Глава 33. Не забудь про ореховый пирог

Белла

Хоть мы и будем только втроём сегодня вечером, я приготовила громадную, 21-фунтовую индейку, ведь я не прочь доедать остатки после Дня благодарения, и поэтому готовлю достаточно для того, чтобы продержаться неделю!

Прямо сейчас я делаю картофельный салат, и я разбудила Мел рано утром, чтобы она помогла мне. Я не была уверена, каково ей будет этим утром, ведь это её первый День благодарения без родителей. Но когда она крошит кукурузный хлеб на маленькие кусочки, то улыбается и рассказывает мне, что её мама тоже любила готовить ко Дню благодарения. То, как легко она говорит о родителях в последнее время, согревает меня. Иногда её нежный голос всё ещё снижается до шепота, когда она обсуждает их, и она делает эти громадные вздохи, как будто набирается мужества, но улыбка не покидает её лица.

Что ж, я смешиваю пару столовых ложек майонеза с варёным картофелем, а затем добавляю нарезанный красный лук, перец и очень много кинзы. Между тем Мел рассказывает мне об ужинах, которые готовили её мама и тётя Роуз, пока отмеряет шесть стаканов риса в дуршлаг и промывает его, после чего мы можем добавить его в огромную кастрюлю каяна и быстро обжарить в соусе Софрито*. «Паштелес»*, которые дала мне мама Энджи, лежат в морозилке, и я поставлю их готовиться, как только мы вернёмся домой, и просто мысль об их аромате на кухне…

У меня выделается слюна.

– Какое у твоей мамы было любимое блюдо?

– Шоколадный ореховый пирог! – быстро выкрикивает Мел.

– Шоколадный ореховый пирог! Блин, звучит клёво! – стону я.

– Белла, я бы хотела, чтобы ты попробовала шоколадный ореховый пирог моей мамы. Он был крутой!

– Могу представить, – я подхожу к ней и помогаю аккуратно добавить рис в кипящую смесь гороха и соуса. – Я имею в виду, шоколад в ореховом пироге! Гениально! Бьюсь об заклад, он был сумасшедше крутым!

Мел тихонько хихикает и несколько раз глубоко вздыхает.

– Был.

Я обнимаю её рукой за плечо, и она утыкается головой в изгиб моей шеи.

– Дядя Эдвард разговаривает с ними, когда мы ходим на кладбище, но я… – она трясёт головой, поднимая свои ясные голубые глаза к потолку. – Походы туда причиняют мне боль. Я хочу, но… я… – она затихает.

Глубоко вздохнув, я поворачиваю ее так, чтобы она смотрела на меня.

– Меллита, послушай меня. Если твой дядя ощущает себя комфортно, общаясь с ними на кладбище, это не значит, что ты тоже должна делать так же.

– Но он расстраивается, когда я не хочу идти.

Мне нужно тщательно обдумать, как осторожно сказать ей следующее, потому что мы с Эдвардом говорили на эту тему.

– Я думаю… Думаю, он расстраивается не потому, что ты отказываешься идти на кладбище, а, скорее, из-за того, что ты не… общаешься с ними больше.

– Но они мертвы, и… больно притворяться, что это не так, – со слезами на глазах говорит она, и я полностью заключаю её в свои объятия. – Я хочу разговаривать с ними, но не знаю, как… или где, – её слезы льются на моё плечо.

– Мел… У меня никогда не было таких потерь, как у тебя, но хочешь знать, во что я верю… во что я действительно верю?

– Да, – с волнением говорит она. Я отодвигаю её так, что могу смотреть на её милое личико, мокрое от слёз и соплей.

– Я верю, что, когда мы теряем людей в мире, на этом уровне, они всё ещё рядом, но уже на другой ступени. И хоть мы не можем видеть или слышать их больше, они общаются с нами различными путями: через яркий солнечный свет, улыбки друзей… любовь дяди. И я действительно уверена, что, когда ты будешь готова, они услышат тебя, где бы ты ни была. Когда ты будешь готова. Это имеет смысл?

Она медленно кивает.

Мы возвращаемся к нашей готовке, и, в конце концов, она снова болтает. Потрясающая вещь в том, чтобы быть почти тринадцатилетней: мир – одно большое отвлечение. Мы смотрим парад Мэйси по маленькому кухонному телевизору, пока заканчиваем приготовления для нашего праздника. Мы визжим от исполнителей, охаем и ахаем от шествующих, всё время благодаря Бога, что не морозим там свои задницы. Вместо этого здесь нам хорошо, тепло и мы вместе.

