Святая Матерь Чарли.

Я взвизгнула от смеха. Эдвард бросил меня на мой спальный мешок и упал на колени рядом со мной. Я провела рукой у него между лопаток вверх до влажных волос и потянула его вниз, мои губы жадно искали его. Наши губы встретились с ударом, ноги переплелись.

Знаю, знаю, мы только сегодня днем решили подождать, ему многое нужно рассказать мне. Но черт, я хотела, чтобы он просто забыл свою осторожность на мой счет. Он был настолько умен, свалив с ног Бена и Анжелу своим предложением помочь в сборе средств. Я любила его за то, что он заботился о моих друзьях, о женщине, с которой никогда не встречался. Честно говоря (и ужасно), это меня так сильно возбудило.

И его решимость активно спонсировать весь год с настоящего момента... Это ощутимый знак того, что он планировал быть в моей жизни следующим летом. То, как он смотрел на меня сейчас, тлеющим зеленоглазым взглядом, с поволокой похоти, сексуальности и... ох.

- Эдвард, - застонала я ему в губы, - я знаю, я действительно сбивала с толку и посылала путанные сигналы и прочее, но вот действительно четкий сигнал: я так заведена прямо сейчас, я дрожу. Да, мне холодно. Да, я пахну, как заплесневелая швабра. Но клянусь, если ты не попробуешь залезть ко мне в трусики сегодня ночью, я сама позвоню таблоидам и скажу им, что ты гей.

Он наполовину засмеялся, наполовину застонал мне в плечо, его элегантные пальцы писателя танцевали вдоль линии роста моих волос, повязки на швах. Мои собственные пальцы зарылись в ткань его футболки и цеплялись за него, умоляя его тело о давлении.

Он сдался.

- Ты удивительная, удивительная женщина. Ты понятия не имеешь, насколько я обожаю тебя за твои идеи. - Он снова поцеловал меня. - За твое желание помочь.

- Ты тоже, - пробормотала я, проникая руками под его футболку, скользя ими по его лихорадочно возбужденной коже. Мои губы задели его шершавый подбородок. - Удивительный парень, в любом случае. Но ты уверен, что у тебя есть время с фильмами...

Его руки гладили мои одетые во фланель ноги, бедра, грудь, заглушая мои слова. Он озорно поцеловал и слизал сахарную пудру с моего подбородка, ухмыляясь, когда я покраснела от смущения. Я была такой легкомысленной, как шестнадцатилетняя девственница. Он расположился между моих коленей, порывистое дыхание омывало мои ключицы. Я вздрогнула. Хммм, кто-то тоже очень возбужден.

- Я сказал, что приму в этом участие, и именно это имел в виду, - прохрипел он. - Этот сбор средств... это очень много значит для меня. Словами не описать. Я просто хочу...

Затем он толкнулся мне в бедра, его руки, губы стали безумными. Он запустил пальцы в мои мокрые волосы, дергая узелки в волосах, отчего я вздрогнула.

- Хочешь что? - спросила я, задыхаясь.

Почему я до сих пор говорю? Огонь пронзил мое тело, моя рука взлетела, уронив фонарь на пол, и он заморгал. Дерьмо. Полная темнота. Больше нет зеленых глаз.

Его бедра замерли, и он застонал снова, губы прижимались к моему лбу, ушам, шее. Нависая надо мной, он подложил руки мне под голову по обеим сторонам, как будто старался направить какие-то странные токи из кончиков своих пальцев мне в голову.

- Почему ты не видишь, какая ты сильная? Ты так в себе сомневаешься. Хотел бы я заставить тебя видеть это. - Он снова поцеловал меня, сильно, и я попыталась поцеловать его в ответ. Но его рот был настойчивым, поглощающим и быстрым, он оставил мои губы ради моей кожи. Он снова поймал мою шею, посасывая и кусая достаточно сильно, чтобы могла остаться метка.

- Почему ты не видишь какая ты офигенно удивительная?

Его, ставший внезапно страдальческим, злым, тон застал меня врасплох. Какого черта? Эдвард никогда не ругался. Я не могла видеть его глаз, было темно, и я испугалась. Что-то не так... совсем не так.

