Саундтрек от переводчика:
Rev Theory «Broken Bones».
Денис RIDer. «Буду твоей куклой вуду».
Перед взлётом мы с Беллой разделили таблетку Ксанакса, а затем, когда она уснула, я принял ещё половинку. Потому что, ага... сегодня я, мать вашу, женюсь.
Вероятно, я должен был сходить из-за этого с ума и дрожать мелкой дрожью, но, честно говоря, я больше волновался о том, чтобы успеть заключить брак раньше, чем Чарли обнаружит исчезновение Беллы и объявит её в розыск по всей стране. А брак... плевать, что жить нам было абсолютно негде; плевать, что мы станем единственной парой в старшей школе Форкса, которая, сдавая SAT, должна будет одновременно корпеть над совместной налоговой декларацией за бюджетный год*; я действительно готов был стать Белле хорошим мужем.
Ладно... возможно, «готов» – не самое подходящее слово, потому что «готов» я не был ни хрена, но я этого... хотел? ждал с радостью? с нетерпением даже? Сделать для неё всё правильно – вот чего я хотел. Ничего в этом правильного не было, конечно, потому что ощущение было такое, будто я её использую – словно незаконный иммигрант, который женится на американке, лишь бы остаться в стране. Только я женился на Белле не просто для того, чтобы её отец не мог запретить нам видеться (тут у меня было сильное подозрение, что получится с точностью до наоборот), но и для того, чтобы избавиться от тюрьмы или иных юридических последствий, которые следовали из скандальных фотографий моих неосторожных действий. Ах, да, и не забудьте, что наше бракосочетание даст мне свободу... сладкую, сладкую свободу.
Короче, я любил её, всем сердцем и душой, и у меня было твёрдое намерение стать ей действительно достойным мужем... даже если я понятия не имел, что значит им быть.
Когда я стоял рядом со своей девушкой-красавицей, разодетой в это нежное бело-розовое платье, то вообще не нервничал, даже когда думал о том, чтó же мы, чёрт возьми, сейчас творим. Понятно, что я – ребёнок, что у меня нет ни дома, ни работы, ни надёжного источника средств к существованию – но я этого хотел. Хотел каждый день просыпаться с ней рядом, уткнувшись ей в спину утренним стояком, и делать вместе с ней всякие домашние дела и прочую хрень... Воображал, как мы вместе складываем свежевыстиранное бельё, и, конечно же, когда она всё сделает и уйдёт, я пойду и заново сложу все вещи, который она сложила неправильно, и всё равно... Смеясь и флиртуя, мы бы вместе готовили еду и даже устраивали бы вечеринки в нашем доме или квартире, или где там ещё, я не знаю... возможно, все эти мечты свидетельствовали лишь о том, что я – из-за того, что так долго не трахался – потерял свой член и отрастил вместо него вагину.
О, и к слову сказать... именно в тот день, когда я могу наконец-то, не нарушая закон, заняться сексом со своей девушкой, у неё начинаются месячные. Нет, серьёзно, вот чё за нах?
Белла мне однажды рассказала, что в Нью-Йорке у них была соседка-итальянка – ведунья или что-то вроде того.
Люди, которых преследовали неудачи, приходили к ней снять проклятие или сглаз, или ещё какую хрень, как бы они её ни называли. Она капала в блюдце с водой оливковое масло, а затем говорила какие-то заветные слова, тем самым снимая с них злые заклятья. Би сказала – мне нужно найти такую же женщину и сходить к ней, потому что я наверняка стал жертвой какого-нибудь злого колдуна. Тогда я над ней посмеялся, но теперь всерьёз начал думать, что кто-то где-то завёл себе куклу вуду Эдварда Каллена и раз за разом втыкает в неё иголки, чтобы испоганить мне жизнь. Если бы для того, чтобы справиться с этим, требовалось всего лишь немного оливкового масла и воды, то, чёрт возьми... Я готов пойти в ближайший салат-бар и облиться там маслом с головы до ног, лишь бы это хоть чем-то помогло. Но с моим-то счастьем на этом масле кто-нибудь обязательно поскользнётся и упадёт, чтобы потом засудить меня нахер.
Эта затея со снятием сглаза была бессмысленной. Белла думала, что судьба решила преподнести мне все неудачи в начале жизни, вместо того, чтобы распределить их по времени равномерно, как у всех нормальных людей. В это я тоже не верил, потому что даже если так, то дерьма в моей жизни всё равно получалось слишком много. Через край.
