Эдвард

Я, не двигаясь, стою в темноте. Сердце колотится в ушах, руки лежат на двери.

В конце концов, я слышу шелест шин по гравию и выпускаю дверную ручку, которую держал смертельной хваткой, больше не сражаясь с собой. Угроза того, что я распахну дверь, вытащу ее из машины и буду стоя на коленях умолять ее остаться, миновала.

У нее жизнь, в которой нет меня. У меня жизнь, которая ничего не значит без нее.

Я вытаскиваю из кармана телефон.

Она берет трубку после третьего гудка.

- Да-а-а?

- Куда едет Белла?

- Что?

- Куда. Она. Едет.

- Какого черта, Эдвард? Я спала!

- Ты должна была сказать мне.

- Должна была сказать тебе о девушке, с которой вы не вместе сколько там лет?

- Давай к делу, Элис.

- Это ты давай к делу. Если ты так хочешь это знать, спроси у нее сам.

- Я не могу.

Взволнованный вздох на том конце трубки.

- Ты должен прекратить это, Эдвард. Ей не нужно твое разрешение, чтобы уехать из страны. Она не принадлежит тебе.

- Она уезжает из страны? Одна?

- Эдвард, я вешаю трубку. Спокойной ночи.

Проклятье!

Я швыряю телефон раньше, чем успеваю это обдумать. Я слышу красноречивый треск, но мне плевать, если он разбился.

Она не принадлежит тебе.

Я не могу дышать.

Я прохожу через весь дом и выхожу через заднюю дверь. Я сажусь на холодные каменные ступени.

Я не допросил ее с пристрастием по поводу чего-то, что она назвала важным. Я не могу припомнить ничего, что бы она когда-либо называла важным.

Я заставил ее плакать.

Я держал ее лицо в ладонях.

Она сказала, что позвонит мне, когда вернется.

Она сказала, что расскажет мне об этом.

Но слова ничего не стоят.

Я провел все это время, пытаясь отпустить ее, но стоило ей пообещать мне один телефонный звонок - и я снова принадлежу ей. Это все это место. Это город.

Я слышу, как позади меня открывается и закрывается дверь, и задаюсь вопросом: неужели он был здесь все это время.

Он садится рядом со мной, не говоря ни слова.

- В следующий раз, пап, когда ты попытаешься сделать что-нибудь в этом роде, клянусь Богом…

- Эдвард, пожалуйста, хватит драматизировать. Мы оба знаем, что ты не хотел, чтобы я там был.

Я свирепо смотрю на него, даже, несмотря на то, что он прав.

- Я до сих пор не могу поверить, что ты каждый год ужинал с ней. Много лет! И ни разу не сказал мне.

- Ты никогда не спрашивал.

- Может, на этот раз ты примешь мою сторону, а не ее. – Даже раньше, чем эти слова срываются с моего языка, я понимаю, что это не то, чего я на самом деле хочу.

- Это не соревнование, сын. Кроме того, она нуждается во мне больше, чем ты.

Я не знаю, правда ли это.

На похороны Чарли пришел весь город. Белла казалась удивленной. Может быть, она не до конца понимала, кто он такой. Чарли был человеком, имеющим в этом городе кое-какой вес. Каждый хотел проститься с ним. Его сослуживцы рассказывали истории, произошедшие за несколько десятилетий на рыбалке, охоте, на вечеринках у соседей. И все говорили о том, что Чарли Свон любил свою дочь больше всего на свете.

Наблюдаю за тем, как Белла разваливается на части, как собирается с силами, и потом снова рассыпается в пыль. Я никогда не чувствовал себя таким беспомощным, и все же думаю, что это я нуждаюсь в ней. Она сильнее, чем думает. Я парализован страхом потерять ее.

Она красива даже в горе. Она сказала, что до того дня ни разу не плакала. Она никогда не плакала, не кричала, никого не винила и не позволяла себе чувствовать что-либо подобное. Шок, боль, злость. Все это должно было быть. Это стадии горя. Я читал в интернете.

Она спит в моей постели каждую ночь, и я говорю себе, что если буду крепко ее обнимать, этого будет достаточно.

С едой из китайского ресторана в одной руке я неуверенно стучусь в дверь кабинета отца. Свет тусклый, что обычно означает, лучше к нему не заходить.

- Войдите.

Дверь со скрипом открывается, и я стою у входа, ожидая, пока он закончит то, что делает. Он, сгорбившись, сидит за столом и работает, освещаемый лишь маленькой настольной лампой. Я невольно вижу Эбенезера Скруджа*, работающего при свете свечи в рождественский сочельник.

