Эдвард POV

В течение недели мы с Карлайлом обменялись еще несколькими сообщениями. С каждым письмом мы все больше посвящали друг друга в наши жизни. Было так просто общаться с ним обо всем и ни о чем, и совсем скоро мне стало совсем легко делиться с ним важными для меня вещами. Я рассказал ему, как мы с Беллой познакомились, будучи соседями, и как сейчас мы были счастливы вместе, несмотря на все наши различия.

Конечно, мы много говорили с ним о нашей работе, объясняя друг другу, почему решили специализироваться в определенной области. Я был удивлен, что никогда не слышал упоминания имени моего отца – оказалось, он был довольно известным и уважаемым профессором скорой помощи в Новой Англии.

Когда он пригласил нас с Беллой на воскресный ужин в свой дом в Новом Гемпшире, я просто принял его, несмотря на мои переживания по поводу того, что он обо мне подумает, когда мы наконец-то встретимся.

В эту пятницу я решил побаловать себя, наслаждаясь ванной, наполненной шоколадной пеной; прекрасная Кареглазка сидела между моих ног, и я нежно массировал ее мыльные плечи.

– Карлайл написал мне этим утром и пригласил нас на ужин в воскресенье, – сказал я ей, легко массируя кончиками пальцев ее шею.

– Это прекрасно, – ответила она восторженно, поворачиваясь ко мне и широко улыбаясь, – я так рада, что вы наконец-то встретитесь, – добавила она, взяв меня за руку и прижавшись к ней щекой.

– Да, я тоже, – согласился я со слабой улыбкой.

– Что? Что не так? – спросила она, чувствуя отсутствие энтузиазма в моем голосе.

– Я просто… немного волнуюсь, вот и все, – ответил я, но не в этом было дело, и она тоже это знала.

Белла взяла мои руки, обернула их вокруг своей талии, затем опустила голову на мою ключицу и вздохнула.

– Любимый, скажи мне, что действительно тебя тревожит, – потребовала она мягким голосом, поднимая руку и легко теребя меня по щеке.

Я закрыл глаза и расслабился от ее успокаивающих поглаживаний.

– Карлайл, как и я, знает так же мало о том, почему моя мама никогда не пыталась с ним связаться и рассказать обо мне, – сказал я, и знакомый узел в моем животе снова начал завязываться.

– Но в том, что ты многого не знаешь, нет твоей вины. Сомневаюсь, что он обвинит тебя в этом. Это будет довольно неразумно с его стороны, а Карлайл не кажется неразумным мужчиной, – убеждала меня Белла.

На самом деле, я был согласен со всем, что она говорила. Карлайл, наверняка, не стал бы ставить под сомнение мою роль во всей этой ситуации, думая, почему никто не сообщил ему обо мне. По правде говоря, не это беспокоило меня. Прежде чем сменить тему, я попытался убедить себя и забыть об этих мыслях, но не смог.

– Я знаю, что он все поймет. Дело не в этом, – пробормотал я.

– Эй, помнишь, что ты сказал о незнании? Как это заставляет тебя волноваться? – спросила она, повернув ко мне голову и поднимая бровь.

– Да, я помню, – пробормотал я в ответ, слегка взволнованный своим притворством.

– Это работает в двух направлениях, умник. А теперь давай сменим тему, – потребовала она, все еще поглаживая мою щеку.

Я сделал глубокий вдох и медленно выдохнул, но не стал ей отвечать.

– Ну же, Эдвард, хотя бы улыбнись, – Белла села ко мне лицом, слегка тормоша меня, – как тебе моя борода? – спросила она, сделав мыльную бороду из шоколадной пены.

Я рассмеялся, не способный сдержаться, когда она начинала дурачиться. Белла наклонилась ко мне, целуя в местечко, которое всегда ласкала, когда что-то беспокоило меня.

Я мягко убрал ее мыльную бороду и поцеловал в ответ.

– О, нет, ты не сможешь отвлечь меня своими поцелуями, – предупредила Белла с улыбкой.

– Ну, ладно, – сдался я, – тогда надо пойти в одно место. Думаю, тебе надо пойти со мной, – сказал я ей.

