Вечером того же дня Белиссан сообщил, что за всю пятидесятитрехлетнюю карьеру не пробовал ничего лучше моих пирожных. И вечером того же дня все пошло под откос. Все изменилось за одну минуту: вот один из лучших в мире шеф-поваров сует палец в емкость для замешивания, мило лепечет что-то на французском и с теплой улыбкой похлопывает меня по плечу, а вот Марсель все нахрен портит.

— Что-что? — Я почувствовала, как в жилах у меня стынет кровь, и, уверенная, что мне послышалось, с отвисшей челюстью вылупилась на Марселя. Каждая крупица надежды, каждый глоток свободы и каждая мечта о будущем таяли, подобно свече на праздничном торте, и превращались в нагар, сладкий дым и жженый сахар.

— Продают, — простонал в ладони Марсель. Ногти мужчины были выкрашены в желтый цвет — чересчур радостный для тех слез, что текли по его щекам. — Ресторан продают.

— Невозможно! — Сердце мое трепетало в груди, словно перепуганная птица. Стоило только представить, что я покидаю Париж, как мне тут же захотелось плакать. Я едва начала ориентироваться в городе! Подумав, что мне придется собирать вещи и, продав немногочисленный скарб, заказывать последнее такси до аэропорта, я согнулась пополам. При мысли о том, что мне предстоит перелететь через огромный океан и оставить позади всю эту фантастическую жизнь, желудок скрутило, а по коже побежали мурашки.

Но осознав, что больше не увижу Эдварда, не почувствую его прикосновений и поцелуев, я впала в полнейший ступор.

— Невозможно, — паническим шепотом повторила я.

— Возможно, ma chérie, он уже продан.

— В обеденном зале твой приятель.

Марсель так и не перестал хмурить брови. Целый день он предавался хандре и, несмотря на все мои угрозы, залезал пальцами с желтым маникюром во все, что бы я ни готовила. Дважды я шлепнула его по рукам кулинарной лопаткой, четырежды — венчиком, а еще дала обещание, что в следующий раз пырну ножом в задницу.

Семислойный лимонный торт был покрыт глазурью только наполовину, но я оставила все как есть и, не потрудившись привести себя в порядок, поплелась в обеденный зал. Там, как была — вся в муке, плюхнулась на стул напротив Эдварда. В глубине души мне хотелось взять последнюю партию сливочного крема, да и вымазать им сланцево-серые стены. Разбрызгать последнюю порцию шоколадного ганаша по модным белым скатертям, кремовым стульям и потолкам с рельефным узором. Метнуть поднос с фруктовыми тарталетками, которые я с утра начиняла абрикосовым джемом, во входную дверь и, может быть, растереть только что законченные макаруны пастельных оттенков по темным коврам.

— Ты чего такая мрачная? — насупился Эдвард.

— Мрачная? — переспросила я и подумала: «Это еще мягко сказано. Скорее, безутешно печальная».

— Что случилось? — хмуро поинтересовался он. Судя по чувству уверенности, которое прямо-таки источал Эдвард, он заявился сразу после деловой встречи. На нем был серый, в тонкую полоску костюм, из кармана пиджака выглядывал светло-голубой платок, галстук удерживала серебряная булавка. Волосы хлыщ аккуратно зачесал назад, лицо — чисто выбрил. Возле его локтя лежала кипа документов — свидетельство только-только заключенной сделки, а прямо перед ним стояло блюдо с макарунами.

Я выбрала зеленый, фисташковый, и целиком запихнула в рот.

Пока я жевала, обдумывала ситуацию и одновременно пялилась на Эдварда, прошло столько времени, что у меня заболели зубы.

Вчера он трахнул меня в лимузине.

