Глава 37

Interpretation

(Интерпретация в музыке – индивидуальная трактовка исполнителем исполняемого произведения (вообще говоря, не определяемая однозначно замыслом автора))

Саундтрек к главе от переводчика:

http://www.youtube.com/watch?v=CYpnUbaa0Ok (Рахманинов. Прелюдия соль-минор (Op. 23 No. 5) в интерпретации пяти великих пианистов: 1. Benno Moiseiwitsch; 2. Simon Barere; 3. Vladimir Horowitz; 4. Sviatoslav Richter; 5. Emil Gilels.)

http://www.youtube.com/watch?v=xjutQ97DRhw (она же – в исполнении Сергея Прокофьева (1919))

http://www.youtube.com/watch?v=F-zKWgjrOmI (авторское исполнение)

 – Не хочешь об этом поговорить?

 Я должен был догадаться, что отец никогда в жизни не позволит мне просто пройти в свою комнату и лечь спать.

 – Не сейчас, – я бросил на пол рядом с кухонным островком свою сумку и достал из холодильника светлое пиво. – Я даже обдумать всё как следует не в состоянии, не говоря уже о том, чтобы обсудить.

 – Знаешь, чего я не понимаю? Того, почему вопрос о твоём жилье встал ребром только сейчас. Я имею в виду, где ты спал предыдущие несколько ночей?

 – Я не спал – это часть проблемы. – Я откупорил пиво и сделал глоток. – Неужели Кейт так трудно было позволить мне лечь на полу в её гостиной? И с какой стати она упрекает меня за встречу с Беллой! В чём её проблема? Она же сама сказала мне, чтобы я с ней встретился!

 – Как бы ты себя чувствовал, если бы, сразу после того, как Белла с тобой порвала, был вынужден спать в соседней с ней комнате?

 – Ты что, издеваешься? Половина мýки тех дней состояла в том, что я не знал, как ей живётся. Я люблю Беллу; я был бы благодарен за возможность быть к ней ближе.

 – Даже если бы это означало, что ты подслушиваешь её телефонные разговоры с новым парнем? Это бы убило тебя, и ты это знаешь. Кроме того, Кейт тебя не на улицу выставила. Ты мог бы спать в своей комнате, знаешь ли. У тебя есть ключи; ты зарегистрирован в жилищных списках. Майк не мог запретить тебе.

 – Папа, жить в комнате Майка – всё равно что жить на съёмочной площадке порнофильма.

 Он фыркнул.

 – Откуда тебе знать, что такое съёмки порнофильма?

 – А тебе?

 Он поднял бровь.

 – Неважно, не отвечай. – Одним глотком я допил пиво и поставил пустую бутылку на кухонный стол. – Поверить не могу, что Кейт меня бросила. Я хочу сказать – она же обещала. Она, чёрт возьми, обещала мне, что мы останемся друзьями.

 – И когда всё это уляжется, вы ими, вероятно, будете. Я серьёзно сомневаюсь в том, что Кейт станет держать на тебя обиду.

 Я вздохнул. Как бы я ни злился, папа был, вероятно, прав. Тем не менее, мысли о том, что моя дружба с Кейт переживёт эти события, было совершенно недостаточно, чтобы ослабить ощущение того, что меня предали.

 – Я знаю, что ты устал, но так как я беспокоюсь о тебе, то, пожалуйста, сделай мне одолжение, ответь. Как это было – снова увидеть Беллу?

 Я облокотился на кухонный островок и попытался найти точные слова.

 – Ничего хорошего. Она злилась, обижалась, а мне по-прежнему невыносимо было с ней расставаться. Я хотел её, даже когда она пренебрежительно отзывалась об интеллекте Кейт и называла меня бабником. То, до какой степени она меня бесит, не имело значения – я просто хотел обнять её и не отпускать.

 – Ты же знаешь, что я на твоей стороне, правда?

 Я кивнул.

 – Понимаешь ли ты, что это значит? Знаешь, я рад, что ты готов говорить об этом со мной, но я всё ещё твой отец. Ты для меня важней всего на свете – ты и твоя мать – и я ненавижу зрелище твоей боли.