– Куда, Эдвард? – спросила она.

Кареглазка смотрела на меня задумчиво, ее брови нахмурились, а губы сжались.

– Туда, где, я уверен, смогу больше узнать о своей маме… о ее жизни, – ответил я, не способный сказать ничего больше.

– Где бы это ни было, давай просто сделаем это, – сказала она, прежде чем погладить мою щеку и оставить на губах теплый поцелуй.

***

Следующим утром мы потратили полтора часа, чтобы доехать до юга Бостона, где был склад, который Дженкс арендовал, чтобы хранить вещи моей мамы и ее родителей. Я оказался здесь впервые и до жути не хотел знать, что там находилось. Но я должен был. Я заслуживал знать, что случилось, даже если это, будучи полным дерьмом, причинит мне боль. Карлайл – тоже, даже если мы еще не были слишком близки, так как ни разу не встречались. Очевидно, что дед вмешался в отношения моих родителей, и это совершенно точно разрушило их жизни. Подозреваю, Карлайлу, как и мне, были нужны некоторые ответы.

Кареглазка сильно сжала мою руку, когда мы вышли из машины и направились к дверям склада. Она остановилась на мгновение и посмотрела на меня, пытаясь прочитать эмоции на моем лице. Поцеловав тыльную сторону моей руки, она мягко ее потерла и улыбнулась.

– Все будет хорошо, – убеждала она, – верь мне.

И после этих слов мое сердце перестало биться так сильно, а узел внизу живота, который давал о себе знать с самого нашего приезда сюда, немного ослаб.

На входе нас встретила улыбкой девушка – администратор склада, которая следила за всеми ячейками – и поблагодарила за то, что мы заранее предупредили ее о своем визите. Она достала телефон и вызвала охранника. Тот немедленно возник из ниоткуда и после проверки моего паспорта и водительского удостоверения отвел нас с Беллой к массивной алюминиевой двери.

Он провел карточкой по встроенному на стене рядом с дверью замку, затем попросил меня ввести пин-код на панели рядом с электронным считывателем карт. После короткого «бип» и нескольких звякающих звуков дверь открылась, и охранник махнул рукой, чтобы мы вошли. Он вежливо предложил нам не торопиться и сказал, что будет ждать нас снаружи.

– Эдвард, эта комната… огромная, – выдохнула Белла, и ее глаза расширились, пока она осматривала ее.

Помещение во многом было похоже на миниатюрную библиотеку с большими металлическими шкафами, выстроенными в ряды и помеченными карточками, в которых объяснялось, что в них хранилось. Также здесь было отведено специальное место под предметы искусства – скульптуры, картины, небольшие предметы антикварной мебели – и еще одно – под простую мебель.

После краткого изучения хранилища один ряд шкафов особенно привлек мое внимание. На карточке было написано просто «Либби Мейсен, Нью-Хейвен, Коннектикут».

– Это – место, в которое тебе надо было попасть? – мягко сказала Белла, проводя руками по моим бокам в успокаивающем жесте.

– Да, – просто ответил я.

Мы просмотрели небрежно подписанные коробки. Я увидел одну с названием «Фотографии» и вытащил ее из шкафа. Мы с Беллой сели на пол, просматривая старые фотографии. Большинство из них были моими школьными снимками: ежегодные фотографии с классом, снимки с вручений наград, которые я получал в конце года за достижения в науке.

– Мама любила фотографировать меня, – вспомнил я со смущенной улыбкой.

– Ох, кто может винить ее? Боже, ты был очарователен. Ты только посмотри на эту стрижку под горшок (п.п. На голову надевается чаша или крупная миска, и волосы, которые торчат из-под миски, попросту обрезаются!) – сказала она с улыбкой, смотря на фотографию из средней школы.

– Это смешно только для того, чья мама на самом деле не надела ему настоящую миску на голову, чтобы подстричь, Кареглазка, – постарался я изобразить обиду, но вместо этого рассмеялся вместе с ней.

– Ох, это мило, знаешь. Твоя мама сделала очень много фотографий, и на всех ты держишь награды и дипломы. Она очень тобой гордилась, – сказала она с теплой улыбкой, обнимая меня.

