Твои объятия — самое надежное убежище,

Сердцебиение — самый сладкий звук.

Твой смех — словно солнечный свет.

Благодаря твоему взгляду я чувствую себя желанной,

Благодаря твоим губам — красивой.

Твои слова поселяются на моей коже,

Твоя кожа тепла, как зимнее солнце —

Не слишком жаркое, но пробирающее до самых костей.

Время, которое ты делишь со мной, — единственное, о чем я думаю, когда мы не вместе.

Улыбки, что ты даришь мне — самые искренние,

Твои слезы пробуждают во мне человечность,

Душа твоя — душа невероятно прекрасного мужчины.

Ты — ангел. Ты — грешник. И ты — мое отражение.

Для меня наш общий грех — сильнейшее из всех чудес.

И если это — любовь, то да, я люблю тебя.

***

Вглядываюсь в каждый залом на бумаге. Я складывала и разворачивала ее бесчисленное количество раз. В каждом слове — часть меня. Его. Иногда он спит здесь, но лишь час или около того. Я бодрствую, наблюдая за его сном. Иногда краду поцелуй или два. Или десять. Он улыбается. Или переворачивается и ворчит, заставляя меня улыбаться. Я провожу с ним несколько драгоценных часов, и порой сердце грозит разорваться. Но я не могу позволить себе мечтать. Не могу тешиться иллюзиями. Мы такие, какие есть: слегка сумасшедшие, немного испорченные и в основном — ненасытные. Я это обожаю. Я это ненавижу. Эта страсть вне моего контроля. И когда она накрывает с головой, я выплескиваю слова на бумагу. На эту бумагу. Сказать почти нечего, разговоры — пустышка. Наш язык больше похож на напряженные стоны, ворчание и шепотом произнесенные обещания, которые никогда не исполнятся.

Вот такая у нас жизнь.

И сегодня мы заставляем ее длиться вечно. Мы поджигаем нашу историю.

***

Иногда я возвращаюсь к началу… к моменту, когда вспыхнула искра.

***

Он томно целует меня, языком вторгаясь в рот. Рука скользит вниз по спине, пока не обхватывает ягодицы. Мы окружены множеством людей, но ему нравится публичное проявление чувств. А мне… А кто дал мне право иметь свое мнение на этот счет?

— М-м… люди пялятся на нас, — шепчу, отстраняясь.

— Какое нам до этого дело, дорогая?

Пожимаю плечами.

— Мы на официальном мероприятии, много людей ходят будто с колами в задницах. Наверное, они не сочли бы это уместным. Вообще-то, я практически ощущаю неодобрение, исходящее от твоей матери.

Он оглядывается по сторонам, и я следую его примеру. Я права. Действительно, немало важных теть и дядь смотрят в нашу сторону, хотя мы в темном углу. И лица их выглядят так, словно они жуют лимоны.

Он проводит рукой по своим светлым волосам.

— Похуй. Давай вернемся в отель.

— Джаспер, пожалуйста. Ты купил мне новое платье, туфли… позволь хоть немного их выгулять. — Хлопаю ресницами в привычной соблазнительной манере. Боже, оттяни секс, насколько это возможно.

Он улыбается. На левой щеке ямочка. Мне бы он понравился, не будь я той, кем являюсь. Чем являюсь.

— Ладно, хорошо. Принесу выпить.

Он еще раз целует меня, затем направляется к бару и исчезает в толпе. Пользуюсь возможностью перевести дух и подозвать официанта. В отличие от Джаспера, я не так привередлива к алкоголю. Он хочет, чтобы напиток соответствовал его желанию, указывает, сколько добавить того или другого ингредиента. А я просто хочу выпивку, от которой чертово горло будет гореть, а сознание оцепенеет.

Беру стакан с виски и иду к лестнице. Вечеринка проходит в пентхаусе, и я рада, что в этом длинном серебристом платье и на высоких каблуках мне нужно преодолеть всего два лестничных пролета. Открываю дверь, ведущую на крышу. Джаспер позвонит, когда не сможет меня найти. А пока у меня есть время полюбоваться горизонтом, подышать свежим воздухом и подготовить себя к тому, что произойдет, когда мы покинем мероприятие.

Делаю большой глоток из бокала, содрогаясь от вкуса. Блядь, как же хорошо обжигает. Целую минуту не могу думать ни о чем, кроме пейзажа и огня в горле.

Но потом в клатче вибрирует телефон, и я выругиваюсь. Громко. Не беру трубку. Хмуро смотрю в разреженный воздух и закидываю в себя остатки выпивки, хрипя от дискомфорта. Потеряла форму в общении с алкоголем. Скальп покалывает, и поначалу я думаю, что из-за алкоголя, но потом ощущаю движение позади себя. Словно за мной кто-то наблюдает.