Он вернулся к моей шее, затем обратно к губам, и я почувствовала, как он кусает мои чувствительные губы. Я толкнула его в плечи своими дрожащими руками.

- Больно, - выдохнула я, моя рука подлетела к нижней губе.

Все его тело замерло. И затем его внезапно как будто осенило, он откатился от меня на несколько футов, в другую часть палатки.

- О, Боже, Белла, прости. Мне так жаль. Так жаль.

- Эдвард, да что с тобой такое? - отрезала я, и не стала ждать следующего потока извинений. - Ты такой чертовски неуравновешенный весь день, мне нужно записаться на прием к мануальному терапевту, чтобы исправить травму шейных позвонков. - Я оперлась на локти, повернувшись, чтобы увидеть его черный силуэт на другом конце палатки. - Что ты имел в виду под «я бы хотел, чтобы ты не сомневалась в себе»?

Он не ответил. Я обдумала его странную реакцию чуть раньше — почти паническая атака. Возможно она не полностью утихла.

- Это имеет какое-то отношение к твоей матери? - спросила я.

Ответа не последовало. Я откинулась обратно на подушку и положила руку на лихорадочно бьющееся сердце, разрываясь между тем, чтобы не замечать его странный гнев и прыгнуть на него снова или продолжать давить на него вопросами и дальше. Единственными звуками были звуки усиливающегося дождя и тяжелого дыхания, пока он боролся, чтобы восстановить контроль. Я слышала шелест его спального мешка и предположила, что он устраивается на ночь. Но я не собиралась оставить свои вопросы без ответа. Не в этот раз.

- У нее было психическое заболевание, не так ли? Разговор может помочь...

Прошли долгие минуты. Доджь сильнее... тук... тук. Я забралась в спальный мешок и застегнула молнию до подбородка.

- Замечательно, - фыркнула я. Повернулась и постаралась найти комфортное положение на холодном полу палатки прежде, чем раздражение снова охватит меня, и легла на спину. Я сложила руки на животе и ждала, затаив дыхание, ответа Эдварда. Наконец он заговорил.

- Да, она была больна. Очень.

Я со свистом выдохнула.

- И не было никого, чтобы помочь ей. Вот почему ты так увлечен проблемами психического здоровья, так?

Последовала долгая тишина, потом я услышала шорох опять, когда он подвинулся ближе ко мне в спальном мешке.

- Не возражаешь, если я лягу рядом? - виновато спросил он. - Обещаю, я не трону тебя.

Я вздохнула, протянула руку и похлопала по полу рядом с собой, пока не нащупала спальник Эдварда.

- Ты все равно слишком далеко, - пробормотала я и тянула его, пока он не оказался рядом. Удовлетворенная, я положила ладонь ему на талию и посмотрела ему в лицо, находящееся в тени.

- Когда я был ребенком, - сказал он, - я любил мать несмотря ни на что. Когда стал старше, я ненавидел ее. Она была моим миром так долго... и даже не знала этого.

- А теперь?

- Теперь... ни то, ни другое. - Медленно объяснил он, нервы и дрожь. - Я старался не обижаться на нее, потому что знал, что она нездорова. Мне нравилось думать, что если бы ей оказали помощь, она была бы хорошей матерью. Но я просто не знаю... и никогда не узнаю. И есть вещи, которые трудно простить...

- Твоя мать свела счеты с жизнью? - осторожно спросила я.

Я слышала, как он вдохнул сквозь зубы. Его голос был чуть громче шепота.

- Оба родителя.

Оба? Такого я не предполагала. Я разинула рот, как рыба, стараясь подобрать слова.

- Что с ними случилось? - удалось выдавить мне.

- Отец (биологических родителей Эдвард называет с маленкой буквы, приемных — с большой — пп) упоминал, что ты спрашивала о них после инцидента с серфингом.

Я почувствовала, как его дрожащая рука переместилась со своего спального мешка и легла на мой. - Никто не знал, однако я и Отец размышляли. Никому из них не ставили диагноза. Но оглядываясь назад, очевидно, они были больны. Думаю, может быть поэтому они влюбились друг в друга. Должно быть они узнали себя друг в друге...

- Ты мне расскажешь о них? - Пора, молча добавила я.

