Эдвард POV

Поначалу я обрадовался, когда Белла сказала мне, что хочет обсудить свою поездку в Финикс. Это не значит, что я был счастлив, зная, что меньше, чем через неделю - она уедет, но подумал, что это довольно безопасная тема для разговора. И когда она начала рассказывать о своих страхах, я почувствовал, что на этот раз, возможно, смогу предложить ей какую-то поддержку и комфорт.

Её страх перед возвращением туда и встречей со своим отчимом, стал неожиданностью для меня, я понятия не имел, что она чувствовала нечто подобное. Но затем я понял, что на самом деле никогда не спрашивал. Само собой разумеется, я почувствовал себя последней задницей. Белла всегда была так внимательна к моим чувствам и эмоциям; ничто не проходило мимо неё. Ей даже не нужно было спрашивать, был ли у меня плохой день, так как она читала меня, как открытую книгу.

И каждый раз, когда я чувствовал себя ужасно, она делала всё, что могла, пытаясь хоть как-то всё исправить. Я хотел сделать то же самое для неё. Но как я мог, когда был слишком занят, живя собственными страданиями и даже не замечая, что что-то не так? Я на самом деле оказался жалким подобием друга. Белла заслуживала лучшего, чем я.

Но дело в том, что она не хотела "лучшего". Она хотела меня. Мне казалось, я никогда по-настоящему не смогу понять, почему, но тем не менее, всегда буду чувствовать безмерную благодарность. Походило на то, что она видела во мне что-то такое, что я не мог, и я готов был сделать что угодно, чтобы это узнать.

Когда Белла намекнула, что хочет, чтобы я поехал с ней, мне потребовалось некоторое время, чтобы осознать её слова. Казалось бы, невинное замечание, но я растерялся. А что, если я смогу поехать с ней в Аризону? Тогда нам не придётся расставаться и что более важно, я смогу поддержать ее, и она будет рядом, когда я так в ней нуждался.

Конечно, прошло не больше минуты, когда реальность обрушилась на меня. Я никогда не мог путешествовать по стране, и не смогу даже из-за Беллы. Только мысль о том, что я сажусь в самолёт, заставляла меня почувствовать тошноту, и я понимал, что не смогу предложить ей ни утешения, ни поддержки, когда буду в таком состоянии.

Стыдно было признаться Белле, насколько я слаб и жалок, как будто она этого уже не знала, но я понимал, что должен всё рассказать. Так как не мог смириться с тем, что она будет думать, будто я не хочу потратить с ней каждый миг своего времени. Я просто не знал, как начать.

Наконец, я глубоко вздохнул.

— Я не смогу поехать с тобой, потому что просто не в состоянии сесть в грёбаный самолёт, – да, я сказал это.

Белла нахмурилась.

— Ты боишься летать? Таких людей много. Здесь нечего стыдиться.

Покачав головой, я подумал, если б всё было так просто.

— Дело не в самом полёте. Там будет слишком много людей, а я не могу... – я почувствовал, что меня начинает бить мелкая дрожь.

— О-о, – Белла сразу же взяла меня за руку, и я ухватился за неё, как за спасательный круг. – Всё в порядке, я поняла. Но... – она прикусила губу. – Может показаться, что это очень глупый вопрос, но если ты не можешь находиться в многолюдных местах, как тебе удаётся каждый день ходить в школу?

Часть меня не могла поверить, что мы на самом деле ведём этот разговор, и я чувствовал себя вполне комфортно. Ну, может "комфортно" немного преувеличено, но по крайней мере, я не чувствовал надвигающейся паники. Меня поразило, как сильно всё изменилось с тех пор, когда я начал понимать, что несмотря на моё прошлое, Белла на самом деле не собирается меня бросать.

— Это не глупый вопрос, – сказал я ей, большим пальцем поглаживая тыльную сторону её ладони и наслаждаясь ощущением гладкой кожи. Посмотрев на наши переплетённые руки, я продолжил. – Там, в Чикаго, в школе было... – я замялся, подыскивая слова, – ну, скажем так: в школе было лучше, чем дома.

Она с пониманием кивнула.

— А здесь, в Форксе?

