Белла

Все, что я вижу – это его затылок, когда он проходит пост секьюрити, и это момент, когда мне хочется крикнуть ему, чтобы он вернулся.

Я не знаю, что более эгоистично. Просить его поехать или просить остаться.

Я знаю, что он не хочет оставлять меня. Оставлять нас. Мы много раз говорили об этом. И также я знаю, что часть его нуждается в этом. Часть его, которой нужно чувствовать, что он делает нечто важное в жизни. И работа в отделении скорой помощи больницы Форкса – это не то.

И есть другая его часть, которой нужно разделить это с его отцом.

Не принимая во внимание малышку, это важно. Это имеет значение. Это больше, чем мы двое.

Сейчас неподходящий момент. Мы оба это знаем. Но момент никогда не будет подходящим. И как только малышка будет здесь, я захочу, чтобы он всегда был рядом. И он захочет того же.

Он может это сделать. Мы можем это сделать.

Я сижу в машине, стоящей на парковке аэропорта. Пока не забыла, я звоню Элис. Прежде, чем даю себе лишнюю секунду подумать о повторных подземных толчках. Подумать о том, куда он едет. Как долго там пробудет.

Элис отвечает на первом гудке. Легкомыслие и беззаботность. Словно я звоню просто поздороваться. Я знаю, что она делает. И она тоже это знает. Мы обе притворяемся. Они – это и ее семья тоже.

Мы говорим о ее поездке сюда.

- Джаспер не против, что я краду тебя?

- С ним все будет в порядке. С папой и Эдвардом тоже.

Я решаю ей поверить.

Я еду домой в пустой дом. И это нормально. Он вернется. Я могу это сделать.

Я впервые сплю одна в нашей постели. Я жила одна долгие годы. Но это другое. Более спокойно, более пусто. Потому что я знаю, чего мне не хватает.

За исключением того, что на самом деле я не одна. Я стучу кончиками пальцев по животу.

- Спокойной ночи, малышка.

Я лежу без сна, слушая наш старый дом.

Перед самым рассветом звонит телефон. Вырывая меня из беспокойного сна. Заставляя сердце бешено колотиться.

Я отвечаю в темноте.

- Эдвард?

- Я знаю, что сейчас рано. Я хотел сказать, что благополучно долетел. – Его голос обрывается. – И я скучаю по тебе.

Его голос так далеко.

Кажется, я на одном дыхании задаю ему сотню вопросов.

- Я лишь хотел сказать, что люблю тебя, Белла. Возвращайся ко сну.

- Я тоже тебя люблю.

Связь обрывается. Я провожу ладонью по его половине постели. Под его невесомой подушкой.

Сон приходит легче, когда звук его голоса еще свеж в памяти.

Я сплю допоздна, солнце уже высоко. До тех пор, пока не вынуждена встать, чтобы пописать.

Я стараюсь избегать своего отражения в зеркале ванной. Опухшие глаза и спутанные волосы.

Сегодня я записана на прием. К какому-то специалисту по посттравматическому стрессу. Что бы это ни означало. Мне хочется его отменить. Но я не делаю этого. Потому что мне это нужно. И если не ради меня самой, то ради моей семьи.

Всю дорогу, пока я еду, мне хочется повернуть назад. Потому что я не знаю, как быть честной с незнакомым человеком. Я не знаю, как.

Я говорила с множеством психотерапевтов. Это неправда. Я лгала множеству психотерапевтов.

Но так не будет.

Я не хочу быть лгуньей.

Здание старое. Отдельные офисы с двориком посередине. С колотящимся сердцем я прохожу через атриум. Здесь холодно, сыро и пахнет плесенью. Слишком много закрытых дверей офисов с табличками, что пугает меня.

Это нелепо. Я трусиха. Я боюсь того, что уже случалось. Того, чего больше не существует.

Я нахожу нужную дверь. Ту, которая пугает больше всех остальных. Я колеблюсь, всего секунду. Рука на дверной ручке. До тех пор, пока ее не открывают. И это не я.

Я напугана. Лицом.

