Глава 49

Органный пункт


(«Органный пункт», или «педаль» – звук, тянущийся или повторяющийся в басу (нижнем голосе), в то время как верхние голоса движутся, и состав их аккордов меняется как бы независимо от баса; однако их движение завершается обычно аккордом, соответствующим басу)

Саундтрек к главе от переводчика:

http://www.youtube.com/watch?v=aUHaWxcnL10 (Tango La Cumparsita)

http://www.youtube.com/watch?v=o3aI7Oo3GMo (Bach - Toccata and Fugue in D minor)

Когда я, отвезя Беллу домой, вернулся к себе и вошёл в дом через чёрный ход, там стояла устрашающая тишина. Хотя сигнализация и оповестила о моём появлении, я всё же старался двигаться как можно тише. Я зашёл в кухню взять пива.


– Хорошо провёл время?

Я облился пивом, развернулся и обнаружил маму, сидящую на диване.

– Я начинаю думать, что ты делаешь это нарочно, – пробормотал я, схватил кухонное полотенце и стал вытираться.

– Поверить не могу, что ты всё ещё попадаешься на эту удочку. Напомни-ка мне, какой у тебя IQ?

– Очень смешно. – Взяв с собой то, что осталось от пива, я подошёл к диванам и сел напротив неё. – Ты, что, всегда будешь ждать меня?

– Может быть, не всегда. В общем-то, я делаю это больше для себя, чем для тебя.

– Это, что, то самое «сердце матери»? Которое «не знает сна, пока не дома сын»? Тогда как тебе удавалось высыпаться, когда я был в Принстоне?

– Нет, ничего подобного. Я ждала тебя сегодня по той же причине, по которой ты захотел разрезать индейку в воскресенье.

– Из-за папы.

Она кивнула, и её нижняя губа задрожала; и как ни невыносимо мне было видеть её муку одиночества, было всё же некоторым облегчением узнать, что её новая привычка – дожидаться моего прихода – вызвана скорее потребностью ощутить связь с отцом, чем какими-либо сомнениями в том, что я способен вести себя ответственно.

– Ну, так как же всё-таки прошёл твой дополнительный выходной в середине недели? – снова спросила она.

– Хорошо. Белла согласилась пойти со мной на хауспати [«Хауспати» - приём длительностью в несколько дней, с ночёвкой/ночёвками в том доме/месте, где он проводится; в Принстоне – традиционное ежегодное мероприятие*, проводимое Обеденными клубами]. Для неё это очень большой шаг.

– Посетить тебя в кампусе?

– Посетить меня в кампусе, переночевать у меня в общежитии (не под давлением обстоятельств, а добровольно), согласиться присутствовать там, где будут фотографировать, и где несовершеннолетние будут употреблять алкоголь. Это очень много.

– Она действительно серьёзно рискует, а не просто разыгрывает карту «я-потеряю-право-работать-учителем».

– И да, и нет. Ведь если из-за меня хоть как-то пострадает её профессиональная карьера, я смогу о ней позаботиться.

Мама закатила глаза.

– Что? – спросил я.

– Ты знаешь её два года – и всё ещё не знаешь о ней ничего. Да, ты мог бы (при условии, что она тебе это позволит) легко обеспечить её базовые потребности – в жилье, еде или одежде, потому что это вещи, которые можно купить-продать. Но представь на минутку своего отца. По-твоему, он и правда ежедневно ходил на работу ради тех заработков, которые получал как хирург?

– Папа всегда хотел помогать людям.

– Это правда, но далеко не вся. За этим всегда стояло нечто гораздо большее. Несмотря на все недостатки его родителей, твой отец был воспитан ими в вере, что рука об руку с привилегиями идёт ответственность. Они всегда были людьми гуманистических взглядов, но он пошёл дальше. Его работа была для него огромным источником гордости. Она позволила ему – человеку, с детства имевшему слишком много денег, но не имевшему никаких других особых заслуг – найти источник самоуважения. Друзья, которые не были знакомы с ним до того, как ему стукнуло тридцать, считали, что он пошёл в медицину, потому что понимал ценность жизни. Правда же состоит в том, что в молодости он не понимал ценности чего бы то ни было. Откуда было взяться пониманию? Ведь он всегда мог приобрести всё, чего бы ни захотел. Точнее, всё, кроме внимания отца. Медицина придала его жизни смысл и сделала тем, кто он есть.