Между делом я думаю об Эдварде… Постоянно в моих мыслях.

Но сейчас мы ощущаем все эти офигенно вкусные запахи и, безусловно, готовы умереть за сегодняшний ужин. У чоризо, которую я обжариваю для начинки, такой пикантный аромат, что у меня аж слюнки текут.

– Отлично, думаю, мы сделали достаточно риса и фарша, чтобы взять немного с собой к твоей тёте и перекусывать до твоего Дня рождения, – шучу я, пока размешиваю готовую начинку.

– Почему мы должны идти к тёте Роуз так рано? – ноет Мел. Она сидит на столе, пробуя на вкус пюре из сладкой картошки, сверху покрытое кондитерской крошкой. – Мы не можем просто подождать, пока дядя Эдвард не вернётся, и пойти туда вместе?

– Я не уверена, во сколько Эдвард будет дома, – говорю я, ощущение тяжести пробирается в мою грудную клетку, потому что я скучаю по нему, и, честно говоря, беспокоюсь и просто хочу, чтобы он был здесь с нами.

И я скучаю по родителям, но всё ещё зла на отца за то, как он отнёсся к Эдварду, когда мы приехали на ужин.

И я ещё ничего не слышала от Бена.

И это первый День благодарения Мел без её родителей, и я хочу сделать его настолько комфортным для неё, насколько возможно.

– Мы пойдем пораньше, – бодро говорю я, – и проведём славный бранч в честь Дня благодарения с твоей тётей, её мужем и с твоими двоюродными сёстрами и братом, а твой дядя встретит нас там так быстро, как только сможет.

***

Сестра Эдварда плакала.

Она избегала моего взгляда, держа голову опущенной, пока готовила, но её красивые голубые глаза покраснели, а тушь размазалась, и это очень печально, потому что, помимо этого, она выглядит так красиво сегодня. На ней коричневое облегающее платье, чудесно подчеркивающее её фигуру. То есть, у неё трое детей и эта фигура… Вау. Надеюсь, я буду выглядеть так же хорошо, когда из меня вылезет ребенок. Или трое.

И затем я думаю об Эдварде и представляю его, держащего малыша – нашего малыша.

И я быстро моргаю, потому что я на кухне с Розали, помогаю ей готовить еду, и знаю, что она расстроена, так что действительно не могу блуждать в мыслях об Эдварде и зеленоглазых младенцах прямо сейчас.

Так что я сыплю фасоль на запеканку, пока Роуз разрезает индейку, ворча из-за того, как сухо та выглядит, и что она передержала её, потому что дети сводили её с ума; а Мел просеивает корицу в Эгг-ног, пока маленький Сет бегает вокруг нас кругами с тем самым нерфовским пистолетом, который Мел уже три раза угрожала засунуть в задницу индейки. [Прим.: Нерф (Nerf) – фирма игрушек.]

– Чтоб тебя! – взрывается Роуз.

Я прекращаю сыпать фасоль и разворачиваюсь. Она удерживает кровоточащий указательный палец.

– У тебя тут есть пластырь?

– Вон в том ящике, – указывает она раздражённо, её голос дрожит, будто она на грани слёз, только я не думаю, что это имеет нечто общее с её маленькой ранкой на пальце.

Я достаю пластырь из ящика, пока Сет расстреливает ногу своей мамы.

– Тётя Роуз, почему ты не попросила дядю Ройса разделать индейку? Папа всегда это делал, - тихонько говорит Мел. – Помнишь? Он говорил, что это мужская работа.

– Ройса здесь нет. Сет, перестань! – она кричит, когда Сет стреляет в её руку. Слёзы образуются в уголках её глаз.

О боже.

– Мел, сладкая, – говорю я, туго оборачивая пластырь вокруг кровоточащего пальца Роуз, – почему бы тебе не взять Сета в гостиную и не узнать, не хотят ли ребята посмотреть тот фильм про Гринча, который мы купили?

– Отлично, ладно, – кивает Мел, как будто знает, что её тётя вот-вот потеряет самообладание.

Как только Мел и Сет уходят, слёзы Роуз начинают напористо капать, пока мы обе пялимся на пластырь, обернутый вокруг её пальца.