Некто осторожно прочищает горло, затем слегка присвистывает.

— Впечатляет, — произносит мягкий голос. Поворачиваюсь вправо, чтобы посмотреть на его обладателя. Он одет во все черное, но пиджак расстегнут, как и две верхние пуговицы рубашки. Для официозного вечера он выглядит немного неряшливо. Его волосы… что ж, основательно выебаны. Или кажется, что он был оттрахан. Зато ботинки начищены.

— Оцениваешь меня? — с оттенком иронии спрашивает он. — Почему так жутко инвентаризируешь с ног до головы?

— Будто ты женщин не оцениваешь. У меня есть теория, что официальные мероприятия исключительно для того, чтобы глазеть. Иначе зачем заставлять всех одеваться в настолько неудобную одежду?

Он смеется.

— Туше. Кстати говоря, у тебя отличная задница.

Выдавливаю улыбку.

— Как-то раз я это уже слышала.

— Я бы разочаровался в представителях мужского пола, будь это иначе, — он улыбается.

В свете луны я по-настоящему смотрю на его лицо. Гребаный боже, он великолепен. Как один из тех возмутительно красивых мужчин, которых хочет любая девушка, но не решается подойти. Из тех, которые заставляют гетеросексуальных мужчин сомневаться. Из тех, которые спустились с обложки журнала GQ или подобного дерьма. У него каштановые волосы. Или рыжевато-коричневые. Сложно сказать при таком свете. Полные, надутые губы, красноватые от вина, которое он держит в своей руке. А глаза…

Стоп.

Моя улыбка меркнет. Машинально отступаю на шаг. Я его знаю. Или мне так кажется. Не уверена, но он напоминает мне парня, которого я знала… тогда, когда у меня была нормальная жизнь. У него такое лицо. Такие глаза. Зеленые, красивые, добрые глаза, вокруг которых образуются морщинки каждый раз, как он улыбается. И он улыбался мне… много, много лет назад.

— Ты в порядке? — обеспокоенно спрашивает он.

Я сомневаюсь, так что просто качаю головой.

— Хочешь, чтобы я проводил тебя к Джасперу?

Мой взгляд быстро поднимается к его.

— Ты его знаешь?

— Он… — колеблется. — Ну, он мой друг. Вроде того.

Помяни черта… телефон снова вибрирует. Я отвечаю и говорю Джасперу, что в туалете и присоединюсь к нему через пару минут.

Когда вешаю трубку, этот парень выдает:

— Не встречайся с ним.

Я вскидываю бровь и едва не фыркаю.

— О, да?

— Он нехороший человек. Мне надо было тебя предупредить, поэтому я поднялся вслед за тобой.

— Ого, самаритянин. Так мило с твоей стороны, — бормочу я.

— Послушай, я… — Он проводит рукой по волосам, еще больше взъерошивая. Потом вдруг протягивает ладонь. — Я — Эдвард Каллен.

Я ахаю, раскрывая рот. Мужчина кажется озадаченным. Он смущенно убирает руку, когда я не отвечаю на рукопожатие. Нервно крутит в другой руке почти пустой бокал вина.

— Ты не помнишь… — шепчу скорее себе. Но я его помню.

— Что?

— Меня. Ты меня не помнишь.

— Э-э… а должен?

Пожимаю плечами.

— Не то чтобы, эм… — Я подыскиваю слова, чтобы объяснить, мысленно шлепая себя за это желание. И вдруг улыбаюсь. — Когда тебе было четырнадцать, твоя мама хотела, чтобы ты сыграл на пианино в местной церкви.

Его глаза превращаются в щелочки.

— Откуда ты это знаешь?

Я прикусываю губу, с трудом сдерживая смех.

— Церковь была украшена к Рождеству ребятами из средней школы Форкса. Ты помог девочке нацепить украшение, потому что она не могла дотянуться до верха елки, а ты был выше. Но тебе пришлось встать на маленький стул, чтобы это сделать. Ты упал и потянул запястье. Твоя мама разозлилась. И впала в истерику. Но ты испытывал облегчение, что опозорил себя не перед своими ну-очень-крутыми друзьями. Припоминаешь?

— Я помог?.. — бормочет он под себе нос и через несколько секунд распахивает глаза. Снова смотрит на меня, в этот раз внимательнее. — Ты… ты — она? Дочь шефа Свона?

Вздрагиваю и отвожу взгляд.

— Да.

— Белла, не так ли? Белла Свон. Боже мой, что за херня с тобой приключилась?

Стервозно прищуриваюсь.

— То есть… я не имел в виду, что… — заикается он. — Просто… вау, ты изменилась.

— Это называется взросление.

— Ого.

— А ты совсем не изменился. Все такой же нескладный рыжеволосый придурок.