 Ничего из этого не было для меня новостью.

 – Пап, я знаю.

 – Тогда ты понимаешь, почему я не готов простить Беллу за то, как она обошлась с тобой. Ты можешь сколько тебе угодно менять своё отношение к тому, что между вами произошло, или отрицать очевидное, но я так не могу. То, чему я не был свидетелем лично, но о чём догадывался, ты мне потом подтверждал. Это обратная сторона доверия между детьми и родителями.

 – Вообще-то я не понимаю. Ты всегда говорил мне, что я могу рассказать тебе всё.

 – Ты можешь; просто не жди от меня в ответ беспристрастности. Я, возможно, готов прощать людей, плохо обошедшихся со мной, но не тех, кто плохо обходился с тобой. Белла не просто причинила тебе боль, она тебя опустошила. Затем, в какой-то момент, она почувствовала укол сожаления и набралась смелости отправить тебе письмо, заявив, что работает над своими проблемами; но её сегодняшнее поведение, по-моему, указывает на то, что последнее утверждение нисколько не соответствует действительности. Сам подумай, могу ли я сейчас слушать тебя и не реагировать, когда ты говоришь, что, несмотря на всё, через что она заставила тебя пройти, ты её по-прежнему хочешь. У тебя нет чувства эмоционального самосохранения?

 – Ты всегда говорил мне, что я должен делать всё, что сделает меня счастливым.

 – И ты должен.

 – Тогда в чем проблема? – Я в отчаянии всплеснул руками.

 – Никто не может гарантировать, что Белла не причинит тебе боль снова. Слушай, я не пытаюсь сейчас как-то обесценить то, что важно для тебя. Я с самого начала не одобрял того, как развиваются твои отношения с Беллой; но я держал это чувство при себе и не давал ему хода. Я не намерен совершать эту ошибку ещё раз. Если я почувствую, что история повторяется, то сделаю всё, что в моих силах, чтобы убедиться, что она никогда не навредит тебе снова, и меня не волнует, чья репутация и чей источник средств к существованию будут при этом уничтожены. Мы поняли друг друга?

 Я всё отлично понял – у меня не было иллюзий относительно того, как воспитывался мой отец. Так же, как мой отец создал меня, когда-то его создал Джек. Несмотря на влияние моей матери, шантаж был семейной традицией Калленов.

 – Она больше не причинит мне боли, я не позволю этому случиться.

 Когда он заговорил, его голос звучал устало и измученно.

 – Я знаю, что ты её всё ещё любишь, и понимаю – лучше, чем кто-либо другой – как такая любовь может заставить человека рисковать всем. Но, как твой отец – слышишь это, Эдвард? – как твой отец, я прошу тебя не делать необдуманных шагов.

 – Не буду.

 Он кивнул и пошел спать; не знаю, решил ли он в итоге, что полностью донёс свою точку зрения и убедил меня её принять, либо просто устал со мной спорить. Абсолютно исчерпанный – и физически, и эмоционально – я потащился наверх, в свою комнату. Усталость тела оказалась сильнее не находившего покоя ума, и очень скоро меня одолел сон.

 Потребовалось два дня яростных переговоров и споров, но в итоге Тайлер, Питер, Майк и я разработали для нашей четвёрки новые условия проживания. Содом и Гоморра остаются в комнате Майка – и с ним будет жить Питер, а я буду соседом Тайлера. Питер заявил, что не возражает против присутствия Ирины, и Тайлер подтвердил мне, что он не врёт. По его словам, бóльшую часть времени Питер бывал настолько обкурен, что почти ничего не вызывало у него возражений. Вдобавок, он, по словам Тайлера, был немного вуайеристом, поэтому тот факт, что Майк и Ирина будут его постоянными соседями, только увеличил для него привлекательность переезда. Я его не осуждал; я просто был рад, что у меня снова есть койка на территории кампуса.