Он прокашливается.

- Тебе что-то нужно, Эдвард?

- Вот сдача. – Он продолжает что-то быстро писать, не отвечая. Я протягиваю руку и кладу сдачу на край стола у двери.

- Эдвард, мне было бы спокойнее, если бы Белла спала в гостевой спальне. Или с Элис. И вообще, может, ей уже пора вернуться к себе домой. Она совершеннолетняя. – Он даже не поднимает глаз от бумаг, когда говорит это. Его слова болью отдаются у меня внутри, как от удара исподтишка. И я пытался быть послушным сыном, который считается с каждым его желанием. Шел бы он к черту.

- Она может спать там, где ей хочется.

И теперь он весь внимание. В его глазах борьба за самообладание. Он указывает на меня пальцем.

- Не смей говорить со мной таким тоном. Это мой дом и я все еще твой отец.

- О, ну, это определенно приятно слышать. – Я чувствую смелость.

- И что это должно означать? – Суженные глаза и сжатые губы.

- Это означает, что ты не вел себя как мой отец с тех пор, как умерла мама. Это означает, что у тебя больше чем один ребенок! Это означает, что ты должен прекратить бродить как призрак! – Я бросаю пригоршню денег со сдачи через комнату. Банкноты беззвучно парят в воздухе. Монеты звонко ударяются об стену и просто падают на пол.

Он встает из-за стола и в считанные секунды пересекает комнату. Его руки на моем горле, когда он толкает меня к стене. Я судорожно пытаюсь вдохнуть. Я вижу у него на лбу пульсирующую венку, и практически жду, что он ударит меня. Просто сделай это, ублюдок.

Что-то мелькает в его глазах. Вспышка. Осознание того, что он делает. Он в ужасе опускает руки и смотрит на них, отходя от меня так, словно я приставил пистолет к его голове. Я тяжело дышу, оседая на пол.

- Эдвард… - Он в неверии качает головой. В его голосе теперь слышится горе. А мне все равно.

- Эдвард, прости. Прости меня. Я не знаю, как быть отцом без нее. Она всегда знала, что сказать. Она всегда знала, а теперь… теперь у меня ничего нет.

Его гнев – это теперь мой гнев.

- У тебя ничего нет?

Он прикрывает руками лицо. Едва сдерживает слезы.

- При всем уважении, отец, но у тебя есть я. Но я не буду здесь вечно, нет. И я не позволю тебе забрать ее у меня.

- Эдвард, я всего лишь имел в виду…

- Нет, ты послушай! Ты либо находишь способ жить без мамы, либо у тебя действительно не будет ничего. Белла будет спать там, где ей хочется. – Я жду ответа, но его нет.

Он кивает. Глаза закрыты, словно ему невыносимо смотреть на меня.

Звонок в дверь. Он даже не слышит его.

- Не беспокойся, я открою, - насмешливо говорю я.

Я открываю входную дверь и вижу стоящую на пороге Розали. Никогда не бей девушек. Никогда не бей девушек. Никогда не бей девушек.

- Привет, Эдвард. – Я смотрю на нее, но не вижу. Мне даже не хватает самообладания, чтобы поздороваться с ней.

- Элис ждет меня.

Я вздыхаю и отхожу в сторону, чтобы она могла пройти мимо меня, а затем захлопываю дверь. Она даже не обзывает меня придурком или засранцем и не говорит идти трахать себя. Она лишь дарит мне нетипичную для нее покорную улыбку и проходит в темноту. Я иду следом за ней, не желая, чтобы она свободно разгуливала по дому.

Когда мы доходим до лестницы, Розали застывает. Белла. Она сидит на ступеньках, глядя в никуда. Розали впервые в жизни выглядит стесненной. Она кладет свою идеальную наманикюренную руку на плечо Белле.

- Мне жаль насчет твоего отца.

Белла смотрит на нее и по-настоящему улыбается.

- Спасибо.

Она встает и поднимается по ступенькам, не глядя на меня. Я гадаю, как много она слышала. Она проходит прямо в свою комнату, ту, в которой она не спит, и закрывает за собой дверь. Я веду Розали в комнату Элис.

- Ну, как у нее дела?

- Можно подумать, тебя это волнует.

- О, потому, что я Розали Хейл, у меня не может быть сердца? Так? – Она выглядит искренне оскорбленной.

- Я не имел в виду…

- Мне не все равно, ясно? Мне не все равно.

- Хорошо.

