Глава 33~часть 2
~ % ~
Шёл четвёртый час ночи, а я всё никак не мог уснуть. Голова раскалывалась от ужасно болезненной мигрени, вызванной напряжением, тревогой и слезами последних трёх часов. Снова около меня лежал телефон – я ждал, что Белла позвонит и скажет, что всё осознала, была кругом неправа и хочет, чтобы я вернулся.
Но я понимал, что она была серьёзна. Она любила меня, но хотела, чтобы я излечился самостоятельно, и поэтому, бля, оставила меня, когда я больше всего в ней нуждался. Ещё никогда в жизни я не чувствовал себя настолько потерянным, одиноким, полным стыда, сожалений и отчаянного желания, чтобы всё случилось по-другому. Я знал лишь то, что упал на самое дно, ниже некуда – и значит, слава Богу, двигаться отсюда можно только вверх.
Не зная, как мне ещё повернуться и чем ещё себя успокоить, я сделал единственную вещь, которая, как я знал, не причинит боли мне или кому-то другому. Я стал молиться.
Дорогой Иисус... или Бог... короче, кто там из вас сейчас меня слышит. Не знаю, кто из вас ответственный за молитвы, так что буду обращаться к вам обоим.
Я знаю, что молюсь не шибко часто... ну, вообще-то, никогда... но сейчас я, вроде как, совсем запутался. Белла молится, и, кажется, эти разговоры с Тобой успокаивают её, так что я подумал, не попробовать ли мне тоже помолиться – вдруг ты и меня выручишь. Я не прошу ни особых одолжений, ни, знаешь, каких-нибудь там больших чудес или чего-то такого, потому что знаю, что сейчас я этого не заслуживаю, но, прошу Тебя, помоги мне немножко. Совсем немножко, просто чтобы я мог справляться какое-то время.
Я пойму, если Ты не сможешь, правда, пойму. Но всё-таки, не мог бы Ты присмотреть за моей семьёй, особенно за мамой и ребёнком в ней, и, пожалуйста, удостоверься, что Белла в безопасности – теперь, когда она больше не хочет, чтобы я защищал её, и, пожалуйста, убедись, что она знает, как сильно я её люблю – и всегда буду любить, что бы ни случилось.
Спасибо. Ой, да, чуть не забыл... Аминь.
Если депрессия не убьёт меня первой, мигрень сделает это за неё. Стоило мне приподняться с постели, как накатывала тошнота, кружилась голова, а перед глазами начинали мелькать серебристые мушки. В конце концов, не в силах больше выносить эту боль, я спустился к родительской спальне в поисках хоть какого-нибудь облегчения. Я тихонько постучал в дверь, надеясь, что они не рассердятся на то, что я их обоих разбудил, и попросил у папы чего-нибудь от головной боли. Я действительно очень не хотел их будить, но у меня не было выбора.
Отец нетвердой походкой направился к запертой аптечке за каким-нибудь обезболивающим, а мама сказала мне лечь рядом с ней, чтобы она могла помассировать мне виски. Я с облегчением свернулся около неё на кровати, чувствуя себя снова маленьким и в безопасности, наполняясь её любовью и привязанностью, которых я, как отвратительный сын, совершенно не заслуживал. Я не мог думать ни о чём, кроме головной боли и непрерывной мучительной сердечной агонии; наверное, я заплакал бы снова, если бы у меня ещё оставались на это силы. После того, как я принял таблетку, папа уснул на диване в гостиной, а я остался на его месте в их огромной постели.
– Боюсь спросить, что произошло сегодня вечером у Беллы, – мягко сказала мама.
Я покачал головой, пытаясь избавиться от кома в горле, и стал играть с кольцом Беллы, которое теперь свисало с моей шеи на кожаном шнурке, поближе к сердцу.
– Она рассталась со мной. Сказала, что я должен выздороветь, или что там ещё, самостоятельно.
– О, милый... – нежно проворковала она, гладя меня по волосам.
– Она меня бросила, мам.
– Мне так жаль. Я понимаю, что это ничуть не поможет, но я и вправду думаю, что так будет лучше. Сейчас у тебя стало на одну причину для волнений меньше. Может быть, теперь, когда Белла не будет рядом с тобой постоянно, это не станет напоминать тебе о том, чего ты лишён, и ты сможешь проработать эмоции, которые испытываешь. Я понимаю, как это дерьмово, детка.
