улыбка увеличилась.

Она встряхнула головой и сделала большой глоток, после чего смотрела, как он делает то же самое. Его губы выглядели, безусловно, аппетитно, обёрнутые вокруг горлышка бутылки пива. Его усмешка вернулась в тот момент, когда он закончил глотать.

– Хочешь где-нибудь присесть? – спросил он.

На секунду она глупо уставилась на него. То, что он хотел провести время с ней, несомненно, слишком хорошо для того, чтобы быть правдой. Возможно, она не была такой скрытной, как думала, и он заметил, как она пялилась на него с вытаращенными глазами на протяжении всего вечера. Возможно, он решил, что она была лёгкой добычей. И сегодня, она должна была признать, он мог быть прав.

– Тут негде сесть, – с сожалением отметила она. – Всё забито.

Он казался невозмутимым.

– Иди за мной.

Она сделала, как он попросил, и вскоре обнаружила, что проскальзывает через маленькую закулисную зону и выходит в заднюю дверь. Они оказались в закрытом патио, о котором она никогда и не подозревала. Осмотревшись, она увидела других участников его группы и тех, кто, похоже, был их командой, занимающих большинство столов и стульев.

– Прикольно, – сказала она, понимая, что это была вроде как небольшая VIP-зона. Огоньки гирлянды украшали кустарник вдоль решётчатой ограды и испускали рассеянный свет, а сверху бледно-голубыми лучами светила луна.

Он подвёл её к маленькой скамейке в одном из уголков и дождался, пока она сядет, прежде чем присоединился к ней. Он полез в карман своих поношенных джинсов и вытащил оттуда помятую пачку сигарет с зажигалкой, сунутой под полиэтиленовую обёртку.

– Ничего, если я покурю? – спросил он.

«Всё испорчено, – закричал её разум. – Полностью и абсолютно, блин, испорчено».

– Нет, давай, – услышала она себя.

Она пристально всматривается в пустые бутылки Хейнекена на своей тумбочке. На дне одной лежит окурок. Другие окурки загрязняют коллекционный подстаканник «Я люблю Сиэттл», который использовался в качестве пепельницы Эдварда этой ночью. Комната пропахла спёртым дымом, пивом, потом и сексом. Она наклоняется и затягивается ароматом подушки, на которой он спал всю ночь. Как может запах быть таким отвратительным и таким невероятно приятным одновременно? Глупый, пахучий, великолепный гитарист.

Она боится исчезновения его аромата.

– Мне сначала нужно принять душ, – пробормотал он между настойчивыми поцелуями, когда подтолкнул её через комнату к кровати.

– Мне без разницы, – прохрипела она в его рот.

– Но я был таким потным после концерта. Я же должен вонять.

– Заткнись, – приказала она.

Поцелуй, шаг назад. Поцелуй, шаг назад.

– Ты собираешься вспотеть снова. Мы примем душ позже.

Поцелуй, шаг, поцелуй, шаг, остановка. Обратная сторона её коленей задела край кровати.

– Бля. Мне нравится, как ты мыслишь, мисс Свон, – он улыбнулся и подтолкнул её, и она упала.

Они помылись – намного позже. Но они слишком устали, чтобы застелить кровать чистыми простынями, поэтому перетряхнули одеяло, перевернули подушки и сплелись в одно чистокожее, влажноволосое существо, чтобы уснуть.

Воспоминания Беллы об их постельном разговоре нечёткие, спутанные остатками алкоголя и гормонов. Она знает, что он не мог определиться, хотел бы он стать веб-дизайнером или рок-звездой, когда вырастет. Проблема была в том, что он уже вырос. Она рассказала ему, что хотела писать романы, но вместо этого сочиняла статьи в газетёнках. Каждый поощрял другого идти за большими мечтами, в то же время оставляя маленькие кипеть на конфорке. Маленькие оплачивали счета – пока что.

Их беседа была продолжением той, которую они завели чуть раньше вечером, в уголке патио, где гирлянда создавала ореол вокруг непослушных волос Эдварда. Он и Белла обменялись именами, затем мировоззрением. Он задумчиво сдувал дым в сторону от неё во время их дискуссии о жизни и искусстве, о самовыражении.