Я хотел, чтобы Элис сделала над собой усилие. Я хотел, чтобы она завела себе подругу. Я знаю, что поначалу она выбрала Розали только мне назло, но теперь она, кажется, действительно ей нравится. Я не понимаю, почему, но принимаю это как данность. Она пытается. Иногда этого должно быть достаточно.

После того, как Розали в целости и сохранности доставлена к Элис, я стучусь в дверь Беллы. Я знаю, что она не ответит. Я медленно толкаю дверь, не уверенный в том, что меня ждет там.

Она укладывает одежду в свою спортивную сумку, и я паникую. Я пересекаю комнату и руками накрываю ее руки, умоляя их остановиться.

Она поворачивается лицом ко мне.

- Эдвард, твой отец прав. Мне пора вернуться к себе домой. К своей собственной жизни. Я живу не здесь. Я не член этой семьи. – Она так говорит, словно это что-то значит – быть ее членом.

- Белла, пожалуйста. Пожалуйста, не уходи.

- А что мне здесь делать? Оставаться до тех пор, пока мы не уедем в колледж?

Сейчас я даже не хочу думать о том, что мы заканчиваем школу.

- Да, именно это тебе и следует делать.

Она качает головой и закрывает глаза. Я обнимаю ее за талию, и она напрягается. Она спит по ночам в моей постели, но с этим справиться не может. Я чувствую, как она начинает дрожать, прежде чем слышу ее рыдания. Она поворачивается ко мне, зарываясь лицом в меня на груди. И я никогда еще не испытывал такой боли, как эта. Видеть ее боль – это хуже, чем наблюдать, как мой отец становится тенью, или как Элис сбивается с пути, или даже как моя мама медленно угасает. И это как будто руки отца еще держат меня за горло.

Я помню дрожь в мамином голосе, когда она держала меня за руку.

- Ты просто знаешь. Когда ты найдешь ее, пообещай, что не отпустишь.

Я пообещал.

Я люблю ее.

Я люблю ее.

И я обещал не отпускать ее.

Я провожу рукой по ее спине и обнимаю крепче.

Я убираю ее волосы с лица и завожу их за ухо, шепча в него:

- Белла, что с тобой?

- Мне просто их не хватает. – Ее слова пугают меня, даже, несмотря на то, что не должны. Она горюет по ним обоим.

- Белла, я понимаю. Я знаю, каково это – терять родителя.

Она резко перестает плакать и застывает в моих объятьях. Она сжимает руки в кулаки, и бьет меня в грудь.

- Ты знаешь, каково это? Ты знаешь, каково это? Ты проводил со своей мамой каждую секунду, прежде чем она умерла, Эдвард. У тебя была целая жизнь разговоров с ней. Ты, черт возьми, даже понятия не имеешь, каково это! Поэтому окажи мне любезность и прекрати делать вид, будто ты меня понимаешь. Просто прекрати.

Я делаю шаг назад.

Она снова поворачивается к постели, и вся ее печаль превратилась в гнев. И весь он достался мне. Она собирает остальные вещи в сумку и проходит прямо мимо меня.

Я в неверии стою в пустой комнате. Проклятье! Мысль о том, чтобы спать в этом пустом доме, вызывает тошноту.

В то время смотреть на то, как моя мама умирает, казалось мне высшей формой пытки. Но Белла права. Это совершенно разные вещи. Моя мама не боялась смерти. Она была готова. Это была самая трудная и лучшая часть. Когда я плакал как маленькая девочка, она сказала мне: «Эдвард, я не хочу жить вечно. Я лишь хочу оставить после себя то, чем я горжусь. В этой жизни нет ничего, чем я могла бы гордиться больше, чем своими детьми». Когда она улыбалась мне и сжимала мою руку, я понимал, что ее уже нет с нами. В ее глазах читался покой, который приходит лишь от принятия. Принятия того факта, что этому миру она больше не принадлежит.

Я спускаюсь по лестнице на кухню, пытаясь оставаться спокойным, в то время, как все, чего я на самом деле хочу – это с каждым шагом пробивать дыру в стене.

Я чуть не спотыкаюсь об ее сумку, стоящую на нижней ступеньке.

Она не ушла.

Она не ушла.

Я вижу вспышку света в логове, и слышу ведущийся шепотом разговор, прорывающийся сквозь звуки из телевизора. Я сижу в темноте и слушаю.

Даже, несмотря на то, что я не вижу Беллу, я слышу ее, и при звуке ее голоса я снова могу дышать.

- Элис, почему ты не поговоришь со своим отцом? – Я задерживаю дыхание.

- Потому что… потому что нечего сказать. Я просто не могу простить его за то, что он сделал.

