Я захожу в просторный вестибюль отеля, и у меня перехватывает дыхание. Высокий потолок украшен большими витиеватыми медными цветами. Огромная стеклянная люстра в центре походит на гигантскую сияющую звезду. Волшебно. Мои шаги мгновенно обретают легкость, и я приближаюсь к поджидающему меня носильщику.

— Добрый день, мисс. Вы сегодня въезжаете?

— Гм, да, у меня заказан номер на фамилию Свон.

— Отлично. Позвольте взять ваш багаж, и можем пройти за ключом.

Я следую за полным мужчиной в темно-бордовом костюме. Пуговицы на его груди выстроились в аккуратную линию. Он сообщает улыбающейся женщине за стойкой регистрации мое имя, и она проверяет данные в компьютере. Когда она находит номер комнаты и ключ-карту, ее глаза загораются.

— Комната триста тридцать три, — сообщает она, протягивая маленький прямоугольный конверт.

— Спасибо, — отвечаю я, беру карточку и поворачиваюсь к длинному ряду лифтов. После негромкого сигнала несколько дверей плавно открываются, приглашая войти. Коридорный присоединяется, и я смотрю на бейджик с именем. Черные буквы, выбитые на блестящей золотой пластинке, гласят: «Шон».

Он катит багаж по длинному коридору, а я тихо иду следом. Зона у лифтов походит на миниатюрную версию вестибюля, украшенную большими удобными диванами. Стены покрывают симпатичные обои. Я достаю карточку, Шон отпирает дверь и предлагает мне войти первой. Вежливо киваю и прохожу мимо него, с тихим благоговением оглядывая комнату. Элегантная — первое слово, которое приходит на ум. Чистая, классическая. Элегантная.

Шон заходит следом и укладывает сумки в изножье кровати.

— Что ж, мисс Свон, если что-нибудь понадобится, можете вызвать кого-то из нас. Надеюсь, вам понравится пребывание в отеле «Рузвельт».

— Спасибо, Шон, — с ленивой улыбкой отвечаю я, чувствуя, что уже расслабляюсь.

Он улыбается, услышав свое имя, и я протягиваю чаевые.

— Нет, спасибо, мисс Свон. — Он останавливается в дверях и на мгновение замирает. — Скажите, мисс Свон, вы впервые в городе?

— Да, но приехать хотела всю жизнь.

— Замечательно. Что ж, мы очень рады вас видеть. Дайте знать, если захотите из первых рук узнать, какие места стоит посетить. — Он подмигивает и уходит.

Дверь закрывается, и я оказываюсь в белой стране чудес. В комнате свежо, кондиционер деловито охлаждает воздух. У дальней стены — по центру — расположилась большая кровать. Белые подушки кажутся самым мягким, что придумано в мире для головы. Все здесь белое — стены, кровать, лампы. Элегантно.

Скидываю балетки и ступаю на ковер. Волокна приятно щекочут усталые ноги. В номере прохладно, возможно, даже слишком, но мне это нравится. Снова смотрю на кровать — она кажется теплой и манящей. Лениво провожу пальцем по верхней части комода, ощущая гладкое дерево. Кровать зовет меня, и я больше не сопротивляюсь. Делаю три медленных шага, мягко вдыхаю и опускаюсь на плюшевую поверхность всем телом. Матрас поглощает меня целиком, утягивая глубоко внутрь. Я уютно устраиваюсь и удовлетворенно вздыхаю.

Именно здесь я и хочу быть. В облаке, вяло плывущем по белой стране чудес. Глаза закрываются, и я медленно погружаюсь в сон.

***

Дождь льет как из ведра. Я рассчитывала, что первый день прогулки по Нью-Йорку станет совсем другим. Открываю зонтик и встаю на самый край бордюра. Я собиралась сегодня обойти немало достопримечательностей, но в такую погоду это практически невозможно.

