Она твоя

 «Она твоя?»

Все всегда начинается с нескольких простых слов, разве не так? Два простых слова: «она твоя?» Есть другие фразы из двух слов, которые звучат уже много лет: «Люблю тебя», «Хочу тебя», «Я согласна», «Мне жаль», - или из четырех: «Выходи за меня замуж». Каждая история начинается с чего-то, и вот эта начинается с всего двух слов: «Она твоя?».

Эдвард вообще не хотел идти на эту пляжную вечеринку по случаю конца учебного года. Одной из бесчисленных причин, по которым он чувствовал такое облегчение по поводу окончания старшей школы, было неминуемое прекращение попоек-марафонов, больше известных как еженедельные пятничные ночные гулянки у костра. Но как обычно, вот он тут, стоит на песке с коричневой бутылкой в руке, содержимое которой он периодически выливает на песок, чтобы создавалось впечатление, что он медленно пьет. Тонкий хлопок его футболки уже начал прилипать к спине, впитывая выступающие бисеринки пота, и он чувствовал, как над верхней губой и на лбу собирается влага. Песок под босыми ступнями все еще хранил тепло длинного, жаркого, солнечного дня, а за рокотом голосов своих одноклассников он слышал потрескивание никому не нужного костра и нежный плеск волн у берега.

Он обводил глазами толпу, пока не наткнулся на единственную причину своего присутствия здесь: Элис. Хотя он был старше только на шесть с половиной минут, но никогда не мог избавиться от инстинктивной потребности ее защищать. По правде говоря, сегодня у него появилось плохое предчувствие. Несмотря на то, что он доверял парню сестры, тем не менее ему хотелось быть рядом, если вдруг что-то пойдет не так. Вообще, из них двоих именно Элис считала себя ясновидящей, но если вдруг какая-то мысль поселялась у него в голове, то от нее было сложно избавиться. Поэтому он и стоял тут, притворяясь, что потягивает пиво, наблюдая за тем, как языки пламени лижут чернильное небо, слушая шепот океана и потрескивание костра, а не бестолковые разговоры и болтовню окружающих его в темноте людей.

Он перенес вес с одной ноги на другую, вытер пот, делая вид, что наслаждается происходящим, и обвел толпу взглядом. Его глаза выхватили из множества людей лицо, которое он не узнал: маленькую девчушку, с такими темными глазами, что в них, как в зеркале, отражался танцующий огонь, с кожей лишь немного темнее ее белого топика. Белая ткань потертой джинсы крепко облегала бедра, а длинные темные волосы завивались от влажной духоты. Она разговаривала с Розали Хейл, смеясь шуткам, пока Розали вдруг не рванула в сторону, визжа и крича, потому что ее пытался поймать Эмметт МакКарти. Как и все, Эдвард знал, что если тому удастся обвить свои мускулистые руки вокруг талии Розали, то ее ожидает стандартный скудный выбор, который Эмметт предлагал всем девушкам: или поцелуй, или бросок в воду. Эдвард подозревал, что Розали предпочла бы искупаться, лишь бы обломать Эмметта с поцелуем.

Он отвлекся, чтобы сделать еще несколько маленьких глотков пива, а затем снова поднял взгляд и прищурился, увидев, что незнакомка разговаривает с Джимми Хантером. Ну, «разговаривает» - не слишком правильный термин: ее тело вопило о том, что меньше всего ей бы сейчас хотелось разговаривать с Джимми, но мальчишка игнорировал все ее невербальные сигналы, и было очевидно, что с не меньшим упрямством он проигнорирует и вербальные.

Джимми был человеком-неприятностью и был таким с самого детства, его жестокое отношение к животным, неуважительное - к старшим, игнорирование последствий поступков всегда привлекало более слабых детей, а сильных заставляло держаться от него подальше. Его нежелательное внимание к Элис, слава богу, уменьшилось, когда та начала встречаться с Джаспером, но Эдвард никогда не относился к тем, что питал хоть какие-то иллюзии на его счет. Он продолжал наблюдение с другой стороны костра и видел, как темноволосая девушка пыталась незаметно отступить от Джимми, который в свою очередь постоянно сокращал между ними дистанцию. Ее руки, которые она перекрестила на груди, неосознанно обвились вокруг ее тела, словно она пыталась защититься, когда Джимми потянулся, чтобы дотронуться до ее плеча. Эдвард мог с уверенностью сказать, что даже с такого расстояния видел, как она содрогнулась. Вот тут он решил закончить весь спектакль с пивом, бросил полупустую бутылку в стоящий неподалеку контейнер с мусором и пошел по песку. Когда он находился на расстоянии всего нескольких шагов, то увидел, как Джимми тянется обнять девушку за талию, а та отступает, опускает руки и сжимает ладони в кулаки, одновременно что-то шипя так тихо, что Эдвард не смог расслышать ее слов.