Заставил водителя остановить авто в переулке и выставил вон — прогуляться. Распорядился: «На десять минут», — и мне еще показалось, что этого маловато, но он поставил меня на четвереньки — и вот, не прошло и трех минут, как я уже задыхалась. Пальцы его оказались у меня во рту, ноги — крепко зажатыми между моими ногами. Тело мое впитывало объяснения в любви, произнесенные на непостижимом французском и отрывистом, хрипящем английском. Я могла только кивать, с трудом переводить дух и следовать его указаниям: взять в рот так глубоко, как только сумею, вцепиться в дверную ручку и дать высосать из себя оргазм, усесться к нему на колени, пока он, впившись пальцами мне в бедра, станет лихорадочно насаживать меня на член. Кончив, он выкрикнул мое имя, а потом обнял, прижался лбом к моему позвоночнику и не давал пошевелиться даже после того, как в машину вернулся водитель. Высадили меня у скрюченного домишка. Когда я поднималась по лестнице к себе в квартирку, по ноге стекала сперма, а на теле все еще чувствовалось его дыхание. Я приняла душ и, совершенно вымотанная, забралась в постель, но запах, прикосновения и голос Эдварда остались со мной.

Заснула я в полной уверенности, что мужчина этот перевернул весь мой мир вверх тормашками.

— Земля вызывает Лолиту, — Эдвард помахал рукой перед моим лицом — я моргнула, проглотила последний кусочек макаруна и облизнулась.

— Ресторан. Продали, — слова застревали у меня в горле. Судорожно смаргивая слезы, я прикусила губу.

Эдвард ограничился кивком: изображать удивление не хватило наглости.

— Что будешь делать? — спросил он и, хлебнув из стакана, с опаской посмотрел на меня.

Я шмыгнула носом, сердце камнем упало вниз.

— Вернусь домой, наверное.

Эдвард побледнел, лицо вытянулось, на скулах заиграли желваки.

— Ты не можешь так поступить, — угрюмо заявил он.

— Работы у меня теперь нет, денег почти не осталось, что прикажешь делать? — Я засунула в рот второй макарун — розовый, с кисловатым малиновым привкусом, который, как мне подумалось, был слишком светлым, ярким и счастливым для моих грустных-грустных вкусовых рецепторов — и принялась жевать, глотать, шмыгать носом и вытирать слезы.

— Не плачь. Пожалуйста, не плачь. — Эдвард вскочил со стула, опустился передо мной на колени — а и хрен с ним, с этим костюмом! — и взял мои руки в свои. — Все будет хорошо. Даю тебе слово.

— Уже ничего хорошо не будет! — завыла я, прямо-таки зарыдала, а поскольку продолжала жевать, нечаянно проглотила макарун целиком и чуть не подавилась.

Эдвард потянулся рукой к столу, нашарил там что-то и придвинул ко мне. Поднял ладонь — на скатерти обнаружился ключ. Незатейливый, серебристый, ничем не примечательный ключ.

— Я не хочу к тебе переезжать, — не успев хорошенько подумать, выдала я и предположила, что это прощальный момент. Голова у меня заболела, сердце заныло, внутренности скрутились узлом. Ясно мыслить не получалось, как не получалось контролировать то, что я говорю.

Эдвард закатил глаза.

— Нет, глупая девчонка, — помотал он головой. — Ключ не от моей квартиры. Он вообще не имеет отношения к жилым помещениям, хотя нам обоим известно, что твоя квартирка — просто жуть.

Эдвард заставил меня подняться и, сжав ключ в кулаке, направился к выходу из ресторана. Пока мы шли через обеденный зал, за нами в овальное окошко кухни следил Марсель. Меня не волновал наполовину законченный торт — он, наверное, давным-давно опал. Не волновали клубничные мини-пирожные, что сгорят через две с половиной минуты. Не волновала панна котта, которая, скорее всего, давным-давно застыла. Эдвард распахнул входные двери — и плохо освещенный обеденный зал наполнили лучи заходящего солнца. Я развязала фартук, бросила его на пустой стул и вышла на прохладный вечерний воздух.

Отчаяние накрыло меня новой волной.

С одной стороны, меня интересовало, куда мы направляемся, с другой, это казалось совершенно не важным — лишь бы быть рядом с ним. Я надеялась, что он отведет меня к Эйфелевой башне. К Триумфальной арке. В Лувр. Надеялась, что это будет Люксембургский сад, Версаль или то же Les Deux Magot — лишь бы не оставаться здесь. Я пробыла в Париже уже полгода, но так и не нашла времени, чтобы поступить, подобно настоящему туристу, и осмотреть все то, что следует осмотреть любому приехавшему сюда человеку. Я подвела этот город, посмеялась над его шедеврами, а все потому, что погналась за мечтами о миндале, масле и сахарной пудре.