На тротуарах почти нет людей, по дорогам со свистом проносятся автомобили. Мимо пролетает множество желтых такси, но все они заняты. Осознав, что поймать машину практически невозможно, я вздыхаю и готовлюсь терпеливо ждать. Меня минуют несколько такси с включенными фарами и пустыми задними сиденьями; в расслабленное состояние начинает просачиваться раздражение.

— Черт возьми, да сколько можно! — стоящий рядом высокий мужчина озвучивает мои назревающие эмоции, когда мимо пролетает еще одно пустое такси, чуть не забрызгав нас обоих. Он аккуратно одет — костюм и галстук, волосы зачесаны назад — и ничем не защищен от непогоды. Дождь не щадит его одежду, усеивая темными точками плечи и спину. Точки постепенно сливаются, формируя большие темные пятна.

Мужчина достает из портфеля, который я не заметила, тонкий газетный лист. Держит страницу над головой, пытаясь прикрыть и без того влажные волосы. Газета пропитывается влагой и плюхается на голову, еще сильнее обрызгивая потемневшую шевелюру.

— Господи Иисусе, — выплевывает он, встряхивая газету и проводя левой рукой по голове. Я сдерживаю грозящий вырваться смешок и, не задумываясь, шагаю к нему. Мужчина смотрит вниз, отряхивая темно-серый пиджак. Он походит на кого-то вроде серой коровы — покрыт большими мокрыми пятнами такой же формы.

Я останавливаюсь рядом с ним, поднимая зонтик так, чтобы он закрывал нас обоих. Приходится сильно вытянуть руку, так как мужчина очень высок; он не замечает меня, а я смотрю в другую сторону — как будто поступаю так каждый день.

Атмосфера вокруг меняется, и я понимаю, что мужчина заметил меня. Слегка поворачиваю голову и вижу краем глаза, что он наблюдает за мной. Переношу вес на правую ногу, чтобы не стоять к нему слишком близко, полностью поворачиваюсь и улыбаюсь.

Его левая рука возвращается к волосам, глаза бегают по сторонам, затем встречаются с моими — зеленые, яркие и живые. Я впервые замечаю, что мужчина очень красив. Уголок его рта приподнимается, зелень исчезает под бахромой ресниц, когда взгляд переходит на туфли. Я следую за этим взглядом. Отличные туфли.

— Эм, спасибо, — бормочет он, все еще держа руку в волосах. Затем тянется к шее и легонько ее потирает. Похоже, нервничает. Он очарователен.

Он снова смотрит мне в глаза, потом поднимает взгляд на зонтик.

— Вы не местная, верно? — тихо, игриво интересуется он. Я качаю головой и невольно улыбаюсь. Полагаю, все дело в дружелюбном поступке. Не думаю, что в таком оживленном месте часто случается подобное. Все слишком торопятся, чтобы остановиться и о ком-то подумать.

— Как вы это поняли? — спрашиваю я, желая продолжить разговор, — мне нравится его голос.

Незнакомец коротко и отрывисто смеется, но ничего не говорит. Изумрудные глаза смотрят на меня. Так проходит мгновение — я оцениваю его, а он — меня — и между нами теплится искра. Но это чувство омрачено. Неуверенностью? Сомнениями? Не знаю точно, чем, но с незнакомца это буквально скатывается. В животе покалывает. Наши глаза встречаются, и я чувствую легкое головокружение. Мне нравится.

Наконец он указывает пальцем вверх. Я недоуменно хмурюсь. Смотрю вверх и вижу только зонтик — нашу защиту от дождя. Вокруг ходят люди, скрыв головы зонтами; я отряхиваю свой.

— У вас красный зонтик, — говорит мужчина, посмеиваясь.

Я все равно не понимаю, что такого странного или смешного в красном зонтике, и пожимаю плечами.

— Просто черные зонты — вроде как Нью-Йоркская особенность. Здесь не такая богатая палитра. — Он снова смеется; его глаза блестят, а улыбка расширяется. Мне нравится это выражение лица.