Она помнит интенсивную страсть, исходящую от него; она могла почти увидеть её, как осязаемую возле него ауру. Он возбудил эту страсть и в ней, и она начала говорить о своих собственных увлечениях. Как она хотела создавать Великие романы, но ждала, пока в её жизни произойдут Великие вещи, чтобы ей было, о чём написать.

Глаза Эдварда сияли, как огоньки, украшающие забор позади него, и он подарил ей эту восхитительную кривоватую усмешку. Они обменялись понимающими взглядами.

Он готов дать ей те Великие вещи, о которых можно написать.

– Почему я? – спросила она в краткое затишье в их разговоре. Получилось почти робко, шёпотом.

Он протянул мозолистую, ловкую музыкальную руку и коснулся её лица, затем захватил пальцами несколько прядей её тёмных волос. Она была загипнотизирована глубиной его сине-зелёных глаз, бездонных под ночным небом, когда он смотрел на неё в течение долгого момента. Он, кажется, был сбит с толку её вопросом.

– Ты единственная, кого я видел сегодня, – сказал он нежно, как ни в чём не бывало.

Она ошарашенно рассмеялась над его ответом. В баре было множество девушек, большинство из них были сражены его внешностью и талантом. Её лоб наморщился в замешательстве.

Он вздохнул и нахмурился, потом попробовал снова.

– Ты единственная, кого я хотел привести сюда, – пояснил он. – Единственная, кого я хотел узнать лучше.

Она покачала головой, всё ещё удивлённая.

– Но что заставило тебя так почувствовать?

«Что такого есть во мне, когда ты можешь обладать любой из этих пускающих слюни девушек, находящихся там?» – хотелось спросить ей.

Его рука продолжала творить волшебство за её ушком, посылая покалывание в гораздо более тайные местечки.

– Я видел, как музыка влияла на тебя, – сказал он, его голос был гладким, как шот «Black Velvet», и дарил ей такое же тёплое ощущение в животе. – Ты чувствуешь её не здесь, – заявил он, легонько постукивая указательным пальцем по её виску. Потом он так же легко провёл своими волшебными пальцами по тонкому хлопковому трикотажу её рубашки, позволяя им остановиться над её сердцем.

– Ты чувствуешь её здесь.

Белла желала узнать, может ли он ощутить, как сердце выдаёт её, колотясь о решётку из её рёбер, пытаясь приблизиться к его волшебству. Она начинала чувствовать себя поглощённой его взглядом и боролась за то, чтобы удержать свою голову на поверхности. Выкрутившись, она ухватилась за что-то хорошо знакомое, чтобы спасти себя.

– Такое срабатывает со всеми другими девушками? – сказала она с резким, язвительным смехом.

Брови Эдварда сошлись вместе в том, что казалось неожиданной уязвлённостью, и его рука быстро опустилась на колени. Белла тут же пожалела, что поддалась сарказму, прикрывающему неуверенность. Но больше она боялась поддаться ему. Она слишком сильно нуждалась в его честности, чтобы не проверить её в первую очередь.

Он замаскировал боль осторожной полуулыбкой.

– Не знаю. Ты первая, с кем я попытался. Ещё предстоит выяснить, сработает это или нет.

Она посмотрела на него взглядом, выражающим раскаяние.

– Я думаю, шансы в твою пользу. Это было довольно хорошо.

Вновь показалась кривоватая усмешка, в которую она уже почти влюбилась.

– Ну, так я и думал, – сказал он, подмигивая, прежде чем сделать глоток пива.

После этой небольшой заминки их диалог вновь вернулся к своему лёгкому течению, которым они наслаждались до этого, лишь с весьма незначительными отливами. Это был такой разговор, который не обращал внимания на ограничения времени и пространства, увлекая участников в путешествие, которого они совсем и не ждали. Поглощённые Эдвард и Белла были удивлены, когда вышибала вторгся в их маленький мирок и заставил вернуться обратно.

Бар закрылся. Товарищи Эдварда по группе незаметно ускользнули, чтобы собрать свои вещи. Он с неохотой сказал ей, что должен присоединиться к ним.

– Но я предпочёл бы завершить нашу дискуссию, – выложил он с сожалением и надеждой, когда встал и предложил ей руку.