- Это наш еженедельный вопрос-ответ? - спросил он, сжав мою руку.

- Да.

- Очень хорошо.

Я подвинулась ближе к нему, стараясь не показывать нетерпения. Никогда раньше он не говорил так открыто о родителях. Даже в его творчестве были только намеки. И теперь он собирался рассказать мне их историю целиком. Он наконец достаточно мне доверял, чтобы впустить в этот мир.

Его рука вытянулась по подушке. Я положила голову ему на бицепс, так близко, что могла чувствовать тепло и сладость его дыхания, когда он говорил.

- Семья моей матери — это старинный чикагский клан — Мейсены. Очень богатые и знаменитые. Друзья Дэйли (возможно имеется в виду 54-й мэр Чикаго Ричард Дэйли, хотя не уверена, не могу сказать точно о каком периоде идет речь — пп), сверкающие платья и авто, зимние и летние домики, всегда в начале списка приглашенных на значимых светских событиях года. Мистер Мейсен был партнером в юридической фирме, как и его отец и его дед и так далее. Кажется, в двадцатых фирма имела воровские связи, но это прекратилось незадолго до отмены «сухого закона». И когда дела принял мой дед, семья Мейсенов очень заботилась о том, чтобы не иметь связей с криминальным миром. Имидж — все, это стало семейной мантрой. Поэтому можешь представить, как отреагировала моя семья, когда моя мать, когда ей было шестнадцать, одетая только в угги, появилась в Аквариуме Шедда на выставке коралловых рифов. У многих школьников были образовательные экскурсии в тот день, надо сказать.

- Вот дерьмо, - заикалась я.

- Да, - ответил он. - Ей чуть руки-ноги не поотрывали мамаши, прежде чем охрана увела ее. Элизабет Мейсен всегда считали свободной духом личностью. Тонкая и гибкая внешне, она имела огненный нрав. Мне говорили, что я на нее очень похож — те же волосы странного цвета, та же бледная кожа, тот же голос. Так или иначе, это был 1971 год, и это был не первый раз, когда женщину арестовывают за публичное раздевание, - сухо сказал он. - Ее семья списала все на «проклятые хиппи-выкрутасы» и контролировала ее как только могла. Арест, однако, переполнил чашу терпения. Они открыто не отвергли ее, потому что скандал того не стоил. Скорее, они умыли руки и открестились от нее. Они подбрасывали ей кучу денег каждый год, чтобы не заморачиваться на ее счет, нашли ей отличную квартиру, дорогую машину, все, лишь бы она оставалась за пределами заголовков газет.

- Но ей было только шестнадцать! Она была несовершеннолетней, - сказала я, шокированная холодностью ее семьи.

Он пожал плечами.

- Теперь ты знаешь, почему я никогда не связывался ни с кем из них. Я встречал моего деда только однажды, когда мне исполнилось восемнадцать, и я унаследовал трастовый фонд, который Отец создал из того, что осталось от материнских денег. Кажется дедуля Мейсен жертвовал туда деньги на протяжении многих лет, и специально приехал в Вашингтон, чтобы предупредить меня, чтобы я не был таким же глупцом, как моя мать. Он был ублюдком. Умер спустя несколько лет после этого, и я ни разу не оплакивал потерю.

- Мне жаль, - пробормотала я. - Я хотела бы, чтобы ты рассказал мне об этом визите.

- Я бы тоже хотел, - тихо сказал он.

- Итак, что произошло после того, как изгнали твою мать?

- Она вела светскую жизнь. Продолжала выходить в свет, и поток денег не иссякал. О, и были вечеринки, мужчины и наркотики. Но ей удалось закончить школу и не попадать в газеты, поэтому Мейсены направили свой взгляд в другую сторону. Вскоре после выпускного, полагаю, ей стал надоедать монотонный круг общения, и она поступила в Чикагский Университет. Она изучала психологию.

- Разве не на этом факультете учился Карлайл?

- Да. И мой отец. У Карлайла и Эдварда старшего был только год разницы в возрасте. Они были очень близки.

Я провела пальцами по его подбородку, пока не нашла губы. К моему удивлению, уголки его губ были приподняты в улыбке. Он повернул голову, поцеловал мои пальцы и продолжил.

