Утром в понедельник я был комком нервов, меня нехило подташнивало от тревоги и нетерпения, что я вот-вот наконец-то увижу Беллу, впервые за шесть дней... а казалось, бля, что прошла целая жизнь. Я тщательнейшим образом причесался и уложил волосы, воспользовался тем одеколоном, который она подарила мне на День святого Валентина, оделся так, как ей нравилось – в болотного цвета [url=http://ecx.images-amazon.com/images/I/518Os2-yE2L._AC_UL320_SR246,320_.jpg]футболку[/url], тёмные джинсы и чёрные ботинки. Она любила, когда я надевал что-то зелёное – говорила, этот цвет придаёт моим глазам какой-то там волнующий зелёный оттенок. Мне нужно было напомнить ей о том, что она когда-то видела в моих глазах... что они были переполнены любовью к ней.
В глубине души я не верил, что если оденусь «правильно» и буду как-то конкретно пахнуть и выглядеть, то смогу этим склонить её простить меня и передумать, но что я терял? Так или иначе, мне нужно было постоянно напоминать ей обо мне – о нас, поскольку я твёрдо верил в истинность поговорки, с глаз долой – из сердца вон, а не в противоположную, которая настаивала на том, будто разлука обостряет чувства. Я был полон решимости не дать ей забыть обо мне ни на одну грёбаную секунду.
Однако стоило мне в то утро увидеть её на школьной парковке – она стояла ко мне спиной – как я заметил, что на ней новые сапожки, а через плечо перекинута новая сумочка. Очевидно было: она не просто не хотела меня в своей жизни, но также не хотела в ней ни одного из моих подарков. Она изо всех сил старалась забыть меня. Это было, чёрт возьми, настоящей пощёчиной.
Я припарковался и бросил взгляд в зеркало. Она продолжала разговаривать с Анджелой и в этот момент согнулась от смеха. Я ощутил, как в животе у меня что-то перевернулось. Она выглядела так, словно у неё всё в шоколаде. Красивая как всегда; идеальные волосы, безупречно наложенная косметика, новая обувь и сумочка, отлично сочетающиеся с остальной одеждой. Она не выглядела ни усталой, ни заплаканной, ни грустной, ни вообще хоть как-то расстроенной тем, что меня больше нет в её жизни. Я не мог понять, почему. В смысле, неужели это для неё настолько легко – забыть меня и идти дальше? Почему меня мучительно преследуют воспоминания о ней, а она, чёрт возьми, с такой готовностью забыла обо мне вообще?
Возможно, мне следовало бы радоваться за неё, за то, что она не испытывает тех невыносимых страданий, какие испытываю я, но в эту минуту я не мог заставить себя почувствовать что-либо ещё кроме гнева.
Я хлопнул дверцей автомобиля и, впившись взглядом ей в спину, накинул на одно плечо свой рюкзак. Прежде чем я успел сделать хоть шаг, в проход между моей и соседней машиной ввалился Джаспер, который удержал на месте, положив свою руку мне на плечо.
– Чего тебе?
– Слышь, брат. Я, ну, типа... Я тут кое-что услышал насчёт Беллы, так что подумал, может, лучше будет, если я первым тебе про это расскажу, а не кто-то ещё. – Скрипнув зубами, я приготовился выслушать, что он там собрался про неё болтать. Можно, бля, подумать, будто мне и без него, нахер, мало.
– Валяй, Джаз, выкладывай своё дерьмо.
– Говорят, она ходила в кино вчера вечером с... с каким-то парнем. Никто не знает, кто он такой, но точно старше её.
Я покачал головой, пытаясь проглотить гигантский комок, внезапно вставший в горле.
– Охуеть прям, как отлично.
Другой парень? Да меня сейчас, бля, походу реально стошнит.
– Прости, Эдвард.