Мама продолжала растирать мне виски, это действовало очень успокаивающе, и мигрень начала уменьшаться, хотя кроме этого в моём мире не стало ни на одну ослепляющую боль меньше – все прочие беды остались со мной. Горе давило на грудь так, что было больно дышать. Я не знал, что делать, как почувствовать хоть что-то, кроме страдания. Как Белла могла поступить так? Несомненно, я это целиком и полностью заслужил, но я никогда не думал, что она оставит меня... мы же были половинками одного целого, и без неё я ощущал, что вообще не понимаю, кто я, нахер, такой в этом мире.
– А знаешь, – мягко сказала она, обрисовывая пальцами круги вокруг моих висков, а затем прижимая большие пальцы к линии моей челюсти, – когда ты был маленьким, то почти не плакал. Даже грудным ребёнком. Ты всегда был таким счастливым и довольным. И став старше, тоже. Когда ты падал с велосипеда или братья запирали тебя в чулане, или случалось ещё что-нибудь, ты не проливал ни одной слезинки. Даже тогда, давно, ты всегда владел собой и был сильным.
– Ты пытаешься мне сказать, что сейчас я – взрослый верзила, ведущий себя как долбаный младенец?
– Нет, я пытаюсь тебе сказать, что плакать – это нормально. Я думаю, что нужно быть сильным, чтобы показывать свои истинные чувства, и что, должно быть, то, через что ты проходишь, это... это невыносимо. Плакать – это нормально, малыш. Нормально показывать, что тебе грустно. Всё скоро наладится, я обещаю. Я обещаю...
~ % ~
Остаток недели я не ходил в школу, понимая, что просто ещё не готов оказаться среди людей и вынести их изучающие взгляды. Джаспер брал для меня все домашние задания (их было немного), но я попросил разрешения ещё немного не ходить в школу, чтобы хоть как-то прийти в себя. Я знал, что если увижу Беллу, то, вероятно, рассыплюсь снова, и не мог допустить, чтобы в школе меня видели плачущим. В последнее время я, блядь, только этим и занимался – ревел как чёртов придурок. После нашей последней встречи с Беллой я обливался слезами так, словно внутри меня работал грёбаный неиссякаемый фонтан. Я находился в совершенно растрёпанных чувствах из-за того, что постоянно пытался сообразить, что мне делать в сложившейся ситуации и как, не развалившись на куски, справляться с повседневными делами.
Я ненавидел тот факт, что не мог сдерживать слёзы, и что это заставляло меня чувствовать себя слабым, бесполезным и немужественным. Вот почему, когда отец принёс домой расписание работы консультационных групп для наркозависимых, которые проводились в ближайших окрестностях, я разрыдался, прося его отказаться от этой глупой затеи. Он же категорически настаивал на том, чтобы я принял участие в какой-либо из них – хотя бы в течение тех нескольких недель, пока привыкну к новым лекарствам, а он увидит, помогают ли они мне. Он боялся, что я снова приму наркотик, несмотря на то, что я дал ему слово, что этого больше не случится.
Теперь он видел во мне наркомана – того, на кого нельзя положиться, кому нельзя доверять. Осознавать это было убийственно гадко.
И, конечно же, Белла мне не звонила. Даже SMS-сок не посылала.
Джаспер сказал, что она просила Элис расспросить его обо мне, когда я перестал появляться в школе. Это меня разозлило: она, что, не могла просто спросить об этом у меня? Но также в глубине души я был тронут тем, что она по-прежнему обо мне беспокоится и хочет знать, в порядке ли я. Это было хоть что-то... раз уж не осталось ничего другого... лучше, чем ничего. Внезапно оказалось, что моё любимое слово – «надежда».
Мои братья получили каждый по три недели домашнего ареста, кучу дополнительных домашних обязанностей и волонтёрских часов в больнице. Однако им позволили отсрочку, чтобы они смогли сходить на концерт группы «Kings of Leon», потому что отцу очень не нравилась мысль о деньгах, потраченных на билеты напрасно. Вместо того, чтобы принять свои наказания по-мужски, они хныкали как маленькие сучки. Было довольно забавно, когда в пятницу вечером, после ужина, нас троих в приказном порядке усадили за обеденный стол в кухне и объявили, что настало время Вечера Игр Семьи Калленов. У нас было так заведено, когда мы были маленькими, но, когда мы достигли подросткового возраста, прекратилось, потому что мы стали предпочитать общаться со сверстниками, а не с родителями. Моя мать чувствовала, что в последние месяцы мы отдалились друг от друга, и хотела, чтобы её семья сблизилась снова.
Я никогда бы не признался в этом вслух, но мне, если честно, это времяпровождение понравилось. Оно отвлекало меня от попыток угадать, чтó делает Белла и с кем она это делает. Мой самый большой страх после нашего расставания состоял в том, что она неизбежно найдёт себе кого-то другого, того, с кем можно иметь нормальные, здоровые отношения, невозможные со мной – такие, каких она действительно заслуживала. Если бы мне пришлось наблюдать за тем, как она проводит время с кем-то ещё, это бы меня, несомненно, прикончило; я не мог даже подумать об этом без того, чтобы мысленно не погрузиться в очень, очень тёмное место.