— Каштановые, — говорит он раздраженно. — Мои волосы каштановые. О, бога ради…

Прикусываю щеку, сдерживая улыбку. Я знала его всего пару лет. Его семья переехала, когда мне исполнилось шестнадцать. Мы никогда не были хорошими друзьями. Просто одноклассниками. Он был слишком «крутым» для моей ботанской лиги. Но я никогда не забуду, какую вину чувствовала в течение месяцев из-за его запястья.

— Мне надо идти. Было приятно снова встретиться, Эдвард, — тихо говорю я, поворачиваясь к выходу.

— Подожди, Белла, пожалуйста. — В два размашистых шага он оказывается напротив меня. — Мне надо поговорить с тобой о Джаспере.

Закатываю глаза и продолжаю идти. Он — следом.

— Между нами ничего серьезного, — неубедительно заверяю я.

— Ты не понимаешь. Как я и сказал, он не очень хороший человек.

Хмыкаю.

— Думала, вы друзья.

— Семья, на самом деле. Я, э-э, женат на его сестре.

О.

— Ох. — Где мое красноречие, когда оно так необходимо?

— Да, что ж… Он просто… казанова. И самое ужасное, что он хочет физической близости без всяких обязательств.

— По-моему, ты не должен вытаскивать грязное белье своего шурина на обозрение перед девчонкой, которую когда-то знал.

— Ну, ты кажешься порядочной женщиной, и я не хочу, чтобы тебе причинили боль.

Порядочная женщина. Как удар под дых.

— Я не такая, — хмуро отвечаю я.

— Не в этом смысл. — Он останавливается, когда мы оказываемся у пустой лестницы, и мне приходится на него посмотреть. Эдвард говорит очень тихо: — Он ходит по стрипбарам и… подобным местам… довольно часто. — Оглядывается, наклоняется ближе и шепчет, словно признается в убийстве: — Он платит за секс. Он разбил очень много сердец и потратил кучу денег на… проституток. — Выражение его лица такое, словно он преступил закон, просто произнеся слово «проститутка».

— Я ценю твою заботу, — бормочу.

— Как вообще кто-то вроде тебя мог связаться с таким подонком? — он спрашивает так, будто искренне озабочен.

Фыркаю и горько усмехаюсь.

— Если он захаживает в притоны и рассказывает тебе об этом, как ты еще не понял, где он нашел меня?

И затем я взлетаю по лестнице, не оглядываясь. Он знает меня. Единственный человек, который знает, кем я была, и теперь в курсе, кем я стала. Зачем я открыла рот? Я не в силах с этим столкнуться. Я покинула свой дом, жизнь, я оставила все в Форксе.

Впервые за десять лет прошлое настигает меня. И все это моя ошибка.

***

Иногда я вспоминаю о небольшом ожоге, который оставила после себя та первая искра.

***

Свет тусклый, как и всегда в этой комнате. Мария, моя единственная типа-подруга здесь, обслуживает столики. Когда клиент направляется в это помещение, ее обязанность — убедиться, чтобы он сначала подписал договор и заплатил. Никаких гребаных полумер. Нельзя сказать, что мы любим нашу работу, но наши зарплаты нам очень нравятся.

Распускаю волосы и провожу по ним рукой. Летом приходится нелегко. Кондиционер никогда не работает нормально, но Маркуса, владельца клуба, нихера это не волнует.

— Он оплатил час, куколка, — с протяжным южным акцентом говорит Мария и целует меня в щеку.

Я всегда молчу перед началом, поэтому просто киваю. Она ставит охлажденное шампанское и бокалы на тумбочку возле кровати и выходит, закрывая за собой дверь.

Через мгновение дверь снова открывается, и входит мужчина, смущенно шаркая и засунув руки в карманы. Явно нервничает. Выглядит так, словно готов сбежать в любую секунду. Новичок. Я это чувствую.

— Привет, — расслаблено говорю я, ожидая, когда он подойдет ближе, чтобы я могла разглядеть его лицо. Как я уже сказала, свет здесь приглушенный.

Если такое вообще возможно, он столбенеет еще сильнее — случайный каламбур — и нервно запускает руку в волосы. Его поведение немного выбивает меня из колеи, но я повожу плечами и делаю шаг в его сторону. Придется поработать самой.

— Э-э, — начинает он, и я едва не смеюсь над тем, как звучит его голос. Почти писк. Останавливаюсь.

— Только не описайся, — невозмутимо произношу я. Меня награждают слабым смешком.

Наконец он подходит ко мне, вступает под свет лампы, и время словно останавливается. Я читала о таких нелепых моментах в дурацких романах, видела их в дурацких фильмах и удивлялась повсеместной глупости человеческого разума. Ну как время может остановиться? Но оно останавливается. Действительно замирает. Только в этом нет ничего романтического.