Я снова оглядываю нейлоновые купола, нависающие над головами прохожих. Черный, черный, черный, черный, черный... По противоположной стороне улицы проходят пять черных зонтов. А незнакомец прав. Внезапно я чувствую себя бельмом на глазу. (ПП: stick out like a sore thumb — «торчу, как больной палец».)

— О, — говорю я. В этот момент подъезжает такси.

— Езжайте, — добродушно предлагает он, указывая на машину.

— Но... я... дождь. Вы промокнете. — А еще мне не хочется расставаться с прекрасным незнакомцем. Не знаю почему, но я хочу стоять здесь хоть весь день, закрывая его красным зонтиком от тяжелых капель дождя.

Не успевает он ответить, как подъезжает еще одно такси. Мужчина смотрит на автомобиль, а затем снова на меня.

— Еще раз спасибо, — он улыбается, и в уголках зеленых глаз появляются морщинки.

— Всегда пожалуйста, — отвечаю я. Незнакомец поворачивается и бросается ко второму такси.

Автомобиль отъезжает, а я жалею, что даже не спросила его имени.

***

Я гуляю, и это удивительно. Дождь временно прекратился, облака рассеялись, иногда даже проглядывает солнце. Вдоль улицы расположился фермерский рынок. Я ем самый свежий в моей жизни персик.

Нахожу место на относительно сухой скамейке, сажусь и смотрю на прохожих. Мимо проходит так много интересных людей, все из самых разных слоев общества. Некоторые ходят по рынку в трениках, подбирая продукты к ужину. Женщина в костюме целеустремленно идет, стуча каблуками по бетону, к свежему базилику и красному перцу, расплачивается и возвращается в такси. Один мужчина торгуется с другим за бушель яблок. (ПП: мера объема, равная 36,3 л.)

Эти сцены развлекают меня довольно долгое время. Но от персика остается только косточка, а желудок просит еды. Я неторопливо бреду по тротуару к группе зданий, которые заметила ранее. В них есть несколько небольших ресторанов.

Останавливаюсь в конце пластиковых навесов, укрывающих рынок. Маленькая пожилая дама продает свежесрезанные цветы. Я поражаюсь их разнообразию, перебирая мягкие лепестки розовых лилий.

— Это все из вашего собственного сада? — спрашиваю я, глядя на букет высоких подсолнухов. Они возвышаются над остальными цветами, и они прекрасны.

— Да, дорогая. Я сама их выращиваю. Вам нравится? — у нее сильный акцент, придающий словам итальянское звучание.

— Да, очень нравятся. Они великолепны.

— Grazie, — улыбается она, глядя на подсолнухи. Я не могу отвести глаз: они похожи на маленькие солнца, яркие и счастливые.

— Вы давно этим занимаетесь? — спрашиваю с внезапным любопытством.

— Очень давно. Я прихожу сюда каждое воскресенье вот уже сорок лет — еще до того, как открылся рынок. Стою на углу и продаю красивые цветы. Это делает меня счастливой.

— Ничего себе. Это потрясающе, — искренне восхищаюсь я.

— Я бы хотел купить вот эти два, пожалуйста, — раздается позади меня мягкий голос. Я невольно напрягаюсь: тембр кажется знакомым, но очень смутно. Думаю, разум просто играет со мной. Вежливо улыбаюсь женщине и поворачиваюсь, глядя на тротуар и собираясь уходить.

Стоит отойти на шаг, как кто-то прочищает горло, заставляя остановиться. Я быстро оглядываюсь через плечо, и поле зрения заслоняют два маленьких счастливых солнца. Кто-то протягивает их мне. Я слегка наклоняюсь в сторону, чтобы увидеть этого человека. Зеленые глаза сверкают — вопреки нервному выражению лица. Левая рука, конечно, лежит на шее.