Странно, но я чувствовал себя умиротворенно, смотря на все эти счастливые воспоминания. То, что сказала Белла, было правдой. Моя мама гордилась мной. Она так много раз мне это повторяла. Как-то нечестно было, что одно плохое воспоминание перекрывало все хорошие, и, чтобы перестать страдать, приходилось прекратить думать обо всех этих воспоминаниях, даже хороших.

Я наткнулся на одну фотографию, до боли знакомую. Она была сделана на моем выпускном из средней школы – я в мантии и шапочке выпускника, мне только исполнилось 14, и рука моей матери обернута вокруг меня. Моя улыбка была настолько вымученной, что казалось, будто я скалился. Я помню, как чудовищно был смущен проявлением любви, которую мама так явно демонстрировала. Это же ночной кошмар любого подростка – мамины объятия на виду у всех, да еще и запечатленные на пленку.

Оглянувшись назад, я понял, что нужно было больше ценить тот момент, а не желать, чтобы эта минута «позора» поскорее кончилась. Я также понял, что это была наша последняя совместная с мамой фотография – наверное, даже последняя ее фотография. Она умерла четыре месяца спустя.

– У меня есть точно такая же фотография с моим папой, – прошептала Белла, прерывая мои воспоминания, – только там мы на выпускном из старшей школы. Он не мог перестать говорить всем подряд, что я еду в Гарвард. Ты мог спросить у него, сколько времени, а он бы ответил «сейчас четверть пятого, моя дочь едет в Гарвард». Он говорил это каждому, кто мог его услышать. Это сводило меня с ума. Я была так раздражена к тому времени, как мама решила сфотографировать нас, что выглядела, будто готова ударить его, – призналась она, качая головой и легко смеясь.

– Я думал, что вы хорошо ладили с отцом, – сказал я, удивленный.

– Верно, но иногда он делал вещи, которые заставляли меня желать, чтобы между нами не было ни единой родственной связи, – пошутила она, – и только сейчас я очень ценю то, что он так гордился мной, – добавила она, смотря на меня.

Её губы застыли в знающей грустной улыбке. Как и всегда, Белла интуитивно поняла, как я себя чувствовал.

Мы просмотрели еще несколько коробок, и я нашел небольшой кожаный дневник, которому, казалось, был не один десяток лет. Внутри на обложке я прочитал несколько слов.

С Днем рождения, Либби.

Наполни этот дневник своими прекрасными мыслями.

С любовью, Карлайл.

Ноябрь, 1980.

Все страницы довольно толстого дневника были исписаны маминым почерком. Прежде чем я что-либо прочитал, Белла, уставившаяся на этот дневник, так же как и я, протянула к нему руку.

– Эдвард, позволь мне, – настаивала она.

– Я должен сделать это, Кареглазка. Я должен попытаться, – запротестовал я, смотря вниз на ее руку.

– Нет. Ты можешь, но не должен, – не согласилась она, беря дневник из моего слабого захвата.

– Почему нет? – спросил я, думая, что пришло время столкнуться с этим лицом к лицу.

– Потому что здесь может быть то, что ты не должен услышать первым, – глубоко вздохнув, мягко сказала Белла. – Позволь мне объяснить. Когда моему папе оставалось недолго, и мы с мамой были рядом с ним, ему было очень больно. Не могу выразить, как сильно я желала никогда этого не видеть, – произнесла она шепотом.

Я понимал – боль от этих воспоминаний все еще была слишком сильной для нее.

– Я знаю, Кареглазка. Я знаю, – ответил я, целуя ее в лоб.

– Ты уже видел свою маму в агонии боли, – сказала она, и ее голос был полон нежности, – тебе не стоит снова это переживать. Позволь мне посмотреть дневник. Я расскажу тебе о самом важном в нем. Ты сможешь взять его домой и прочитать… когда захочешь этого на самом деле, а не потому что должен, – посоветовала она, беря и сжимая мою руку.

– Спасибо, – ответил я, крепко ее обнимая.