Я с шумом втянул в себя воздух, вспоминая те времена, когда я только начал жить с Карлайлом и Эсме, и был вынужден ходить в новую школу. Она оказалась намного меньше той, в которой я учился в Чикаго, но это не имело значения. Прошли месяцы, спустя которые я смог, наконец, оставаться в школе на целый день, и посещать все занятия без каких-либо инцидентов. Или эпизодов, как красиво каждый раз выражался Карлайл, когда дома или на работе с ним связывался один из моих учителей, и ему приходилось объяснять моё поведение. Я всё ещё помнил тот стыд и унижение, которые чувствовал, когда ему или Эсме приходилось приезжать и забирать меня. Прошло не так много времени, и мои одноклассники начали избегать меня, как чумы, боясь сделать или сказать что-то, и каким-то образом, спровоцировать меня.

— Поначалу, было довольно тяжело, – поморщившись, признался я. – Но сейчас нормально. Я справляюсь, пока не оказываюсь в грёбаном кафетерии, – неловко пожав плечами, я продолжил. – И Карлайл сделал так, что мне не нужно посещать тренажёрный зал.

Белла сжала мою руку, но ожидая продолжения, молчала. Я вздохнул, даже не зная, как продолжить. Это было трудно, ведь раньше я никогда ни с кем об этом не говорил.

— Что-то изменилось, – наконец, пробормотал я, – после того, как я... уехал...

— Из Чикаго? – тихо спросила Белла.

Сглотнув, я покачал головой.

— От него. Джеймса.

В горле неожиданно пересохло и, взяв наполовину пустой стакан уже остывшего чая, я допил его в два глотка. Это не помогло. Белла смотрела на меня, но молчала. Поставив стакан обратно, я понял, что сжимал его со всей силой.

— Я не... – мой голос дрогнул, и с дрожью вздохнув, я попытался снова, – мне не всегда проблемно было находиться в людных местах. По крайней мере, я не помню, чтобы раньше это беспокоило меня. Не до...

Вокруг меня слышались крики и вопли, или по крайней мере, мне так казалось. Я не узнал ни один из этих голосов, и не видел ни одного лица, кому бы они принадлежали. Не было на мне местечка, которое бы не болело и становилось мучительно трудно дышать. Я хотел встать и убежать, но не мог заставить своё тело повиноваться.

Я не понимал, что плакал, пока не услышал, что рыдая, отчаянно пытаюсь отползти назад, но кто-то, удерживая меня, мешает это сделать.

— Просто успокойся, – женский голос сказал прямо над моим ухом, а затем выкрикнул кому-то, чтобы мне дали какое-то более сильное успокоительное.

— Мы только хотим тебе помочь, – произнёс ещё один голос, а затем крепкая ладонь обхватила мою руку. Застонав, я попытался вырваться, но был слишком слаб, и казалось, что чем больше сопротивлялся, тем глубже его пальцы погружались в мою кожу.

Ещё один голос прозвучал где-то у меня над головой. Голоса не затихали, и когда я почувствовал, что другая рука, касаясь меня, легла мне на плечо, просто отказался от борьбы. У меня не осталось сил, и в любом случае, в этом не было никакого смысла. Поэтому я просто попытался отгородиться от голосов. И всё, что осталось, только милосердная тишина.

Почувствовав, как пальцы Беллы осторожно погладили меня по щеке, я вышел из воспоминаний и вернулся к реальности. Подняв голову, я понял, что смотрю в сочувствующие глаза Беллы. Проведя пальцами по волосам, я заметил, как дрожат мои руки.

— Эдвард... – тихо начала Белла – Ты...

— Я в порядке, – перебил я её. Конечно, она могла сказать, что я лгу, но к счастью, не стала этого делать.

Вместо этого она придвинулась ближе и, оказавшись в моих объятиях, прижалась ко мне.

— Пожалуйста, продолжай, – прошептала она с обнадёживающей ноткой в голосе.

Честно говоря, я не хотел продолжать. Мы собирались поговорить о ней и о том страхе, который она испытывала перед поездкой в Финикс. Но всё же, почему-то, всё всегда возвращалось к одному и тому же - ко мне и моим грёбаным проблемам. Это казалось нечестным по отношению к Белле, но она ни разу не жаловалась, и я понял, что просто обязан рассказать ей то, что она хотела услышать.

Так что я неохотно повиновался и начал с самого начала, рассказывая ей о той последней ночи, которую я провёл с Джеймсом и своей матерью в небольшой квартире в Чикаго, во всяком случае то, что я помнил до того, как почти двенадцать часов спустя очнулся в больнице, дезориентированный и избитый до неузнаваемости.