В нескольких дюймах от меня стоит, вытаращив глаза, Розали. Ее кожа покрыта пятнами. Руки запущены в волосы.

У меня уходит секунда на то, чтобы вспомнить, где я. Я стою с отвисшей челюстью. Ее взгляд опускается на мой живот. Она произносит мое имя в качестве приветствия. Или упрека. И проходит мимо меня прежде, чем у меня появляется возможность ответить.

Я сижу в маленькой приемной. И это идеальное отвлечение. Зачем она была здесь? Идеальная, красивая Розали Хейл. Высокая, сильная, и лучшая подруга для всех, кроме меня.

Я пытаюсь соотнести образ в своей голове с женщиной, которая стояла передо мной несколько минут назад.

До тех пор, пока не называют мое имя. И я прихожу в себя в комнате с видом. Я даю обещание, разве что себе самой, быть честной и смелой.

Все не так, как я думала.

У моего врача нет непроизносимого имени, слишком длинной шеи, кривых зубов и комочков туши для ресниц в уголке глаза.

Думаю, она мне почти нравится.

Я назначаю следующую встречу через несколько дней.

Я не отменяю ее.

Мы говорим о методах преодоления сильных стрессовых ситуаций. Но это лишь временные меры.

Я говорю. Говорю. Говорю правду. Даже то, от чего мне кажется, что меня вскрывают.

Это не так.

Я все еще здесь.

Я признаюсь, что хочу простить свою мать. За ее грехи. Я признаюсь, что не знаю, как.

Возможно, это не ее тебе нужно прощать.

Это неправда, и истинная правда, и я все равно не знаю, как это сделать.

Прощение.

Всю дорогу домой я погружена в раздумья. Я на подъездной дорожке, и едва помню, как добралась сюда.

Вставив ключ в замок двери, я вижу что-то на крыльце под окном. Мурашки покалывают кожу. Я стою лицом к двери и краем глаза смотрю туда, пока не понимаю, что это.

Я моргаю, и мне хочется, чтобы она исчезла. Она не исчезает.

Маленькая птичка лежит на спине. Крылья смяты. Голова свернута на бок.

Я боюсь пошевелиться. Боюсь отвести взгляд.

Она мертва.

Меня сейчас стошнит.

Я дышу ртом.

Это просто птица. Птица, влетевшая в окно. Такое постоянно случается.

Я смотрю на ее красивое безжизненное тело до тех пор, пока лицо и руки не мерзнут настолько, что я не могу находиться здесь ни секунды дольше.

Я открываю дверь и захлопываю ее за собой.

В доме пугающе тихо. Я знаю, что, скорее всего, однажды мне захочется такой тишины, но в дни вроде этого мне хочется лишь шума. Любого.

Я рыскаю по шкафу в поисках обувной коробки. Чтобы похоронить птицу.

И когда нахожу ее, не знаю, хватит ли у меня смелости сделать это. Подобрать эту птицу, которая больше никогда не полетит.

Вооружившись парой кухонных перчаток и лопатой из гаража, я открываю входную дверь.

Я смотрю на то место на крыльце.

И ее нет. Ее нет. Ее сдуло или ее кто-то унес.

Я не знаю – тревожиться или испытывать облегчение.

Я быстро закрываю дверь, почти боясь того, что она снова появится, если я буду смотреть слишком долго.

На тяжелых ногах я поднимаюсь по лестнице, надеясь, что Эдвард снова позвонит. Мне нужен его голос. Даже если совсем ненадолго.

В ванной я смотрю на свое отражение в зеркале. На свои пополневшие щеки. На мутные глаза.

С распущенными волосами я выгляжу как она. Как моя мать.

Я поворачиваюсь боком, накрываю руками свой круглый живот. Задаюсь вопросом: выглядела ли она так же. Когда была беременна.

Она была моложе. Она была одна. Она уже год, как ушла от мужа. Веря в то, что трава действительно зеленее там, где нас нет. Осознавая, что это совершенно не так.

Я пытаюсь представить. Быть молодой. И импульсивной. И глупой. Беременной. Без постоянной работы. Без безымянного отца моего ребенка. Без человека, который любит меня. Того, который, как я думаю, вероятно, никогда меня не простит.