Когда сотрудница суда пригласила нас войти в её кабинет, я, по правде говоря, думал, что она просто даст нам подписать ещё какие-нибудь бумаги, а потом отведёт к тому, кто совершит церемонию.
Но нет, вашу мать... ей, блин, позвонила моя мать.
Худший облом в истории обломов всех времён и народов.
Очевидно, она настучала им, что Эдвард Мейсен... мой биологический отец, тот единственный взрослый, который даёт согласие на всю эту аферу, не является основным опекуном [п.п. – т.е. родителем, постоянно воспитывающим ребенка] и юридически не имеет права представлять мои интересы, поэтому его одобрение не имеет силы при категорическом несогласии и её, и папы.
Чёртовы долбоёбы.
Опять в куклу вуду Эдварда воткнули иглу... прямо, нахер, в ёбаное сердце. Но мог ли я ожидать, что булавку ту вгонит рука родной матери.
После череды красочных ругательств и небольшого нервного срыва с моей стороны мы с Беллой сели на ступеньки лестницы у здания суда и подавленно уставились на чередование розовых и оранжевых полос заката, конкурировавших с мерцанием огней на Лас-Вегас Стрип [п.п. – участок улицы, точнее, бульвара, на котором сконцентрировано большинство роскошных отелей и казино города]. В руках Белла всё ещё сжимала букет. Перебирая лепестки, она медленно, один за другим, отрывала их от бутонов и бросала на тротуар. Я был так чертовски зол, что не мог говорить, и так чертовски пристыжен и разбит, что не мог на неё глаз поднять. Она тоже молчала, потому что, и правда, что тут ещё скажешь?
Я курил сигарету и грыз ногти, понимая, что по-королевски облажался. Мало того, что мне не удалось жениться на Белле – а то был мой единственный шанс выбраться из всей этой хуетени – но вдобавок, как только я выйду из самолёта, в меня мёртвой хваткой бульдога вцепится её отец. Не удивлюсь, если у трапа я буду встречен толпой народа в полицейской форме.
Воздух вокруг нас сгущался, а тишина наполнялась тяжким ощущением беды. Мы знали, что, возможно, видимся сегодня в последний раз. Либо она возвратится к своей матери в Калифорнию, либо я отправлюсь в колонию для несовершеннолетних... а может быть и в настоящую тюрьму. Я не мог даже думать об этом. Я уже едва сдерживал слёзы разочарования и эмоционального истощения, комком стоявшие в горле.
– У нас охуенные неприятности, верно? – спросила она тоненьким голоском. Она выглядела ужасно юной и хрупкой в своём пышном платье.
Я кивнул и выдохнул струйку дыма над её головой. Она взяла у меня сигарету.
– Честно? – спросил я, желая знать, готова ли она услышать настоящую правду или предпочитает смягчённую версию, которую я был бы рад ей предоставить.
– Только честно, никак иначе.
– Да, мы в полном проёбе. В данный момент ты официально значишься похищенной.
Она кивнула и поджала губы, из которых вместе с неровным выдохом вылетел серый дымок.
– Нужно позвонить кому-нибудь, просто чтобы дать знать, что с нами всё в порядке.
– Кому? – Я мрачно усмехнулся, уставившись на свой телефон. Я отключил его в здании суда, обнаружив тринадцать пропущенных звонков и ещё около тридцати текстовых сообщений. Позже я снова включил его и ознакомился с ними. Большинство было от мамы, начиная с обеспокоенных и заканчивая разъярёнными.
Эдвард-старший также оставил послание, сообщив, что моя мать позвонила ему, когда к ней в дом явился Чарли – который, очевидно, был в бешенстве, после безуспешных многочасовых поисков Беллы и меня – и что он обязан был сказать ей правду о разговоре со мной и нашем местонахождении. Она позвонила ему с той мыслью, что мы, возможно, сбежали в Нью-Йорк. Забавно, с чего это вдруг она решила, что я буду искать убежища у человека, которого сама же многократно описывала как конченого придурка. Ну, может быть, сыграло роль то, что я отправился туда в прошлый раз... но ведь то была совсем иная ситуация, и тогда я был не вполне эмоционально стабилен, как она изящно выразилась, да и вообще та поездка была абсолютно спонтанной.
Я был уверен, что нас выдал Эммет или Джаспер, но на Эдварда-старшего – за то, что он всё честно выложил маме – я зла не держал. Полагаю, это как раз показывало, что он был вовсе не таким паршивым человеком, каким она его выставляла.