- Какие-то проблемы? – спросил он, наконец встав рядом с незнакомкой.

Одну руку он засунул в карман, а ладонью второй обхватил шею девушки сзади и почувствовал, как она застыла под его рукой, не выдавая никакой другой реакции. Взвешивает шансы, решил Эдвард, пока Джимми, в свою очередь, оценивал его собственнический жест. Прищурившиеся глаза парня переместились с руки Эдварда, слегка сжимающей шею девушки, на его лицо.

- Твоя, что ли? – наконец спросил он, переводя взгляд с Эдварда на эту малявку с растрепанными волосами и глазами, в которых отражался танцующий огонь.

- Да, - ответил Эдвард и, предварительно с опаской взглянув на девушку, провел рукой по ее спине, остановившись на бедре. – Моя.

- Прости, братан, - сказал Джимми, хотя его тон не слишком соответствовал смыслу сказанного, и, бросив на нее мрачный взгляд, отправился искать себе новый объект для навязчивого внимания.

- Так я твоя, да? – с вызовом спросила девушка, выкрутившись из его объятий и снова скрестив руки на груди. Она смотрела прямо на него, пряди ее волос отливали серебром в лунном свете, а танцующие всполохи огня окрашивали лицо золотом.

- Есть вещи и похуже, - ответил он, пожав плечами, и в первый раз с такого близкого расстояния увидел, как она смеется.

За три долгих летних месяца она стала его во всех смыслах этого слова: и в жизни, и в сердце, и телом. Он ощущал, что она его всеми возможными способами: и сжимая ее маленькую ручку в своей большой, и когда ее обнаженное тело подчинялось его, нависшему над ней, и в мягкой нежности ее глаз, когда они встречались взглядами.

****

«Она твоя?»

Когда он отвечал да, это было ложью, ведь он понятия не имел, станут ли эти слова правдой. Кольцо в его кармане было тяжелее, чем предполагают законы физики, а «солитер» казалось странным словом, чтобы называть так кольцо для помолвки. Оно может означать кучу всего разного, от карточной игры до драгоценного камня, ну уж точно не то, что влечет за собой единение. Тем не менее, Элис уверила его, что у Беллы классический стиль, поэтому этот солитер скромного размера как раз ей подойдет. Его карману было тяжело, а сердцу легко. Он думал о жизни, в которой всегда присутствовала Белла с той самой их первой встречи у костра много лет назад. Столько всего произошло, случилось – колледж, поиск работы, совместное проживание, - но так мало поменялось в том, как блестят ее глаза, как сияет ее кожа, как волосы обрамляют ее лицо. И ничего не поменялось в том, что она с ним делала, учащая его дыхание, усиливая биение сердца, распаляя кожу – и он знал, что если она сегодня скажет да, то это не поменяется никогда.

Как и многое в его жизни, его великое предложение прошло совсем не так, как планировалось. А если честно, оно не имело ничего общего с его планом. Начиная с того, что на шоссе у его машины лопнула шина, они час прождали эвакуатор и безнадежно опоздали ко времени резервации столика в ресторане. Они вернулись домой, и Белла, увидев унылое выражение лица Эдварда, улыбнулась, приказала ему стоять здесь, на коврике у входа, никуда не двигаясь, а сама бросилась в кухню, носилась по ней из стороны в сторону, а потом снова появилась у дверей с полным продуктовым мешком и маленьким одеяльцем, которое они использовали, чтобы посидеть на пляже.

- Пошли, - сказала она, хватая его за руку и таща к своему грузовичку, стоявшему на подъездной дорожке.

- Куда мы едем? – спросил он, все еще абсолютно убитый тем, что все его планы сорвались.