- Мой отец встретил мою мать в 1976 году на панк-рок концерте в неформальном баре, кто бы мог подумать. В то время, как вся страна сходила с ума от KC and the Sunshine Band, (американская музыкальная группа, основанная в 1973 году в Майами, штат Флорида, США. В своём творчестве коллектив использовал такие жанры, как фанк, R&B, и диско – пп) они были фанатами Рамонес.

Очень подходяще, подумала я, хотя вслух не озвучила. Возможно, одержимость прогрессивной музыкой — это генетическое в конце концов. Это объясняет его неувядающую любовь к The Clash...

- Карлайл тоже был панк-рокером? - спросила я и не смогла сдержать смешок. Картинка пуританского Папочки К в виде андрогинного секс-монстра в рваной футболке Джонни Роттен и штанах с булавками, неудержимо рвалась в мое сознание.

Эдвард тоже засмеялся, как будто увидел эту картинку в моей голове.

- Нет, - ответил он, - Папа всегда был фанатом Билли Джоэла.

- Значит они были панк-рокерами и увлекались всей этой нигилистической, антиобщественной сущностью. - Он кивнул. - Правда странно, что они болели за Кэбс,

учитывая, что твоя мать светская львица, а отец адвокат?

- Я неоднократно размышлял над их радикальными сдвигами в убеждениях, что подвигло их так полярно менять убеждения. Многое из этого связано с их болезнью, я уверен. Но они были просто двумя потерянными людьми, Белла. Они позволяли потаенным чувствам бросать их из стороны в сторону и уносить, вместо того, чтобы бороться за собственный путь. И когда они нашли друг друга, они нашли другого человека, способного оправдать поведение другого, не важно, как они жили или какой выбор делали.

- Поэтому твой отец лишился адвокатской практики? - спросила я.

Он слегка сжал мою руку.

- Я так думаю. Надо сказать, их роман случился очень быстро. Они тайно поженились через два месяца после знакомства. Мейсены, на удивление, одобрили этот брак. Мой отец был представителем среднего класса, отличным студентом — окончил с отличием годом ранее и поступил на юрфак. И конечно, у него было безупречно чистое досье. Мистер Мейсен немедленно взял его под свое крыло с обещанием, что предоставит место в юридической фирме, когда он будет иметь допуск к юридической практике. Я думаю, они верили, что брак усмирит мою мать, и они смогут держать пару под контролем. Конечно, Каллены были шокированы, но приняли брак. Все, кроме Папы — Карлайла.

- Как я сказал, братья Каллены были очень близки. Ну, в то время как мой отец познакомился с моей матерью, он стал угрюмым, подверженным переменам настроения, замкнутым. Он забил на Карлайла и проводил время только с Элизабет. Моя мать была чрезвычайно харизматичной, понимаешь — она очаровывала Калленов по праздникам, но только Карлайл действительно проводил какое-то время рядом с ней. Остальные любили ее. Но он не доверял ее улыбкам и легкомыслию, и это внесло раскол между братьями. Долгое время Карлайл обвинял мою мать и ее влияние на изменения в поведении Эдварда старшего, но с тех пор он пришел к решению, что это могли быть ранние симптомы клинической депрессии.

- А ты что думаешь? - пробормотала я.

- Я думаю последнее, что касается меня, хотя моя мать определенно не помогала. Его оценки начали ухудшаться, и только благодаря влиянию мистера Мейсена он вообще смог закончить учебу.

- Но у него была адвокатская практика.

- О да, в порядке исключения. Информация, добываемая разведкой, никогда не была проблемой моего отца — он допустил грубую ошибку. Что привело к проблеме лишения адвокатской практики, и года не прошло после ее начала. Три года Эдвард старший и Элизабет Каллен играли счастливых молодоженов — прекрасно отреставрированный дом 1920-х в Оук-Парк, билеты на сезонные игры Кэбс, у каждого по Крайслеру. У них даже была водяная кровать, я помню. Но я думаю, депрессия в сочетании с откладыванием и накоплением дел, моим рождением, ответственностью от того, что он стал отцом, наконец сломали его. Государство обнаружило, что он использует деньги семьи Мейсен — сбережения, которые выдавали Элизабет за «хорошее поведение» - чтобы подкупить свидетелей обвинения и добиться быстрой резолюции по его делам. Конечно, он был незамедлительно уволен. Юридическую фирму Мейсенов трепали в заголовках газет, множество их судебных дел подверглись пересмотру и началась процедура лишения моего отца адвокатской практики. Но он так и не был лишен звания адвоката...