– О, смотри, тут коробка с надписью «бейсбол», – сказала Белла, указывая на стоявшую неподалеку коробку, из-под крышки которой торчала моя старая бита. – Почему бы тебе не посмотреть, что в ней? Может, ты найдешь там то, что захочешь взять домой, – предложила она, давая мне возможность занять себя чем-нибудь ещё.

Вскоре я потерялся в воспоминаниях об играх в юношеской лиге и тренировках на поле с битой. Так хорошо было снова окунуться в счастливые воспоминания из детства, которые не были покрыты налетом вины и горя. Конечно, боль никогда не уйдет, но теперь она уже не так меня беспокоила, постепенно ослабевая.

Спустя примерно минут 20 я заметил, что Кареглазка утирает слезы, смотря на страницы дневника в ее руках.

– Эй, – мягко сказал я, смотря на нее со смесью вины и озабоченности.

Она подняла руки и быстро закачала головой, не давая мне шанса вставить и слова.

– Я просто отпускаю эмоции, Эдвард, ничего страшного, – ответила она, прежде чем утереть глаза платком, зажатым в ее кулаке.

Я вернулся к коробке со счастливыми детскими воспоминаниями, но не смог поймать то ностальгическое настроение, которое было прежде. Все, что я мог делать, – это подглядывать за Беллой, которая продолжала всхлипывать, переворачивая страницы.

– Кареглазка, не думаю, что могу отвлекать себя, когда ты плачешь, – сказал я, чувствуя, что она сделала для меня уже достаточно.

Как бы она ни настаивала на том, что просто отпускает чувства, я знал, что ей тяжело это читать и я опять стал причиной ее слез.

– Ты первый… – произнесла Белла, и я посмотрел на нее озадаченно, – кто рассказал мне, что заставило тебя улыбаться так широко последние полчаса, – улыбка снова осветила ее лицо.

– Ох, – ответил я, понимая, что она имела в виду, – это – моя старая перчатка и счастливая бейсболка, – сказал я, передавая их ей.

– Счастливая бейсболка, ха? И что же в ней счастливого? – спросила она с улыбкой, позабыв про красные после слез глаза.

– Она счастливая, потому как я поймал в ней подачу, и это была не просто подача, – объяснил я, становясь счастливее, оттого что рассказывал ей о моих успехах в детской лиге, – я играл в дальней части поля, потому что уже тогда у меня был зоркий глаз, и я мог бегать так быстро, будто мой зад был в огне, – сказал я, смеясь.

– Ты все еще бегаешь быстро, по крайней мере, для меня. Не уверена, что это о многом говорит, – добавила Белла, и ее улыбка стала шире, а глаза ярче.

– И у меня все еще зоркий глаз, – подразнил я ее, – я сразу же распознал красивую женщину рядом со мной, – флиртовал я, притягивая ее в объятия.

– Давай же, бесстыжий Джо Джексон (п.п. британский рок-музыкант и автор песен, которого многие называли «shameless», что в переводе с английского – бесстыжий). Больше бейсбола, меньше заигрываний, – игриво проворчала она.

– Я думал, тебе нравится моя «большая часть» (п.п. в бейсболе «The Big Unit» – кличка известного игрока в бейсбол Рэнди Джонсона), – ответил я, стараясь ее раздразнить.

– Ох, хватит, Рэнди Джонсон, – фыркнула Кареглазка, ударяя меня по плечу, – расскажи мне уже эту историю о питчере Каллене.

– Я не был на позиции питчера, я играл в поле (п.п. сказав «играл в поле», Эдвард не смог удержаться от секс-шуточек и намекнул, что «играл» на всех интересных местах Кареглазки), – сказал я, подмигивая и испытывая свою удачу, кажется, в последний раз.

– Спасибо, Боже, – вздохнула она, закатывая глаза, – надеюсь, на этом твои смешные шутки закончатся.

Наверное, я больше не мог испытывать ее терпение.

– Ну, ладно, госпожа, не бей меня слишком сильно, – умолял я игриво, прежде чем продолжить. – Я находился в поле, как и сказал. Игра подходила к концу. Моей команде нужна была последняя удачная подача для победы. Казалось, этот мяч должен был улететь за пределы поля, – рассказывал я, помня все так четко, будто это было только вчера.

Глаза Беллы расширились от удивления, когда я продолжил говорить.