Она взяла её и позволила ему помочь ей подняться. Её рука казалась такой маленькой и такой защищённой в его руке. Она поразилась тому, как сильно ей понравилось это ощущение. Она смотрела на приманку в его морского цвета глазах и решила схватить наживку.

– Мы могли бы завершить её у меня дома, когда ты закончишь, – предложила она своим собственным обнадёженным тоном.

Он выглядел так, будто изо всех сил старался удержать улыбку в своей вездесущей полуусмешке, вместо того чтобы позволить ей вырваться на свободу на своём лице. Но его глаза сощурились в счастливые щёлочки, когда он тихо произнёс:

– Я бы этого хотел.

Она может почувствовать, как её глаза щурятся сейчас при мыслях об этом. О нём и о том, как он восхитителен. И сексуален. И умён, и талантлив, и лёгок в общении, не считая того, как он удивителен в постели. В нём столько неотразимого, того, что заставляет её голову кружиться, а сердце замирать. Она немного ненавидит его, потому что напугана тем, что может в него влюбиться. Нельзя влюбиться в течение двадцати четырёх часов. Это невозможно.

Она винит феромоны. Они бесновались ночь напролёт, каждый раз, когда она переворачивалась в его объятиях. Он улыбался во сне и притягивал её ближе, пока его кожа и волосы, и тепло, и дыхание не становились неотличимыми от её.

Ночью она поспала очень мало. Она была слишком захвачена, наблюдая за ним, прислушиваясь к нему, чувствуя его рядом. Он был прекрасен. Он был, без всякого сомнения, самым красивым мужчиной, который когда-либо находился в её постели, хотя, надо сказать, предшественников было немного. Эдвард обладал такой болезненной красотой, которую тщетно пытаются описать поэты.

Она пробовала подсчитать его веснушки и родинки, чтобы провалиться в сон, но они были намного интереснее овец и далеко не такие умиротворяющие. Поэтому она попыталась пересчитать его ресницы, но их было слишком много. Наконец, она была вынуждена закрыть глаза и стараться игнорировать его, что было максимально бесполезным занятием. Она не в силах была оторвать свои глаза от него весь вечер, и с продолжением ночи это желание только усиливалось.

Она не помнила, как заснула. Но следующее, что она осознала – что слышала тихое мычание возле себя. Мычание и бренчание. Захватывающее волнение прокатилось по её сонной фигуре, когда она поняла, что это было. Она приоткрыла один глаз, жмурясь от солнечного света, пробивавшегося через штору. И там сидел её гитарный бог, во всём своём утреннем великолепии, играющий и тихонько напевающий сам себе.

«Нет, он поёт для меня», – уловила она.

– Пожалуйста, не буди меня, нет, не тормоши меня, оставь меня, где я есть – я всего-навсего сплю, – пропел он, прежде чем одарить её улыбкой.

– «The Beatles», – пробормотала она, возвращая улыбку. – Классика.

– Всегда, – согласился он. После чего отложил гитару в сторону и переключил всё своё внимание на неё. На этот раз он играл на ней нежно, бережно, чувственно. Их мелодия была чуткой и ласковой этим солнечным воскресным утром, но кульминация сегодняшней песни была такой же страстной, как и в бурной симфонии из прошлой ночи.

Если вот так Эдвард Каллен обходится со всеми своими завоеваниями на следующее утро, то она опасается, что ей никогда не надоест быть той, на ком он играет.

Звуки дорожного трафика были приглушены гулом мотора такси. Он, должно быть, почувствовал её взгляд на себе, потому что повернулся, чтобы поймать его и вернуть ей.

– Я имел в виду именно то, что сказал раньше, – разъяснил он ей. Его голос был низким, завораживающим.

– Что? – она знала «что», но ей нужно было услышать, как он произносит эти слова.

– Почему ты. Вот что, – его голова слегка кивнула калейдоскопу неоновых огней, преломляющихся через окно, пока они приближались к точке назначения. Его пальцы нашли её на сиденье между ними и подкрепили утверждение.

– Я знаю, – прошептала она, пытаясь обнаружить свой язык. – Мне жаль за то, что я отколола. Нервы, наверное, – она остановилась и изучала его лицо; она нашла там храбрость, в которой нуждалась. – Я никогда такого не делала. С кем-то, кого только что встретила, – добавила она.