– Папа говорил, что это ты сделала его тем, кто он есть.

– Он всегда меня переоценивал. Я всего лишь любила его, и это было легко. – Она бросила взгляд на своё обручальное кольцо и закрыла глаза.

Я знал, чтó она делает – неоднократно видел, как Кейт делала то же самое. Она-то мне и объяснила, что самое важное в памяти – её эмоциональная составляющая: если она могла испытать те чувства, которые испытывала, когда был жив Джейсон, то в такие моменты могла почти поверить в то, что он действительно жив. Мама всегда говорила, что наши представления о других людях по большей части состоят из того, чтó мы чувствуем, находясь рядом с ними. Вот и получалось, что сумма всех этих эмоций – это в каком-то смысле замена любимого человека, которого ты потерял. Её глаза оставались закрытыми, но улыбка подтверждала, что в том месте, где она сейчас находилась, с ней был мой отец. Я даже представить себе не мог, как сильно она по нему скучала. Я знал, что сам я тосковал по отцу с такой силой, что не мог найти слов для описания своей тоски – а моя боль по сравнению с её болью была ничем.

Когда через минуту она открыла глаза, наша беседа словно бы и не прерывалась.

– Ты когда-нибудь спрашивал Беллу, почему она занимается преподаванием?

– Она говорит, что ей нравится формировать юные умы. Это сложно и интересно.

– Я уверена, что это правда. Я также знаю, что в её детстве учителя были единственными взрослыми, которые проявляли к ней интерес. До недавнего времени чувство удовлетворения, которое она получала от наставничества, было единственным источником её самоуважения. Когда речь идёт о Белле, публичные обнимашки и поцелуи взасос со вчерашним учеником были не просто угрозой потерять работу как источник средств к существованию; она рисковала единственным, что придавало смысл её жизни.

– Она сказала тебе это?

– Ей не нужно было.

– Даже не знаю, что я сейчас чувствую. С одной стороны, я рад, что до сегодняшнего дня ты не судачила о ней со мной, у неё за спиной. С другой стороны, когда ты так всё подаёшь – это кажется таким очевидным. Я чувствую себя полным придурком из-за того, что сам этого не понял.

– Когда ты пройдёшь медицинскую школу, закончишь психиатрическую ординатуру, отработаешь пятнадцать лет частнопрактикующим врачом – вот тогда и обвиняй себя за то, что плохо «читаешь» других людей. А до тех пор просто смирись с тем, что я в состоянии замечать в людях больше, чем способен заметить ты.

Я засмеялся, и впервые с того дня, как папа умер, мысль о том, чтобы пойти в медицинскую школу, не вызвала у меня отвращения. Внезапно я вообразил, как занимаюсь тем же, что и моя мать, и обнаружил, что улыбаюсь – каким бы странным это ни казалось. Я не был уверен, что хочу именно этого, но сейчас это казалось на удивление притягательным.

– Я рассказал Белле о своём наследстве.

– Слава Богу. – Мама отнесла мою пустую бутылку на кухню и вернулась с двумя новыми, одну из которых передала мне. – Как прошло?

– Хорошо.

– Конечно, хорошо. – Она снова села на диван, на прежнее место. – Я же говорила тебе, что это становится проблемой, только если откладывать до тех пор, пока простое молчание не превращается в сознательное утаивание. Именно замалчивание может практически на ровном месте превратить сущий пустяк в разрушительное разоблачение.

Когда она сделала паузу, чтобы глотнуть пива, я задумался, говорит ли она об этом, имея в виду какие-то реальные моменты из прошлого? Но не захотел спрашивать её напрямую.

– Возможно, я сам мысленно раздул это до проблемы огромных размеров. В своё оправдание могу сказать, что, когда речь идёт о Белле, ничего и никогда не казалось мне лёгким. Почему с этим должно было быть по-другому?

– Потому что сейчас вы оба сильно изменились. Это положительная сторона пережитого вами расставания – и ваша связь, и ваша решимость теперь сильнее, чем была раньше.

– Она заставила меня пообещать не покупать ей ничего из вещей.

– Ну, так и не покупай.

– На первый из приёмов хауспати ей потребуется вечернее платье. Её бюджет очень ограничен. Я знаю, она не может себе это позволить.