- У нас же годовщина сегодня, - ответила она, заводя двигатель. – Мы все еще можем отлично провести вечер вместе.

Пока она вела машину, он мягко улыбался, глядя на эту девочку-фейерверк в слишком коротком платье, подпрыгивающую на сиденье своего античного пикапа. Ее туфли лежали на полке между сиденьями, и в этот момент его желание жениться на ней накрыло его с головой.

- Так, - сказала она, направляя машину на черную как смоль площадку.

- Где мы? – спросил он, оглядываясь и понимая, что всю дорогу смотрел только на Беллу и не заметил, куда они ехали.

- А это имеет значение? – озорная улыбка появилась на ее лице, она выпрыгнула из кабины, взяла мешок с продуктами, одеяло, а туфли так и оставила лежать на полке. Обойдя машину, он последовал за ней, - он последует за ней куда угодно, - к месту, где она уже разложила одеяло и устраивалась на нем со всеми удобствами, скинул ботинки, стащил носки и закрутил штанины брюк.

- Что на ужин? – спросил он, пялясь на мешок и одновременно расстегивая манжеты рубашки и заворачивая рукава до локтей.

Она поставила мешок себе на колени и начала там копаться.

- Так, - торжественно сказала она. – У нас есть два кусочка сырной пиццы, немного сыра Чеддер, крекер, запечённые макароны с сыром и яблоки.

Он засмеялся.

- Дай мне кусочек пиццы, - попросил он, и она послушно протянула ему одну половинку, а вторую взяла себе. Он сел, скопировав ее позу, лицом к ней, и начал жевать, вглядываясь в темноту и мерцающие над ними звезды.

- Извини за ужин, - пробормотал он.

- А я думаю, что это здорово, - выдала она, доедая пиццу и переводя взгляд на небо. – Ну правда, ведь не каждый день можно видеть звезды на северо-западном побережье Тихого океана. Обычно здесь слишком облачно.

- Да, правда, - согласился он, дожевывая свой кусок и устраиваясь рядом с ней. Она немного поерзала, придвигаясь к нему бедрами, и вдруг хмыкнула.

- Правда что ли? Каллен? Уже?

- Что? – растерянно спросил он, видя, как она трется о коробку в его кармане.

- Пицца и пикап способны так завести твой моторчик, а? – засмеялась она, добавляя: - Где же тут песнь природы? – и ощупывая рукой очертания твердости. А сделав это, она приподняла бровь и нахмурилась. – Это не ты.

Ее пальцы сжимали маленький и жесткий куб.

- Да что это, черт побери?

Он засунул руку в карман, вынул коробочку, и Белла тут же все поняла.

- Это мой вопрос, - просто сказал он, вставая на колено и протягивая ей все еще закрытую коробку. – Тебе, - зачем-то пояснил он, хотя даже в темноте он видел, как заблестели ее глаза. Она протянула руку и обвила его шею.

- А это мой ответ, - выдохнула она, прижимаясь к нему мягкими губами, и он улыбнулся ее поцелую.

- Ты еще не видела кольцо, - игриво запротестовал он, хотя его сердце пело.

Она ответила смешком.

- Мне не важно, даже если оно игрушечное, - выдохнула она. – Я все равно согласна.

- Оно точно не игрушечное, - ответил он, немного отклоняясь, чтобы открыть коробку. – Все равно да? – спросил он, делая серьезное лицо, хотя его губы улыбались.

- Всегда да, - ответила она, вынимая кольцо из коробки. Сначала он надел кольцо ей на палец, потом стянул с нее платье, а затем скользнул в нее на заднем сиденье пикапа где-то в центре Земли, в неизвестном месте, думая о том, может ли жизнь быть настолько прекрасной.

Мягким ранним оранжевым утром зазвонил телефон. Он несколько мгновений любовался, как переливаются солнечные лучи в свете камня, который он вчера надел ей на палец, а уж потом выбрался из-под нее и одеял, и ответил на звонок. Еще до того, как он успел сказать алло, Элис выдохнула ему в ухо с другого конца провода:

- Она твоя?

Он улыбнулся солнечному утру.

- Да, - изумленно прошептал он. – Она моя.