И даже, несмотря на то, что это не моя действительность, я чувствую ее удушающую реальность. Панику, которую она, должно быть, чувствовала.

Сейчас я максимально близка к пониманию ее.

Я иду на кладбище. К ее могиле. Может быть, в последний раз.

Я обвожу пальцем ее имя на надгробии. Дату. Нахожу удовольствие, осязая подушечкой пальца холодные острые края.

И вспоминаю.

Я помню, как мне было четыре года, и мы смеялись до слез, скатываясь с поросшего травой холма в случайном парке неизвестного города.

Я помню, как проводила дни напролет в кинотеатрах с полными карманами четвертаков на видеоигры и нескончаемым запасом конфет.

Я помню мороженое с горячей помадкой в старомодном кафе-мороженом на мой день рождения.

Я помню, что любила ее и ненавидела ее. Говоря ей только второе.

Я помню ощущение пустоты в груди, когда она умерла, и что я была очень-очень зла на нее.

Я помню, как Чарли впервые сказал, что любит меня. Когда он еще был незнакомцем. Когда он еще был моим отцом.

Я помню, как мне было девять лет. Как я теряла себя. Училась притворяться. Быть той, кем, как я думала, все хотят, чтобы я была.

Я помню, как была опустошена. Не могла плакать.

Я помню, как чувствовать себя мертвой. Упавшей, но продолжать дышать.

Целую жизнь назад. А, может, и несколько.

Эти воспоминания не оставляют мне ничего, кроме чувства благодарности. За то, что я выжила. И чувствую это. За то, что действительно это чувствую.

- Привет, мам.

Все серое. Небо, земля, ее надгробие. Ее жизнь.

Впервые мне грустно за нее. Потому что она никогда не увидит своих внуков. Потому что она никогда не понимала, не ценила того, как Чарли ее любил. Потому что она прожила жизнь в поисках того, чего так и не нашла, а, возможно, чего и не существовало.

- Мам? – Мне хочется, чтобы она могла поговорить со мной. Услышать меня. Увидеть меня. – Мам, я прощаю тебя за то, что ты потерялась.

И затем я иду прочь. Ветер развевает волосы. Ноги хлюпают в грязи Форкса.

Я иду прочь. Иду прочь.

И даже, несмотря на то, что мое тело тяжелое, на сердце легко. Легче, чем когда-либо.

Я встречаю Элис в аэропорту. Она кричит, когда видит меня. Всю меня. Она обнимает меня, и я невольно смеюсь.

- Элис, я так рада, что ты здесь.

- Я тоже.

Мы проводим дни, играя в детской. Складывая и перекладывая заново одежду. Расставляя книги и игрушки.

- Я забыла, у меня для тебя кое-что есть. – Она выбегает из комнаты, возвращается с маленькой коробочкой, перевязанной лентой с бантом, и ставит ее передо мной.

Я развязываю сатиновую ленту, позволяя ей упасть. Коробка старая, потрепанная по краям. Я открываю крышку и смотрю на содержимое.

- Это принадлежало моей маме.

Я моргаю, глядя на кучку спутавшихся серебряных украшений, лежащих на дне коробки. Я держу в руке серебряный медальон на цепочке. Он слегка потускнел. Он видел лучшие дни.

- Открой его.

Я не знаю, хочу ли этого. Мои пальцы слегка дрожат, когда я пытаюсь расстегнуть защелку.

Я моргаю, глядя на две черно-белые фотографии. На одной из них я. Ребенок. На другой моя мать. Моложе, чем я ее помню.

Элис выглядит нервно. Неуверенной в том, правильный ли сделала выбор.

- Моя мама всегда его носила. Я никогда не видела его открытым.

Я не знаю, что сказать. Я не знаю, будет ли у меня когда-нибудь такое любящее сердце, как у Эсме Каллен.

- Спасибо, Элис.

Она помогает мне застегнуть его на шее. Он холодный.

Мы спускаемся вниз и усаживаемся на диване. Заказываем пиццу. И вскоре медальон уже не холодный. Но я не забываю, что он там.