– Ага... спасибо. – Вместо того чтобы ждать, когда новости о свидании Беллы с кем-то другим начнут разъедать мне живот, я оттолкнул его с дороги и двинул вперёд. Анджела тихо предупредила её о моём приближении, но когда она повернулась, чтобы взглянуть мне в лицо, я пронёсся мимо, даже не взглянув в её сторону.
Я отчётливо и ясно слышал, как Белла окликнула меня: «Эдвард!» – но решил не обращать на неё внимания; слишком уж силён был во мне в тот момент гнев из-за всего того, что я только что услышал и увидел. Я злился на неё, да. Но моя боль была даже сильнее злости.
Она снова крикнула: «Эдвард!», и её каблучки застучали по асфальту за моей спиной, когда она бросилась меня догонять. Я прибавил скорости.
– Эдвард, остановись, пожалуйста! – в конце концов выдохнула она, запыхавшись и остановившись.
Скрипнув зубами, я развернулся и рявкнул:
– Что?
Когда я повысил на неё голос, у неё отвисла челюсть. Я не мог заставить себя надолго встретиться с ней глазами, в которых, как я отлично знал, увижу боль, которую причинил ей своим бесцеремонным тоном. А хрен ли ты сама-то, Белла.
– Как... как твои дела? – тихо спросила она.
Я изумлённо уставился на неё.
– Да неужели? Тебя волнует, как мои дела? –огрызнулся я со злобной усмешкой, вскипая от её наглости. – Да охуенно хорошо! А твои-то как?
– Я...
Прежде чем она успела произнести хоть слово, я перебил её.
– Вижу-вижу. Отлично, как обычно, бля. Миленькие ботики, между прочим. – Я повернулся и зашагал к зданию школы.
Она снова бросилась следом.
– Эдвард... ты подождёшь или нет, в конце концов? Секунду, чёрт возьми!
– Чего ты хочешь, Белла?
– Я хочу узнать, всё ли у тебя в порядке. Тебя целую неделю не было, и я о тебе волновалась...
Я подавил волну желчи, быстро поднявшуюся из желудка и почти готовую выплеснуться у меня изо рта.
– Хочешь узнать, как я неделю не мог даже с кровати подняться, потому что мысль о дне, который пройдёт без тебя, убивала меня? Хочешь узнать, как я провёл субботу, сидя на группе встреч для наркоманов в обществе долбаных лузеров и дегенератов, только чтобы понять, что я такой же опустившийся тип, как и они? Хочешь знать, что я скучаю по тебе так чертовски сильно, что всю ночь держу под подушкой телефон, надеясь, что ты мне позвонишь и скажешь, что не можешь без меня жить? Этого ты хочешь? Это заставит тебя чувствовать себя лучше после того, как прошла целая неделя... целая, бля, чёртова неделя после нашего расставания, прежде чем ты, нахер, выкинула мои подарки и пошла в кино с другим парнем?
Её рот открылся и закрылся, и единственная слезинка скатилась по щеке. Она вытерла её рукавом. Я не жалел о сказанных словах. Она могла бы, чёрт возьми, всадить мне нож в живот и причинить этим меньше боли. Я знал, что неправ, но не мог себе в этом признаться. Просто не мог.
Она попыталась было что-то объяснить, но я жестом остановил её и пробормотал:
– Не трудись. Не хочу тебя слушать. Просто живи своей жизнью, как будто я никогда не был её частью, как будто меня вообще не существовало. Делай так, как хорошо тебе, Белла. – Я снова зашагал к главному входу в школу. Там уже было полно учеников, и вот-вот должен был прозвенеть первый звонок.
Прикрыв глаза, она покачала головой.
– Поверить не могу. После всего, что ты сделал, ты злишься на меня... На меня?
Не обращая на неё внимания, я вошёл в здание и двинул дальше по коридору, за версту обходя всех девчонок. Не такого начала дня я ожидал. К четвёртому уроку моя злость ничуть не уменьшилась, ярость всё ещё кипела внутри.