– Я смотрел, как мяч нёсся, рассекая воздух, – сказал я, махнув рукой в сторону потолка, – и всё, что я мог произнести тогда, – это умолять законы гравитации нарушить правила хотя бы раз, – добавил я, закрыв глаза и представив тот день и мяч, летевший в мою сторону. – И прямо в тот момент, видимо, мяч все понял, потому что приземлился прямо по центру моей перчатки – как будто так и было предначертано. Мы выиграли ту игру и заслужили место в серии плей-офф игр, – закончил я, широко улыбаясь и подкидывая вверх мячик для бейсбола.

– О, это прекрасная история, – вздохнула Белла, опуская голову на мое плечо, – думаю, тогда ты был очень счастлив, – добавила она, и ее голос был легким и радостным.

– Это был самый счастливый день за все мои десять лет тогда. Моя мама была там. Она ходила на все игры, – сказал я со смущенной улыбкой. – Она отвела меня в мою любимую бургерную, где мы заказали гигантский бургер с сыром и «детское» пиво.

– Ты покажешь мне когда-нибудь это место? – спросила Белла, и ее взгляд был полон надежды.

– С удовольствием, – сказал я, улыбнувшись, – на самом деле, я немного проголодался. Хочешь уйти отсюда и прокатиться?

– До Нью-Хейвена?

– Почему бы и нет? Всего лишь два часа езды до самого лучшего чизбургера, который ты когда-либо пробовала.

– Ты везешь, я плачу, – предложила она.

– Ты ведешь меня на свидание? – возмутился я.

– Только давай не будем спорить сейчас. Это всего лишь чизбургер и пиво. Я не потрачу на это все свои сбережения, – пошутила она с улыбкой.

Я собрал в коробку вещи, которые захотел взять с собой домой – фотографии, мою счастливую бейсболку, несколько моделей скелетов, собранных мной в детстве (Белле понравилось подразнивать меня на этот счет), а еще несколько моих старых игрушек и игр. Белла положила также дневник моей матери.

Мы поблагодарили охранника и администратора, прежде чем направиться к машине. Я открыл багажник, чтобы убрать в него коробку. Белла начала перебирать содержимое, смотря, что я захотел забрать.

– Хэй, кубик Рубика, – улыбнулась она, указывая на яркую пластиковую игрушку. Я взял его и осмотрел со всех сторон. – Ты никогда не играл с ним? – спросила она, замечая, что он был полностью собран.

– Нет, играл. Э-м-м… – сжимая губы и сдвигая брови, ответил я, стараясь вспомнить, – я получил его на свой девятый день рождения. Я собрал его за… полчаса, может быть? После этого мой интерес к нему поубавился, – пожал я плечами.

– Показушник, – пробормотала Кареглазка, садясь в машину.

Поездка до Нью-Хейвена оказалась довольно быстрой. Не было никаких пробок на дороге, и мы провели время, обмениваясь воспоминаниями из детских и подростковых лет. Смешные истории Беллы обычно заканчивались какими-нибудь травмами или увечьями. Она рассказала мне о своей «железной голове» и том, как брекеты заставляли ее чувствовать себя смущенно, как если бы каждый в комнате смотрел на нее, когда она говорила или улыбалась.

– Уверен, ты была очень красивой, – сказал я, убежденный в этом.

– Фу… Нет, не была, – раздраженно ответила она, вздохнув, – я ненавидела подростковые годы.

Представив Беллу-подростка, смущенную, но все такую же красивую в ее уникальном и естественном стиле, я задумался о том, каково это – быть отцом дочери-подростка. Для своей я обязательно установлю 6-часовой комендантский час, буду повсюду ее сопровождать и ограждать от всего, что имеет пенис.

– Эдвард? – спросила Белла, удивленно посмотрев на меня и положив руку мне на бедро. – Ты в порядке?

– Да, я в порядке. Почему ты спрашиваешь? – ответил я, кидая на нее быстрый взгляд и все еще стараясь сосредоточиться на дороге.

– Ну, – начала она, – для начала, ты хмуришься так, как будто бы хочешь кого-нибудь задушить. И, кажется, уже практикуешься на руле, – добавила она, указывая на мои побелевшие костяшки.