К тому моменту, когда за нами захлопнулись двери, солнце уже село, зажглись фонари. Эдвард остановился и притянул меня к себе так, что наша обувь соприкоснулась носками, а мне пришлось схватиться за лацканы пиджака.

— Если найдется возможность остаться, ты останешься? — с надеждой в голосе спросил он. — Если найдется работа, которая сделает тебя счастливой, ты останешься?

— Не раздумывая, — честно ответила я и прижалась к нему еще крепче. Вдруг, если я стану держаться за него достаточно крепко, то смогу забрать его с собой? Вдруг, если не стану отпускать, то смогу убедить его поехать со мной?

— Хо-ро-шо, — спокойно, но отчетливо произнес он, потом протянул руку и вставил этот дурацкий, незатейливый, серебристый и ничем не примечательный ключ в замок на двойных красных дверях в ресторан, — значит, ты остаешься.

Я уставилась на замок, из которого теперь торчал ключ.

Моргнула.

Потом моргнула снова.

— Не понимаю, — прошептала я.

— Утром я подписал документы. Вопрос решен.

— Это ты? Ты его купил? — Когда я, в конце концов, решила отвести взгляд от ключа, который внезапно стал таким особенным, Эдвард вовсю улыбался. Той самой хулиганской улыбкой. Стоило ему так улыбнуться, как я поняла: он намеренно сделал то, что должно было меня удивить. Глаза его горели торжеством, я тем временем пыталась перейти от полного отчаяния к исступленной радости. Во рту появился кисловатый привкус, сердце застучало, а голова закружилась так, словно мы катались на карусели со скоростью миллион миль в час.

— Можно и так сказать. Я простой едок и не испытываю интереса к кулинарному делу, — подмигнул он. — Если надо, то технически я могу остаться владельцем, ну, или стать поставщиков финансовых услуг. Но на самом деле я планировал подарить ресторан тому, кто сможет о нем позаботиться. Как следует позаботиться.

— Белиссан будет счастлив, — готовая разразиться слезами радости, улыбнулась я.

Эдвард в ответ потряс головой:

— Ты действительно один из самых наивных людей, которые мне встречались.

— Пожалуйста, только не говори, что решил подарить его Марселю!

Все еще качая головой, Эдвард расхохотался:

— Тебе. Я дарю его тебе.

Внезапно из моей груди вышел весь воздух. На три секунды остановилось сердце. Потом задрожали губы, затрепетало сердце, в животе откуда ни возьмись появились птицы. Перед глазами поплыли белые пятна, стали подкашиваться ноги. Я была уверена, что сейчас упаду в обморок, поэтому сжала лацканы пиджака еще крепче и принялась глотать воздух так, словно меня только что вытащили из самого центра океана, причем барахталась я там без спасательного жилета.

— Дыши, Лолита, — пожурил меня Эдвард и обнял посильнее.

— Быть того не может.

— Вообще-то, может. Я сделал так, чтобы все получилось. — Эдвард наклонился, посмотрел мне в глаза и продолжил: — Мне хочется, чтобы ты осталась. Мне нужно, чтобы ты осталась.

Мне захотелось поцеловать его. Захотелось утащить к себе домой и там поблагодарить ртом, руками и взглядами. Захотелось сказать, что я, возможно, люблю его, что я на самом деле полюбила его, что он заставил меня сделать так, как говорил, когда обещал, что я влюблюсь в него. Захотелось позволить ему целовать меня, обожать меня и стонать над моими десертами каждый божий день до конца нашей жизни.

— Тебе хочется, чтобы я ежедневно пекла для тебя пирожные, — прошептала я, и глаза опять оказались на мокром месте.

— Это один из плюсов, но не то, чего мне действительно хочется, - усмехнулся он.

— Чего же тебе хочется?

— На самом деле простых вещей. Тебя. В Париже. В моей постели. Рядом с открытыми окнами. Под звездным небом. И без одежды, — пожал плечами Эдвард. — Но ты должна пообещать мне кое-что взамен.

— Что именно?

— Не любить никого, кроме меня. — Серьезное выражение на его лице опять сменилось лисьей улыбкой. — А еще позволить трахать тебя в офисе, когда захочу.

FIN