Я чувствовал, что у нас нет союзников, кроме моих братьев и их подружек, а они ничем не могли нам помочь. Но я знал, что Белла хотела кому-нибудь позвонить.
Я протянул ей телефон и спросил:
– Хочешь позвонить своей маме?
Она кивнула и прошептала:
– Позже. Можем мы сейчас просто уйти?
С пачкой бесполезных бумаг в руке, потрёпанным букетом и тяжестью на сердце мы сели в такси и отправились в свой отель. Служащий на ресепшене встретил нас бодрым приветствием, но, подметив наше уныние, поспешил сменить выражение на приличествующее случаю. Ни один из нас не был сейчас в настроении для заранее заказанного праздничного ужина в ресторане – нам явно нечего было праздновать, кроме дикого количества беспорядка и разочарования, которых, зная меня, и следовало ожидать от этой затеи.
После того, как я тихо отменил наш заказ на ужин, мы отправились в свой номер, избегая любопытных взглядов доброжелателей, желающих поздравить счастли... то есть несчастную молодую пару. Тревога, написанная на лице Беллы, недвусмысленно говорила, что она бы лучше провалилась сквозь землю, чем терпела глазеющих на нас любопытных незнакомцев. Пока мы бесконечно долго поднимались в лифте, я наблюдал за тем, как она вынула из волос розу и смяла её в ладони, словно это могло скрыть от окружающих, что она – невеста. Два-три человека обратились к нам с поздравлениями, и я, не зная, как им ещё ответить, сказал просто «спасибо». Это было чудовищно неловко и вызывало лишь одно желание – врезать в нос каждому из этих приветливых уёбков.
Как только мы вернулись в номер, Белла вынула что-то из своей сумки и уединилась в ванной комнате. Я повесил пиджак в шкаф, снял галстук и белую сорочку, сожалея, что при мне нет ни толстенного косяка, ни бутыли с какой-нибудь огненной влагой... ничего, чтобы перешибить душевную боль и ослабить тревожное ожидание того-не-знаю-чего, которое навалится на нас по возвращении в Форкс. Ничего, чтобы заглушить гадкое чувство, ворочавшееся в кишках – чувство, что нас с Беллой всё-таки разлучат. Боже, я облажался, понимал это и нихера не мог с этим поделать. Я послал Эммету текстовое сообщение в расчёте на то, что инфа дойдёт до мамы с папой... а затем и до Чарли.
Скажи им мы вернёмся завтра вечером. По-прежнему неженатые. [п.п. – В СМС-сообщениях сохранен стиль оригинала].
Он ответил быстро:
Охуеть братан ты в глубокой жопе. Сожалею о свадьбе.
Без балды. Мне оч оч жаль.
Я снова отключил телефон, не желая ни с кем разговаривать и в принципе не желая иметь дело с реальностью. Я знал, что не стану отвечать на звонок Чарли, если он позвонит в поисках Беллы – а он наверняка позвонит. В глубоком унынии и разочаровании я потёр ладонью лицо. Честное слово, не думаю, что хоть когда-нибудь в жизни я испытывал настолько мощные безнадёгу и страх. В то утро, когда я предстал перед судом и вышел оттуда с запретительным приказом, ощущения были похожими, но на сей раз я втянул в свои дела Беллу и слишком хорошо понимал, что сейчас она чувствует себя такой же подавленной и испуганной, как я. То, что из-за меня ей приходится всё это переживать, делало ситуацию в миллион раз хуже.
– Детка, ты не хочешь поужинать? – спросил я, тихо постучав в дверь ванной комнаты. Она открыла мне и несколько раз кивнула, с нижней губой, закушенной между зубами (я знал, что она делала так, когда сдерживала слёзы). Я хотел, но не посмел сказать ей, чтобы она наорала уже на меня, наконец, к чёртовой матери. Я хотел, чтобы она знала, что это нормально – кричать из-за всего этого; что она имеет право злиться на меня и обвинять за весь тот бардак, в который я превратил её жизнь. Потому что сама она никогда бы меня ни в чём не обвинила.
Белла вышла из ванной комнаты в шортиках и обтягивающей футболке, её прекрасные кудри были стянуты в тугой хвост, вся косметика тщательно смыта... обозначая, что нашей свадьбе официально настал трындец.