К моему ужасу, меня всё-таки записали на групповые консультации, которые проходили рано утром в субботу. Это время предложил отец. Дневные встречи могли бы помешать бейсбольным тренировкам, которые начиналась через пару недель. На данный момент я всё ещё не брал на себя никаких спортивных обязательств, но полагал, что если уж решил снова брать жизнь в собственные руки, то возобновить занятия бейсболом – неплохой способ двигаться в этом направлении. И возможно, если бы Белла увидела, что я стараюсь, то склонилась бы к пересмотру своего решения. Я хватался за любую соломинку. Я знал, что жалок, но ничего не мог с этим поделать. Я хотел её в своей жизни, и чертовски бесился от того, что она этого не хотела.
В субботу утром я явился в Порт-Анджелес, по адресу, записанному на листке, подтверждавшем моё принятие в группу – чашка кофе в одной руке, сигарета в другой. По какой-то причине я очень нервничал и реально не хотел быть там, вот вообще не хотел – но прикинул, что отец всё равно не отвяжется, так что просто смирился и поехал. Бля, может быть, это и правда хоть как-то поможет. Мой ум то и дело с тревогой возвращался к мысли, чем сейчас может заниматься Белла. Когда я уезжал сегодня утром, её машины на подъездной дорожке не было, и мысль о том, что она, возможно, напивается и проводит время с другим парнем, приводила меня в ярость. Я опять спал с телефоном под подушкой, как делал всегда, на случай, если она почувствует потребность мне позвонить или ей будет что-нибудь нужно от меня посреди ночи. Она не звонила.
Выглядела вся эта групповая фигня примерно так, как её показывают в кино. Знаете, когда персонаж идёт на встречу «АА» [«Анонимные Алкоголики», «Анонимные наркоманы» и подобные им группы, которые посещают люди, страдающие от различных форм зависимости, с целью от неё избавиться] или как их там ещё... Просторная комната, расставленные в кружок складные стулья, сбоку столик с пончиками и кофе – как будто они могли хоть как-то помочь.
Дверь была открыта, и я нерешительно вошёл внутрь, не вполне представляя, чего ожидать. В комнате был всего один человек – парень постарше меня (по возрасту он был скорее ближе к моему папе), который перебирал лежавшие на его столе бумаги. С приветливой улыбкой на лице он поднял на меня взгляд, а затем прищурил глаза в очках, пытаясь рассмотреть моё лицо. Стулья были пусты; быстрый взгляд на часы подсказал мне, что я, как и всегда, пришёл минута в минуту.
– Эдвард, верно? Я Рэндалл. – Он протянул мне руку для рукопожатия. Я автоматически взял её, один раз вежливо тряхнул и состроил неловкую гримасу. Он жестом указал на пустые стулья. – Эта группа не очень-то... стремится приходить вовремя. – Он пожал плечами и примирительно улыбнулся. – Можешь садиться там, где тебе нравится. Наливай себе кофе или что там ещё.
Пробормотав «спасибо», я осторожно сел на один из девяти металлических стульев, выбрав место лицом к дверям.
Мне не нравилось оставлять спину незащищённой, но в то же время не хотелось сидеть напротив Рэндалла, потому что тогда он мог смотреть мне прямо в глаза, и, встречаясь с ним взглядом, мне пришлось бы говорить. Я быстро усвоил это правило в той долбаной тупой школе для мальчиков в Чикаго. Они заставляли нас посещать эти групповые занятия, чтобы говорить о наших проблемах и чувствах, и эмоциях. Я ненавидел каждую чёртову секунду тех встреч. Как ни странно, с тех пор мои чувства ничуть не изменились.
К десяти минутам девятого подтянулась остальная часть группы; участники выглядели стереотипно – опустившиеся, страдающие от похмелья, с красными, усталыми глазами. Интересно, подумал я, потрудился ли хоть один из них вообще принять душ, а затем почувствовал себя слишком хорошо одетым. На мне были дизайнерские джинсы и серая рубашка поверх футболки. Большинство из них было в отвратительно мятой одежде, которую они наверняка либо не снимали на ночь, либо, встав, подняли с пола у постели, куда кинули вчера.
В комнате внезапно завоняло застарелым табачным дымом вместе со слабым намеком на затхлый аромат немытого влагалища.