**************

Огромные тяжелые слезы собираются у ее нижних век, подрагивая в такт с нижней губой, а белая палочка дрожит вместе с рукой. Она качает головой, один раз, быстро, из-за чего влага приходит в движение и медленно течет по мягким щекам. Он стирает ее большими пальцами, а она закрывает глаза, отпуская себя, позволяя слезам свободно вырываться из-под прикрытых век, в кольце его объятий.

- Ну-ну, малышка, - бормочет он ей в волосы, чувствуя, как дрожит ее тело от сдавленных и приглушенных рыданий. – Это произойдет.

Он обещает то, что не может гарантировать, и размышляет о том, хорошо это или плохо. Уже два года он пытается сдержать это обещание, стараясь сделать больше, чем обещал, и не чувствовать себя неполноценным мужчиной. Неполноценным мужем. Потому что он не может остановить слезы жены, потому что не может превратить одну полоску в две, потому что он подводит ее в самом основном.

- Когда? – стонет она у его груди, прося еще больше обещаний, которых он не может выполнить.

- Когда должно, - предполагает он, водя рукой вверх-вниз по линии ее позвоночника и мечтая о том, чтобы у него нашелся ответ получше. Мечтая, как и всегда, чтобы у него была возможность предложить ей что-то большее.

Ожидание. Казалось, что они провели годы в ожидании, и он пытался быть терпеливым. Он ждал бы вечность, это он знает точно, но вот в такие дни он чувствовал себя усталым и побежденным. Он смотрел, как его сестра подбрасывает его племянницу в воздух, слышал переливы смеха малышки, зачарованно смотрел, как мягкие шелковистые прядки волос становятся почти прозрачными в солнечном свете, и все это делало его счастливым и в то же время печальным. Он хотел всего этого. Она хотела всего этого. Они вместе всего этого хотели. И хотя они смирились с мыслью, что у их ребенка не будет его зеленых глаз и ее шоколадных волос, они все равно хотели ее или его. Отчаянно. Они так хорошо умели любить друг друга, что хотели чего-то – кого-то еще, чтобы любить, и ждали. Ждали, когда порвется презерватив. Ждали интрижки на одну ночь, которая обернется девятимесячными последствиями. Ждали, когда одна мама предпочтёт сказать «до свидания», чтобы другая могла сказать «привет». Они ждали какого-нибудь нежеланного ребенка, чтобы он стал их самым-самым желанным, и это ожидание было почти невыносимым.

- Прошло только… - Элис замолкает, щурясь от солнца, пока ее дочь наклоняется, чтобы получше рассмотреть травинку.

- Десять месяцев, - вздыхает он.

Ирония судьбы. Этого времени хватило бы на то, чтобы зачать, выносить и родить собственного ребенка. Если бы у них была такая возможность. Элис поджимает губы, смотрит на Эдварда, а потом быстро переводит взгляд на свою малышку.

- Это произойдет, Эдвард. Вы с Беллой будете замечательными родителями, а малыш, который найдет вас, будет самым удачливым и самым любимым ребенком в мире.

Он отводит взгляд, глаза жжет. Она права, и от этого ему становится еще хуже.

Звонок застает их в дождливое воскресное утро, когда они сидят на кухне друг напротив друга за столом с открытой газетой, лежащей между ними и двумя одинаковыми маленькими чашками кофе с завитушками на сгибе ручки. Он дочитывает предложение, на середине которого его застал звонок, перед тем как подняться, дойти до телефона и снять трубку.

- Алло, - говорит он, все еще думая о предполагаемом расширении близлежащего шоссе.

- Господин Каллен?

Он хмурится, дорожные работы забыты ровно в тот момент, как он слышит незнакомый голос в ухе.

- Да.

- Господин Каллен, это Хелен Хувер из Тихоокеанского агентства по усыновлению.

- О! – говорит он, пытаясь скрыть появившиеся оттенки оптимизма в голосе, но ему это не удается. В огромных глазах Беллы, которые она не отводит от его лица, появляется надежда. Она всегда могла читать его как открытую книгу. – Да, доброе утро.

- Доброе утро, господин Каллен, я звоню, потому что в следующем месяце должна родиться девочка, и ее мама решила отдать ее на удочерение. Если вы с женой еще не отказались от желания усыновить ребенка, то вас выбрали реципиентами.