Кареглазка была права, я выглядел так, словно пытался убить машину.

– Прости, я просто немного размечтался и, думаю, потерялся в своих мыслях на пару минут, – объяснил я, несколько раз моргнув, чтобы очистить свой разум.

– Потерялся? Ты не расстроен или зол? – спросила она, смотря на меня с интересом.

– Нет, просто, э-м-м… – замялся я смущенно.

– Твое лицо такое же красное, как и свекла. Что происходит? – рассмеялась Белла.

– Я, э-м-м, просто думал, каково это будет… ну, помнишь наш разговор о будущем на прошлой неделе? – промямлил я.

– Ах, ох, – захихикала она, – ты и твоя дочь-подросток? – спросила она, фыркнув. – Это будет… как бы сказать? – она сделала вид, что задумалась. – Я не знаю, как можно заменить слово «иронично», Эдвард, – произнесла она с притворной доброжелательностью, широко улыбаясь.

– Ехидно, злобно-насмешливо? – предложил я, зная, к чему она клонила.

– Злобно-насмешливо. В самую точку, – ответила Кареглазка, соглашаясь со мной и целуя в щеку.

Вскоре мы остановились на обочине у небольшого неприметного кирпичного здания с ярко-красной входной дверью и ставнями на окнах. Оно выглядело так же, как и другие старые здания в Новой Англии, только было полностью забито посетителями, которые стояли в очереди от самых дверей, несмотря на то что было около 3 часов дня – слишком поздно для ланча, но рано для ужина. Это место было особенным. Оно было легендарным.

– Я думал, что будет много посетителей, но не настолько, – объяснил я, выглядывая из машины, – но оно того стоит, обещаю. Хорошо? – спросил я.

– Конечно, – ответила она с милой улыбкой.

Спустя сорок пять минут борьбы с желудком, который пытался съесть самого себя, я заказал два чизбургера, салат, пиво и мороженое, потому что, если вы не говорите на языке Луи (п.п. сленг, придуманный учащимися одной из средних школ Америки, чтобы договориться о времени и месте курения травки), они предложат пойти и купить бургер в Макдоналдсе. И именно это и будут иметь в виду.

– Ох, это… – закрывая глаза и мыча себе под нос, попыталась сказать Белла, жуя чизбургер, который был настолько большим, что она едва могла удержать его двумя руками.

– Не поддается описанию, – закончил я, соглашаясь и откусывая от своего бургера.

– Ты здесь хорошо проводил время, да? – спросила она, вытирая рот бумажной салфеткой.

– Да, в большинстве своем, когда был ребенком. И старался избегать этого места, когда был студентом, – объяснил я, говоря о моих годах в Йеле.

– Тебе понравилось снова оказаться в Нью-Хейвене? – спросила она, поднимая голову и легко улыбаясь.

– Это было нормально. Я имею в виду, я хотел почувствовать себя ближе к моей маме, даже если физически ее и не было здесь. Я не думал об этом, на самом деле. Андовер (п.п. город в штате Массачусетс, где находится частная школа, Академия Филлипса, в которой учился Эдвард) зачастую посылает учеников для дальнейшего получения образования именно сюда, – объяснил я.

– Понятно. Но также он направляет их в Гарвард и Принстон, правильно? Ты не должен был ехать сюда, – заключила она.

– Полагаю, что так, – сказал я, – да, – добавил я, признавая правду.

Кареглазка взяла меня за руку и крепко сжала.

По правде говоря, я старался много не думать о маме. Раньше, когда был моложе, праздновал ее день рождения, напиваясь вдрызг. С течением лет я предпочел брать в этот день 24-часовую смену, если это было возможно, или просто проводить этот день в одиночестве.

С момента нашей первой близости с Кареглазкой я все больше и больше думал о своей матери. Поначалу я даже не понимал, почему – я просто чувствовал вину, злость и грусть. В конце концов, я стал задумываться о своем прошлом, особенно после того как увидел бабушку в больнице.

Но сегодняшний день был другим. Сегодняшний день был первым за долгое-долгое время, когда я смог оглянуться на свое прошлое и просто улыбнуться.