 В среду утром, возвращаясь обратно в колледж, я ехал в машине и думал, а не был ли Великий и Ужасный Провал Обмена Соседями на самом деле благом для меня? Найти решение, которое устраивало бы все высокие договаривающиеся стороны, стоило таких усилий, что у меня не осталось времени ни на одержимость Беллой, ни на беспокойство о Кейт. Когда закончились занятия, я пошел в свою новую комнату, решив отложить на потом заботу о переносе вещей из прежнего жилища. К своему удивлению, я нашёл их все уже аккуратно сложенными на новом месте.

 Было однозначно очевидно, что это сделала Кейт, и никто иной. Да, я ездил домой так часто, что почти ничего не хранил в общежитии, кроме минимума одежды и книг, но всё же. Кейт явно сделала некоторое усилие – я просто сомневался, что её к нему мотивировало: забота обо мне или интенсивное желание побыстрее и навсегда закончить наши отношения. Как бы мне того ни хотелось, у меня не было времени анализировать намерения Кейт. В пять часов у меня была назначена встреча с преподавателем, а до этого дай бог успеть выполнить полученное задание. Я сел за свой новый стол, достал ноутбук и счастливо погрузился в цифры, формулы и прочие вещи, чей смысл был ясен и однозначен.

 Поработав час, я по привычке выдвинул верхний ящик стола и сунул туда руку, забыв, что ещё не создал здесь хомячьего запаса нездоровой пищи. Однако она там была – мои пальцы сомкнулись вокруг пакетика, который, будучи вынут, оказался упаковкой «The Reese's Pieces» [драже, напоминающие M&Ms: внутри арахисовое масло, вокруг – хрустящая оболочка, покрытая цветной глазурью]. Вопрос о том, почему Кейт перенесла мои вещи за меня, отпал сам собой. Она постаралась сделать этот переезд для меня как можно проще, а с помощью небольшой шутки с конфетами – сгладить неловкость между нами. Я взял телефон и набрал её номер, уверенный, что лучшего момента, чтобы восстановить наши с ней отношения, чем сейчас, и не придумаешь.

 – Кажется кто-то только что открыл ящик своего стола. – Её голос чуть подрагивал от сдерживаемого смеха.

 – Точно. Спасибо тебе за предложенное примирение.

 – Ты хочешь сказать – за подложенное угощение.

 – Отличная шутка!

 – Я знаю, что ты больше любишь «М&Ms» с этой же начинкой, но с ними было бы не так смешно. [п.п. – Вам и так не очень смешно? Дело в том, что в оригинале диалог следующий: "Thank you for the peace offering." – "You mean the "Reese's Piece" offering." Кейт не просто угостила Эдварда сладеньким, но ещё и верно рассчитала, что тот просечёт каламбур. Название подложенных ею конфеток – "Ризовские лакомства " – по-английски произносится точно так же, как слова "Ризовский мирный договор". Увы, точно каламбур Кейт непереводим.]

 – «The Reese's Pieces» – идеальны. Кейт, ты не обязана была всё это делать. Устраивать меня на новом месте, готовить мою комнату? Это же наверняка заняло кучу времени.

 – Анжела и Ирина помогали, так что это всё пустяки.

 И вот оно наступило – неловкое молчание.

 – Я... э-э... – Кейт вздохнула, по-видимому, отказавшись от любых попыток найти верные слова.

 – Пообедаешь со мной завтра? – спросил я.

 – Уверен, что хочешь этого?

 – Да, но только если ты не возражаешь. Не хочу, чтобы ты думала, будто я пытаюсь тебя использовать. Я знаю, что раньше делал это...

 – Ты к себе несправедлив; мы оба использовали друг друга.

 Она была права, но всё же я не нашёл, что на это ответить.

 – Так мы увидимся завтра?

 – Да.

 – Жду с нетерпением.

 – Я должна идти.

 – Я тоже. Завтра поговорим. И спасибо тебе за все...

 – Это то, что делают друзья. Пока.