Реципиентами, как будто это посылка, обычный подарок, а не самый дорогой на свете.

- Мы готовы, - отвечает он голосом, мало отличающимся от шепота.

- Прекрасно, - слышит он в ответ деловой тон. – Мы вам позвоним перед рождением ребенка. Ее мать требует анонимного усыновления и хочет отказаться от родительских прав немедленно. Конечно, последуют еще тридцать дней выжидания, в течение которого она может изменить свое решение, но после этого вы и ваша жена станете законными усыновителями, а биологическая мать ребенка лишиться на него всех прав.

- Да, - говорит он, не находя других слов. Да.

- Хорошо, - отвечает она. – С вами свяжутся, когда у матери ребенка начнутся схватки. У вас или у вашей жены еще есть вопросы ко мне, господин Каллен?

- Нет, - выговаривает он, хотя в голове радостно крутится «да!».

- Отлично, что ж, поздравляю.

- Спасибо, - отвечает он, кладет трубку и встречает переполненный слезами взгляд Беллы. – Девочка.

Вот и все, что он успевает сказать. А когда она бросается к нему, он почти рассыпается под ее весом и своим собственным чувством облегчения. Месяц. За этот месяц они перевернут мир - выкрасят его бывший кабинет в бледно-лавандовый цвет, купят белую мебель: кроватку, пеленальный столик, комод, кресло-качалку…

Вдруг Белла впадает в панику из-за того, что не сможет кормить младенца грудью, и часами сидит над книгами и сайтами, выбирая лучшую смесь, лучшие бутылочки, лучшие лекарства от колик. Они проводят эти тридцать дней до рождения ребенка, совсем не вспоминая о других тридцати днях, которые придут позже, о том месяце, во время которого они могут потерять все, что ждали годами. Вместо этого она покупает слинг, что носить малышку, простынки, которых хватит на десяток детей, а он выводит из себя продавца, с тщательностью маньяка выспрашивая обо всех функциях каждого автомобильного кресла, имеющегося в магазине. А еще они ждут.

Она покупает подушку для кормления и, увидев его недоумение, признается:

- Я не смогу ее кормить, но по крайней мере я смогу держать ее так, будто кормлю ее.

Она отводит глаза, неуверенность растекается розовым по ее щекам, он притягивает ее к себе и обнимает так крепко, как никогда раньше, думая, что никогда не любил ее сильнее, чем в этот самый момент.

Они аккуратно готовят к новости свои семьи, решив, что расскажут обо всем только самым близким, пока не закончатся те другие тридцать дней ожидания. А месяц превращается в недели, затем дни, пока вдруг их медленный и тихий ход не обрывает звонок, раздавшийся в ничем не примечательный субботний день. Они обмениваются быстрыми взглядами прежде, чем он снимает трубку. И еще до того, как он успевает закончить звонок, Белла хватает уже упакованную сумку для младенца, больничную сумку, а потом уже свою, пока Эдвард бездумно ищет ключи, которые висят на том же крючке, где и всегда.

Поездка в больницу проходит в напряженном оцепенении, прерываемом только повторяющимися пожатиями их сцепленных рук на центральной консоли между креслами. Они приезжают и ждут, и ходят, и снова ждут, и Белла пытается избавиться от ощущения того, что она является одной из тех редких матерей, которые проводят время рождения их ребенка в комнате ожидания, а не в родильной палате. Эдвард наблюдает за ее передвижениями, борясь с желанием притиснуть ее к себе, понимая, что сейчас она нуждается в свободе. Кофе из машины, стоящей в углу, не оказывает нужного действия, да и Эдвард слишком нервничает, чтобы позволить себе лишнюю чашку с кофеином. После слишком долгих часов ожидания, медсестра, являющаяся их единственным источником информации, появляется из-за раздвижных дверей, и Белла хватает ту за руки до того, как она успевает открыть рот.

- Прекрасная здоровая девочка, - говорит медсестра. – Если вы пройдете со мной, я отведу вас в комнату, куда мы принесем ее после того, как помоем и проверим все жизненные показатели.

Белла выпускает руки медсестры и хватается за Эдварда, новоявленные родители следуют за медсестрой по ярко освещенному коридору, их обувь скрипит о сверкающий линолеум. Медсестра открывает дверь в свободную палату и жестом приглашает их войти.