– Ты в порядке? – неуверенно спросил я, со страхом ожидая её ответа. Она кивнула и грустно улыбнулась. Она, блин, не сказала ни единого слова с тех пор, как мы вернулись в номер, и хотя я понимал, почему, меня это мучило, потому что она определенно выглядела так, будто ей необходимо с кем-нибудь поговорить. Полагаю, этим «кем-нибудь» был не я.
– Детка, ты же знаешь, что можешь воспользоваться моим телефоном, если хочешь поговорить с Элис или Роуз? – спросил я.
Она кивнула и прошептала:
– Я знаю, спасибо. Мне просто не хочется сейчас ни с кем разговаривать.
Когда она вешала платье в шкаф, печаль явственно читалась в её медленных, через силу совершаемых движениях и понурой позе. Она разглаживала морщинки на юбке своего платья так, словно стирала с лица слёзы, а с души горечь разочарования. Я знал, что она хотела того же, чего хотел я. Знал, что она надеялась найти решение той дерьмовой ситуации, в которую мы попали; и знал, блядь, что обещал ей всё исправить...
Но я не мог сделать ничего, чтобы это изменить... ничего, чтобы прогнать её печаль. И это было худшим из всего, что сегодня случилось. Я узнал, что моя мать много лет мне врала; Чарли раскопал всю мою чикагскую историю; облом со свадьбой; мой первый разговор с биологическим отцом; похищение Беллы... но знать, что я в ответе за ещё один круг её эмоционального ада, было хуже всего.
Это разрывало меня изнутри.
Мы заказали ужин в номер и включили телевизор, хотя ни один из нас не был ни голоден, ни заинтересован в просмотре какой-нибудь передачи. Шум телика был лучше, чем тишина, которая норовила заполнить всю комнату, будто гигантский чёртов слон. Я чувствовал, что Белла вот-вот сорвётся и расплачется, а следом за ней рассыплюсь на куски и я. Я просто понятия не имел, что мне, чёрт возьми, сказать ей.
Мы поели в тишине за нашим небольшим столом – единственными звуками были случайное звяканье столового серебра и приглушённый ропот телевизора. Я гонял еду по тарелке, чувствуя тошноту, и наблюдал, как Белла делает примерно то же самое. Я хотел бросить всё и обнять её, и пообещать, что всё будет хорошо, но это было враньём, и оба мы это знали. Я не мог... не стал бы ей врать.
Мы оба повернулись к двери, испуганные коротким стуком и последовавшим поворотом дверной ручки. Я встал из-за стола и направился к двери, вспоминая на ходу, не заказал ли что-нибудь ещё. Я отпер дверь, и передо мной, извинившись, возник коридорный. Он толкал перед собой маленькую тележку, на которой стояли: бутылка нелепо дорогого шампанского, два бокала, большое блюдо с клубникой в шоколаде и огромная хрустальная ваза с кроваво-красными лепестками роз, которыми я распорядился осыпать кровать перед нашей первой брачной ночью, пока мы будем ужинать. Идиот, я отменил заказанный ужин, но не это.
Когда-то давно я видел в кино эту штуку с розовыми лепестками и постелью, и подумал, что сегодня это будет романтично. Теперь это лишь ухудшило ситуацию в тысячу раз.
Получив от меня двадцатку, парень, казалось, почувствовал мою ярость и с извинениями поспешил исчезнуть. Я захлопнул за ним дверь и уставился на тележку. Он поступил умно, свалив отсюда по-быстрому, потому что потребность как следует врезать по чему-нибудь или кому-нибудь в данный момент перевешивала все мои остальные потребности вместе взятые.
– Эдвард... – донёсся до меня нежный голос Беллы. Я оторвал пристальный взгляд от четырёхсотдолларовой бутылки шампанского Дом Периньон, которое мы должны были пить, и от гигантских ягод земляники, которыми я должен был чувственно её кормить, и от треклятых розовых лепестков, которые должны были усыпать постель под нашими обнажёнными телами... и мои глаза встретились с её глазами – зелёные, горящие яростью, с карими, испуганными. Вид того, как она сидит за столом, во время нашей предполагавшейся брачной ночи, и выглядит абсолютно противоположно тому, как выглядела всего пару часов назад... на коленях лежат сцепленные в замок руки, губа закушена... заставил мою ярость вспыхнуть огнём.
Этого не должно было произойти.
Это не моя грёбаная жизнь.