– Я знаю, что мы не очень хорошо друг друга знаем, но если ты хочешь поговорить…

Она роняет голову на моё плечо и начинает рыдать, и, чёрт побери… чёрт, чёрт. Я обнимаю её, а она по-настоящему даёт волю чувствам, и я понятия не имею, что сказать, поэтому не говорю ничего. Я просто держу её, позволяя реветь на своём плече – точно так же плакала Мел на нём чуть раньше – в течение следующих десяти минут. Потом я чувствую себя виноватой, потому что надела эту блузку для Эдварда и всё, о чём могу думать, так это о том, что сейчас она вся в соплях и слезах, и мне придётся сменить её, как только вернусь домой. Это просвечивающая, кремового цвета свободно сидящая блузка с кружевной телесной обтягивающей майкой под ней, и выглядит она красиво с коричневыми обтягивающими штанами и высокими кожаными сапогами бордового цвета, которые я надела. Мне действительно нравился этот наряд.

– Он изменяет.

Дерьмо.

Она поднимает голову, и её глаза, полные такой боли и предательства, встречаются с моими.

– Ты уверена?

Она кивает, тихие слезы всё ещё льются.

– Он пришёл поздно прошлой ночью, как и обычно, – фыркает Роуз, – пахнущий, как дешёвый секс и дешёвый парфюм. Он отрицает, но… я имею в виду, он не мог даже побеспокоиться о том, чтобы привести себя в порядок, – она задыхается. – Мы поругались, и он поклялся, что такого не повторится, но он всегда клянется… а сегодня утром он ушёл, а ведь это чертов День благодарения! – шипит она. – Дети… если бы его переехал автобус, они, вероятно, и не заметили бы. Ты знаешь, насколько это печально?

Всё это время я глажу её волосы. Они длинные и мягкие, но кончики секутся. Ей нужно хорошенько подстричься, но как найти на это время с тремя детьми и мужем, который постоянно спит с кем-то на стороне?

– В любом случае я этого заслуживаю.

– Не говори так, – яростно качаю головой я. – Никто не заслуживает подобного отношения к себе.

– Я позволяла ему выходить сухим из воды долгие годы! Даже несмотря на то, что ненавидела это! Даже несмотря на то, что внутри меня это убивало! Конечно, заслуживаю!

Я неловко кусаю губу.

Теперь её слёзы превратились в гневные.

– Они все предупреждали меня. Джаспер предупреждал меня, Элис предупреждала меня, даже Эдвард предупреждал меня. Но что, блядь, они знали, правильно? Особенно Эдвард… он пил так много, что и вспомнить не мог, кто он такой, бл…

Она тормозит себя, но всё уже сказано, и я борюсь с собой, чтобы удержаться от выдирания её грёбаных волос с секущимися кончиками.

– Мне жаль.

Я не отвечаю, потому что не верю самой себе, что не обматерю её.

– Я имею в виду, я пыталась ради детей, но это День благодарения! – повторяет она, опуская голову и качая ей из стороны в сторону. – Я должна была прислушаться, но всё, что я видела, это его побеги, – горько усмехается она. – И теперь я увязла хуже, чем когда-либо.

Мой разум снова блуждает… и я вижу себя на её месте… и… а Элайя – на месте её мужа… и внутренне сжимаюсь от мысли, что могла закончить похожим путем: связанная с неправильным мужчиной, позволяющая жизни пройти мимо себя, пока скулю и жалуюсь, скрывая то, какой никчёмной себя ощущаю.

– Ты не увязла, – настойчиво утверждаю я, моё сердце тяжело стучит, хоть я постоянно и напоминаю себе, что её ситуация отличается. Это так. Моя связь с Элайем – танцевальная студия, а её связь – трое детей.

– Три ребенка, Белла, – грустно улыбается она, как будто читает мои мысли. – Они – моя жизнь. Я не могу… – она вздыхает. – Джаспер, Эдвард и я росли без отца, и… я не хочу, чтобы у них было так же.

– Прости, – с осторожностью говорю я, – но из того, что я вижу, могу сделать вывод, что они растут без отца.

Она хмурится и опускает голову.

– Я такая идиотка.

– Послушай, тебе просто нужно… перевести дух, Роуз. Он идиот, не ты. Ты сказала, что пыталась, а он должен был пытаться тоже, ради детей, как ты только что и говорила. Эдвард знает о чём-нибудь?

Она качает головой.

– Я не хотела рассказывать ему, потому что… ты знаешь… его… проблемы, – немного насмешливо фыркает она.

На этот раз я противлюсь желанию вмазать коленом ей в промежность.

– Он оставляет своё лучшее лицо для тебя, но мой брат имеет скверный характер, Белла, и его темперамент становится хуже, когда Эдвард выпивает.

– Он больше не пьёт, – обороняюсь я. – И он не надевает каких-либо масок. Да, у него есть характер, но он твой брат и, очевидно, единственный настоящий мужчина в твоей жизни, и он заботится о тебе и детях.