Мы закончили поглощать наши бургеры, и я вернулся к стойке, чтобы заказать по кусочку пирога, пока Белла убирала пустые картонные тарелки.

– Кареглазка, – глубоко вздохнув, начал я, садясь за наш деревянный столик и держа в руках два куска домашнего яблочного пирога, – что было написано в дневнике моей мамы? – спросил я, наконец-то признавая огромного «розового» слона, которого мы возили с собой последние несколько часов.

– Я ждала, что ты это спросишь, – сказала она, гладя меня по щеке.

– Теперь я готов все услышать, – ответил я, кивнув, а мои губы сжались в полоску от напряжения.

– Там было именно то, что я в основном и ожидала, – ответила Белла просто, – ее отец много вмешивался в ее жизнь. Как и сказал Карлайл, твой дедушка не одобрял то, что твоя мама встречалась с молодым человеком, который принадлежал не к тому же социальному кругу, что и Мейсены, – объяснила она.

– Мама знала, что Карлайл приезжал в Чикаго, чтобы найти ее? – спросил я.

– Да, но ей объяснили его приезд совсем другой причиной, – мягко ответила она.

– Мой дед? – попробовал угадать я, прежде чем она кивнула, подтверждая.

– Ну, то, как твоя мама упоминает об этом, наводит на мысль, что твой дед просто поселил эту идею в ее голове, или, по крайней мере, это была его теория о том, что Карлайл был просто оппортунистом. Ее отец говорил ей это снова и снова с тех пор, как узнал, что она беременна, – сказала она, ее голос был полон печали.

– Думаю, мой дед видел мир в другом цвете, – попытался я объяснить его поступки.

Я вспомнил свои собственные мысли в машине о том, каким был бы отцом для своей дочери. Если бы она была умной и красивой… я бы захотел просто убить такого парня.

– Но все же я не думаю, что он сделал это на благо твоей мамы. В конце концов, он разбил ее сердце. Дважды, на самом деле, – ответила Белла с горькой усмешкой.

– Что ты имеешь в виду?

– Он сказал твоей маме, что Карлайл приезжал, но хотел жениться на ней лишь ради денег. Она не поверила. Они поссорились, и твой дед сказал, что предложил Карлайлу кругленькую сумму денег взамен женитьбы, – раскрыла Белла правду, медленно качая головой.

Без сомнения, она не могла поверить, на что мог пойти мой дед, манипулируя людьми, чтобы получить желаемое.

– И он сказал маме, что Карлайл взял эти деньги? – заключил я.

Белла просто кивнула в ответ.

– Почему моя мама поверила этому? – удивился я, как оказалось, вслух.

– Кажется, это заняло какое-то время – чтобы она усомнилась в действиях Карлайла и убедилась в правдивости истории, рассказанной твоим дедом. Она никогда так и не узнала, что Карлайл звонил ей, присылал сообщения и письма. Она ни о чем таком не упоминала. На самом деле, я почти убеждена, что твои бабушка и дедушка контролировали все, что ей доставлялось. Твоя мама написала о том, как скучала по Карлайлу, удивляясь, почему он не звонил и не писал. Думаю, она была слишком горда, чтобы попытаться связаться с ним первой, особенно когда ее отец постоянно говорил ей такие вещи, которые выставляли Карлайла в самом плохом свете, – подвела итог Белла.

Я потер лоб, стараясь разложить по полочкам только что полученную информацию. Как бы мне хотелось узнать об этом раньше. Сейчас мне много чего хотелось. Но больше всего я жаждал вернуться в прошлое и исправить все, что случилось между моими родителями, чтобы они снова были счастливы вместе. Моя мама была бы жива. У меня бы был отец, который находился бы рядом со мной всю мою жизнь.

– Ты сказала – мой дед дважды разбил сердце моей матери? – спросил я, чувствуя, что здесь было что-то еще, что привело к окончательному краху отношений между моей матерью и ее родителями.

Белла выглядела так, будто ей было некомфортно, ее лицо выражало боль, которую она испытала, читая мысли моей матери об этом событии.

– Просто скажи мне, – попросил я, беря ее руки в свои.