Я схватил тяжелую хрустальную вазу и, не задумываясь ни о немедленных, ни об отдалённых последствиях, заорал: – Грёбаные сраные блядские ублюдки! – и швырнул её в стену напротив кровати со всей силой питчера [п.п. – В бейсболе – игрок, бросающий (подающий) мяч], которым когда-то был. Стекло как-то странно рассыпалось на осколки, и кроваво-красные лепестки усыпали мебель и пол. На месте удара в гипсокартоне осталась зияющая дыра, и я не стал застревать на подсчётах, в какую сумму мне обойдётся демонстрация собственного темперамента. Белла вскочила и, прикрыв рукой рот, вскрикнула от неожиданности. Я и сам, блин, был малость шокирован, а также чувствовал стыд... стыд от того, что сорвался первым, раньше Беллы. Я не имел права терять жалкие остатки своей мужественности – я был нужен Белле, ведь это я должен был утешать и успокаивать её, а не она – меня.
Я бросился к двери, ведущей на балкон. Колени подкашивались, руки, отпиравшие замок, дрожали. Белле не следовало видеть меня в таком состоянии.
Воздух снаружи был тёплым, густым и влажным, и после ледяной атмосферы в номере это должно было показаться приятным, но не показалось. Вжавшись спиной в оштукатуренную стену, я съехал по ней на теплый кафельный пол, ощутив, как задралась кверху футболка и оцарапала кожу шершавая поверхность. Прижав к груди колени и спрятав в ладонях лицо, я не смог сдержать давно копившихся слёз и зарыдал как грёбаная девчонка, корчась от стыда, что Белла меня слышит. Я не хотел, чтобы она знала, насколько слабым... насколько жалким я ощущал себя после всего, что случилось.
Незаметно для себя я начал раскачиваться взад-вперёд – бессознательное движение, приносившее некое успокоение. Затем передо мной явилась Белла. Она присела на корточки и оторвала мои руки от лица, яростно добиваясь, чтобы я на неё посмотрел. Я не мог взглянуть ей в глаза, потому что знал, что увижу в них невыплаканные слёзы, такие же как мои – слёзы, причиной которых был я – и боль, которую я не в состоянии исцелить.
Она взгромоздилась мне на колени, обняла моё тело и стала укачивать. Я вцепился в неё так, словно от этого зависела моя жизнь. И во многих отношениях... именно так оно и было.
– Эдвард... ш-ш-ш, – шептала она, качаясь вместе со мной; её руки обнимали меня так крепко, что, казалось, вот-вот задушат. Её лицо было горячим и влажным, а голос дрожал от навалившихся за день эмоций. Я уловил запах её духов, её шампуня, а также лёгкий аромат розы, которая ещё недавно была её волосах.
– Детка... Я так чертовски боюсь. И так чертовски сильно люблю тебя. И так... чертовски... сожалею. – Её кожа, которая тёрлась о мою щёку, была теплой и мягкой.
– Я люблю тебя, Эдвард... Я тоже боюсь.
Я рад был, что она не стала лгать мне, будто всё будет в порядке – так же, как я не стал лгать ей об этом. Ложное ощущение безопасности и ложная надежда – последнее, что любому из нас было нужно. Какое-то время мы так и сидели, раскачиваясь и рыдая в объятиях друг друга, а потом она очертила мою челюсть своим большим пальцем, и я невольно закрыл глаза, чтобы сдержать неуместные в данный момент чувства. Её губы коснулись одной моей щеки, затем другой, оставили по нежному поцелую на каждом из моих закрытых век. Очень нежно и мягко она поцеловала меня в лоб, затем в кончик носа, в подбородок и, наконец, в губы. Я ощутил на её губах соль собственных слёз и нашёл свой вкус отвратительным.
– Я люблю тебя, – прошептала она, шмыгнув носом.
– Я люблю тебя, девочка-красавица, – прошептал я в ответ сквозь сдавленные рыдания. Я обнял её за талию и положил голову ей на плечо; я прижался к её плечу щекой, и её пальчики пробежали по моим волосам. Я глубоко вдохнул её запах, стремясь впитать и запомнить все эти мелочи – то, как она пахнет, то, как ощущается её кожа, когда моя ладонь выводит круги у неё под футболкой. Белла сдвинулась вперёд и попыталась вытащить из-под себя собственную ногу, чем мощно простимулировала меня в паху. Даже среди всех навалившихся на нас обоих мучительных тревог мой член не упустил возможности словить кайф от того, что оказался где-то неподалёку от промежности Беллы.