– Почему бы тебе не дать мне об этом позаботиться? – Мама улыбнулась, и я понял: что бы она ни задумала, ей самой это доставит не меньшее удовольствие, чем Белле.

Моя гипотеза о том, чьим удовольствием это будет, рухнула, когда настал тот самый вечер. Мы с Беллой находились в моей комнате, в общежитии. Белла переоделась в спальне и вышла в общую комнату, где я ждал её, уже одетый в смокинг. Не знаю точно, как описать цвет её платья – наверное, нечто среднее между синим и зелёным, – но он великолепно сочетался с оттенком её кожи. Плечи были открыты, ткань плотно облегала тело до бёдер, а затем юбка расширялась и спускалась вниз мягкими и очень подвижными складками. Волосы были собраны в узел на затылке, а макияж подчёркивал губы, придавая им слегка надутый вид. Интересно, подумал я, согласится ли она после приёма оставить след от помады у меня на члене. Насколько я её знал, вероятно, да.

Я был самым счастливым грёбаным ублюдком на этом свете.

– Будет очень пóшлым с моей стороны упасть на колени и возблагодарить Бога за то, что Он сотворил меня мужчиной? Потому что это примерно то, что я чувствую в данный момент.

– Не только я могу потерять к тебе всё уважение, но ещё и всякая дрянь с пола налипнет на твои брюки.

Преисполненный решимости вести себя предельно учтиво, я поднёс её руку к своим губам и покрыл костяшки пальцев поцелуями.

– В таком случае, позволь мне просто сказать тебе кое-что. Ты никогда не выглядела более прекрасной. Я никогда не был более горд тем, что ты со мной, и никогда не любил тебя сильнее.

– Тебя послушать, – сказала она, хихикая, – так можно подумать, что ты провел последние два года не в Принстоне, а в школе приятных манер, причём далеко не в лучшей из них. Ты же отлично понимаешь, что это абсолютно ненужная трата усилий с твоей стороны. Ты не можешь не знать, что я и так вся твоя. – Она прижала руку к моей заднице и прошептала: – Не переутомляйся сегодня. У меня есть кое-какие планы для нас.

– Что за планы?

– М-м-м. – Она провела рукой по моей груди. – Ты же помнишь, что есть кое-что, чего ни один из нас раньше не делал?

Как будто я мог хоть когда-нибудь про это забыть. Я был очарован её задней дырочкой с тех самых пор, как мы впервые начали заниматься сексом. Просто зациклился на ней, но не из-за обычного мужского желания испытать ощущения от секса в самом тесном месте человеческого тела. В конце концов, Кейт была девственницей, и с ней я узнал, что значит быть плотно обхваченным. Моя одержимость «задней дверцей» Беллы была больше эмоциональной, чем физической. Анальный секс был «последним рубежом» – единственной сексуальной возможностью, которую мы могли разделить только друг с другом и больше ни с кем.

Но я не хотел на неё давить. Я решил притвориться дурачком – на всякий случай, вдруг она говорила о чём-нибудь ещё.

– Просто чтоб ты знала, секс в дýше меня не особо привлекает, кроме того, душевые здесь общие.

– Я про другое, ты, балда. – Внезапно её глаза расширились, а рука взлетела ко рту. – Подожди-ка, неужели я всё неправильно поняла, и тебя это не интересует?

– Нет, я тебя сейчас просто дразнил. Я точно знаю, на какой вид сексуального акта ты намекаешь.

Я бы сказал, что знаю этот акт в библейском смысле, но поскольку в действительности он был ещё впереди, такое заявление было бы не совсем точным. В моей реальной повседневной жизни вышеупомянутый акт, несомненно, был мне хорошо знакóм – но из библейских персонажей к нему имел отношение только Онан: я имею в виду – это была одна из моих любимых мастурбационных фантазий.

– Я привезла бутылку Астроглайда [лубрикант]. – Она одарила меня своей фирменной греховной улыбкой. С её помощью она могла заставить меня делать что угодно.

– Если б я не знал правду, то решил бы, что это попытка заставить меня проигнорировать сегодняшний приём и провести вечер здесь, в постели с тобой.

– Ты пропустил бы важное общественное мероприятие, если бы я сказала, что подставлю тебе задницу?