- Подождите здесь, я принесу вам вашу дочь.

Дочь. Эдвард рад, что он сейчас стоит около больничной койки, потому что его колени подгибаются, и он практически валится на тонкий матрас. Светящиеся глаза Беллы находят его, она поворачивается к нему всем телом и берет за руки.

- Вот оно, - шепчет она.

Он наклоняется вперед и прижимается лбом к ее груди, чувствуя, как она проводит руками по его волосам, а затем обнимает его за плечи. Какое-то время они дышат друг другом, подводя итог последним секундам их жизни вдвоем.

- Вот она, - слышит он и, подняв голову, видит их медсестру, катящую детскую пластиковую кроватку.

По мере ее приближения, он может рассмотреть одеяльце с толстыми розовыми и голубыми полосками, свернутое коконом. Он поднимается, кроватка останавливается прямо перед ними, и он начинает вглядываться в маленькое личико, такое чужое и настолько знакомое, что ему трудно дышать. «Это ты, - думает он, но не произносит вслух. – Ты. Та самая, которую мы ждали. Которую мы так хотели. Наша». Он не осознает, что плачет, пока слеза не капает на одеяльце и не впитывается в розовую полоску. Он слышит, как Белла всхлипывает рядом с ним. Ему приходится совершить невероятное усилие над собой, чтобы отвести глаза от своей дочери – о боже, его дочери – и посмотреть на Беллу, у которой слезы заливают лицо, катясь непрерывным потоком.

- Могу я подержать ее? – выдыхает она, сцепив руки у груди, словно удерживая их от того, чтобы они не схватили малышку без разрешения.

- Вы можете делать все, что хотите, - мягко говорит сестра. – Она же ваша.

И он не может отрицать правдивость этих слов, а наблюдая за тем, как его жена первый раз держит на руках их ребенка, он чувствует, что его сердце просто-напросто взорвется.

Пока текут тридцать дней, Эдвард учится быть отцом: он учится разводить смесь, хлопать малышку по спинке с большей силой, чем осмелился бы, чтобы спровоцировать отрыжку, поддерживать неустойчивую головку, купать скользкого младенца. Он учится надевать подгузник, пеленать, успокаивать. Но самым неожиданным уроком для Эдварда в эти первые тридцать дней жизни его дочери становится осознание беспомощности. Он никогда не чувствовал себя одновременно и таким сильным, и таким бессильным. И от этого ощущения ему становится тревожно и в то же время спокойно. Он совершенно беспомощен перед тем человеком, кто может ее у них забрать, но, если кто-нибудь попытается дотронуться до нее, он без тени сомнения кинется ее защищать. Он знает, что достанет для нее луну и звезды и под страхом смертной казни никогда не пообещает сделать то, что не сможет.

Каждый день новая семья из трех человек ожидает звонка. А его все нет.  И даже не перечеркивая красными крестиками прошедшие дни на календаре, они тем не менее осознают всю важность определенного дня последней недели сентября. Они ждут, они оба едва сдерживают дыхание, и, хотя никто из них никогда не был особенно религиозен, они молятся. А на тридцатый день понимают, что ничего не знают о правилах.

Эдвард размышляет о том, не позвонят ли им, чтобы сказать, что их дочь – теперь их дочь навсегда. А Белла надеется, что никаких звонков не будет, просто потому, что иначе ее захлестнет паника, а грудь разорвется и она не сможет дышать.

Эдвард взял выходной, якобы потому, что это пятница, но на самом деле потому, что, если звонок раздастся, он хочет находиться именно дома. В полдень, когда солнечные лучи приветливо заструились через окна, он предлагает сходить погулять. Она соглашается, и он вынимает их кладовки детское кенгуру, а потом, закусив губу, протягивает его Белле.

- Хочешь поносить ее? – она улыбается ему мягкой понимающей улыбкой. – Давай-давай.

Он хочет покачать головой, но не может. Белла помогает ему застегнуть ремни вокруг груди и талии, потом они оба укладывают в кенгуру их почти спящую дочь, темно-фиолетовая шапочка которой почти падает ей на глаза. Он пристегивает к одной из лямок пустышку и улыбается поверх головы девочки.

- Готова?