Я тянусь к стакану на столике, твердо намереваясь кинуть его в стену позади мужчины, чтобы напугать. Как он посмел?

— Не… не делай этого, пожалуйста. Я могу объяснить.

Сжимаю зубы. Клиентский сервис, будь он проклят.

— Как, черт возьми, ты… просто… что за хуйня?

Он пожимает плечами и вынимает руки из карманов.

— Хотел снова тебя увидеть.

Сначала я не догоняю. Не понимаю, с чего бы ему этого хотеть. А потом он подходит еще ближе и садится на кровать, и я осознаю, что мне не надо понимать. Теперь это словно рефлекс. Я следую его примеру и в два шага оказываюсь перед ним. Он неуверенно поднимает взгляд, румянец окрашивает его щеки. Я нашла бы это очаровательным где-нибудь в другом месте, но не в этой комнате. Здесь весь смысл в том, чтобы он чувствовал себя комфортно, а этого с ним явно не происходит.

Осторожно подталкиваю мужчину в плечо, и его лицо искажает эмоция, которую можно описать только как панику.

— Эм, Белла, я, э-э…

— Ш-ш.

Сначала снимаю с него пиджак. Он все еще в офисной одежде, и на шее виднеется пот. Ебаный кондиционер. Затем ослабляю галстук, но не снимаю. Так сексуально, когда он свободно болтается на шее. Смотрю на него — в его взгляде читается сомнение, но я знаю, как от этого избавиться. Я ставлю колено на кровать, возле его бедра. Когда его руки поднимаются, чтобы поддержать меня за талию, я полностью взбираюсь на кровать, оседлывая его колени и обнимая за шею. Из-за молнии на сапогах длиной до бедра для меня это неудобнее, чем должно было быть, но я их все равно оставлю. Большинству мужчин нравится.

— Итак, — выдыхаю у его уха, — чем хочешь заняться?

Он сглатывает и слегка качает головой, словно проясняя мысли.

— Ничем.

Улыбаюсь и оставляю поцелуй под мочкой уха. Он дрожит.

— Хочешь, чтобы я сделала всю работу?

— Нет, я…

— Мне говорили, что я отлично делаю минет, — шепчу и всасываю мочку.

Он отклоняется назад, и мне приходится отстраниться, чтобы посмотреть на него. Лицо у него красное, как помидор.

— Ох, ты милашка, — искренне говорю я. — Никогда раньше этого не делал, да?

Он снова качает головой, не встречаясь со мной взглядом. Может даже потому, что его глаза не отрываются от моих сисек, которые выглядят довольно эффектно в корсете.

— Мы можем поговорить? — тихо спрашивает он.

Поднимаю бровь.

— Тебя заводят грязные разговоры?

— Нет-нет, просто нормально поговорим.

— Находиться здесь вовсе не нормально, дорогой. — Я закатываю глаза. — Конкретизируй.

— Как ты здесь оказалась? — выпаливает он.

Я сжимаю челюсть. Этого я и боялась. Ничего хорошего не выйдет из такого разговора.

Передвигаюсь, снова оказываясь на кровати, и соблазнительно откидываюсь на подушки. Хватаю его за галстук и притягиваю к себе.

— Иди сюда, Эдвард, и, может, я тебе расскажу…

Оказывается, он серьезен насчет разговора — обычного разговора. Не позволяет мне предпринять что-нибудь даже отдаленно сексуальное. Он практически готов сбежать, когда я пытаюсь его коснуться. Ему хочется узнать детали моей жизни — подробности, которые я не желаю рассказывать.

— Знаешь… мы могли бы стать друзьями, — бормочет он, делая глоток шампанского.

— Говоришь, как настоящий социальный работник. — Подношу бокал к губам, но не пью. — Подожди, ты ведь не социальный служащий, нет?

— Нет, я работаю в сфере финансов.

И вот так он выкладывает мне все о своей жизни. Он такой бесхитростный, так доверчиво обнажает свое нутро… проститутке… но с чего бы мне жаловаться? Только что он заплатил пять сотен долларов за час в этой комнате. Если хочет вести себя глупо, пусть ведет сколько душе угодно. По крайней мере, здесь есть шампанское.

Я узнаю маленькие, но важные детали. Он не любит свою жену. У него есть трехлетняя дочь, которая является для него всем миром и причиной не разводиться. Он богат и балует дочку. Он все еще общается с прыщавым пареньком Майком, который был нашим одноклассником в средней школе Форкса. Его мама все такая же сумасбродная, как и раньше. Сестра — все так же фонтанирует энергией и начинает большинство бесед с фразы «О боже мой».

Он даже говорит мне, что ему неловко из-за того, чем я зарабатываю на жизнь.

— Технически, я танцую на пилоне, — поправляю я.