Моё сердце упало, как только я вошел в дверь и увидел его, сидящего на старом диване и вцепившегося в край стола так сильно, что побелели костяшки пальцев. Я насчитал, по крайней мере, полдюжины пивных бутылок вокруг него. Некоторые из них стояли на столе, остальные разбросаны по полу.

Несмотря на то, что я постарался закрыть дверь за собой почти бесшумно, всё же, видимо, издал какой-то звук, так как его голова сразу же резко поднялась, и на меня уставились холодные глаза. Вряд ли это возможно, но его лицо потемнело ещё больше.

— Подойди сюда, – процедил он, его голос прозвучал угрожающе и тихо.

Я сглотнул, но не смея возражать, сделал так, как мне велели. Он уже явно был в плохом настроении, и я знал, что не нужно многого, чтобы всё стало ещё хуже. Если повезёт, его успокоит моё послушание, и на этот раз он просто позволит мне уйти.

Конечно, сильно я не надеялся, по опыту зная, что удача редко оказывалась на моей стороне.

Взяв одну из бутылок и сделав большой глоток, Джеймс, не отводя от меня взгляда, поднялся с дивана. Когда он возвысился надо мной, я невольно отшатнулся. Запах спиртного вызвал у меня тошноту, но я заставил себя остаться там, где стоял, боясь сделать что-то такое, что разозлит его ещё больше.

— Я всё ещё не знаю, что же так разозлило его, – пробормотал я с горечью, не в силах заставить себя взглянуть на Беллу, пока продолжал рассказывать события той роковой ночи. – Не то, чтобы это что-то изменило.

Это была правда. Я никогда не знал, что сделал не так, и даже если Джеймс начинал мне это объяснять, вернее, если быть точным, выкрикивать свои обвинения, для меня это не имело никакого смысла.

Опять же, только потому, что я не понимал, это не значит, что я не верил ему на слово. Джеймс говорил, что я сделал что-то плохое, и кто я такой, чтобы задавать ему вопросы? Я помню, как он говорил мне, что единственное, в чём я был хорош - так это в своей способности всё испортить. И я никогда не сомневался в этом.

Но в ту ночь он зашёл слишком далеко. Даже я понял это. Едва не теряя сознания, я слышал, как моя мать громко протестовала, крича кому-то, чтобы отпустили её мужа. Только позже я узнал, что это были полицейские, которые приехали арестовать Джеймса и забрать его раз и навсегда.

Оказалось, один из соседей услышал крики и позвонил в полицию. Стены были тонкие, но всё же, это был единственный раз, когда хоть кто-то отреагировал. Вероятно, именно это спасло мне жизнь.

После той ночи я больше не видел ни его, ни свою мать, и больше никогда не возвращался в ту квартиру. Та ночь стала последней, когда Джеймс наказывал меня. Почти семь лет прошло, но я до сих пор помнил всё так, словно произошло всё вчера. Самым ярким воспоминанием был взгляд в его глазах, когда он, устав бить меня, остановился и взял бутылку.

Даже сейчас, когда рассказывал всё это, я понял, что не могу на самом деле прочувствовать те события, и едва узнавал свой собственный голос. В некотором смысле, походило на то, что я рассказывал чью-то историю. У меня остались воспоминания о той ночи, но я не мог вспомнить свои мысли и эмоции. И я понимал, что так оно и должно быть.

Белла POV

Конечно же, я хотела знать, что произошло, чтобы лучше понять Эдварда и спасти его от кошмаров, с которыми он жил, но в то же время, боялась узнать. Потому что знала, будет плохо. Очень плохо. Честно говоря, меня удивило, мягко говоря, когда я поняла, что Эдвард на самом деле решил всё мне рассказать.

В какой-то момент, я хотела попросить его не делать этого. Это говорила во мне моя трусливая сторона. На этот раз, казалось, он на самом деле хотел поговорить, и если это так, то я была готова выслушать. Независимо от того, насколько сильно это разорвёт мне сердце.

Мы начали говорить о моей поездке в Финикс, а затем я по глупости сказала, что хочу, чтобы Эдвард поехал со мной. Наверно, я просто не подумала, иначе поняла бы, что это невозможно. Если у Эдварда случаются приступы паники на своей кухне, то конечно, он не сможет сесть в самолёт и перелететь на нём через пол страны.