Я весь день ждала звонка Эдварда. Он звонит, когда может. Он мало что мне говорит. Условия плачевные. Боксы, в которых доставлялась гуманитарная помощь, переоборудованы в операционные. Поставки минимальные. Он не рассказывает мне о людях, которых лечит. Я не спрашиваю его о количестве жертв.

Он сказал, что сегодня собирается в приют. Я не могу перестать нервничать в ожидании его звонка. Не могу дождаться, когда услышу, как у нее дела. Ходит ли она уже. Он обещал сделать фото. Обещал позвонить.

- Белла, что такое?

Элис учила меня вязать. Ее мать учила ее, и однажды я научу этому своих дочерей. Это будет подарок. От их бабушки. Мы сидим на диване с вязанием, словно пара старушек, и ждем пиццу.

- Белла?

- Эдвард уже должен был позвонить. – Я держу медальон, проводя большим пальцем по гладкому металлу.

- Белла…

Я не хочу, чтобы она видела меня такой. Поэтому меняю тему. Сосредотачиваюсь на вязании.

Я начинаю с шарфа. Простого шарфа, который никогда не буду носить, потому что он кособокий, и я продолжаю упускать петли. Но я все равно непонятно почему горжусь им. Потому что в такие моменты, как эти, мне кажется, что Эсме здесь, с нами.

На кухне, разрывая тишину, звонит телефон. Элис вскакивает, чтобы ответить даже раньше, чем я успеваю подумать, чтобы встать. Все тело болит, я чувствую усталость.

Ее голос эхом раздается из другой комнаты:

- Это международный звонок.

- Ответь!

Я не могу дождаться, когда услышу его голос. И судя по толчкам в животе, кое-кто тоже.

Я шепчу ей:

- Не волнуйся, твой папочка скоро вернется.

Когда я поднимаю глаза, Элис с серьезным лицом стоит передо мной и протягивает трубку.

Это не Эдвард. Я вижу это по ее глазам. Пока она, не двигаясь, стоит передо мной. Держа трубку в вытянутой руке так, словно та заражена смертельным вирусом.

- Это тебя.

В моей груди порхают птицы. Я сжимаю пальцами твердую пластиковую трубку. Подношу ее к уху, не позволяя ей коснуться лица. Словно это как-то меня спасет.

Мой голос едва слышен, даже, несмотря на то, что мне кажется, что я кричу.

- Алло?

Миссис Каллен?

Моя кровь холодеет и бежит по венам, словно колотый лед.

Миссис Каллен?

Птицы влетают в форточки. Падают, падают, падают.

Элис стоит передо мной на коленях, ее руки на моих икрах, глаза мокрые от слез.

Миссис Каллен?

- Это я.

Я слушаю голос. Я пытаюсь слушать все, что она говорит. Что это значит. Но это не может быть правдой. Не может.

Я закрываю глаза.

Вы понимаете, что я вам говорю?

Я ничего не понимаю. Не понимаю. Я могу лишь кивать.

Я роняю трубку на колени. И я бы отдала все на свете, чтобы Эдвард был здесь, передо мной. Чтобы обнять его и не отпускать больше никогда.

- Белла, что случилось?

Мой голос едва слышен:

- Она едет домой.

Глаза Элис расширяются, рот открывается.

- Что?

- Она едет домой.

У меня нет никаких других слов. Она едет домой. Наша дочь едет домой.

Мне хочется прыгать и кричать во всю мощь легких. Достаточно громко, чтобы Бог услышал меня. Но я застываю на месте. Толчки в животе не прекращаются. Там прыгают почти так же, как собиралась прыгать я.

На лице Элис улыбка до ушей.

- Белла, но как? Как?

- Я не знаю. Что-то вроде освобождения из гуманных соображений. Она назвала это эвакуацией, которая больше всего отвечает интересам ребенка. Все, что имеет значения – это то, что ее отпускают. Тонкости, бюрократические проволочки - все это, кажется, исчезло.

Я в полном неверии сижу на диване. Она едет домой. И скоро.

Я принимаю душ. Ровный шум воды, бьющей по кафелю, дает мне возможность все обдумать и время убедить себя в том, что это реально.