– Мужики – мудаки, – снова плачет она.

Я вздыхаю.

– Да, некоторые мужики – мудаки, – соглашаюсь я. – Я узнала парочку выдающихся лично. Но не все из них такие. Твой брат определенно не такой. Он сильный и верный, и добрый, и заботящийся. И если ты дашь ему шанс, он будет здесь для тебя и для твоих детей.

Она поднимает глаза на меня, её губы дрожат.

– Я не хочу взваливать на Эдварда больше проблем, чем он может выдержать.

С небольшим смешком я беру её руку в свою.

– Только вчера кое-кто сказал мне, что мир не перестаёт вращаться несмотря ни на что. Мы все должны… помогать друг другу.

Какое-то время она молчит.

– Я знаю, что строга с ним, но тебя не было здесь, Белла. Это… трудно представить его другим человеком сейчас. Непросто воспринимать его как… ответственного, способного позаботиться о Мел.

– Как бы тебе не было тяжело, – решительно говорю я, – ты должна это сделать. Джаспер и Элис видели хорошее в нём, поэтому они оставили Мел с ним. Тебе нужно смириться с этим, Роуз. И, говоря откровенно, я не желаю, чтобы ты больше обливала его дерьмом. Не при мне и уж точно не при Мел. Я не хочу слышать о прошлом Эдварде. Этот Эдвард – единственный, которого я знаю, и о котором буду судить.

Внезапно она выглядит раскаивающейся.

– Эдварду повезло, что ты есть у него.

– Мне повезло, что он есть у меня.

На её губах образуется улыбка.

– Посмотри на меня, верно? Что я знаю об их выборе? Я даже не могу выбрать кого-то, кто проведет грёбаные выходные со своими собственными детьми.

Я глубоко вздыхаю.

– Все мы делаем ошибки в выборе время от времени, Роуз. Слушай… почему бы тебе не поехать ко мне домой со мной и Мел? Я сделала гигантскую индейку, которой хватит на всех. Оставь эту пересушенную индейку здесь, чтобы этот мудак подавился, когда появится.

Она смеётся, несмотря на то что в её глазах всё ещё слезы, и я улыбаюсь ей.

– Ты сможешь расслабиться и отвлечься от всего на некоторое время.

– Я не хочу навязываться. Знаю, что Эдвард очень хотел провести время этим вечером только с тобой и Мел.

– Роуз… ты его сестра. Ты – тётя Мел. Ты – семья. Ты не навязываешься.

– Уверена?

Я приобнимаю её рукой за плечо и вывожу из кухни.

– Да. Конечно, я уверена.

***

Поэтому с Роуз и её детьми, едущими в своём минивэне, Мел и я возвращаемся обратно в Бруклин без нашего бранча в День благодарения.

– Дядя Ройс всегда был мудаком, – как гром среди ясного неба заявляет Мел.

– Во-первых, язык. Во-вторых, откуда ты знаешь, что произошло?

– Рейчел рассказала мне, – пожимает она плечами. – Малышка сказала, её мама и папа ругались сильнее, чем обычно, прошлой ночью, и её папа ушёл этим утром, и она надеется, что он никогда не вернётся.

Знала ли я так много, когда была ребёнком? Это вроде как разрывает моё сердце, что они знают.

– Ладно, – я вздыхаю, – не говори дяде Эдварду. Тётя Роуз расскажет ему, когда будет готова.

– Прекрасно, – ухмыляется она, снова пожимая плечами, – но он был кретином. [Прим.: В оригинале Мел говорит «a-hole», что употребляется как более «вежливая» форма слова «asshole» (мудак), которое она сказала чуть раньше.]

Мой телефон вибрирует, и так как я за рулём, то прошу Мел взглянуть.

– Фу! Отвратительно! Дядя Эдвард шлёт тебе пошлые сообщения!

Я практически вывожу грузовик Эдварда на разделительную полосу.

– Нет, он не писал! Не писал!

Она читает мне текст сообщения.

– Он просто хочет есть! – подчёркиваю я.

– Хочет съесть тебя!

– Мел!

– Ладно, ладно!

***

Эдвард, безусловно, удивлён, что его сестра с детьми вернулись домой с нами, но, в общем-то, он не был расстроен, что-то определенно немного… не так с ним. Он тихий, если не задумчивый. Из-за этого я нервничаю на счёт того, что за чёрт мог произойти утром на встрече. Но всё же он улыбается, и он здесь, и сейчас у нас дом полон гостей, так что мы не можем это обсудить. Эдвард устанавливает стол с дополнительными раскладными стульями, которые были у меня на втором, маленьком, этаже лофта. Я опускаю «Паштелес»* в кастрюлю кипящей воды. А дети Роуз носятся вокруг, пока она и Мел догоняют их. Ощущение, будто здесь тридцать человек вместо четверых – но всё это хорошо.

