Глава 42

Натуральное звучание

(прим. автора: Все названия глав «Контрапункта» - это музыкальные термины. В музыке звук называют «натуральным», когда он возвращается к своей изначальной высоте после того, как был искусственно изменён – повышен с помощью знака «диез» или понижен с помощью знака «бемоль»)

Саундтрек к главе от переводчика:

http://www.youtube.com/watch?v=l3AZzJixFzQ (Ковчег неутомимый - М.Щербаков)

http://www.youtube.com/watch?v=XfTIaIn_Lj0 (Восемнадцатый февраль - М.Щербаков)

 Места и отдельные детали могли варьироваться, но в основном мои сексуальные сны, связанные с Беллой, почти не менялись с того рокового Дня Благодарения в позапрошлом году. Обычно в моём сне мы страстно дискутировали, к примеру, о суфийской* поэзии тринадцатого века [прим. переводчика: «…Ты вчера мне явилась во сне, ты любила меня – этот сон мне дороже и выше всей яви земной...» Саади], или о пентатонике**. Я представлял своё мнение так убедительно, что Белла соглашалась снять блузку. Она клала мою руку на свою обнажённую грудь и говорила мне, что совершила огромную ошибку, что я для неё не просто важен, я для неё – это всё. Она говорила мне, что любит меня – любила тогда и любит теперь, что я – всё, чего она хотела и хочет, в чём нуждалась и нуждается. Я стремительно расстёгивал брюки и доставал свой член, а она объявляла его лучшим членом всех времён и народов. Не в силах ждать ни секунды дольше, я задирал ей юбку (в моих снах женского нижнего белья не существовало) и врывался в неё. Она была такой же жаркой и влажной, как я помнил, и, хотя это не было чем-то, чего бы мы ни делали раньше, почему-то оно казалось более значимым. Она выкрикивала моё имя, кончая, я следовал за ней, и мы вместе блаженствовали в эйфории, чувствуя одновременно и физическое удовлетворение, и эмоциональную наполненность. Затем я просыпался – в одиночестве, со стояком и отчаянной потребностью подрочить.

 Сегодня утром всё было так же, за исключением того, что я проснулся не один. Открыв глаза, я обнаружил, что Белла действительно лежит в моих объятиях – её присутствие в моей кровати было реальностью, а не плодом моего сексуально-озабоченного воображения.

 Я крепче прижал её к себе.

 – Доброе утро.

 – Определённо доброе.

 Хотя я ещё не совсем проснулся, её сарказм от меня не ускользнул.

 – Что?

Она повела подбородком в направлении моей промежности и толкнулась бёдрами в мою эрекцию. Толчок не имел силы, достаточной, чтобы хоть один из нас получил физическое удовольствие, поэтому я решил, что его целью было привлечь моё внимание к тому факту, что я твёрд – как будто я и так уже этого не знал.

 – Что ж, допустим, этого можно было ожидать.

 Это было преуменьшением десятилетия. Учитывая содержание моего сна, поразительно, что я не взобрался на неё не проснувшись и прямо в пижаме. Вот же чёрт, а может, так оно и было. Я в панике всмотрелся в её лицо. Она выглядела смущённой; если бы я на неё напал, она бы, несомненно, была сердита. Тем не менее, в прежние времена мой утренний стояк ничуть не смущал её. Я попытался прояснить ситуацию.

 – Ты же знаешь поговорку: «Петух поёт – боец встаёт». – Когда моя шутка не вызвала ответного веселья, я попытался обратиться к сентиментальной стороне её души. – Он просто хочет дать тебе знать, что скучает по тебе.

 Приподняв брови, она наморщила лоб.

 – Он умеет думать?

 Ещё как! Иногда даже вместо меня!

 – А на что ж ему голова дана?

 – Кто-то обещал быть джентльменом, – пробормотала она, закатив глаза.

 – Обещание в силе, такое же твёрдое. А это... мелочь. – Я рассмеялся, когда понял, чтó я только что произнёс. – На самом деле, мелочь – не самое подходящее слово. Для «мелочи» он определённо великоват, если так позволительно говорить о самом себе; но, впрочем, тебе это и так известно.

 Она пихнула меня в плечо.

 – Что? Так мой член обозначил свое присутствие. Я же не прошу тебя что-то с этим сделать.

 Она оттолкнула меня, и я стал прикидывать, не решила ли она, что с моей стороны это дешёвая попытка соблазнения.

 – Я не совсем точно выразился. Ты понимаешь, что эрекция – это непроизвольная реакция, верно? Я не могу её контролировать, даже если бы и хотел.

 – А ты хочешь? – спросила она.

 – Хочу что?

 – Хочешь её контролировать?