Я мысленно отчитал себя за высокомерие, когда понял, что – неважно, готов я это признавать или нет – нахожусь здесь по той же причине, что и они, и поэтому, невзирая ни на какой внешний лоск, я точно такой же, как они, не лучше и не хуже. Кокаину, похоже, похрен, через что мы его вдыхаем – через трубочку, скатанную из однодолларовой банкноты или из сотенной.
Рэндалл поприветствовал всех и попросил, чтобы каждый из них представился самому новому члену группы. Мне, то есть. Ни на кого не глядя, я кратко кивнул: «Привет, я Эдвард», – и позволил им придирчиво меня рассматривать, а Рэндаллу – продолжать гнать свою пургу.
Парням в группе было где-то от пятнадцати до восемнадцати лет, у каждого на лице было написано «просто мне всё пофиг», и их внешний вид полностью вписывался в этот жизненный девиз. После того как представился, я не произнёс ни слова, только слушал этих чуваков. Чтобы включить меня в группу, мы сыграли в тупую ненужную игру «сломаем лёд». Затем они принялись рассказывать обо всём, что делали в промежутке между этой и прошлой встречей и что хотели сделать, и как некоторые из них вчера вечером приняли наркотик – они не стеснялись признаваться в этом на группе. Единственное, чего Рэндалл требовал, это чтобы все были друг с другом вежливы, говорили по очереди и старались не хвастаться своими наркоподвигами и не расписывать те приятные ощущения, которые получали от приёма наркотика.
Я ненавидел каждую минуту этой дерьмовой группы и почти мгновенно понял, что ничего общего с ними у меня нет. Я не думал о наркотиках ежеминутно, не испытывал потребности обкуриться сразу же как проснусь, не унюхивался на вечеринках так, чтоб не помнить, как вернулся домой. Я не был одним из них, и мне было отвратительно находиться там – среди этих парней, целью жизни которых было словить кайф.
Целью моей жизни было почувствовать себя нормально, хотя я уже и забыл, что это такое и с чем его едят.
Когда встреча закончилась – на десять минут раньше положенного времени – мы вышли из здания всей толпой, и каждый вынул свою пачку сигарет. Несколько парней ушли, коротко всем кивнув или помахав, а остальные стояли и ждали – вероятно, того, кто должен был увезти их отсюда. Я закурил сигарету и перешёл улицу, снова думая о Белле. Отъезжая, я осознал, что все пялятся вслед, и первое, что мне пришло в голову – глядя на мою машину, они прикидывали, сколько денег можно выручить (а затем потратить на наркоту), если «раздеть» или вообще угнать автомобиль. Я почти слышал их голоса у себя за спиной – «ути-пуси, бедненький богатенький мальчик».
Шли бы вы все на.
Остаток выходных я провёл, скрываясь у себя в комнате, играя в видеоигры, терзая гитару и ожидая, когда зазвонит мой телефон. Идиот. Гораздо позже – когда она, как я знал, будет переодеваться – я вышел на балкон, выключил лампу и датчик движения и занял своё обычное место. Я стоял и ждал, но ничего не происходило, и я всё больше раздражался и нервничал. Я знал, что она одна дома, так почему она не у себя, чёрт возьми? Все, чего я хотел, это увидеть её на мгновенье... не обязательно голой, какой угодно. Я скучал по ней так отчаянно, что пошёл бы на всё, лишь бы оказаться рядом с ней.
– Ну давай же, Би... ну где ты там? – простонал я, понапрасну вытягивая шею.
– Снова за птичкой наблюдаешь, Эдвард?
Прозвучавшие во тьме слова так меня напугали, что я, схватившись рукой за пустившееся в галоп сердце, буквально подпрыгнул и стукнулся головой о доски балконного карниза.
– Иисус-твою-мать-Розали! Какого хрена?
– Прости великодушно. Возможно, в следующий раз мне надо будет погромче топать, чтобы предупредить тебя о своём приходе и не прерывать твоих наблюдений за птичкой. – Cаркастическая интонация и сощуренные глаза немедленно сообщили мне, что она знала... она, блядь, точно знала, чтó я там делал.
– Да уж, спасибо, было бы хорошо, – шёпотом проворчал я, когда она прошла мимо меня. Какого хрена она здесь вообще делала? Эммет был под домашним арестом. И между прочим, правильно, так с нами и надо. Облажались, бля, все, причём по полной программе.
– Чёртов извращенец, – прошептала она. В этот момент я понял, что у меня неприятности, но то, насколько они, мать их, большие, мне ещё только предстояло узнать.
~ % ~
Перевод - leverina
Редакция - Мэлиан
Источник: http://robsten.ru/forum/63-1999-145
0
бедный Эд 
спасибо за главу!