Белла кивает, они спускаются и начинают неспешную прогулку. Они почти ни о чем не разговаривают, наслаждаясь мягким шорохом опавших листьев под ногами. Эдвард молча молится о том, чтобы лампочка автоответчика не мигала, когда они возвратятся домой. Он молится о том, чтобы девятнадцатилетняя девушка, пребывающая сейчас неизвестно где, решила оставить прошлое в прошлом. Он молится о том, чтобы в это время в следующем году он наблюдал за тем, как эта малюська на его груди делала свои первые неуверенные шажки по направлению к нему. Они идут, они молятся, они греются в последних теплых лучах осеннего солнца, они отдают тепло друг другу и ей.

По возвращении домой Белла начинает готовить ужин, но около пяти его терпение заканчивается, и он поднимается наверх, чтобы принять душ. Вода течет, ванная наполняется паром, а Эдвард вынимает мобильный телефон, набирает номер и ждет ответа, нервно мотая ногой.

- Тихоокеанское агентство по усыновлению, Хелена слушает.

- Здравствуйте, Хелена, это Эдвард Каллен.

- Да, господин Каллен. Как дела?

- Хорошо, отлично. Спасибо. Послушайте, у меня возник один вопрос по поводу правил… Сегодня тридцатый день. И мы с женой интересуемся, нам позвонят, чтобы подтвердить то, что биологическая мать официально лишена своих прав или… - он не решается договорить мысль до конца, не желая, да и будучи не способным озвучить ее.

- Чисто технически, у нее есть время до конца сегодняшнего рабочего дня, то есть еще час. Я никогда никому не внушаю ложной надежды, господин Каллен, но, руководствуясь собственным опытом, могу сказать, что если она до сих пор не передумала, то вряд ли сделает это в течение следующих шестидесяти минут, - говорит Хелен. - Поэтому, если я вам не позвоню до шести, то можете себя поздравить. Она полностью ваша.

- Спасибо, - снова благодарит он, его голос еле слышен на фоне льющейся воды.

- Не за что, - отвечает Хелен.

Он сбрасывает вызов и садится на крышку унитаза. Шестьдесят минут. Душ займет десять, но существует малюсенькая возможность, что это будет именно та одна шестая часть оставшегося времени, когда он сможет называть свою дочь своей. И он не станет терять ни минуты. Он перекрывает воду и спускается вниз. Глаза Беллы прищуриваются, пока она наблюдает за тем, как он приближается.

- Ты ведь позвонил.

Он кивает.

- Шесть часов.

Белла переводит взгляд на часы на стене, он видит, как ее горло сжимается, когда она судорожно сглатывает.

- Пятьдесят пять минут, - говорит она, он кивает и садится туда, где она сидит с малышкой, лежащей на подушке между ее разведенных ног, сжимая в ладонях ее маленькие стопы.

- Я так люблю ее, - бормочет она.

Эдвард наклоняется и обнимает ее за плечи,

- Я знаю, - отвечает он. – Я тоже.

Они любуются маленькими ножками, крошечными пальчиками и даже малюсенькими ноготками, слушая, как громко тикают часы на стене.

- А что если… - она не может выговорить, и хотя за прошедший месяц они ни разу об этом не говорили, но эта мысль никогда не оставляла их.

- Я не знаю, - говорит он, не желая ее ни в чем убеждать, пока они не знают, что им уготовило будущее. И повторять слова Хелен он не станет, ему просто не хватит на это мужества. Вместо этого он сидит, держит своих двух девочек и отчаянно надеется. Солнечный свет, проникающий в окна, превращается из желтого в золотой, а потом оранжевый. Минуты проходят в полной тишине. Часы тикают.

В 5:50 Мая засыпает, как обыкновенный ребенок, надышавшийся свежего воздуха. Эдвард вглядывается в ее лицо и знает, что бы не произошло в следующие десять минут, он никогда не забудет ни ее прекрасные маленькие реснички, ни безупречные крошечные черты.

В 5:53 его нога начинает сама по себе дергаться. Обычно Белла успокаивает его нервные движения, положа теплую ладонь на колено, но сейчас она обеими руками держит маленькие стопы и не хочет упустить ни одного вздоха крохи.

В 5:55 звонит телефон, и из горла Беллы вылетает стон, которые разрывает сердце Эдварда сильнее, чем звук телефонного звонка. Он берет трубку – ошиблись номером – и он не знает, то ли радоваться, то ли злиться.