- А что именно он сделал?

- Знаешь, я теперь даже всего и не вспомню.

Но я помню.

Они оба не хотели в это верить. Отец и Элис. Они не могли поверить, что она умирает. Мой отец, разумеется, понимал это с медицинской точки зрения, но это мало что значило. Он каждый день ходил на работу, и каждый вечер приходил домой после ужина. Элис поступала точно так же. Она была занята. Невероятно занята. Я просил ее, умолял, даже пытался подкупить ее, чтобы она нашла время посидеть у маминой постели. Но она не сделала этого.

Поэтому когда это произошло, когда она действительно умерла, Элис не смогла с этим справиться. Она не выходила из своей комнаты. Она ни с кем не разговаривала. Она не ела. От нее остались кожа и кости. У моего отца не оставалось выбора, кроме как принудительно госпитализировать ее в психиатрическое отделение.

С тех пор она не сказала ему ни слова.

Сдавленное рыдание.

- Он дал ей… он дал ей умереть.

Я ощущаю это в груди. У меня уходят все силы на то, чтобы удержаться и не пойти к ним.

- Он врач. Он лучший. Он спасает людей. Но он просто дал ей умереть.

Позади меня скрипит пол. Я оборачиваюсь и вижу отца, стоящего в темноте. Его глаза встречаются с моими, и в них извинение. Извинение за очень многое. Он садится на ступеньку рядом со мной, и мы слушаем вместе.

- Он не плохой человек, Элис.

- Я знаю.

- И он все еще здесь.

- А ты собираешься домой, в пустой дом. Белла, … мне так жаль. Думаю, теперь я не знаю, что ему сказать. Прошло так много времени.

- Может, не важно, что именно ты скажешь. – Голос Розали. Она вела себя так тихо, что я даже забыл, что она здесь. Это не похоже на Розали – держать свой рот на замке.

Отец кладет руку мне на плечо и шепчет:

- Эдвард, она может оставаться сколько пожелает.

Я оставляю его сидеть в темноте и поднимаюсь по лестнице в свою еще более темную комнату. Я забираюсь в постель в одежде, зарываясь лицом в подушку. Я не отпущу ее. Я не могу. Но сейчас я слишком устал для всего этого.

Отец прав. Если бы мама была здесь, она бы точно знала, что сказать. Она бы знала, как все исправить.

Я накрываю лицо подушкой, той, которая пахнет Беллой. Я бью по матрасу кулаком.

- Мам, я не знаю, что делать. Я не могу ее потерять.

Я вижу мамино лицо, то, каким оно было до болезни. Я представляю, как она говорит мне, что я не потеряю Беллу, что я никогда ее не потеряю. Что потерять ее невозможно.

Я слышу тихий щелчок двери, и затем кровать проминается.

Я убираю подушку с лица, и вижу, что она сидит на краю кровати. Белла. Красивая.

- Привет. – Даже в темноте ее глаза – это все.

- Привет.

Я поднимаю покрывало. Она без колебания ложится и прижимается ко мне.

- Эдвард, прости. – Она тянет меня за рубашку своими маленькими руками.

- Белла, пожалуйста, не уходи. – Больше нечего сказать.

Она остается.

На тяжелых ногах я поднимаюсь по лестнице.

Я распахиваю дверь в свою старую комнату и смотрю на постель. Я стаскиваю одеяла и кое-как заворачиваю в них подушку. Я уношу их отсюда в ночь.

Когда-то знакомая дорога, которая больше не моя. Даже столетние деревья другие.

Когда я, наконец, вижу его вдалеке, я останавливаюсь. Я стою на открытой местности до тех пор, пока не начинается неизбежный дождь, и теперь я вынужден бежать к нему.

Через двери амбара, вверх по лестнице.

Некоторые вещи не меняются.

Я сворачиваюсь на полу у маленького окна.

Вот когда я понимаю, где мой дом.

И я принимаю решение.

Только потому, что я не могу иметь все, не значит, что я не могу иметь что-то.

Я скажу отцу, что согласен на работу.

Я скажу ему, что уверен.

Даже, несмотря на то, что я ни в чем больше не уверен.

Я буду ей другом.

Даже если это означает видеть ее раз в год.

Я буду есть жаркое из говядины на каждый День матери.

Я не попрошу у нее большего, чем она может мне дать.

Она не принадлежит мне. Может, никогда и не принадлежала.

*Персонаж повести Чарльза Диккенса «Рождественская песнь», символ цинизма и жадности

Перевод: helenforester
зав.почтой: FluffyMarina