Затем я спросила его о школе, и сердце разрывалось снова и снова, когда он рассказывал мне, как у него начинались приступы посреди коридора или в самом классе только потому, что группа детей, забывая, приближалась к нему или просто вставала у него на пути.

Знаю, что не права, но какая-то часть меня почувствовала гнев по отношению к Карлайлу и Эсме за то, что ему вообще пришлось через это пройти. Конечно, дом был бы лучшим вариантом, по крайней мере, в первые несколько месяцев, когда он был настолько эмоционально неустойчив и травмирован. Но я понимала, что они делали то, что на тот момент считали лучшим.
Я вспомнила слова Карлайла о страхе Эдварда перед больницами, и только теперь они обрели для меня смысл. Я понимала, что персонал больницы не собирался добавлять к его страданиям и ещё больше тревожить его. Они просто делали свою работу, но очень сложно объяснить это испуганному и пострадавшему ребёнку.

Чем больше я думала об этом, тем более естественным мне казалось, что такой ужасающий опыт стал последней каплей, и привёл к серьёзным социальным проблемам и клаустрофобии.

Несмотря на то, что всё моё тело буквально болело, когда Эдвард рассказывал мне всё это, я чувствовала благодарность, что он открылся мне. Мне казалось, будто он не чувствовал больше необходимости скрывать что-то от меня, и это очень взволновало. Я на самом деле осознала, как много мы достигли за такой короткий промежуток времени.

Но что-то изменилось, когда он начал рассказывать о той финальной ночи, и чтобы понять это, мне понадобилось несколько секунд. Но взглянув ему в лицо и увидев пустой взгляд, я всё поняла. Он снова ушёл в себя, вот только на этот раз слова продолжали потоком литься из него, а устремлённый в никуда взгляд сказал, что он так далеко от меня, что мне вряд ли удастся до него добраться.

Моё беспокойство превратилось в страх, а затем в глубокую скорбь. Слёзы жгли мне глаза, но я не позволяла им пролиться, так как в любом случае, осознавал ли Эдвард моё присутствие или нет, я знала, что ему не понравится, что я плачу из-за него. Но это оказалось очень трудно, ведь я просто бессильно сидела и слушала о тех ужасах, которые он описывал пустым, ничего не выражающим голосом.

Я боялась перебивать его и боялась позволить ему продолжать, испытывая страх, что он закончит тем, что подвергнется нападению панической атаки и причинит себе боль, и на этот раз рядом с ним буду только я. Но заставив свои страхи отступить, я сосредоточилась только на том, что он рядом, и что моя рука всё ещё переплетена с его, и всматриваясь в его лицо, пыталась найти признаки того, что он собирается освободиться от прошлого и вернуться ко мне.

Когда, наконец, это произошло, я почувствовала в нём перемены, когда он с силой сжал мою руку. Затем, медленно подняв голову, он несколько раз моргнул и повернувшись, посмотрел на меня. Я не могла понять выражение его лица, и это очень обеспокоило меня. В тот момент я хотела, чтобы он просто сломался и начал плакать, так как с этим я могла справиться.

Но это полное отсутствие эмоций, апатия, которую я увидела в его глазах, напугала меня даже больше, чем любой из его приступов паники. И я не знала, что делать.

— Эдвард? – его имя скатилось с моих губ, когда я продолжала смотреть в его глаза, молясь за любой знак осознания реальности. Прошло несколько секунд, и затем, словно рассеялся туман, потому что я наконец-то могла сказать, что Эдвард не просто смотрит на меня, но и на самом деле видит. Я чуть не заплакала от облегчения.

— Белла… – его голос казался слабым, напуганным, словно у ребёнка. – Ты сказала, что я не плохой, – сказал он, и его глаза смотрели на меня почти умоляюще.

— Ты не плохой, – мой голос сорвался, но меня это не волновало. Желая, чтобы он поверил мне, я сжала его руку.

— Тогда почему? – его голос дрожал, но глаза, в отличие от моих, оставались сухими. – Если я не плохой… – прошептал он, и никогда мне не удастся забыть выражение его лица, когда он продолжил:

— Тогда почему он делал это? Почему он делал это, Белла?

Источник: http://robsten.ru/forum/19-967-103