 – Честно? – Я отрицательно покачал головой. – Нет.

 – Эдвард, я...

 Прежде, чем она успела меня отпихнуть, я поцеловал её. Как же это всё было знакомо – её теплота, влажность, мягкость... Она ахнула, и я воспользовался этим, чтобы протолкнуть язык ей в рот. С тех пор, как произошла перезагрузка наших отношений, это был момент нашей максимальной физической близости, но мне было этого мало – я ощущал потребность стать ещё ближе. Я толкнул её на спину и, перекатившись, оказался на ней сверху. Её ноги раздвинулись, и я устроился между ними, вжимаясь в неё – намеренно, но так, чтобы это выглядело непреднамеренным – не потому, что хотел её к чему-либо принудить, а потому что хотел, чтобы она знала. На тот случай, если это – последний раз, когда я ощущаю её вкус и при этом чувствую, как её тело прижимается к моему, мне нужно было, чтобы у неё не осталось никаких сомнений в том, чтó она со мной делает. Её власть надо мной была в точности такой же, как однажды после пяти – в наш самый первый вечер в Художественном музее, а может быть, даже больше.

 Когда она издала тихий стон, я понял, что должен остановиться. Я хотел её, но не доверял ей: она вполне могла заняться со мной сексом из жалости. Это было частью более крупной проблемы – я не был уверен, что вообще доверяю ей. Я простил её, потому что понял, кáк может проявляться её страх, и что, с учётом всего произошедшего в её прошлом, у неё были основания для страхов. Я также понял – из слов Гарретта и моей матери – что поведение, которое формировалось двадцать пять лет, не может кардинально измениться за восемнадцать месяцев, независимо от того, насколько сильно человек этого хочет.

 Я вынул свой язык из её рта, но не смог устоять и, прежде чем отстраниться, провёл им по её нижней губе.

 – Прости, Белла. Ты что-то говорила?

 – Что это было? – спросила она, всё ещё задыхаясь.

 Я ответил – так, будто это подразумевалось, само собой.

 – Это был поцелуй.

 – Я знаю, что это был поцелуй, но откуда он взялся?

 – Да ладно?

 – Ты наслаждаешься этим, не так ли?

 – Поцелуем? Безмерно.

 – Нет! Тем, что поймал меня врасплох.

 Она же это не всерьёз?

 – Да ладно, ты что, на самом деле удивлена, что я тебя поцеловал?

 – Нет, я вообще не думала, что ты... что мы... Ты говорил, что больше не доступен для меня в этом смысле.

 – Говорил, – подтвердил я.

 – Тогда почему ты... блин! – Она закрыла глаза и простонала в отчаянии. – Я так невероятно смущена прямо сейчас.

 – Я имел в виду, что не хочу возвращаться к тому, что было раньше – к постоянной борьбе за то, чтобы быть с тобой на равных; а от того, что ты смотрела на меня лишь как на свою сексуальную игрушку, это было ещё сложнее.

 – Я не рассматриваю тебя в этом смысле.

 – Сейчас – нет, но мы оба знаем, что раньше так и было.

 Она отреагировала так, будто я её ударил.

 – Разве я неправ? – спросил я.

 – Нет, ты прав, – со вздохом сказала она. – Вот почему мне так тяжело это слышать.

 – Меня это больше не беспокоит. Кроме того, если уж по-честному, то я виноват в той же мере, что и ты. Я так отчаянно тебя хотел, что соглашался ради этого на всё, даже если это означало, что я позволял себя использовать и действовал во вред самому себе.

 Она отвернулась и проговорила в подушку:

 – «Хотел». Ты говоришь в прошедшем времени.

 – Белла, посмотри на меня. – Я погладил её по щеке, и её глаза встретились с моими. – Я до сих пор тебя люблю. Я по-прежнему хочу тебя больше, чем могу выразить, но, думаю, довольно очевидно, что наши отношения в своем предыдущем воплощении были обречены. Они были интенсивными и страстными, и, хотя обе эти составляющие необходимы для того, чтобы отношения продолжались, всё же этого точно недостаточно. Чтобы поддерживать прочные отношения, нужно гораздо больше. Я постоянно жертвовал множеством своих потребностей, думая, что смогу тебя изменить, что моя любовь каким-то образом исцелит тебя и сделает цельной. Это было невероятно наивно с моей стороны. Когда ты порвала со мной, то сказала, что не способна на любовь. Несмотря на то, что потом ты утверждала противоположное, я всё же думаю, что на самом деле это было правдой.

 – Может, тогда так и было, но сейчас всё по-другому. Прошлая неделя мне это отчетливо показала. На похоронах, когда ты говорил про свои любимые воспоминания об отце... – Она замолчала, как будто испугалась своего упоминания о нём.