В 5:58 они оба почти не дышат. Белла баюкает девочку, несмотря на то, что та спокойно спит.

В 6:01 они оба плачут.

- Есть и положительная сторона в неспособности кормить ее грудью, - мягкий Беллин голос раздается из дверного проема, он переводит взгляд со своей дочери, лежащей на подушке для кормления, устроенной на его животе, на жену.

- Что? – бормочет он.

- Смотреть, как ее кормишь ты.

Он наблюдает за тем, как маленький ротик его дочки сжимается на соске, и в этот момент осознает самую главную вещь, которую пронесет через года: отцовство в конце концов не имеет отношения к биологии. Он слышит приглушенный звонок мобильного в своем кармане. Когда он вынимает его, то видит имя своей матери на экране.

- Привет, мам, - тихо говорит он, покачиваясь. Белла продолжает стоять в дверном проеме детской с самой красивой улыбкой на лице.

- Эдвард, - это больше выдох, чем голос его матери. – Эдвард, она… - она замолкает, и он понимает, что она чувствует. – Она ваша?

Он переводит взгляд с дочери на Беллу и потом опять на свою дочь. Это его дочь. Навсегда. И это чувство что-то отпускает в его груди.

- Да, - тихо говорит он, зажимает телефон между ухом и плечом и проводит ладонью по пушистой головке своей малютки. – Она наша.

****

- Не слишком высоко, Мая! – кричит он, и его дочь набучивается, а потом игнорирует его предупреждение и лезет выше по лестнице игрового лабиринта. За последние пять лет ее светлые волосы налились цветом, а россыпь веснушек на носу напоминает такие же пятнышки на плечах его жены. Ее карие глаза такие же, как у Беллы, и он со стыдом признает, что когда-то волновался, что может подумать о них, как о глазах незнакомого человека. Но сейчас все в его дочери, каждая черточка, каждая мелочь – все ее, их.

- Мая! – снова предупреждающе кричит он.

Она бросает на него осуждающий взгляд, вздыхает, останавливается, но не слезает, а наоборот, поудобней устраивается на перекладине. Эдвард с усмешкой наблюдает за тем, как она болтает с мальчиком, который уже час хвостиком следует за ней по детской площадке, повторяя все, что она делает: бегает, прыгает, лазит. Он думает о том, что настанет тот ужасный день, когда она станет подростком, и мальчики будут преследовать ее с различными намерениями, но он так долго ждал возможности стать отцом, что будет холить, любить и лелеять любую минуту, любое мгновение ее жизни.

Очевидно устав от внимания надоедливого малыша, Мая решает спуститься вниз, хотя и слишком быстро, по мнению Эдварда. Она подбегает к качелям, сначала ложится на сиденье и пару раз качается туда-сюда, а потом садиться на них и начинает усердно раскачиваться.

На мгновение солнечные лучи перекрывает какая-то фигура, Эдвард отводит взгляд от дочери и видит перед собой улыбающуюся пожилую женщину.

- Не возражаете, если я тут присяду?

- Нисколько, - отвечает он и немного сдвигается в сторону.

Она садится и с облегчением выдыхает.

- Спасибо, - говорит она, ставя большую сумку на землю у своих ног.

Покопавшись в ней, она достает пакетик с соком, отрывает от него трубочку, прокалывает дырочку и ставит пакетик рядом с собой. Она сидит молча рядом с ним, пока к ним не подбегает малыш, слишком маленький, чтобы быть ей сыном, и просит попить. Неожиданно Эдвард чувствует стыд, когда вспоминает, как мало значит биология, и снова переводит взгляд на свою дочь, которая раскачивается уже на максимальной амплитуде.

- Не так высоко, Мая! – опять кричит он, и ему кажется, что он может разглядеть, как она закатывает глаза, снова и снова то вытягивая, то сгибая ноги, продолжая полет.

Женщина, сидящая рядом, хмыкает.

- Она ваша? – спрашивает она, все ее морщинки углубляются от искренней и доброй улыбки.

Эдвард поворачивается и улыбается в ответ, а потом снова смотрит на свою дочь.

- На самом деле, - радостно отвечает он, - это я ее.

Конец.