Четвертый урок, литература, прошёл сравнительно легко. Я смотрел исключительно на доску – либо в книгу, когда мы читали «Ромео и Джульетту». Боковым зрением я видел, что она на меня время от времени поглядывает, но сам я всеми силами её игнорировал. Когда прозвенел звонок, я собрал вещи и пулей вылетел из класса. Раньше мы с ней всегда выходили вместе, поэтому сейчас мне было бы невыносимо ощутить, что она не идёт рядом со мной. Вместо того чтобы отправиться прямо в столовую, я пробрался на спортплощадку для игр с мячом, что находилась напротив входа в столовую, и выкурил там втихаря сигаретку. Немного успокоив этим нервы, я вошёл в обеденный зал. Я взглянул на наш круглый столик; оказалось, что Белла с Роуз поменялись местами, так что теперь моё место больше не было рядом с Беллой.
Надо же, какая жалость, а я сегодня утром не побрызгался репеллентом от вшей.
Я мрачно усмехнулся, заплатил за обед, который, как прекрасно понимал, сейчас просто не полезет мне в глотку, и направился к нашему столику. Ни на кого не глядя, я шваркнул на стол поднос и ответил только на кивок Джаспера и приветствие Бена. Девчонки на мгновение перестали болтать и уставились на меня. Громко царапнув по полу ножками стула, я подтащил его к себе и сердито шлепнулся на сидение. Белла вздохнула, немного отодвинулась от стола, поставила одну ногу на стул и выразительно посмотрела на Элис – одним из тех «особых» взглядов, которыми обмениваются только женщины и которые понятны только им.
Напряжённость повисла в воздухе, густая как кисель. Разговор стих, превратившись в вялое бормотание. В конце концов, все девчонки встали, сердитые, схватили в охапку свои вещички и ураганом вылетели за дверь.
Я наблюдал за уходом Беллы с чувством лёгкого раскаяния за то, что отталкиваю её. Мы были обречены на неизбежные встречи, поскольку её лучшие подруги были девушками моих братьев; и вероятно, встречаться нам предстояло регулярно, как бы мы ни старались избегать друг друга. Короче, ещё даже не закончился первый день, а я уже был почти в ауте.
На биологии доктор Баннер быстренько объяснил нам задание – собрать модель молекулы ДНК – а затем велел приступать к работе. Вместо того чтобы, как обычно, делать работу вдвоём, мы с Беллой трудились каждый сам по себе и в полном молчании.
Она в одиночку собрала свою модель ДНК, после чего стала делать записи в тетради. Я заметил, что один из этих идиотских кусочков от конструктора «K-nex», который мы сегодня использовали, у неё установлен неправильно, но не предпринял ничего, чтобы ей помочь. Хочет работать одна – вот пусть, нахер, и работает одна.
Вместо меня на ошибку ей указал доктор Баннер, а мою работу он отметил как отличную. Она фыркнула и сердито посмотрела на меня. Я ответил ей злорадной ухмылкой.
Когда прозвенел звонок, я дал ей уйти первой – пусть шагает на кулинарию одна. Сейчас я ужасно жалел, что вместе с ней записался на этот урок, и прикидывал, не попросить ли, чтобы меня перевели на какие-нибудь там столярные работы или ещё куда. Урок начался, мы молча встали у своих рабочих мест, и когда Белла начала замешивать тесто, я подошёл к миссис Миллер и отпросился в уборную. Большую часть урока я провёл с Джаспером в классе для самостоятельных занятий, жалуясь ему на свою жизнь-жестянку. Вернувшись за десять минут до звонка, я прислонился к нашему кухонному столу с холодным безразличным видом, словно какой-нибудь Джеймс Дин после свежевыкуренного косячка.
Белла раздражённо отодвинула в сторону тарелку с чем-то, напоминающим блины, и впилась в меня взглядом.