Когда я добавляю соль в кастрюлю, Эдвард подходит ко мне со спины и обнимает своими сильным руками мои бёдра. Его тёплое дыхание омывает заднюю часть моей шеи, и я могу ощутить каждую линию его твёрдого тела напротив своего. Он ощущается так приятно.

– Детка, ты выглядишь так чертовски горячо в этом наряде, – выдыхает он в моё ухо, мягко посасывая мочку, прежде чем устроить подбородок на моём плече. – Ты всегда выглядишь горячо. Не могу дождаться момента, когда вытащу тебя из этой одежды.

– Ты противоречишь себе, – тихо посмеиваюсь я. – Разве ты только что не сказал, что тебе понравился мой наряд?

– Сказал. Но мне нравится твоя голая кожа больше, – его руки скользят под мою блузку, и шероховатые ладони поглаживают мою грудь, заставляя моё дыхание сбиваться.

– Эдвард… – выдыхаю я, помешивая воду в кастрюле, тогда как моё сердце колотится, – здесь люди…

– Они в другой комнате… не имеют возможности увидеть нас, – он нежно покусывает мою шею, пока рука двигается вниз по моему телу, обхватывая местечко между моих бёдер. – Так чертовски горячо, – шипит он, его руки заняты, массируя меня. Я инстинктивно выгибаюсь к нему, ощущая задницей его эрекцию.

– Эдвард… – усмехаюсь я, пытаясь удержаться на ногах. – Не сейчас… у нас были целые выходные… к тому же у меня целая коллекция слёз и соплей на том месте, куда ты опираешься подбородком.

Он сразу же отстраняется, и я поворачиваюсь, ухмыляясь, когда он поправляет себя.

– Кто плакал? Мел? – спрашивает он.

Когда я киваю, он хмурится и загребает волосы рукой.

– Не беспокойся, сейчас она в порядке.

Он кивает.

– Кто ещё плакал на твоём плече? Маленькая Лия?

Я качаю головой.

– Сет?

Качая головой снова, я встречаю его взгляд.

Это занимает несколько секунд, но потом его рот изгибается в сердитом оскале.

– Что этот осёл, чёрт возьми, сделал на этот раз?

– Не мне говорить. Когда она будет готова, то расскажет тебе об этом сама.

Он вздыхает.

– Так кого ты пригласил? – спрашиваю я, чтобы сменить тему.

– О, – Эдвард снова загребает волосы, – семья Эммета находится далеко, и он собирался провести вечер один, так что я…

– Я рада, что ты его пригласил, – улыбаюсь я. – У нас более чем достаточно еды.

– Ты никогда не видела, сколько ест Эммет, –- хоть он и посмеивается, его глаза всё ещё затуманены, так что я обнимаю его за талию и поднимаю на него взгляд.

– Расскажи мне, что произошло сегодня.

Он перемещает глаза с меня, и вот теперь я начинаю реально переживать.

– Мы поговорим об этом позже.

– Эдвард…

– Ебучий Ройс, – шипит он. – Ты знаешь, сколько раз я говорил ей просто бросить этого ублюдка?

Сейчас он тот, кто меняет тему.

– Это нелегко, у неё трое детей, – отвечаю я, хотя знаю, что он делает.

– Если бы он был напротив меня прямо сейчас…

– Это, вероятно, не поможет в данной ситуации, Эдвард.

– Я знаю, знаю, – бормочет он. Его руки сильно сжимают мои бёдра, но его глаза всё ещё сосредоточены не на мне. – Просто добавлю ещё одно имя в свой чёрный список…

Я закрываю глаза и выталкиваю длинный порыв воздуха через ноздри. Когда я открываю их, его глаза снова на мне, и в них плещется раскаяние.

– Что сегодня произошло? – пытаюсь я снова.

Его палец кружит по моим губам, опять и опять.

– Никто не попал в тюрьму, – слабо улыбается Эдвард и стонет. Он фыркает и тянет меня вплотную к себе, заключая в объятия своих сильных рук. И, несмотря на то что я хочу знать, в то же самое время и не желаю этого. Он здесь. Мы вместе.

Я тянусь и крепко обнимаю его за шею, цепляясь изо всех сил.

– Я люблю тебя.