Я заворачиваюсь в полотенце, и мои щеки болят.

- Белла?

Я открываю дверь ванной и вижу Элис, которая протягивает мне телефон, улыбаясь как ненормальная.

Я прижимаю телефон к уху с такой силой, что чувствую боль.

- Алло?

- Белла? – И когда я слышу его голос, слезы невольно брызжут из глаз. Слезы радости, которые не остановить.

И, может быть, он тоже плачет.

- Я еду домой. Я везу нашу малышку домой.

И даже, несмотря на то, что его здесь нет, он здесь.

Мы с Элис сидим на вершине лестницы. Она кладет голову мне на плечо, пока Эдвард рассказывает мне о том, как он встретился с нашей дочерью. Почти час. До тех пор, пока связь не обрывается.

И это нормально. Потому что вот как это – чувствовать, что у тебя есть все, чего ты когда-либо желал.

Мы едим холодную пиццу и это лучшая еда, что я когда-либо ела.

Дни медленно проходят. Это все еще не кажется возможным или реальным. И, может быть, так и есть. Может быть, все это установка на жестокое разочарование. Худшее из всех, что можно представить. Но это кажется реальным.

Вина выжившего* пытается пробраться ко мне внутрь. Так много людей погибло. И мы получили тот подарок, который, как мы думали, не сможем получить. Из-за того землетрясения. Я не знаю, что с этим делать.

Я наблюдаю за тем, как Элис упаковывает свои вещи, чтобы перебраться в дом Карлайла.

- Ты уверена, что не хочешь поехать со мной?

- Уверена. Это твой момент. – Она шлепает меня по кончику носа. – Позвони мне завтра, мамуля.

Я в аэропорту. В окружении прибывающих и убывающих людей.

Мой момент. Наш момент. Мне тысячу раз снился этот момент. И каждый раз в своих снах я бежала к ним.

Но мои ноги не двигаются. Они не шевелятся.

Я пробегаю глазами толпу в поисках непокорных волос Эдварда. Мои ноги – цемент.

Я не вижу его. Я не могу его найти. Я отказываюсь паниковать. Отказываюсь.

Я пытаюсь встать на цыпочки. Что практически невозможно. И затем я вижу его. Он здесь, он так реален, и это невозможно. Но на этот раз это не сон.

Он тоже ищет. Ищет меня. Мне нужно кричать, махать руками. Я не делаю ни того, ни другого. Я смотрю на его лицо. На его сонные глаза, в уголках которых улыбка. Которые продолжают подниматься и опускаться. Которые говорят обо всем. Он выглядит так, словно не спал много дней. Может быть, недель.

И когда толпа перед ним расступается, я вижу ее. У него на руках. Маленькую, спящую и идеальную.

Он отец.

Она здесь. И он здесь. И все мы здесь.

Она уткнулась ему в шею. В эту нежную кожу, которая раньше принадлежала мне одной. Я могу поделиться.

И когда он видит меня, все его лицо светится. Ярко, как солнце.

Он широко шагает до тех пор, пока не подходит достаточно близко, чтобы прикоснуться.

- Привет.

Он кладет руку на мой огромный живот.

Я делаю выдох, только сейчас понимая, что задерживала дыхание. Шепчу ему в губы:

- Привет.

Большими пальцами он проводит по моим щекам, вытирая слезы.

Я не могу отвести от нее глаз.

- Она такая красивая.

То, как он держит ее. То, как он смотрит на нее.

- Она наша дочь.

Ее веки подрагивают. Глаза медленно открываются и снова закрываются. Она поворачивается на руках у Эдварда, прижимается к нему и трется лицом о его рубашку. Я наблюдаю за тем, как трепещут ее изогнутые ресницы. Когда она пытается проснуться. Понять, что это за шумное незнакомое место.

Она все еще очень маленькая. Но выглядит хорошо. У нее пухлые детские щечки.

Он целует ее в лоб и говорит ей на ухо:

- Хочешь поздороваться со своей мамочкой, сладкая?