Комок появился у меня в горле, когда я поняла, что он имел в виду.

- Потому что умер до этого момента.

- Потому что покончил с собой в закрытом гараже в работающем Крайслере.

- О Боже мой. - Я осторожно коснулась его лица и обнаружила, что оно мокрое. Это обеспокоило меня так же сильно, как его история, потому что Эдвард никогда не плакал — никогда. Ни в день нашей свадьбы, ни в день, когда ушел... Помимо случайных детских истерик, единственный раз, когда я видела, как он плакал, это в Кэмперване Джаспера, когда мы вернулись из Риалто Бич. И даже тогда, это была случайная слеза или две.

Его дрожащая рука обняла мою, и нежно убрала с его лица, возвращая на талию.

- Моя мать была безутешна. Возможно она была эгоцентричной, но очень любила моего отца. Эмоциональная дистанция ее семьи, внезапный статус матери-одиночки, которая относится к своему сыну, как к игрушке, и в результате ее болезнь вышла из-под контроля. Карлайл попытался приходить несколько раз, но она выкидывала его и запретила приходить ему и кому-либо из Калленов, чтобы увидеть меня. Они были слишком ошеломлены собственным горем, поэтому быстро сдались и поддались ее просьбам. Карлайл выбрал медицинскую аспирантуру подальше — в штате Вашигнтон — его способ избежать боли. Мейсены дали матери еще больше денег, чтобы удовлетворить обязанности бабушки и дедушки, - с горечью сказал он. - И мать возобновила дикую жизнь в статусе одиночки. Большую часть того, что следовало потом, ты знаешь из книги.

- Некоторую часть. - Я знала о ее ночных тусовках в клубах, запоях, пока сын ждал в машине. Ее частые отпуска, когда она обычно оставляла Эдварда с сиделкой в течение нескольких дней. Ее, до безрассудства дорогие покупки и счета копились — было много денег в банке, но она никогда не беспокоилась, чтобы делать платежи по кредитным картам, объяснял Эдвард. Она отправила сына в роскошную подготовительную школу не потому что хотела лучшего для него, а потому что у соседей был ребенок, который тоже ходил в эту школу, и они предложили подвозить Эдварда. Я знала, что она била Эдварда по крайней мене один раз и извергала злобу, что заставило его стараться еще больше, чтобы порадовать ее.

- Я помню, как она плакала каждую ночь, когда была дома, водяная кровать плескалась каждый раз, когда она переворачивалась. Иногда она приходила в мою комнату, когда думала, что я сплю, и ложилась со мной. Я быстро научился притворяться, что сплю, потому что иначе она злилась и орала. Странные мелочи ее «заводили» - казалось мелочи, но значительные для нее.

- Как твоя просьба отвести тебя на поле Wrigley.

- Да, - сказал он, его голос на удивление был спокойным, почти отрешенным. На самом деле я не могла представить, как он мог рассказывать эту историю, если только как-то дистанцировать себя от нее. Если бы это были мои воспоминания, я бы сошла с ума.

- Сразу после Нового года в 1985-м, разгульный образ жизни прекратился. Примерно в то же время психотерапевт в моей подготовительной школе побеседовал со мной о том, что я могу и не могу говорить в школе. Для пятилетнего, я кажется был очень легкомысленен в вещах, касающихся употребления наркотиков и бурного секса. Психотерапевт вынес моей матери строгое предупреждение. После этого она больше не ударялась в загулы.

- По крайней мере, она должна была постараться стать хорошей матерью, - с надеждой сказала я.

Я почувствовала, как он покачал головой.

- Нет, Белла. Она остановилась, потому что соскальзывала в глубокую депрессию. Меньше чем уже есть, она заботиться не могла, иначе придет социальный работник и заберет меня. Моя мать на целый день и на всю ночь закрывалась в своей комнате. Иногда она выходила, и я никогда не знал, куда она ходила, хотя предположения были.