– Я знаю. И ты знаешь, что я чувствую к тебе.

– О, сейчас ты говоришь расплывчато, – я смотрю на него и приподнимаюсь на цыпочки, шепча на ухо:

– Но когда ты внутри меня, слова «я люблю тебя» разлетаются повсюду.

Его очередь стонать. Он обхватывает мою задницу и крепко сжимает обе щёчки в ладонях.

– Ты пытаешься убить меня, пока все эти люди здесь, зная, что я не могу затащить тебя в кровать прямо сейчас, – зловеще улыбается он, – или в ванную… или на стол… нам нужны стены.

– Определённо нужны.

Он посмеивается и целует меня, скользя тёплым языком в мой рот, и я полностью забываю обо всех, кто здесь находится. Мои руки обхватывают эти твёрдые мышцы. Я ощущаю, как его руки плавно ласкают мою спину.

– Я помогу так много, как смогу сегодня вечером, – говорит он, когда я отрываюсь для глотка воздуха, – особенно, учитывая то обстоятельство, что большинство гостей – мои люди. Кроме того, не хочу, чтобы ты слишком устала перед выходными…

Бабочки возбужденно танцуют в моём животе, хотя я знаю, что нам есть что обсудить, но мы оставим это на потом. Он отвлекает меня, и я ему позволяю – пока что.

***

Эдвард предлагает приглядеть за детьми Роуз, пока она поможет мне и Мел расставить еду на стол. Сначала, могу сказать, она опасается того, чтобы Эдвард присмотрел за её детьми. Меня это раздражает, пока кое-что не приходит мне в голову:

Роуз не привыкла к тому, что мужчина помогает с детьми, именно это может быть причиной того, почему она так усложняет всё для Эдварда и Мел.

Но когда мы выставляем одно блюдо за другим, Роуз начинает расслабляться. Она улыбается, наблюдая, как трое её детей хулиганят со своим дядей.

Домофон звонит, когда я убираю банановые листья с «Паштелес»*.

– Я сам, детка, – кричит Эдвард, и несколькими секундами позже я слышу хриплый и искренний смех, который, должно быть, принадлежит боссу и приятелю Эдварда Эммету.

– Я не знала, что вы ждёте кого-то ещё, отзывается Роуз, пока накладывает рис в сервировочную тарелку.

– Ага, Эдвард пригласил своего приятеля Эммета.

Ложка ударяется о тарелку.

– Оу.

– Ты знаешь Эммета?

– Да. Да, Эммет был рядом какое-то время.

Эдвард приводит Эммета на кухню, и я сразу могу понять, почему они хорошие друзья. У этого огромного парня с мышцами, которые даже больше, чем у Эдварда, такая широкая и заразительная улыбка на лице. Думаю, он милый, однако нет никого горячее моего мужчины. И когда Эдвард представляет нас, я должна признать, что, в отличие от Эдварда, он дружелюбен с самого начала. У меня такое чувство, что мы будем частенько видеться с ним.

Когда домофон звонит снова, Эдвард смотрит на меня.

– М-м… там ещё кое-кто…

Я хмурюсь, когда он идёт к двери… и мои глаза расширяются, когда появляется Сью, идущая за Эдвардом… и следом мой отец.

Я сглатываю ком в горле, когда несусь к ним.

– Что… как… – пытаюсь спросить я, когда Сью крепко стискивает меня в объятиях.

– Эдвард поговорил с твоим отцом, – шепчет она. – Есть вопросы… но мы оставим это на потом.

Я решительно киваю. Да, знаю, что есть вопросы и да, мы разберёмся с ними позже.

Когда Сью отпускает меня, папа наблюдает за мной с осторожностью, но когда я приближаюсь, он тянется и заключает меня в объятия своих рук. Я закрываю глаза, и он вздыхает.

– Это нормально? – нерешительно спрашивает он.

– Больше, чем нормально. Я так рада, что вы, ребята, здесь.

Я открываю глаза, и Эдвард стоит в паре шагов от меня, наблюдая за мной с нежной улыбкой.

***

Мы все собрались за заполненным по максимуму столом. Стулья практически стоят друг на друге, а блюда находятся так близко друг к другу, что это выглядит как длинный шведский стол. Эдвард и я возвращаемся на кухню за главным украшением – индейкой, – когда домофон звонит опять.

– Не смотри на меня, – говорит Эдвард на этот раз.

Нахмурившись, мы вместе торопимся к двери. Когда я открываю её, появляется Анжела в чёрных джинсах и красных шестидюймовых шпильках, соответствующих цвету её губ. О, и бутылка «Бакарди» зажата между телом и рукой, и в этой же руке она держит ещё две упаковки из шести бутылок в каждой, а в другой у неё продуктовый пакет.