 – Ты можешь о нём говорить. На самом деле, это мне помогает.

 – Ничего из твоих слов я не запомнила, потому что чувствовала слишком сильную эмоциональную связь с тобой. Мою грудь сжимала такая боль, что стало трудно дышать. Это была настоящая физическая боль, боль за тебя.

 – Я заметил, что ты плакала.

 – Плакала? Я этого не помню. Я была слишком занята вопросом, как тебе удаётся внешне сохранять самообладание? Ведь я знала, что внутри ты корчился от боли. В тот момент я поняла, насколько изменились мои чувства к тебе. К чёрту самосохранение. Чтобы облегчить твою боль, пусть даже на мгновение, я готова была пожертвовать собой.

 – Я знаю, – сказал я и вздохнул.

 – Я способна любить. Просто я раньше этого не понимала.

 Её пальцы успокаивающе погладили меня по макушке, тем же жестом, что и позавчера вечером, когда я явился к ней домой, рыдающий и разбитый. Утешение, которое она мне тогда предложила, было по ощущениям чем-то незнакомым, но правильным, и я гадал, почувствую ли то же самое сейчас. Я переместился в сторону изножья кровати, чтобы иметь возможность зарыться лицом в пространство между её грудей. Ощущать её мягкое тепло было не просто утешением, это было словно возвращение домой.

 – Отец всегда говорил мне, что жизнь – это подарок. Я просто никогда не понимал, как быстро она может закончиться. Я говорил с ним по телефону в тот день... в день аварии. Последние слова, которые я сказал ему, были «я тебя люблю». Майк был в комнате в тот момент и обозвал меня «киской».

 Она закатила глаза.

 – Майк в своём репертуаре.

 – Да, но позже он извинился. Я говорил папе, что люблю его, почти каждый раз, когда разговаривал с ним. Мама делала так же. Раньше я рос и не задумывался о том, что в этом есть что-то необычное. Просто в нашей семье так было всегда – мы любили друг друга и говорили об этом. Когда я понял, что не все семьи такие, как наша, я спросил папу, почему мы отличаемся. Он ответил, что с того времени, как они начали встречаться, ни один разговор не заканчивался, пока они не скажут друг другу «я тебя люблю», а когда появился я, они включили в это и меня. Так оно и было. Даже в разгар бурных споров они всегда напоминали друг другу, чтó они чувствовали.

 – Не могу представить твоих родителей спорящими.

 – Ты шутишь? – Я не сдержался и рассмеялся. – Слышала бы ты, как они друг на друга орали. Мы говорим о двух очень страстных людях, один из которых ещё и невероятно упрям.

 – Никогда бы не подумала, что твой отец был упрямцем.

 – Он и не был. А вот мама... – Я покачал головой. – Ты себе не представляешь.

 – О, я, вероятно, неплохо представляю себе это. Посмотри-ка. У тебя волосы как у мамы, глаза как у неё... и её характер. Теперь мне всё про тебя понятно.

 – Давай, Белла. Насмехайся надо мной, бедным сиротой.

 – Да я шучу...

 – Я знаю. В любом случае, даже когда они спорили, мама могла закончить телефонный разговор словами: «Я в бешенстве, и если бы ты сейчас стоял передо мной, то отлупила бы тебя как не знаю кого – но я всё равно люблю тебя больше жизни».

 – Почему-то я легко могу представить твою маму, говорящую это.

 – Ну, ты же знаешь, какая она. Самое главное было то, что они никогда не принимали свою любовь как нечто само собой разумеющееся, никогда не переставали говорить, насколько они друг другом дорожат. Мама всё время повторяет, что это – единственное, что теперь успокаивает её душу, не считая того, что мой брат там больше не одинок. По крайней мере, отец никогда не сомневался в том, как сильно мы его любили.

 Несколько мгновений мы лежали в тишине. Я слушал её сердцебиение, а её пальцы играли моими волосами.

 – Почему ты поцеловал меня? – спросила она.

 – Я устал притворяться, что не влюблён в тебя до сих пор. – Я поднял голову с её груди, повернулся на бок и подпёр свой подбородок ладонью, чтобы видеть её лицо. – Вопреки всему, во что я верил в самом начале, наша первая попытка романтических отношений не сработала, потому что это не было союзом равных, основанном на взаимном восхищении и уважении. С тех пор я понял: это только казалось, что ты обращалась со мной как с равным себе – из-за того, что ты признавала мой интеллект, несмотря на мой возраст. Тем не менее, с того момента, как я сказал тебе о своей любви, ты начала упрощать мои чувства.