— Знаю, — говорит он. — Видел внизу. Ты превосходно двигаешься.

Меня умиляет его стремление привнести нормальность в этот разговор.

— Твой час почти истек.

Он хмурится.

— Ты позвонишь мне?

Я натягиваю на лицо маску отрешенности.

— Общение на следующее утро — не в моих правилах.

— Да ладно, Белла, ты же понимаешь, что я не об этом говорю.

— Ты совершенно игнорируешь тот факт, что я шлюха.

Он вздрагивает.

— Просто позвони мне. Вот мой номер. — Он протягивает мне визитку.

— Пожалуйста, — добавляет шепотом.

Я протяжно выдыхаю.

— Я подумаю.

Снимаю его пиджак со своих плеч — он его накинул, потому что его слишком… волновал вид большого количества открытой кожи, и выпроводила из комнаты с улыбкой и напутствием:

— Было приятно встретиться с тобой.

Потому что это правда. Впервые было приятно увидеть кого-то в этой комнате.

***

С этого все и начинается. Разумеется, в конце концов я звоню ему пару недель спустя, потому что даже шлюхи иногда нуждаются в друзьях. И он оказывается потрясающим другом. Впервые приехав в мою квартиру, он дочиста отмывает рвоту, среди которой я вырубаюсь. За считанные минуты до отключки мне каким-то образом удалось позвонить ему, назвать верный адрес и сказать, где спрятан запасной ключ.

Он моет меня, выслушивает мои слезы, позволяет вытереть сопли о его накрахмаленную рубашку и заснуть, обернувшись вокруг его руки, словно детеныш коалы. Он уходит бог-знает-когда, а проснувшись, я нахожу кружку кофе (правда, уже холодного) и записку под ней.

«Во сне ты сказала, что очень одинока. Это не так. Я рядом. Э».

***

Иногда пламени нужно разгореться заново, и я рада, что ты пробудил во мне желание стать лучше. Стремиться к чему-то большему. Выходить за рамки того, кто я есть. Жить.

***

Это третий раз, когда он находится в моей квартире, и первый раз, когда я абсолютно трезва в его присутствии.

Прошло три недели с последнего визита — не то чтобы я считала, — и у него отрасли волосы. Выглядят довольно неукротимо. Я спрашиваю, почему он не подстрижется.

— Времени нет.

— Есть время навестить свою местную шлюху, но не хватает минутки обновить стрижку?

— Не могла бы ты перестать называть себя так? — раздраженно спрашивает он и, запустив руку в шевелюру, еще больше ее взлохмачивает.

— Называть вещи надо своими именами, чувак. Не переживай. Я привыкла не приукрашивать реальность.

Он грустно смотрит на меня.

— Сколько?

— Сколько я этим занимаюсь?

Он кивает.

— Сложный вопрос… — бормочу я и призадумываюсь. — Давай посчитаем. Я ушла из дома в восемнадцать, начала работать в клубе в двадцать два. Тогда я обслуживала столики. Потом Мария научила меня танцевать на пилоне, и через год я приступила. — Глубоко вздыхаю. — Впервые я продала свое тело в… двадцать четыре. Да, помню тот раз, — горько усмехаюсь я. — Это случилось за неделю до моего дня рождения. Худший день рождения, который я когда-либо проводила — прогнувшись под безымянного парня.

— Сейчас тебе тридцать, — говорит он. Его лицо мертвенно бледное, когда он выдавливает: — Шесть лет. Ты так живешь шесть лет. Двенадцать, если считать в общем.

Пожимаю плечами.

— Просто… почему?

Тянусь и прикасаюсь к его руке.

— Не хочу, чтобы ты терял время на жалость ко мне. Никто меня не заставлял этим заниматься, ладно? Я совершила несколько дерьмовых выборов, и вот к чему это привело. Не надо мне сочувствовать.

— Белла, ты была моим другом. И такое нелегко принять.

— Все не так тяжело, когда столько лет над этим размышляешь. Вначале я часто плакала, но довольно быстро уяснила, что делу это никак не поможет. Продуктивно, как долбиться головой о стену. Всем насрать.

— Ты не можешь от этого отказаться? — осторожно спрашивает он.

— Нет. — И тон моего голоса намекает, что это не обсуждается.

— Уверен, существуют какие-то социальные службы…

— Я не хочу жить на чьи-то пожертвования. То, что читаешь на бумаге — что в теории является правдой, — не всегда находит отражение в реальности. Покинь свое наивное царство грез, Эдвард. Как я сказала, всем насрать. Попробуй посидеть на обочине с табличкой «Бездомный». Никто не взглянет. Люди проезжают на своих красивых машинах и проходят мимо в своей модной одежде и обуви, с отвращением качая головой и желая, чтобы такие как я никогда не существовали и не пятнали грязью их прекрасный город.