- Куда?

- Поле Wrigley Field. Она выходила из дома с урной с прахом отца, потому что у нее была безумная идея, что она должна развеять его прах там. Это очень странно, я знаю — но еще раз, она была больна. Она зациклилась на том, чтобы попасть на поле с урной, бормотала об этом все время. Она перестала есть, перестала покупать продукты. Я просил соседку купить хот-доги и булочки, когда она ходила за покупками, чтобы у нас было хоть что-то дома. Женщина довольно быстро поняла, и к счастью, стала покупать нам продукты. Я нахмурилась.

- Почему твоя соседка не связалась и не поговорила с соответствующими службами?

- Не могу сказать точно, - ответил он, слишком небрежно на мой взгляд. - Может быть не хотела связываться с этим, не хотела этого делать. Или может быть не говорила ничего из-за проблем. Я был слишком мал, чтобы понять, что происходит.

Я слышала, как он вздохнул, я знала, что будет дальше. Я убрала прядь теперь сухих волос с нахмуренного лба.

- Ты переехал к Карлайлу и Эсми в октябре, - тихо сказала я. - Что случилось?

Последовала долгая тишина... долгое, долгое молчание, и я заметила, что дождь стал сильнее снаружи, пока мы говорили. Стены палатки дрожали, когда ветер ударял в них, дергая колышки палатки, воткнутые в землю. Я зарылась глубже в Эдварда. Он был неподвижен, как статуя. Когда он заговорил, его голос был безжизненным, бесчувственным.

- Как я уже сказал, моя мать покончила с собой. Печаль, одержимость смертью, полная безнадежность — это было слишком. Это были очень темные месяцы. В конце сентября она посадила меня в машину, и мы поехали в Эванстон. Перед отъездом, она положила письмо для Карлайла в мой рюкзак, в котором просила взять меня и не отдавать ее родителям. Она зарегистрировала нас в отеле Belden Stratford Hotel в двух милях от Wrigley, попросила номер на верхнем этаже и прыгнула.

Я вскочила. Мои глаза устремились на Эдварда, хотя я и знала, что не увижу его глаз.

- Она прыгнула из окна? - удивленно спросила я. - И шестилений сын был в комнате!

О Боже, вещи, которые он должно быть видел. Последствия...

Темный силуэт его головы кивнул.

- В течение многих лет я убеждал себя, что она случайно выпала из окна. Но со временем, как я становился старше и узнал, что существует такая вещь, как самоубийство, я понял.

Я провела пальцами по мокрым волосам и потянула их в неверии.

- О Боже, Эдвард, не могу поверить... - я споткнулась, не зная, как закончить предложение, но не нашлась что сказать. Туманные воспоминания давно минувших дней вспыхнули в голове, и я задохнулась.

- Когда мы были маленькими, - сказала я, - я помню, твой самый большой страх был упасть с большой высоты. Карлайл и Эсми взяли нас в национальный парк, чтобы подняться на пятиэтажную обзорную башню и увидеть верхушки деревьев. Ты кричал благим матом всю дорогу вверх по лестнице, и Эсми наконец вынуждена была спуститься с тобой, а остальные продолжили путь наверх. - Я сделала глубокий вдох, обняв себя руками за талию. - Теперь я понимаю.

Теперь я многое понимаю.

Я почувствовала, как он прикоснулся к моему колену.

- Я перерос это, Белла. Понимание, что смерть моей матери не являлась несчастным случаем, в некоторой степени помогло. Я не шарахаюсь от открытых окон в любом случае.

Он остановился, голос стал ниже, тише. - Это также научило меня лелеять и защищать людей, которых люблю, хотя я знаю, эта работа мне часто не удавалась.

Я посмотрела на него, нежно приложив ладонь к его щеке, заметив, что она больше не влажная. Он был таким храбрым маленьким мальчиком в этом вампирском костюме. Таким тихим, послушным.

И теперь понимаю, насколько травмированным.

Шторм выбрал этот момент, чтобы обрушить свою ярость на нашу неосновательную палатку. Еще один порыв ветра сотряс стены палатки и один угол, затем второй развязался. Вся конструкция рухнула.