 – Это было не из-за твоего возраста.

 – Я думал, мы больше не лжём из жалости друг к другу.

 – Я не лгу. Очевидно, что отчасти это было связано с твоим возрастом. Тем не менее, проведя почти два года в терапии, теперь я понимаю, что на меня оказывали влияние другие проблемы. Вопреки тому, что думаешь ты, я упрощала твои чувства ко мне не из-за того, что ты настолько моложе меня. Главным образом, я была неспособна поверить в то, что ты меня любишь, потому что сама себя не любила.

 – Ты говоришь в прошедшем времени.

 Она глубоко вздохнула.

 – Да, в прошедшем, но я над этим всё ещё работаю.

 Я улыбнулся, понимая, что могу наконец-то сказать ей о своих чувствах, не ощущая себя вынужденным что-то при этом доказывать.

 – Я люблю тебя.

 – Я тоже люблю тебя. – Улыбка тронула её губы. – И что теперь?

 – Я хотел бы поцеловать тебя ещё раз.

 – Я не возражаю, но хотела бы знать, чего ожидать потом, когда мы прервём поцелуй.

 – Полагаю, нам нужно принять душ, одеться и проведать мою маму. Как бы я ни хотел провести весь день в постели с тобой, сейчас это не реально.

 – Нет, я имела в виду наши отношения.

 Как бы сильно мне ни хотелось верить в то, что она сказала – что она, наконец, поняла, что такое любовь, и что она любит меня – я не мог просто взять и положиться на её слова. Только крайне самовлюбленный человек отказал бы другу в словах любви и поддержки через неделю после смерти отца; Белла не была настолько жестока. Я попытался объяснить, почему не хочу начинать заново с той точки, где мы остановились, так ясно, как только мог, не обидев её при этом.

 – Я говорил тебе, что не хочу возвращаться к тем отношениям, что у нас были, и это по-прежнему так. Это просто не сработает. Мы оба изменились, мы уже не те, кем были раньше. Тем не менее, если ты расположена, я хотел бы встречаться с тобой – и на этот раз продвигаться очень медленно, чтобы нам не пришлось сомневаться в мотивах друг друга.

 – Я готова двигаться медленно.

 – Под «медленно» я подразумеваю не торопиться и в физическом смысле, и в эмоциональном тоже. Мне, вероятно, следует тебя предупредить, что если ты решишь сорвать с себя платье после первого свидания, то я накинусь на тебя и оттрахаю до бесчувствия. Но каким бы наслаждением это ни было – это не в наших долгосрочных интересах.

 Если она была, наконец, цельной, нечестно было бы с моей стороны предлагать ей себя разбитым – точно так же, как и для меня нечестно было принимать её, ни имея уверенности в том, что я ей доверяю. На сей раз равенство было для нас необходимостью.

 – Обещаю держать свою одежду на себе. Хотя не далее, как вчера вечером, ты видел меня в одних трусиках и как-то смог себя сдержать.

 – Ты понятия не имеешь, чего мне это стоило. Прошло столько времени с тех пор, как я ласкал твои соски. Я хотел попробовать их… – Мой взгляд скользнул от её лица к груди, где просвечивали сквозь маечку её затвердевшие соски и темнели ареолы. – Я готов подождать с этим, если ты позволишь мне делать другие вещи.

 – А именно? – спросила она.

 – Могу я тебя поцеловать?

 – Да, можешь.

 Второй раз за это утро я поцеловал её так, словно то был мой последний шанс сделать это. События прошлой недели лишь подтвердили то, чему меня уже научила Кейт –независимо от наших намерений, любой поцелуй, так или иначе, может оказаться последним. Было кое-что, чем этот поцелуй отличался от того, который Белла и я разделили двадцать минут назад. Хотя всегда существует вероятность того, что поцелуй станет последним, на этот раз гораздо менее вероятным казалось то, что последним он станет по воле Беллы. И мне легко было вложить в него всё, что я испытывал к ней – мою страсть, моё уважение, мою любовь и мой оптимизм.

__________________

* Немного суфийской поэзии 13 века под спойлером (простите, что не указываю переводчиков – я их не знаю, кроме двух стихотворений).

** Пентатоника (пятиступенчатый лад) – лад (звукоряд), состоящий из пяти (а не семи, как большинство из нас привыкло) нот в пределах одной октавы.

Например, на клавиатуре фортепиано чёрные клавиши в любом порядке (слева направо, либо справа налево) в пределах одной октавы образуют звукоряд пентатоники.

Пятиступенчатые лады популярны в азиатской (особенно, японской) народной музыке. Широко распространены в современной рок-поп-блюз музыке.

__________________

Перевод:   leverina

Редакция: bliss_