«Секс на одну ночь», – поддакнул её разум. Он вздрогнула от этой мысли. Она уже знала, что одной ночи с ним ни за что не будет достаточно.

Выражение его лица было спокойным.

– Не думаю, что ты поверишь мне, если я скажу, что тоже нечасто так делаю, – его пальцы крепко сжали её.

– А должна? – со скепсисом спросила она.

– Определённо должна.

– Х-м-м, – она задумалась на мгновение. – Уверена, это не может быть из-за недостатка предложений.

Его ухмылка колебалась между дерзкой и смущённой.

– Давай просто скажем, что я не нахожу многие из них столь же заманчивыми, как твоё.

Теперь настала её очередь смущённо улыбаться. Её пальцы сжались в ответ. Она задалась вопросом, как пейзаж может мелькать такими неясными очертаниями, если такси передвигается со скоростью улитки.

Вскоре, когда они достигли её квартиры, нервозность заменила её нетерпение. Дрожащие пальцы нащупали ключи, и она приготовилась к тому, что он увидит её крохотную двухкомнатную студию. Это был всего лишь шажок вперёд после её студенческого общежития, но всё это было её, и всё это было первым. Никаких соседей по комнате, которым надо угождать и после которых нужно прибирать; никто не мог помешать её вечеру с восхитительным мужчиной, который собирался украсить её дом своим присутствием.

Она осматривает свою комнату, пытаясь увидеть её его глазами – так, как он, кажется, видел её, когда вошёл. Она стеснялась её явно потрёпанного вида, но он, похоже, был увлечён, разглядывая музыкальные плакаты и арты, скрывающие собой грязные стены. Он прокомментировал их схожий музыкальный вкус, который они обсуждали в баре и который теперь подтвердился декором её квартиры. Но когда он остановился на артах, созданных её руками, он выглядел почти… трепещущим.

– Удивительно, – он с восторгом изучал её акварельную серию о заливе. Сказал, что ей следует использовать этот её талант вместе с писательским. Даже предложил ей иллюстрировать её собственные книги; возможно, детские книги, поскольку рынок, похоже, был всегда голоден до новых творений.

Она не знала, что сказать. Никто никогда не поощрял её мыслить масштабно и действовать так, как это делал он. Казалось, он и сам так жил. Бесстрашно.

Она чувствовала, как таял её страх, когда он повернулся посмотреть на неё, и новый вид изумления был в его глазах, после того как он увидел, на что она способна. Она чувствовала, что, может быть, теперь она даже с ним наравне – возможно, она коснулась его своим искусством так же, как он коснулся её своим.

Эта связь притягивала их друг к другу, и её сердце начало беспорядочно колотиться в груди, когда он приблизился. Это был он… момент, которого она ждала всю ночь.

Может, всю свою жизнь.

Его пальцы достигли её лица раньше губ, нежно лаская, высвобождая дрожь, которая волнами омывала всю её кожу. Он ничего не сказал. Вместо этого он позволил своим глазам говорить, поглощая черты её лица, изучая её, спрашивая её, общаясь с ней.

Его ресницы прикрылись, и не было больше никакой недосказанности. Только чувственные ощущения. Мягкое напротив мягкого, влажное напротив влажного. Тепло превращается в жару, тяга – в жажду, желание – в нужду.

Ненасытно.

Она по-прежнему жаждет его, даже после того, каким образом он разбудил её этим утром. Тоска обосновывается в её костях, когда она осторожно поглаживает глянцевое дерево винтажной гитары.

– Я тебе завидую, – шепчет она. – Особому месту, которое ты всегда будешь занимать в его сердце. Любви и вниманию, которое он дарит тебе. Эмоциям, которые изливает на тебя. Сейчас я знаю, насколько это хорошо. Я могла бы привыкнуть.

Она пробегается кончиком указательного пальца по краю звукового отверстия, а затем тренькает на струнах – по одному разу каждую. Она позволяет ноте отразиться в воздухе, прежде чем прозвучит следующая. Она помнит, как обходился он с инструментом прошлой ночью: от нежных, практически почтительных взмахов до безжалостных ритмичных ударов.