– Когда ты родился, твой дед пришел в больницу и попытался уговорить твою маму отказаться от тебя. Он дал ей подписать несколько бумаг. Либби была достаточно умна, чтобы сначала их прочитать, и, пока она читала, ты заплакал. Она попросила твоего деда выйти, чтобы она смогла тебя покормить. Когда он вышел из палаты, твоя мама собрала все свои вещи и сбежала вместе с тобой, даже не дождавшись, пока ее выпишут. Она просто… ушла. Либби сняла столько налички с карты, сколько смогла, и прилетела сюда. Дневник заканчивается, когда ты еще был ребенком, но у нее уже была квартира и школьный друг, который присматривал за тобой, пока она искала работу, – рассказала Белла, поглаживая мои руки своими большими пальцами.

– Так вот что имела в виду моя мама… – сказал я.

Внезапно кое-что, услышанное мной много лет назад, стало ясным и понятным.

– Что имела в виду? – спросила Белла, нахмурив брови.

– Когда я спрашивал ее, почему она плакала… знаешь, ну, когда она пила, – объяснил я, чувствуя себя неудобно, – она отвечала «я бы плакала гораздо больше, если бы у меня не было тебя».

– Да, – согласилась она, играя с моим мизинцем, – поэтому она «оставила Чикаго в Чикаго», – добавила Белла, повторяя еще одну знакомую мне мамину фразу.

– Спасибо, Кареглазка, что прочитала его, – сказал я, поглаживая ее щеку.

– Знаешь, там не все было таким грустным, – ответила она, и ее глаза с теплотой смотрели на меня, – твоя мама… она любила тебя… очень сильно. Она была такой нежной и заботливой. Ты был единственным, кто имел для нее значение.

– Но меня было недостаточно, чтобы сделать ее счастливой, Кареглазка, – сказал я удрученно. – Это правда.

– Ты не можешь так на это смотреть. Ты просто не можешь, – умоляла она, ее большие круглые глаза в момент погрустнели, – ты был всем, чем не были они для нее, – сказала Белла, упорствуя.

– Кто? – спросил я, чувствуя себя немного подавленно.

– Твой дед. Карлайл. Ты назван в честь них.

– Я знаю. И это не имеет совершенно никакого смысла, учитывая ситуацию, – ответил я.

– Эдвард, – сказала Белла мягко, прежде чем поцеловать мою ладонь и приложить ее к своей щеке. – Твоя мама написала, что она хотела назвать тебя в честь двух мужчин, которых она любила и которыми она восхищалась больше всего в своей жизни. Но они также стали двумя мужчинами, которые причинили ей самую сильную боль, поэтому она хотела воспитать своего ребенка, названного в их честь, таким, какими они должны были быть для нее. И ты стал. Она любила тебя, а ты любил ее. Ты никогда не огорчал ее, только заставлял гордиться собой и быть счастливой, – сказала она мне.

Её глаза были полны любви и обожания, которыми она бесстрашно делилась со мной так же, как и своим сердцем.

Я старался справиться с комком эмоций, образовавшимся в горле. Я настолько привык к мысли о том, что был нелюбим, что мой мозг научился с этим справляться и жить дальше, стараясь об этом не думать и заталкивая любую мысль так глубоко, что ни я, никто другой не мог ее достать. Я так привык бороться с любыми эмоциями, что сейчас просто сидел, подавленный ими же, и смотрел на старый поцарапанный стол передо мной.

Кареглазка посмотрела на меня, убирая стоявшие между нами тарелки, чтобы взять меня за руку и притянуть ближе. Мы пошли обратно к моей машине, и, когда она взяла ключи из моей руки, я просто позволил ей. Она утянула меня на заднее сиденье, садясь рядом и закрывая за нами дверь.

– Все нормально, если ты расстроен, Эдвард. Это нормально, – повторяла она мягко, проводя руками по моим волосам, когда я положил голову ей на колени и заплакал так сильно, как никогда не делал за всю свою жизнь.

Дорогие читатели! С нетерпением будем ждать ваши отзывы, комментарии и впечатления под главой и на форуме  http://robsten.ru/forum/96-2051-1#1420953