Я постарался не впадать раньше времени в радостное волнение; возможно, она говорила чисто гипотетически. В то же время, если мысль о том, чтобы пойти на этот официальный приём, не нравилась ей настолько сильно, что она готова была торговаться и выложить своё анальное отверстие на стол переговоров – или, если выражаться максимально точно, на мой письменный стол в общаге – неужели я клюнул бы на это, неужели отказался бы от торжественного приёма и общества членов своего клуба в пользу более частного времяпрепровождения?

Ответ имелся – внутри моего костюма, в районе брючной молнии, написанный самым чётким почерком и самым бешеным слогом. Конечно, клюнул бы. Без вариантов.

– Я бы серьёзно рассмотрел такое предложение.

– Интересно. – Она закусила губу и побарабанила кончиками пальцев по моей груди. – Надо будет запомнить, на будущее. Хорошо, что тебе не нужно выбирать. Я с радостью предоставлю тебе обе возможности.

– Я люблю тебя, Белла.

На самом деле, в этот момент я любил её так сильно, что сомневался – а любил ли я её когда-нибудь больше, чем сейчас?

– Знаешь, тебе не обязательно меня так умасливать. Я тебе уже сказала, что позаботилась об этом – привезла полную бутылку лубриканта и твёрдо намерена пустить её в дело, оставшись с тобой наедине.

– Я серьёзно, – сказал я, кладя руки ей на бёдра. – Я знаю, что ты чувствуете себя здесь неуютно. Твоё сегодняшнее присутствие значит для меня больше, чем я в состоянии выразить.

– Ну, что поделаешь, – она преувеличенно вздохнула, – либо смириться и провести вечер с тобой в кампусе, либо бросить тебя на съедение здешним шалавам. Я могу пережить нескольких часов, ощущая себя твоей няней, если это поможет удержать тебя вдали от их коготков. Хотя, как только местные шлюшки увидят тебя в этом смокинге, я точно лишусь работы. Подозреваю, мне придется отгонять их от тебя в жалкой попытке защитить твою добродетель.

Я притянул её к себе и обнял.

– Можешь делать всё, что тебе угодно, до тех пор, пока я – тот мужчина, на которого ты накинешься, когда вечеринка закончится.

– Само собой разумеется.

Когда мы шли по «Улице» [имеется в виду «Prospect Avenue» – бульвар на территории кампуса, где расположены особняки почти всех «обеденных клубов» Принстона; студенты называют его просто «Стрит». Подробнее см. примечания к гл.24 «Контрапункта»], она держала меня под руку.

– Тут будет кто-нибудь, кого я знаю, кроме тебя?

– Нет. Майк и Тайлер состоят в другом клубе; Анжела относится к независимым.

– Независимость возможна? Слушая тебя, я воображала себе, что если не вступишь в клуб, то тебя ждёт голод.

Я рассмеялся.

– Голод – это всё-таки преувеличение. Скорее можно сказать, что если ты не вступишь в клуб, то окажешься несколько в стороне от общественной жизни и не завяжешь нужных связей. Не волнуйся о том, что ты никого не знаешь. Ты знаешь меня, а я всё время буду рядом.

Я знал, что Белла, находясь в кампусе, чувствует себя немного неловко, и меньшее, что я могу сделать, дабы выказать ей свою признательность за присутствие здесь, это оставаться с ней рядом. Именно это я и делал. Я даже провожал её до дамской комнаты и оставался в коридоре, дожидаясь, когда она оттуда выйдет. До тех пор, пока она со смехом не сказала мне, что уже большая девочка и способна сходить в туалет самостоятельно. Когда Белле понадобилось выйти в дамскую комнату в третий раз за вечер, она настояла, чтобы я остался сидеть за столом.

Когда прошло двадцать минут, и она не вернулась, я пошёл проверить, всё ли у неё в порядке. Едва я поднял руку, чтобы постучать в закрытую дверь, как та распахнулась. К моему удивлению, за ней оказалась не Белла.

Это была Кейт, и она, очевидно, только что плакала. Как же я не додумался, что это может случиться? Хуже того, как я не додумался предупредить Беллу, что здесь будет Кейт?

Можно было с уверенностью утверждать одно: хоть Белла, скорее всего, и покупала лубрикант для себя, сейчас он остро потребуется именно моей заднице.

__________________

* Хауспати в обеденных клубах Принстонского университета – кое-что о них из интернета. 

Перевод: leverina
Редакция: bliss_