– Так вот, тётушка Мария сказала тётушке Сильвии, что дядюшка Самуэль пытался схватить её задницу в День благодарения в тысяча девятьсот шестьдесят четвёртом. Так что, конечно, дядюшке Томасу было необходимо защищать честь его семидесятилетней подружки. Вам надо было видеть, как летали эти морщинистые кулаки! – хихикает она. – То есть я имею в виду, это было чертовски много лет назад, и с того времени у них вылезла дюжина детей! И потом эти старые подружки схлестнулись, а моя голова, чёрт возьми, болит от этого крика и ора, так что я схватила «Бакарди» бабушки и пиво своей сестрицы, и вот я здесь!

Я моргаю, но всё, что я вижу – бутылка «Бакарди» и банки пива. Потом я смотрю на Эдварда, его глаза тоже застряли на них.

– Что? – хмурится Энджи, переводя взгляд с меня на Эдварда и обратно. – Обещаю, я не буду есть слишком много и помою за собой посуду. Я помою всю посуду! Только не заставляйте меня возвращаться обратно к этим психам!

Эдвард хватает Энджи за локоть и поворачивает обратно к двери. Я следую за ними через коридор, моё сердце несётся вскачь.

– Что за чёрт? Ты серьёзно вышвыриваешь меня? Беллита, останови его!

– Эдвард!

Эдвард берёт «Бакарди» и банки пива у Энджи. Он подходит к мусоропроводу, находящемуся в нескольких шагах от него, открывает его, складывает их туда и прочно закрывает обратно.

Энджи хмыкает.

– То, что ты выкинул, не просто ром, Papi. Это был «Бакарди Премиум». Заначка бабули.

Он широко улыбается, когда возвращается обратно, положив руку на плечо Энджи.

– Я не пытался выгнать тебя, чокнутая. Я алкоголик. Это мой первый год без выпивки, и мне всё ещё немного тяжело быть возле этого дерьма.

– О, чувак, я понятия не имела! – Энджи оборачивается ко мне, осуждая. – Беллита, почему, чёрт возьми, ты мне не сказала? – спрашивает она, толкая меня.

– Это была не моя тайна, – отвечаю я, толкая её в ответ.

– Эй, Papi Chulo, не парься, – она машет своей пустой рукой перед ним. – Представь, что ты этого не видел.

Затем она приподнимает пакет в другой руке.

– А тут у нас есть все ингредиенты, чтобы сделать всемирно известный «Пуэрториканский кокито» прабабушки Сариты. Этот рецепт передается из поколения в поколение. Конечно, звёздный рецепт только что спустился по мусоропроводу, – размышляет она, – но к черту, мы перепишем его! Сегодня мы собираемся сделать лучший чёртов безалкогольный «Кокито» за пределами острова, даже если бабушка Сарита перевернётся в гробу, – пожимает она плечами, а затем оставляет поцелуй на щеке Эдварда, прежде чем зайти внутрь, покачивая задницей, пока танцует под музыку, которую может слышать только она.

Мы с Эдвардом стоим там и смотрим друг на друга.

– Мел, принцесса! Чем занимаешься, сладкая? Сью! Чарли! Классно увидеть вас! Кто все эти остальные люди? Я – Энджи, лучшая подруга Беллы.

Мы разражаемся смехом.

***

Мы оставили место в середине стола для индейки. Эдвард несёт её из кухни и ставит на почётное место. Мы все смотрим с благоговением на неё с этой её золотисто-коричневой, хрустящей корочкой, а запах, исходящий от неё… восхитительный, если так можно сказать.

Эдвард отходит, и, думаю, мы все инстинктивно уступаем перед возрастом. Каждый смотрит на моего отца. Он подходит к индейке и подхватывает нож для резки, поднимая его над ней. Затаив дыхание и с полным ртом слюней, мы все ожидаем первого кусочка.

Но затем Чарли поднимает глаза и сразу же находит ими Эдварда, сидящего рядом со мной на этих плотно прижатых друг к другу раскладных стульях на этом празднике Дня благодарения, который должен был быть для троих, но на котором теперь присутствует каждый, кого я люблю больше всего на свете.

– Этот праздник твой и моей дочери. Ты должен резать.

Эдвард уставляется на него и сглатывает. Он не двигается, и на несколько секунд я думаю, что он собирается проигнорировать моего отца. Но затем, с глубоким выдохом, его глаза твёрдо смотрят на индейку, Эдвард встаёт, подходит к стороне Чарли и берёт у него нож.