– Боже, я не могу с тобой сдерживаться, – просипел он в её ухо, когда погрузился глубже в неё.

– Тогда не надо, – задыхалась она, крепче прижимая его к себе и приподнимая бёдра ему навстречу.

Он ответил лишь ворчанием, набирая скорость, толкаясь в неё всей силой своего тела, выходя почти полностью, прежде чем заполнить её вновь. Снова и снова, глубже и глубже… сильнее, быстрее, беспощадно, неумолимо… вколачивая, ударяя, обладая, трахая. Ничего сейчас, кроме Эдварда, не существовало. Над ней, вокруг неё, в ней. Его глаза, его дыхание, его тело – соединяясь с ней, захватывая контроль. Заставляя её вскрикивать в беспомощном экстазе.

Заставляя её петь.

Он испустил собственную запоминающуюся мелодию, когда кончил внутри неё, крещендо желания покинуло его лёгкие в ошеломляющем освобождении. Она омывалась его дыханием, его потом и страстью. Она впитывала каждую частицу этого, как иссохшая губка, и всё равно желала большего. Она обхватывала его влажные волосы пальцами, а быстро колеблющийся торс сжимала ногами; после она цеплялась за него изо всех сил так долго, как могла.

Она бережно обхватывает пальцами гриф гитары и поднимает её, размещая инструмент на коленях. Она помещает пальцы левой руки на лады, а пальцы правой – на струны, над резонатором. Она неуверенно бренчит; резкий диссонирующий звук заставляет её вздрогнуть.

– Хотела бы я знать, как играть на тебе, – говорит она со вздохом. – Чтобы превратить тебя во что-то лучшее, чем ты есть сейчас. Твой хозяин точно знает, как сделать это. Своими волшебными пальцами…

Она пробует расположить кончики своих пальцев на ладах таким образом, чтобы гитара издала гармоничный звук. Вместо этого ещё больший диссонанс встречает её разочарованные уши.

– Полагаю, ты нуждаешься в нём так же сильно, как и я, да? – размышляет она. Она пытается снова, и в этот раз что-то напоминающее музыку разносится в воздухе. Она улыбается своему маленькому триумфу и берёт сымпровизированный аккорд снова.

– Ну, не безнадежно, ага? – говорит она своему новому струнному другу. – Всякое возможно. А теперь, может, ты скажешь мне, как заставить его нуждаться во мне так же сильно, как он нуждается в тебе.

Её пальцы пробуют взять другой аккорд, но неудачно.

– Неверный ответ, – ворчит она. – Но ничего, я не сдамся, – добавляет она с уверенностью и, возможно, небольшой фальшивой бравадой. Она знает, как много инструмент значит для Эдварда, что он – не просто деревянная коробка со струнами. Гитара для него – бесконечно значимее, чем сумма составляющих её частей.

Она хотела быть такой для него.

Они сидели лицом друг к другу на её двуспальной кровати, обернувшись простынями, их наполовину выпитое пиво и одна тлеющая сигарета находились на тумбочке.

– Так почему эта гитара? Ты позволяешь парням забирать другие в фургон, – прокомментировала она после того, как он сыграл для неё прекрасную песню. Она не узнала мелодию; он сказал, что написал её сам. Она была поражена ещё больше, чем раньше, хотя не считала это возможным.

– Эта старушка? – ответил он, ласково проводя рукой вверх и вниз по шее гитары. – Она везде со мной. Я не выпускаю её из поля своего зрения надолго.

Выражение его лица слегка посерьёзнело, когда он продолжил.

– Она была папиной. Он научил меня всему, что знал сам об этой старой, избитой J-45. Он всегда говорил, что если она достаточно хороша для Боба Дилана, то достаточно хороша и для него, – он издал смешок от воспоминаний. – Она всё ещё моя любимая. Мне нравится, как она звучит. Мне всегда кажется, что я могу добиться от неё любых эмоций, которые ищу.

Он снова улыбнулся и лениво поперебирал струны. Белла постаралась сделать мысленный снимок того, как потрясающе он выглядел, лунный свет пробивался через окно на его удовлетворённое лицо. Она не хотела забыть этот момент никогда. Её охватил внезапный страх, что такое случается только один раз в жизни.