— С тобой это случилось? Ты была бездомной? — Он выглядит таким разбитым, что я хочу утешить его.

— Бездомной, голодной, пустым местом. — Встряхиваю головой, чтобы избавиться от этих образов. Я бы все сделала, лишь бы никогда снова там не оказаться. Затем я фыркаю.

— Знаешь, забавно, но даже люди на улицах этим занимаются — меняют секс на предметы первой необходимости. По крайней мере, занимаясь этим в престижном клубе, я уберегаю себя от ЗППП. — Пожимаю плечами и дотягиваюсь до пустой кружки из-под кофе в его руках, но он обхватывает мои запястья и притягивает на свою половину дивана. Не говоря ни слова, обнимает и прячет лицо в изгибе моей шеи.

— Обещай, что скажешь, если тебе что-нибудь понадобится, — молит он.

— Я не объект чьей-то благотворительности, Эдвард.

— Пожалуйста. Я не позволю тебе пройти через подобное снова. Не позволю.

— Это мило с твоей стороны, но…

— Подожди, — прерывает он меня и отстраняется, обхватывая за плечи. Вид у него воодушевленный. — Я хоть сейчас могу устроить тебя в свою компанию и…

— Заткнись. — Надо остановить его, пока он не зашел дальше. — Я понимаю, какими намерениями ты руководствуешься, и нет. Ответ — нет. — Его лицо вытягивается, и мне приходится взять волю в кулак. — В третий раз говорю, Эдвард, я не стану объектом чьей-либо благотворительности. Ты уже проявил ко мне огромную доброту, и спасибо, правда, за то, что вообще заботишься обо мне, но я не могу.

— Я не собираюсь делать тебя объектом благотворительности. Это то, что друг предложил бы другу, — настаивает он.

Я кладу ладонь на его щеку, приближаюсь и мимолетно чмокаю в нос.

— Спасибо тебе. У меня никогда не было друга лучше. Но я не могу. Прости. Но должна сказать тебе, что откладываю деньги на учебу. Мне так и не довелось пойти в колледж.

Он улыбается.

— Правда? А теперь хочешь учиться?

Краснею от смущения.

— Ну, по крайней мере, я должна быть умной, верно? Я ушла из дома с парнем, которому почти посвятила жизнь. И так никуда и не поступила. — Я останавливаю себя. Никогда об этом не рассказывала раньше — никому.

— И? — нежно спрашивает он. Понимание в его глазах побуждает меня продолжить. Он не осудит. Никогда. Он мой друг — мой лучший друг.

Глубоко вздыхаю. Я смогу это сделать. Ради него — смогу.

— Мы жили счастливо, но продолжалось это лишь несколько месяцев из двух лет, которые я была с ним. Он потерял работу — он был на пару лет старше — и вскоре после этого пристрастился к азартным играм. Все пошло по наклонной. Предполагалось, что он будет поддерживать меня, пока я учусь, но обернулось тем, что я бралась за любую работу, лишь бы найти денег нам на еду. Однажды он просто встал и ушел после того, как мы сильно поссорились… даже не знаю, куда. Он никогда не звонил, не писал. Домовладелец позволил мне остаться на два месяца без арендной платы — просто из жалости — надеясь, что я или вернусь в Форкс, или встану на ноги. Я кругом облажалась.

Эдвард нежно поглаживает мои волосы, без слов давая понять, что все нормально. Что он понимает.

— Мне не хватило духа вернуться. Эго не позволило. Папа был так зол, когда я уходила с Джеймсом… — Качаю головой, не в силах продолжить. Не могу. Не могу говорить об этом.

— А мама? — спрашивает он ласковым шепотом.

Сглатываю комок в горле. Он был ко мне так добр. И заслуживает знать хотя бы это.

— Мама умерла от сердечного приступа, когда мне было семнадцать. Папа достаточно тяжело это переживал, совсем отдалился. Загрузил себя работой. Не бывал дома по несколько суток. Именно поэтому я так привязалась к Джеймсу… уделяла ему все свое внимание… Он заставлял меня обо всем забыть, понимаешь? Когда я была с ним, весь мой мир упорядочивался, — замолкаю. — Ну, на пару лет.

— Что ты делала после того, как он ушел? — интересуется он после нескольких минут молчания.

Пожимаю плечами.

— Искала работу. Одну получила, но довольно скоро меня уволили. Продавала свои вещи, чтобы прокормиться, пока не осталась ни с чем на улице. Если удача была на моей стороне, в церквушке неподалеку находилось немного еды… возможно, койка в приюте. Если нет, я целыми днями голодала, бродила по улицам, спала на скамейках в парке в дневное время, чтобы меня не изнасиловали… пока в один прекрасный день не увидела вывеску «Требуется помощь» возле клуба.