 Это было не так, и Кейт знала это столь же хорошо, как и я. Она была мне не только другом, но и любовницей, но, что ещё более важно, она была моей опорой. И в этот момент я понял кое-что. Как бы сильно я этого ни хотел – как бы ни был силён соблазн – я не могу просто взять и вернуться к Белле. Это осознание не имело ничего общего с угрозой моего отца, а основывалось исключительно на ощущении того, что я ей абсолютно не доверял. Я не только не верил, что она не запаникует и не бросит меня снова – я не доверял самому себе: боялся, что в наших с ней отношениях начну делать уступки, благодаря которым мы продержимся вместе какое-то время, но которые, в конце концов, непоправимо разрушат мою самооценку.

 Еще раз проверив правильность выполнения своих заданий, я использовал ту же логику, чтобы определить, что ещё в своей жизни я делаю неправильно. Теперь у меня был опыт двух неудавшихся отношений; оба раза я бросался в них, не обдумав ничего, как следует. Так как только в одном из двух случаев была замешана Белла, я не мог снять с себя всю ответственность за их крушение. Я решил, что оба раза меня подводил мой романтизм; он заставлял меня вести себя слишком импульсивно.

 Мелодия телефона вырвала меня из размышлений, и я немедленно ответил на звонок Беллы. Да, я принял решение избегать поспешности, но не видел необходимости нарочно заставлять её ждать.

 – Привет, Белла.

 – Привет. – Шесть секунд паузы. – Ничего, что я тебе звоню? Я имею в виду, ты не сказал, что я могу, но и не сказал, чтобы я не...

 – Звони мне всегда, когда захочешь.

 – Правда, можно? – Голос был удивлённый.

 – Правда. Ты звонишь по делу или просто поговорить?

 – Я хочу извиниться.

 Она снова умолкла, и я гадал, действительно ли она нервничает, или мне это только кажется.

 В ходе наших отношений я научился довольно хорошо читать язык её тела, и теперь пытался представить себе, что она сейчас делала. Если она немного нервничала, то могла, например, автоматически заправлять волосы за ухо или вращать за ножку бокал с вином. Если она волновалась очень сильно, то, возможно, стояла сейчас на своей кухне и потирала лодыжку стопой другой ноги –  приём, который она придумала, зная, что ей трудно держать равновесие: для того, чтобы не упасть, стоя на одной ноге, ей требовалось столько усилий, что она, как правило, забывала о том, что нервничает.

 Разговор по телефону было хорошим началом – в том смысле, что я мог не переживать о своей неспособности противостоять всепоглощающему искушению коснуться её; однако он также лишал меня возможности выяснить уровень её дискомфорта – нельзя было понаблюдать за ней и использовать это в качестве подсказки. После нашей недавней встречи я стал замечать, что многие из моих вопросов к ней звучали далеко не по-джентльменски. Паршиво они звучали.

 – Вообще или за что-то конкретное? – Этот вопрос не был исключением.

 – И то, и другое. Мне стыдно в принципе, за всё, но я хотела бы извиниться и за некоторые конкретные вещи, которые сказала в закусочной, в частности, за те комментарии, которые делала относительно твоей девушки.

 – Кейт не моя девушка.

 – Ты говорил это в тот вечер. На самом деле, я считаю, что в определённый момент моя неуверенность пересилила разум, из-за чего я высказала по-настоящему скверные мысли. На самом деле, я не думаю ничего из того, что говорила о тебе и о ней. Если ты считаешь, что она заслуживает присутствия в твоей жизни, значит, так оно и есть. Природа ваших отношений – не мое дело, и я прошу прощения, что намекала, будто бы ты используешь её – или кого угодно ещё – в сексуальном смысле. Я нервничала, и моё тело реагировало на то, что я вижу тебя вновь: от волнения я ощущала что-то вроде тошноты; но ничто из этого меня не оправдывает. Я знаю, ты посчитал моё поведение собственническим и лицемерным; это не входило в мои намерения.

 – Да?

 – Я просто не хочу, чтобы ты закончил тем же, чем и я.

 – Я не понимаю.