– Спасибо за помощь, – проворчала она.
– Да ладно тебе; я сегодня просто не в настроении возиться с этим, понятно? – Я отвернулся от неё и уставился на Бена и Анджелу, смеющихся, флиртующих и кормящих друг друга только что сотворённым блюдом.
Разворковались, голубки, чтоб вам пусто было.
Она скрестила ноги и сцепила пальцы – это ясно указывало на то, что она нервничала. Очень тихим голосом она робко произнесла:
– Вчера после работы я пошла по магазинам, потому что чувствовала себя ужасно, а покупки обычно улучшают мне настроение. Я купила обувь и сумку – но вовсе не потому, что хотела расстроить тебя, заменив твои подарки чем-то иным. Ну, а затем, когда я уже шла к машине, то случайно встретила сына Билли, и он позвал меня с собой в кино. Я не хотела возвращаться одна в пустой дом, поэтому и... пошла.
Aаааагa, ну а я, разумеется, полный мудак.
– И удалось тебе почувствовать себя лучше? Покупки помогли?
Она закрыла глаза, покачала головой и неровно вздохнула.
– Нет.
– Вот и хорошо, – выпалил я. Как только прозвенел звонок, я схватил со стола свои вещи и отправился на физру, чувствуя себя полнейшей сволочью за то, как обходился с ней.
Я, чёрт возьми, отлично знал, что вёл себя как последний мудила, но легче было на неё сердиться, чем, упав на колени, умолять о прощении – как я делал в тот вечер, когда она сказала, что всё кончено. И ведь то, о чем я просил её тогда... это же было... таким, блядь, несложным. Моя любовь к ней была единственным простым и чистым, что у меня ещё оставалось, и вот... она этого не хотела.
На следующий день я продолжил игнорировать её так же, как она – меня. Мы не смотрели друг на друга. Мы не сказали друг другу ни слова. Ещё один обед и ещё один урок кулинарии прошли запредельно неловко, но мы выжили. Это было чертовски тяжело. Лишь по тому, как негодующе был вздёрнул её подбородок и как подрагивала нижняя губка, я мог сказать, что это было для неё жутко тяжело. Не этого она хотела. Наверное, она искренне верила, что мы сможем быть друзьями и притворяться, будто между нами никогда ничего не было. Как будто я когда-нибудь позволю ей про это забыть. Ни хрена подобного. Вообще не понимаю, как это можно: сегодня я кого-то люблю, а завтра – раз, и разлюбила.
Я разрывался между ужасным чувством вины за каждую дополнительную унцию печали, которую она переживала из-за меня, и чувством глубокого удовлетворения от того, что она испытывает такую же боль, как и я. Но я вовсе не хочу сказать, что получал удовольствие, причиняя ей боль просто так. Мне самому причиняло боль причинять ей боль, однако это было легче, чем открыться ей и впустить её внутрь себя – туда, где мне было больнее всего.
В тот день я из школы поехал прямо в Порт-Анджелес, решив, что должен сделать тот шаг, который так боялся сделать. Я знал, что в нынешней ситуации мне необходимо всего лишь немного доверия, потому что, честно говоря, терять-то мне было уже нечего.
Поэтому, отнесшись с полным доверием к уверениям доктора Кейт о том, что она никому не расскажет про мои секреты, я вывалил на неё всё. Я плакал, я злился, я кидался вещами... Я рассказал ей про кокс и про отходняк после него... Я признался, что мы с Беллой были близки, что мы друг друга трогали, что мы целовались, что однажды она делала мне минет. Я признался даже в том, что поначалу мы воздерживались от прикосновений и занимались друг перед другом мастурбацией, и говорить об этом вслух было чертовски унизительно, но кажется, доктор Кейт восприняла это признание с полным спокойствием. Она даже отложила блокнот и ручку, решив не записывать ничего из того, что я ей рассказывал, и, надо признать, это помогло мне доверься ей. Сессия продолжалась так долго, что она отменила другие запланированные приёмы, чтобы не прерывать меня.