— Боже, Белла, ты скиталась на улице два года… — бормочет он, снова меня обнимая.

— Формально, чуть больше года. Но сейчас я в порядке. — Улыбаюсь ему в грудь, хотя готова плакать навзрыд. — Я всегда найду способ справиться.

***

Иногда мы должны забыть, кто мы есть, чтобы стать теми, кем должны быть. Нас нужно поместить в огонь, расплавить и отлить форму заново. Ты не был грешником до нашей встречи и, вероятно, не должен был им стать, а я, скорее всего, эгоистична, потому делаю тебя одним из них. Но ты впервые счастлив. По иронии судьбы, ты ощущаешь себя лучшим мужчиной, потому что живешь. Так ты мне сказал. И ничто из того, что делает тебя счастливым, никогда не станет ошибкой в моей книге. Аморальным? Конечно. Неправильным? Никогда.

***

Мы дружим уже шесть месяцев. Никто о нас, конечно же, не знает. Он — уважаемый в обществе человек, и не дай бог я запятнаю его своим жизненным багажом. Он появляется на моем пороге каждый вторничный вечер после работы под предлогом встречи с новым клиентом. Все его знакомые думают, что он работает над суперсекретным делом для своей компании. Мне любопытно, как долго будет прокатывать это оправдание, но не слишком. Я не жалуюсь. Иногда мы смотрим фильмы, поем караоке (он это обожает, а я ненавижу, потому что он поет очень хорошо, а я — как квакающая лягушка) или просто заказываем пиццу и разговариваем.

Я словно снова оказалась в старшей школе, только в этот раз действительно тусуюсь с самым популярным парнем.

Однажды Эдвард сказал мне, что я читаю его как открытую книгу, но правда в том, что он читает меня намного лучше. Он понимает, когда я впадаю в полное отчаяние, и покупает мне мороженое. Понимает, когда мне нужно крепкое плечо, ободряющая речь или простые объятия. В прошлом месяце мой бюджет был немного ограничен — дела в клубе шли неважно, — поэтому мне отрубили кабельное. Даже не знаю, когда он это заметил, но он заметил и, несмотря на все мои протесты, дал мне денег — и не только на телевидение, но и достаточно, чтобы прокормить себя в течение месяца, за который я не заработала ни пенни. На той же неделе он заявился в клуб и заплатил за два часа со мной.

Я разозлилась. Очень, очень сильно. Я ненавидела, когда со мной обращаются как с беспомощной бедной девчонкой. Это не про меня, черт побери. Он знал, что я буду упрямиться на этот счет, и пообещал, что возьмет деньги, как только я смогу их вернуть. Однако от слез это меня не спасло. Те два часа, на которые он «купил» меня, я прорыдала на его груди.

Но сегодня я верну долг. Я работала двойные смены: обслуживала столики днем и танцевала/продавала себя вечером. И наконец у меня появились деньги. Он заявляется с банкой мороженого. Я шучу, что прибавка в весе помешает моему «делу», и все по вине Эдварда. Он даже не улыбается. Я протягиваю ему деньги, и его настроение ухудшается.

Складывается такое впечатление, что мороженое скорее нужно ему, а не мне.

— Идем, я хочу показать тебе кое-что, — говорю я и, не дожидаясь ответа, беру его за руку и стаскиваю с дивана. Он не протестует и не задает вопросов, когда я заставляю его снова надеть пальто, пока сама натягиваю толстый свитер. Достаю из шкафа два одеяла и веду Эдварда на крышу. Он, кажется, удивлен, что здесь так чисто, в отличие от моей захламленной квартиры. Игриво шлепаю его по руке и говорю, что это потому, что я провожу много времени именно здесь.

Расстелив одеяла, ложусь и похлопываю по месту рядом, приглашая Эдварда присоединиться. Он берет с собой банку мороженого (сегодня он с ней не расстанется — я уверена) и повторяет мою позу. Глядя в небо, мы лежим вместе на морозе и наблюдаем за закатом. Довольно успокаивающее занятие.

Спустя несколько минут тишина становится невыносимой. Поворачиваюсь и ложусь на бок лицом к нему.

— Эдвард?

— Хм-м?

— Ты в порядке?

Он испускает долгий прерывистый выдох.

— Просто выдалось несколько плохих дней. — Поворачивает голову ко мне и смотрит прямо в глаза. — Сейчас мне намного лучше. С тобой.

Поднимаю левую руку и, мгновение поколебавшись, дотягиваюсь до его лба и разглаживаю морщинку между бровями.

Эдвард вздыхает, ловит мою руку, подносит к холодным губам и оставляет невесомый поцелуй на пальцах.

— Поговори со мной, — шепчу я.