Потом он молча начинает резать.

И мы накладываем себе индейку и фарш, и рис, и сладкую картошку, и фасоль, принесённую Роуз, и свежий хлеб, испечённый Сью. Ореховый пирог, который привез Эм, ожидает в холодильнике. Когда Эм пришел с ним, Роуз вспомнила, что Элис когда-то дала ей рецепт шоколадно-орехового пирога. Она пообещала Мел, что они сделают его вместе. Эммет сказал, что с удовольствием бы попробовал его, потому что, как и Мел, он любит ореховый пирог.

А еще у нас есть безалкогольный «Кокито».

И я оглядываю этот забитый стол, полный разговаривающих и смеющихся людей, и вернувшийся обратно ко мне Эдвард сжимает моё бедро под столом. У нас есть проблемы, которые нам необходимо обсудить, но они есть у всех нас, у каждого, сидящего за этим столом. Тем не менее сегодня мы вместе, и у меня такое чувство, что мы закладываем новые традиции.

– Мы должны поблагодарить, – напоминает нам Сью, прежде чем кто-либо успевает приступить к еде.

– Я нарежу индейку, но я не особо хорош в речах, – широко улыбается Эдвард.

– Могу я сказать? – робко спрашивает Мел.

– Конечно, – улыбаюсь я.

Мел делает глубокий выдох, и её голубые глаза смотрят в мои, а потом она опускает голову.

– Благодарю… за всё. За дядю Эдварда, нашедшего Беллу, за мою тётю Роуз и моих сестер и даже за брата, Сета, которого я собираюсь прибить, если он стрельнёт в меня своим пистолетом снова. Благодарю за помощь Эммета, который вспомнил об ореховом пироге, и за Энджи, которая всегда заставляет меня смеяться.

– Парам-пам! – невозмутимо выдаёт Энджи.

– Благодарю за папу и маму Беллы, – продолжает Мел, – которые такие крутые для людей своего возраста, и… благодарю… за моих маму и папу, – её нежный голос дрожит, но остаётся сильным. – Благодарю за то, что мне их подарили, даже если это было лишь на несколько лет. Они были лучшими родителями. Я… я люблю вас, мама и папа. И я скучаю, но всё будет в порядке. Дядя Эд… и Белла… они заботятся обо мне и… я буду в норме. Счастливого Дня благодарения, мамочка и папочка, – она поднимает взгляд, глаза блестят от слёз, но на её красивом личике умиротворенная улыбка.

– Счастливого Дня благодарения. Каждому.

Милые, огромнейшее вам спасибо за каждый ваш отзыв и за поддержку в летнем голосовании. Поверьте, мы с Наташей все видим и нам безмерно приятно, что получается вас хоть немного порадовать :)

А еще автор под главой оставила примечания к блюдам, которые готовили герои в этой главе. Возможно, кто-то захочет подробнее узнать, что же это за "звери" такие)))

* Если кому-нибудь интересно узнать о закулисье латиноамериканского Дня благодарения, то вот:

– Sofrito (соус Софрито) – испанская «база», использующаяся для приправки практически всего: от мяса до риса или фасоли.

– Mojo (соус Мохо) – соус, который используется как в качестве соуса для обмакивания, так и в качестве приправы к куче блюд из мяса или рыбы. Он состоит из чеснока, свежевыжатого апельсинового сока, сока лайма, оливкового масла и приправ.

– Arroz con gandules (испанский рис в пуэрториканском стиле) – жёлтый рис, смешанный с горохом. Можно добавить оливок, колбасы, ветчины или свинины, перца и другие продукты, о которых я, вероятно, забываю.

– Chorizo (Чоризо) – колбаса в испанском стиле, немного острая.

– Coquito (Кокито) – пуэрториканская версия «Эгг-ног», делается из яиц, свежей корицы и палочек корицы, концентрированного и сгущённого молока и кокосового крема. И хоть это действительно по-своему хорошо так, как сделала Энджи, с ромом – это абсолютный рай.

– Pasteles (Паштелес) – пуэрториканский основной продукт на всех праздничных столах. Они похожи на мексиканское тамале. Они делают их из корнеплодов и клубнеплодов, которые необходимо очистить, приготовить, размять и смешать с кучей других ингредиентов. Требуется супер много времени, чтобы их сделать. Обычно это занимает весь день у команды женщин. Так что более предприимчивые люди делают огромные партии перед праздниками и продают их по дюжине тем, у кого не хватает времени или терпения.