Я быстро стал твёрдым от исходившего от неё тепла и непреднамеренных потираний. Поняв, чтó сделали со мной её движения, Белла тихонько ойкнула. Выражение её лица зеркально отразило моё – отвисшая челюсть и удивлённо распахнутые глаза. Мы никогда не были настолько близки... настолько интимно близки, даже при том, что представали друг перед другом полностью обнажёнными. Соприкосновение было тем, что отличало этот момент от прежних, и оно меняло всё. Я ощутил, как у меня перехватило дыхание и как сильнее забилось в груди сердце, когда она – и на этот раз сознательно – вновь впечаталась в меня бёдрами... жёстко.
– O-o-o, – хрипло прошептала она мне в рот.
Блять. Бля-а-а-а-а-а-т-т-т-т-т-ть.
Я выдохнул, шумно и со свистом; моё лицо по-прежнему было влажным от слёз. Её язык тронул мои губы и задержался там, прося разрешения на вход – разрешения, которое я с удовольствием дал, коснувшись её языка своим. Наши рты столкнулись, теплые и влажные, на вкус она была великолепна, изысканна и восхитительна. Белла снова вжалась в меня, и жар её киски на моём члене ощущался потрясающе. Захватив ладонями обе половинки её попки, я жадно и бесстыдно сжал их и поддержал движение её бёдер, когда они снова дёрнулись в мою сторону.
Паранойя – последствие обвинения в изнасиловании на свидании – напомнила, что я вроде как должен ей что-то сказать... спросить, уверена ли она, что сама этого хочет... но кого я нахер разыгрывал? Я знал, что она хочет этого так же страстно и отчаянно, как я.
Это было очевидно.
Белла тихо простонала мне в рот; её руки пробрались мне под футболку и скользнули вверх по животу, к соскам. Я ахнул и зарычал, когда её большие пальцы прошлись по ним, и она потеребила колечко. Я зашипел от вспыхнувших ощущений, и чувствительная кожа сосков тут же послала искры в мой член. Прежде я никогда не испытывал ничего подобного. Если бы не весь этот ужасный вечер, я, вероятно, взорвался бы в оргазме немедленно. Она стянула с меня футболку, отбросила её в сторону, а затем провела своими руками по моим, от кистей к плечам.
Рот Беллы двигался вместе с моим, наши языки переплетались и пробовали друг друга на вкус, наши руки ощупывали, ласкали и – наконец-то, блядь! – ощущали друг друга. Казалось, я впервые в жизни пользуюсь своими пальцами... впервые в жизни ощущаю прикосновение к женщине. Кожа Беллы была теплой и мягкой, и чертовски совершенной во всех отношениях.
Мои пальцы нерешительно скользнули к Белле под футболку, погладили её живот, проследили хрупкие неровности рёбер и, наконец, обхватили полушария груди. Я был поражен тем, какие же они, блин, мягкие и как отлично помещаются у меня в ладонях. Она ахнула, распахнула глаза и отшатнулась от меня. Не понимая, почему она это сделала, я облизнул губы, но тут же застонал, когда она полностью сняла футболку, и её грудки уставились мне прямо в лицо. На этот раз мои бёдра дёрнулись навстречу движению её бёдер и столкнулись с ними.
Господи, я готов был вопить и плакать, и немедленно, мать вашу, кончить прямо себе на лицо, настолько великолепное это было ощущение.
Мои руки скользнули по её шее и плечам, затем её сосок оказался у меня во рту, а она откинула голову назад, подставляя мне шею, которую я принялся ласкать ртом, то и дело отрывался от облизывания и всасывания её груди. Она стонала и задыхалась, и дрожала, и шлифовалась об меня... и всё её тело напряглось, а ногти впились мне в бицепсы, когда она кончила... с криками и стонами.
Понемногу успокаиваясь, Белла положила голову мне на плечо. Её дыхание постепенно замедлялось. Я целовал и целовал её – всё её лицо, её волосы; обнимал её, прижимая голые тёплые грудки к своему обнажённому телу; наслаждался этим моментом и ощущением её кожи и её жара, и тем, как она чувствуется, сидя прямо на моём пульсирующем члене.
В конце концов, издав шипящий звук, она оторвалась от меня; должно быть, у неё затекли ноги. Она встала, подобрала наши снятые футболки и протянула мне обе руки. Я посмотрел на неё вопросительно, мой член по-прежнему был мучительно твёрд.