Покидая её офис, я чувствовал себя эмоционально измотанным, опустошённым и слабым, но в каком-то смысле мне стало легче. Я раскрыл все свои тайны и признался во всей лжи человеку, которому доверился бы в последнюю очередь, и вообще-то ощущения были чертовски хорошими. Я уже начал принимать новый антидепрессант; в сочетании с тем, что теперь с моей души снялась какая-то часть бремени, я чувствовал себя почти в эйфории. То была передышка от темноты, до этого накрывавшей меня непрерывно. Лучше всего было днём, когда я был занят делами, и это меня отвлекало, но ночью стало плохо. Настолько плохо, что несколько раз я принимался сам себя уговаривать не звонить Белле, потому что всё, что я смог бы сейчас – это обрыдаться в телефонную трубку. Дошло даже до того, что я отправился к её дому, но, оказавшись на подъездной дорожке, остановился и вернулся, потому что хотел сохранить последние ошмётки собственного достоинства.
Но проснувшись утром, я почувствовал, что вес давящего на меня камня стал чуть поменьше, чем был вчера... что я готов встретить новый день с гордо поднятой головой. Ну, возможно не совсем уж гордо поднятой... только отчасти... но, тем не менее, я готов был стараться. Как будто небольшие лучики света нашли ко мне путь и немного осветили тьму моей жизни. Это была надежда.
С того дня это чувство не исчезало почти полторы недели, и один раз я даже машинально улыбнулся Белле.
Как бы я ни злился на неё за то, что покинула меня в мой самый тёмный час, я по-прежнему не мог отвести от неё глаз всякий раз, когда она оказывалась рядом. У меня развился своего рода радар, дававший мне сигнал очнуться и быть бдительным всякий раз, когда она оказывалась неподалёку... Как будто моё тело могло просто ощущать её приближение. Это было охеренно странно.
Через царивший в столовой шум я отчаянно вслушивался в каждое произнесённое ею слово, когда она находилась в пределах слышимости – лишь бы получить хоть частичное представление о том, как идёт её жизнь, когда в ней нет меня. На литературе я вытягивал шею, чтобы рассмотреть её оценки за контрольные – просто чтобы убедиться, что она не отстаёт в учёбе, и её успеваемость не снизилась из-за ситуации, в которую я её втянул. В кулинарном классе я то и дело проходил мимо неё, деланно изображая глубокий скучающий вздох – только бы вдохнуть аромат её волос. Я знал, что охуенно жалок, но по-прежнему всеми силами цеплялся за то единственное, что придавало моей жизни ценность и смысл.
Кое-что изменилось лишь тогда, когда я с тоской и грустью вложил в конверт два билета на концерт «Kings of Leon». Я собирался отдать их Белле. Я не хотел идти туда без неё и решил, что будет неправильно, если она пропустит концерт из-за меня. Однажды в школе, когда она отошла в туалет, я подложил ей в рюкзак конверт с билетами. Странно, но ни назавтра, ни в последующие два дня она об этом ни словом не обмолвилась.
Спустя три дня, когда Джаспер и Эммет вернулись домой с концерта, они упомянули, что видели там Бена и Анджелу. Очевидно, Белла отдала им билеты вместо того, чтобы пойти самой. Не знаю точно, почему, но мне стало ужасно грустно, и я подумал, что просто обязан извиниться перед ней за то, что был таким уродом, и купить ей цветы или что-нибудь ещё, чтобы она поняла, что я был дураком и взаправду сожалею о том, что злился на неё – причём злился за то, что целиком и полностью было моей виной. Я знал, то, как я вёл себя с ней, было неправильно. Мне некого было обвинять в том, что она ушла – некого, кроме себя, собственной глупости и желания получить немедленное удовольствие.