Ничем не крепящееся холщовое полотно болталось у нас над головами от ветра, укрывая нас, наши вещи, наши спальные принадлежности холодом и сыростью.

- Ох! - закричала я, руки взлетели к голове, изо всех сил стараясь оттолкнуть скользкий материал от себя. Эдвард сделал тоже самое рядом со мной, я даже слышала, как у него вырвался ошарашенный смешок от нашего затруднительного положения. Вместе мы нащупали стену, которая частично осталась стоять и нашли молнию палатки. Эдвард расстегнул створки и вытащил меня за собой, прикрывая мое тело от ветра.

Как я и подозревала, шторм вырвал два угловых колышка и свалил нашу палатку. Я застонала.

Займет какое-то время, чтобы снова установить ее в темноте. По крайней мере вспышки отдаленных молний давали небольшое освещение.

- Мотель 6? - спросил Эдвард. Теперь снаружи, я могла лучше видеть его лицо. Уголки его губ были приподняты в такой знакомой кривоватой улыбке. Но его глаза... черт побери, были так нечитаемы.

Я покачала головой.

- Черт, нет, Каллен. Если ты в дикой природе, не было бы никаких Мотелей 6 на расстоянии трех миль от входа в парк. Мы остаемся здесь.

Он пожал плечами в своего рода «как хочешь» жесте и последовал моему примеру. Вскоре, нам удалось воспользоваться случайной вспышкой молнии, надежно вколотить колышки в землю и вновь натянуть палатку, хотя внутри было так же мокро, как и снаружи. Я вздохнула и смирилась с мокрым спальником и подушкой.

Я потянулась за пологом, но рука Эдварда остановила меня. Он обнял меня своими длинными пальцами за талию и притянул ближе к себе. Его рука покоилась у меня на талии, он посмотрел вниз на меня, жмурясь от бьющего ветра и дождя.

- Мне не нужна твоя жалость, - сказал он нежно, но твердо.

- Я знаю, - выдохнула я и погладила взъерошенные от ветра и намокшие от дождя волосы, которые стали темно-каштановыми.

- Я взрослый человек, Белла, больше не тот маленький мальчик.

- Но это не значит, что я не чувствую боль за того маленького мальчика или люблю его меньше, - тихо добавила я.

Он покачал головой и поцеловал каплю дождя в уголке моих губ. Я думаю, что это был дождь.

- Я хочу...

Он не закончил свою мысль. Так много способов ее закончить, и, вероятно, он не мог решить, какой выбрать. Вместо этого, он приблизил свой рот к моему и сцеловал еще одну каплю дождя с моих губ.

Мы слишком долго оставались снаружи, не обращая внимания на проливной дождь, ветки и листья, кружащие в воздухе, бьющие и жалщие нас. Его рука крепче сжалась вокруг меня, и я обняла его, сильно, стараясь выжать из него все болезненные воспоминания, как из тюбика зубной пасты. Множество вопросов роились у меня в голове. Посещал ли он психотерапевта в детстве? Почему факт, что он является родственником Мейсенов из Чикаго, не всплывал? Но ни один из них не был настолько важным, чтобы они не могли подождать до завтра. Наконец, его хватка ослабла, и я почувствовала изменения в его поведении. Он хотел двигаться дальше — оставить этот ужасный разговор позади и заменить его на что-то менее тяжелое.

Я потянула его за руку.

- Пойдем, - сказала я, пытаясь улыбнуться, но потерпела неудачу. - Давай спасем подушки, пока они не упыли.

- Будет холодная, сырая ночка в палатке. Ты уверена, что я не могу уговорить тебя на комнату в мотеле у входа в парк? Готов спорить у них есть даже вибрирующая кровать, - пошутил он, затем натужно усмехнулся.

- Никакого жилья, - ответила я. - Ты сможешь вынести одну ночь, городская мышь.

- До тех пор пока ты спишь рядом со мной в холодной луже. - Он сжал мою руку и залез в палатку за мной, шлепая по мутной воде у входа.

И если я до сих пор не знала, его слова скрепилии это печатью — я никогда не смогу отпустить его обратно в Нью-Йорк. Не после сегодняшней ночи.