– Эдвард... Я хочу доставить тебе удовольствие... – Не зная, но, несомненно, желая узнать, чтó именно она под этим подразумевает, я протянул ей руки, взял её ладони в свои и позволил помочь мне встать на ноги. Я позволил подвести себя к кровати, и она мягко толкнула меня на неё. Дрожа от нетерпеливого предвкушения, я быстро, спиной вперёд, передвинулся к изголовью и стал пристально наблюдать, как она, обнажённая до пояса, грациозно ходит по комнате и выключает весь свет; включённой осталась лишь излучавшая мягкое сияние лампа на столе в дальнем углу комнаты. И затем она скользнула ко мне на кровать, изгибаясь при этом так, чтобы касаться меня больше и чаще. Мы легли на бок лицом друг к другу.
Большим пальцем я провёл по её губам. Она прошептала мне в палец: – Я люблю тебя. – Я страстно поцеловал её и одной рукой мягко обхватил её голову, а пальцами другой провёл по позвоночнику до самой поясницы и там забрался ей в шортики. Она застонала и снова дёрнулась в мою сторону, а затем ахнула, когда я поднял её колено себе на бедро и снова принялся об неё тереться. Она была горячей там, я имею в виду – действительно горячей... и на мгновение я задумался, нормально ли это, учитывая её женские дела и всё такое.
Но эти мысли тут же испарились, как только она подняла голову, потянулась к моей шее, а затем её зубы... её зубы прошлись по линии моей челюсти, куснули меня за подбородок и двинулись к мочке уха, где она меня лизнула, всосала в рот и, укусив, потянула. Я никогда не чувствовал такого удовольствия прежде, чистого, неприкрытого удовольствия... она тёрлась об меня промежностью, всасывала мочку моего уха, касалась меня своими грудками с затвердевшими и приподнятыми сосками – когда они сминались, утыкаясь в мою грудь, ощущение было охуенно божественным.
А потом... её язык вернулся ко мне в рот, она медленно провела руками по моему животу и сквозь ткань брюк погладила мой член. Я простонал ей в рот и разорвал поцелуй, давая ей возможность заняться застёжкой. Ощущать её ручки на моём члене было так зашибенно охренительно, что меня практически трясло от чумового ликования. Как только у неё получилось расстегнуть брюки, она стянула их вниз и вытащила мой член из боксеров. Он был весь полит свежевыделившейся смазкой – уверен, выглядело так, будто я описался.
Белла крепко сжала его ручками и провела ими от вершины к основанию. Я был чертовски, до боли твёрд, и мне очень, очень, очень нужно было кончить. В порыве энтузиазма она сжала его немного слишком сильно, и я вздрогнул, но даже в самой этой боли ощутил наслаждение. Я задумался, нормально ли это вообще?
Мои глаза закрылись сами собой, я перекатился на спину и позволил ей делать всё, что она хотела – что бы это, нахер, ни было. Услышав издаваемые мною звуки, можно было подумать, что я корчусь от боли: я непрерывно стонал от её уверенных движений, от ощущения на себе прикосновений чего-то другого, помимо собственной руки – а мой член однозначно расчухал, что ручки были не мои.
Клянусь, если бы он знал об этом заранее, то наверняка нацепил бы по такому случаю галстук-бабочку.
Она встала на колени, просунула руки мне под поясницу и под резинку боксеров и стала их медленно стягивать. Она спустила их, и я приподнялся, слегка дрожа и наблюдая за ней широко распахнутыми глазами. Я спросил себя, что, чёрт возьми, она собирается делать, и тут же получил ответ на свой вопрос: она склонилась надо мной, приблизив ротик к моему пупку, нежно поцеловала меня туда и стала с поцелуями спускаться вниз по животу, мучительно медленно и нежно, и, м-м-м-н-н-н, охуеть как... и наконец оставила поцелуй на головке моего члена.
Пожалуйста... о, да-да-да, пожалуйста... с сиропом, блядь, а сверху вишенку... и может быть, ещё немножко взбитых сливок...
Когда её язычок коснулся основания, я вздрогнул. Поддерживая себя на локтях, я с трепетом наблюдал, как она проводит долгую влажную дорожку от основания моего члена до самой его вершины, а затем нежно целует там. Её язычок, розовый и совершенный, высунулся изо рта и принялся выписывать круги вокруг набухшей головки.
О, Боже... может быть, Ты не так уж и сильно меня ненавидишь...
А затем... Я замер в ожидании, вцепившись в покрывало, когда взгляд Беллы встретился с моим. Она поглядела на мой член, затем снова на меня, и едва заметно ухмыльнулась мне... первый проблеск улыбки, которую я, блядь, увидел у неё на лице за последние четыре часа. Она облизала губы, опустила голову и взяла меня в рот.