Я был твёрдо намерен изменить своё поведение с ней в лучшую сторону, но шанса это сделать мне так и не представилось.
На следующий же день, когда я, выкурив сигаретку, ждал её на школьной парковке, и на пассажирском сидении моей машины лежал букет цветов и написанное мной длинное письмо с извинениями за всё, что я натворил, она подошла ко мне, скрипя зубами, сжимая кулаки, с отчаянно сердитым видом. Я и представить себе не мог, что я такого натворил, чтобы разгневать её до такой степени.
– Как давно ты подглядываешь за мной в моё окно, Эдвард? – раздувая ноздри, гневно прошипела она.
Я уставился на неё, совершенно потрясённый этим обвинением.
Будь проклята Розали с её большим ртом.
Понимая, что я в любом случае полностью спалился, а главное – что был мерзавцем, потому что занимался этим. Я решил, что лучшей политикой в данном случае может стать честность. Может быть, тогда она не сочтёт это таким уж плохим. Может быть, даже поймёт, что я наблюдал за ней ради того, чтобы почувствовать себя ближе к ней.
Опустив глаза к земле, избегая её взгляда, я тихо произнёс:
– За день до того, как мы познакомились.
Потрясённая, она громко ахнула; её рот широко распахнулся. Она сделала шаг вперёд и склонила голову набок.
– Ты каждый вечер смотришь, как я раздеваюсь?
Вздохнув и ненадолго закрыв глаза, я прошептал:
– Иногда да. Но иногда я просто наблюдаю, как ты ходишь по комнате... просто чтобы иметь возможность посмотреть на тебя перед тем, как лечь спать. – Ещё до того, как мы с ней расстались, я любил наблюдать за каждым её движением, когда она об этом не знала. Она была настолько красивой и естественной, и просто – Беллой.
– Знаешь кто ты такой? Ты грязный долбаный сраный извращенец. Господи... – Она бросилась прочь, не дав мне возможность объясниться. Не то чтобы у меня были для неё какие-то объяснения, но всё же. Итак, меня официально перевели из разряда «я тебя ненавижу» в разряд «грязных долбаных сраных извращенцев». Я не знал, считать ли это повышением в звании или, наоборот, понижением.
– Красавица... прости меня, – окликнул я её, но она уже была слишком далеко, чтобы меня услышать. – Я люблю тебя.
Глупо, но я подумал, что в конечном счёте со временем она меня простит; даже, возможно, найдёт всё это забавным. Однако сейчас я полностью заслужил её реакцию и не был таким уж тупицей, чтобы это отрицать.
Позже в тот вечер я вышел на воздух из своей спальни, держа в руке сигарету. У меня было какое-то неясное предчувствие. Не знаю, чего именно я ждал. Впервые за шесть месяцев занавески на окнах Беллы были плотно закрыты, полностью и окончательно лишая меня последней части интимной близости с ней, которая у меня ещё оставалась. Я печально вздохнул, понимая, что она имела полное право так поступить – защитить себя от моего подглядывания. И затем я почувствовал себя очень, очень одиноким. По-настоящему одиноким.
Проснувшись на следующее утро, я нашёл на капоте своей машины перевязанную веревкой коробку. Я начал осторожно её открывать. Я был в крайнем смятении и понятия не имел, что может оказаться внутри. Но стоило мне поднять крышку и увидеть под ней измятую бумагу со знакомым повторяющимся узором – розовыми сердечками – как я немедленно понял, что там сейчас обнаружу. Белла вернула мне боёк с блестками. Она официально удалила из своей жизни все следы моего присутствия в ней.
На розовом самоклеющемся листочке почерком Беллы были написаны три простых слова:
Трахай самого себя.
~ % ~
Перевод - leverina.
Редакция - Мэлиан.
Источник: http://robsten.ru/forum/63-1999-146
0
Не понимаю я Белку?