– Готова поспорить, твоему отцу было тяжело отпустить её, – сказала она о гитаре, наблюдая, как пальцы Эдварда летают над ладами.

Его улыбка поблекла.

– Ему было тяжело отпустить многие вещи. Ещё тяжелее было мне отпустить его, когда рак забрал его.

Белла съёжилась от своего промаха.

– Мне жаль, – со всей искренностью произнесла она. Она неуверенно протянула руку, чтобы коснуться его лица, удивляясь, почему чувствует себя такой застенчивой после того фантастического секса, который у них только что был. Возможно, потому что он рассказал о своей семье что-то такое же личное. Она пустила его в свой дом, а затем в своё тело, и он ответил ей взаимностью, позволив заглянуть в свою душу.

Глаза Эдварда на секунду закрылись, когда её пальцы погладили шероховатую щетину на его челюсти. Он чуть склонил голову к её руке, и земля двигалась под ней так же неистово, как и тогда, несколькими моментами ранее, когда он толкался глубоко в неё. Она изумлялась тому, как легко он мог на неё влиять.

– Твой отец был бы горд тобой сегодня вечером, если бы он был там, – уверила она его.

Его глаза открылись, и он сумел слабо улыбнуться ей.

– Он там был, – сказал он.

Пальцы Беллы переместились, чтобы взъерошить волосы чуть выше его уха. Должно быть, она выглядела несколько озадаченной, потому что он вдруг засмеялся и произнёс:

– Звучит сумасшедше? Я лишь имел в виду, что чувствовал там его присутствие. Так всегда, когда я нахожусь на сцене. Я чувствую его дух.

– Это не сумасшедше, – успокоила она его. – Это скорее красиво, как ни странно.

– Ты красивая, – ответил он, снова улыбаясь, прищурив глаза.

Она покраснела.

– А вот теперь ты говоришь что-то сумасшедшее.

– Ты ненормальная, если не видишь этого, – настаивал он. Он приблизился, она откинулась. Их поцелуй был медленным и нежным. Благоговейным. Его рука нашла её лицо и любовно обхватила; его глаза окутали её. Она, радостная, плавала в отражении этих тёплых, сине-зелёных морей.

– Сейчас вижу, – прошептала она.

– Хорошо, – откликнулся он, большим пальцем обведя её губы, прежде чем легко поцеловать её снова. – А теперь, Красивая, как на счёт душа? – предложил он с улыбкой.

На этот раз у неё не было аргументов в противовес, и она счастливо присоединилась к нему под водой.

Скрип древних дверных петель подаёт сигнал о возвращении Эдварда, вырывая её из мечтаний. Она дала ему ключи от квартиры, чтобы он мог добыть им кофе и завтрак. Она предлагала ему приготовить что-нибудь, но он настоял, что хочет позаботиться о ней, и она позволила ему. Она без колебаний доверила ему свои ключи. В конце концов, взамен он оставлял свою наиболее ценную собственность с ней.

Сначала она бросает на него взгляд оленя в свете фар, неуверенная, как он отнесётся к тому, что она притрагивается к его священной J-45. Но вскоре, когда он входит в комнату, облегчённая улыбка растягивается на её лице, сочетаясь с его счастливой. В одной руке он удерживает поднос, а второй захлопывает за собой дверь. Он направляется прямиком к ней.

– Ты берегла мою девочку, пока меня не было? – спрашивает он, садясь на кровать, уравновешивая поднос, наполненный кофе и выпечкой, на своём бедре.

– Да, конечно, – заверяет она его, осторожно кладя гитару возле себя.

Эдвард берёт один из бумажных стаканчиков с крышкой и протягивает ей. Её застенчивый взгляд встречается с его забавляющимся.

– Белла, – журит он, сверкая кривой усмешкой, – я говорил с гитарой.

Её глаза удивлённо распахиваются, а затем щурятся от собственной неудержимой улыбки, когда до неё доходит смысл его слов.

– Музыка для моих ушей, – шепчет она, наклоняясь над подносом и прижимаясь к его губам. Он тихонько посмеивается и целует её в ответ.

«Извини, старушка», – думает она, бросая взгляд на гитару.

«В городе новая девушка».