 – Это, на самом деле, немного обнадеживает. Короче говоря, я действительно сожалею.

 Я не сомневался в том, что Белла сожалеет искренне. Я также подозревал, что, позволь я ей, она бы извинялась вечно, но больше всего я хотел, чтобы мы могли двигаться дальше. Я хотел Беллу, и хотя не знал точно, где именно хочу оказаться с ней, точно знал, что не хочу вернуться к старому. Ни я, ни она больше не были прежними.

 – Я ценю твои извинения, но, двигаясь дальше, предпочел бы, чтобы мы не обсуждали секс или нашу неудачу в построении отношений. У меня нет желания возвращаться к прошлому – ни эмоционально, ни каким-либо иным образом.

 – Я просто чувствую, что должна тебе многое объяснить.

 – Для твоего спокойствия, или для моего?

 – Ты прав. Извини. – Она сделала глубокий вдох, а когда снова заговорила, её поведение полностью изменилось. – Расскажи мне об учёбе. Дисциплины, которые ты выбрал – именно то, чего ты хотел? Ты уже выбрал специализацию? Мне всё интересно.

 В течение следующих двух часов и четырех минут мы говорили. Хотя темы были иными, наше настроение очень напоминало тот вечер, когда мы познакомились. Белла была игрива и кокетлива, а я забыл обо всём, что считал обязательным помнить, и вместо этого думал лишь об одной своей потребности, затмившей все остальные – потребности в ней. Разговор, наконец, начал затихать, но вовсе не потому, что для него закончились темы, а потому, что у нас не осталось сил.

 – Я совершенно забыл, – пробормотал я, обращаясь больше к самому себе, чем к ней.

 – Забыл о чём?

 – О том, какое это наслаждение – разговаривать с тобой.

 Белла уверила меня – это чувство взаимно, и всё её последующее поведение подтверждало эти слова. К тому времени, как Древа Свободы*  перед домом Маклина потеряли листву, мы разговаривали чуть ли не ежедневно. Разговаривали обо всем, и ни о чем – но никогда не обсуждали наше прошлое. Вскоре настал четвертый четверг ноября, и я не мог притворяться, что не помню, какой это день.

 Мой День Благодарения начался так же, как и всегда. Джек и Китти приехали утром и уехали в шесть, после чего мы с родителями устроились перед теликом смотреть кинофильмы. Через двадцать минут после начала первого фильма я покинул их, сославшись на сильную усталость. На самом деле, я просто хотел проверить, как там Белла. Я сомневался, что когда-нибудь смогу понять, что именно заставило её вести себя так, как она повела себя тогда, но я больше не считал себя Единственной и Безвинной Жертвой Кровавого Четверга. Не ради чего-то ещё, а только искренне желая убедиться, что она в порядке, я ей позвонил. Когда она подошла к телефону, ее голос дрожал от рыданий.

 – Я так сожалею. Сказать тебе не могу, как сильно.

 В годовщину того дня, когда ее оставила мать, Белла думала о том, как она поступила со мной. Она не утопала в жалости к самой себе и не брала на себя роль продолжателя семейной традиции бросать близких, отталкивая меня. Я больше не сомневался в том, что она изменилась.

 – Это не твоя вина, Белла. – Я сказал это не для её утешения.

 Я сказал это, потому что это было правдой.

__________________

* Дом Маклина – одно из старейших зданий Принстона, 1756-го года постройки. Объявлено историческим памятником. Две растущие перед ним чинары почти столь же стары. Не буду никого утомлять байками из американской истории, культуры и пропаганды – про Древо Свободы. Скажу лишь, что почти в каждой уважающей себя американской местности такое дерево (или несколько) есть – точно так же как, например, во многих местах России имеется «петровский дуб». У американцев это «историческое дерево» – чаще всего вяз. Функция таких природно-культурных объектов во всех странах одна – подчеркнуть в сознании (а может, в подсознании) людей некую важную историко-социальную веху или идею, символически связав её с деревом.

______________

Перевод:   leverina
Редакция: dolce_vikki