Она не двигается, сонно прижимается к нему. Он берет ее поудобнее, пытаясь слегка повернуть, чтобы она могла видеть меня.

Наши глаза встречаются. Карие с карими. И они те же. Ее глаза те же самые.

Я протягиваю руку, медля из-за того, как она смотрит на меня. Настороженно. Серьезно. Ее ручки цепляются за рубашку Эдварда. Сжимаясь в маленькие кулачки. Крепко держась. Она не знает меня.

Она прячет лицо у него на шее, прижимаясь к нему. К своему отцу.

И когда я смотрю в его лицо, он чувствует это.

Я осторожно провожу рукой по ее спине. Она вытаскивает голову из-под подбородка Эдварда и настороженно смотрит на меня. С любопытством, но и со страхом.

- Привет, Хоуп**.

Ее глаза расширяются при звуке ее имени.

Она смотрит, смотрит, смотрит.

У меня уходят все силы на то, чтобы удержаться и не взять ее на руки. Заставить узнать меня. Полюбить меня.

Она медленно отрывает свое лицо от безопасной, теплой кожи Эдварда. Она наблюдает за мной.

Я пытаюсь быть терпеливой. Я не рассчитывала, что она вспомнит меня. Но часть меня думала, что это возможно. Что она сможет сразу понять, что я ее мама. Что я люблю ее.

Она ерзает у него на руках, выпуская его рубашку. Ее маленькие ручки вытягиваются, ложатся мне на грудь и хватают медальон. И мне кажется, что я могу умереть. Или жить вечно.

Она крепко держит медальон. Слегка тянет его.

Я протягиваю руку, ладонью вверх, молясь, чтобы она захотела пойти ко мне. Чтобы позволила мне взять ее на руки.

Она внимательно смотрит на мою ладонь. До тех пор, пока ее личико не прижимается к моей руке. Ее пухлая щечка прижимается ко мне.

Все, что имеет значение, находится прямо здесь. Это мы трое. Мы четверо.

Зажатая между нами, она наклоняется ко мне. И я таю. Притягиваю ее ближе.

- Держишь?

Никогда не отпущу.

Она легкая, тяжелая и именно такая, как нужно.

Эдвард проводит рукой вверх-вниз по ее спине. И теперь это ко мне она прижимается. Держит медальон одной рукой, а рубашку - другой. Она действительно здесь.

И я здесь. Это моя жизнь.

Я не знаю, где бы я была без нее. Не знаю, кем бы я была. Однако я точно это знаю. Я по-прежнему была бы потерянной девочкой с полным шкафом туфель. Я была бы моей матерью.

На лице Эдварда вселенская печаль.

- Белла, поехали домой.

И мы едем. Мы едем домой. В дом, где вырастут наши дети.

Уже поздно. В машине по дороге домой она снова засыпает. Эдвард несет ее по лестнице и укладывает в ее кроватку. Она потягивается во сне, складывая обе ручки над головой.

И мы смотрим на нее. Вечность.

- Белла, если мы не будем спать, когда она спит, мы больше никогда не будем спать.

Он прав. Но мне трудно терять ее из поля зрения. Я включаю радионяню. Даже, несмотря на то, что наша комната всего в нескольких футах и все двери открыты.

Мы забираемся в постель, и он такой теплый. И он здесь.

Когда мои глаза закрываются, он проводит пальцами вверх-вниз по моей руке. Но мне неудобно. Я слишком большая, а маленькая комната слишком далеко. Я проверяю громкость радионяни. Снова.

- Белла, с ней все в порядке. С ней все будет в порядке. Я обещаю. – Я не знаю, как он может такое обещать.

Но проходит всего несколько минут, прежде чем он встает с постели, исчезает из комнаты и через несколько секунд возвращается со спящим ребенком на руках.

В нашей постели, с Хоуп, лежащей между нами, меня не беспокоит то, что я слишком беременна и не могу уснуть.

Эдвард прижимается губами ко лбу нашей дочери. Затем наклоняется к моему животу.

- Спасибо, что оставалась там, пока меня не было. Теперь можешь вылезать в любое время.

*один из симптомов посттравматического стресса
** Hope (англ.) - надежда