И он говорит. Рассказывает о том, что постоянно ругается с женой, Таней. Что они практически ненавидят друг друга, но не выносят мысли заставить свою дочь Софи пройти такое тяжелое испытание как взросление в неполной семье. Они хотят развестись, но не сделают этого. Им приходится жить вместе, но они спят на противоположных сторонах кровати. Эдвард пытается порадовать ее цветами, а она спрашивает, чего он от нее хочет. Он дает ей все необходимое, а в ответ не получает даже простого «спасибо». Ему осточертело быть посторонним в собственном доме и терпеть Таню в качестве статусной жены. Он сыт по горло тем, что его семья наседает на него, требуя принять решение и бросить ее. Ненавидит, что Таня не находит времени для их ребенка, но всегда успевает сделать себе ресницы. Он хочет, чтобы она ушла, но знает, что в потенциальной битве за опеку она пустится в рыдания и отберет у него радость его жизни. Кроме того, ее отец и Джаспер владеют большой долей акций в его компании, и, если он разведется с Таней, это вызовет трудности в его бизнесе. Он ненавидит, что его семья и бизнес так переплетены.

К концу рассказа Эдвард выглядит вымотанным. Сокрушенным. Я подаюсь вперед и обнимаю его — так, как он в этом нуждается. Говорю, как сожалею о сложившейся ситуации. Говорю, что если могу чем-то помочь, то обязательно это сделаю.

— Ты уже помогаешь. С тобой я могу быть собой. Свободно выражать свои эмоции. Ничего не утаивать, — говорит он и сжимает меня крепче. Мы так близко, что помещаемся на одном пледе, поэтому Эдвард берет из-за моей спины второй и укрывает нас. Я слегка смущаюсь. Для меня подобная интимность так же непривычна, как и для него. Я сплю с множеством мужчин, но не лежу с ними, наслаждаясь вечерними сумерками. Не льну к жару их тела и не позволяю себе простую радость укрыться одним одеялом в холодную погоду. Не прижимаюсь ближе к груди, пока они целуют меня в макушку.

И уж точно не целуюсь.

Поэтому я потрясена до глубины души, когда он покрывает поцелуями мое лицо и касается губами моих — нежно, вопросительно. Весь мой ответ заключается в том, что я запутываюсь пальцами в его волосах и притягиваю ближе, всеми силами держусь за редкое чувство, что я желанна. Меня не волнует обручальное кольцо на его пальце. Холод на улице мне нипочем. И не имеет значения, что Эдвард лишь ищет утешения и принимает его там, где находит.

Эгоистичное сердце знает одно: раньше я никогда не ощущала себя такой живой. Душа знает, что от этого чувства пальцы на ногах поджимаются, а пульс трепещет по всему телу. От прикосновения его губ по коже растекается тепло и удовлетворение. Не хочу, чтобы этот момент когда-либо заканчивался.

Мы постепенно распаляемся. Нежный, чувственный поцелуй за несколько минут разгорается до страстного и интенсивного. Языки переплетаются, и мурашки покрывают каждый дюйм моего тела. Едва осознавая реальность, я хватаю ртом воздух, когда холодные пальцы Эдварда скользят по лицу и шее к плечу и проникают под футболку, а затем и под бретельку бюстгальтера.

— Внутрь, — умоляю в его губы.

Мы отпускаем друг друга на пять секунд, чтобы встать на ноги. Не успеваем мы добраться до лестницы, как его губы снова находят мои. Одеяло и мороженое быстро забываются. Каким-то чудом нам удается закрыть дверь на крышу и спуститься вниз без происшествий. Эдвард обхватывает меня руками за талию, обнимая сзади, и оставляет жаркий, влажный поцелуй на шее, который сносит мне башню.

Наши футболки слетают еще до того, как мы попадаем в спальню. А когда мы там оказываемся, то не останавливаемся. Наоборот, наши движения становятся еще более отчаянными. В какой-то момент Эдвард признается, что у него нет с собой презерватива, но я только отмахиваюсь. Что бы я за шлюха такая была, если бы не принимала противозачаточные?

Он расстраивается, что я снова называю себя шлюхой, но вскоре мы снимаем с себя оставшуюся одежду, и это отходит на дальний план.

Никогда я не чувствовала себя более полноценной, чем в ту секунду, когда мы становимся единым целым. Те чувства, которые он во мне вызывает, до одури пугают, но в то же время дарят надежду. Почему-то мне больно, но это сладчайшая из всех пыток.

Когда мы лежим вместе, преодолев точку невозврата — его вес на мне, голова на моей груди, и я обнимаю его ногами за талию — я ожидаю обвинений. От него, от себя. Но ничего не происходит. Никаких произнесенных обещаний, сокрушающих заявлений… никаких слов. Они не нужны. Мы нашли бальзам, исцеляющий наши души.