– Aррррррггггггхххх... Ёбаный Боже!!
Я не знал, смеяться мне или плакать... это было потрясающее ощущение. Ощущение жара и влаги, и всасывания, и наслаждения... Её руки и её рот двигались безупречно синхронно, туда и обратно, творя сладостный ритм. Я хотел подсказать ей – сжать губы плотнее и сосать немного жёстче, но кто я, блядь, такой, чтобы быть недовольным? Она творила грёбаные чудеса. В какой-то момент она даже захватила своими маленькими ладошками мои шары и стала их там перекатывать, а я прищурился, глядя на неё, и в мыслях задался вопросом, где она научилась этой технике, если у неё было так мало опыта с парнями. Мысль эта быстро исчезла – сразу же, как только её губы вернулись к головке, и она, чуть прихватив её зубами, взглянула на меня, ожидая реакции.
О да, это невъебенно потрясающе. Пожалуйста, продолжай.
И вот ведь какая штука. Я хотел быть галантным кавалером и джентльменом, хотел сказать ей, чтоб она немедленно остановилась. Хотел её вежливо прервать, потому что не считал, что она обязана делать что-то такое развратное, в особенности с учётом того, что я не могу ответить ей тем же. Хотел сказать ей подождать до тех пор, пока это будет законно, так, чтоб она не чувствовала себя виноватой.
Только я ни хера не хотел, чтобы она останавливалась. Я закрыл свой грёбаный рот на замок и позволил ей сосать, потому что она была моей девушкой и любила меня, и я чертовски любил её, и это было правильно и красиво, и должно было стать нашей долбаной брачной ночью, и я так отчаянно в этом нуждался... и, в Бога душу мать... я был эгоистичным ублюдком.
Жаркая спираль удовольствия раскрутилась у меня в промежности, ударила по яйцам, стремительно промчалась по всей длине члена, и я был почти готов.
– Я собираюсь кончить... прямо сейчас, детка, – выдавил я, и мои плечи приподнялись, оторвавшись от кровати – я был готов поймать своё дерьмо, когда она отстранится. Но она продолжила сосать, быстрее задвигала рукой, и я понял, что таково её безмолвное послание мне: «я никуда не собираюсь». С долгим стоном я кончил ей в рот тремя мощными струями, выгнув спину над кроватью, и слёзы облегчения и запредельного экстаза скатились с уголков моих глаз.
Ебать меня в душу, она проглотила.
Бог меня всё-таки любит.
Когда она отстранилась, я прикрыл рукой полные слёз глаза, в очередной раз ограждая её от того постыдного эмоционального раздрая, в котором находился. Встревоженная, она склонилась надо мной, но я шёпотом заверил её, что со мной всё в порядке... я просто, нахер, переполнен чувствами. Я от всей души поблагодарил её за всё, что она для меня сделала. За наслаждение, за доверие, за веру в меня и за подаренную любовь... хотя в тот момент я чувствовал, что ничего из этого не достоин.
Я держал её в своих объятиях, и под безопасностью одеял мы то и дело целовались, нежно и бережно, тихо шептали друг другу слова любви и обещали вещи, которые, как мы знали, никто из нас обещать не имел права. Я использовал каждую минуту той ночи, чтобы обнимать её, ощущать её, любить её, пока в конце концов сон не одолел нас обоих... и наслаждался каждой грёбаной минутой этого дерьма, потому что понятия не имел, будет ли у нас – и если будет, то когда – возможность сделать это снова; и это меня до чёртиков пугало.
~ % ~
Прим. перев.:
* SAT – стандартизованные отборочные экзамены для поступления в высшие учебные заведения США. Сроков их сдачи и пересдачи несколько: в октябре, ноябре, декабре, январе, мае и июне.
Совместная налоговая декларация – документ ежегодной налоговой отчётности для семейных пар. В США платить налоги «с семьи» существенно выгоднее, чем подавать индивидуальную налоговую декларацию – можно получить гораздо больше вычетов из налогооблагаемой базы.
Бюджетный год в США считается с 1 октября по 31 сентября, а налоговая декларация подается с 1 января по 15 апреля.
Т.е. время подготовки декларации к подаче в налоговые органы (а дело это для неспециалиста довольно непростое, ничуть не легче, чем школьные экзамены) как раз совпадает с осенними сроками сдачи SAT.
Перевод - leverina
Редакция - Мэлиан
Источник: http://robsten.ru/forum/63-1999-1
0