Я смотрю на мужчину, не в силах вымолвить ни слова. Он одет в аккуратно выглаженные брюки цвета хаки и светло-голубую рубашку поло, которая творит чудеса с его глазами: они словно яркий клевер на фоне неба. Незнакомец так же красив, как и вчера, только сегодня волосы лежат бронзовыми волнами. Я не знаю, какой вопрос выбрать. Как он здесь оказался? Почему предлагает мне цветы? Он снова прочищает горло и выпрямляется.

— Эм, это для вас, мисс... — он замолкает, а бабочки у меня в животе безумствуют.

Я сияю, стараясь изящно улыбаться, а не глупо ухмыляться, хотя именно это и пытается делать мое лицо.

— Свон, но вы можете называть меня Беллой.

Он слегка расслабляется, услышав мое имя. Я беру цветы, прижимаюсь носом к бугристой чашечке и вдыхаю аромат свежести.

— Спасибо... — делаю паузу, и настает его очередь представиться.

— Э-э, Эдвард. Эдвард Каллен.

— Спасибо, Эдвард, — мне нравится произносить его имя — прекрасное и очень ему подходит.

— Всегда пожалуйста. Я счел уместным отплатить вам за доброту, — говорит он, сосредоточившись на своей обуви. Сегодня он в мокасинах — поношенных и явно любимых.

— Была рада помочь, — говорю я.

Он смотрит на меня, улыбаясь и глазами, и губами.

— Это было необычно, — замечает он. — Не так уж много людей… впрочем, наверное, никто еще не делал для меня ничего подобного.

У меня нет ответа. Я и сама не знаю, почему так поступила.

— Это было так просто, — продолжает он, — но так заботливо.

Я снова вдыхаю аромат цветов, и ухмылка опасно приближается к глупой.

— Ну, никто никогда раньше не покупал мне цветов.

Его улыбка слегка увядает, и это несколько смущает. Он смотрит на часы, потом снова на меня.

— Мне пора идти, — говорит он, отступая на шаг.

— О, ну хорошо, еще раз большое спасибо. — Я машу цветами, поясняя, что говорю именно о них.

Он кивает и ничего больше не произносит; поворачивается и идет в противоположном от меня направлении. Я напоминаю себе, что он всего лишь незнакомец, отплативший за добрый поступок, и ничего больше. Однако это не помогает побороть печаль, сменившую трепет бабочек в животе.

***

Я приехала в город увидеть то, что не выпадала возможность увидеть ранее. И через три дня основные достопримечательности пройдены. Я сижу в баре отеля, потягивая «Бриз побережья Малибу», одетая в черное коктейльное платье, которое приобрела накануне. Одна из вещей, которую я себе пообещала,— красиво одеваться и выходить. Но добралась только до бара в вестибюле «Рузвельта». Впрочем, я не против: здесь приятная и расслабленная атмосфера. Играет легкая музыка, а бармен по имени Роб делает замечательные напитки.

— Как насчет еще одного? — интересуется он с британским акцентом. Фраза звучит настолько правильно, что я не могу сдержать ухмылку. Киваю и оглядываюсь по сторонам. У стойки никого больше нет, а в дальнем углу сидят два человека и тихо разговаривают. Я наклоняюсь, когда он протягивает мне новый коктейль.

— Не мог бы ты произнести «семь раз отмерь, один раз отрежь»? (ПП: check yourself before you wreck yourself — подумай, прежде чем делать.)

— Прошу прощения?

— Все, что ты говоришь, звучит так правильно и пристойно, а еще и этот акцент… Хочу проверить одну теорию.

Он поднимает бровь.

— И теория гласит…

Я наклоняюсь ближе и понижаю голос до приглушенного шепота:

— Что ты можешь послать меня куда подальше, и я приму это за комплимент.

Роб выпрямляется, в его глазах читается шок, а рот приоткрывается.

— Тебе лучше семь раз отмерить, прежде чем отрезать, — говорит он с напускной суровостью, но звучит так, словно язык закручивает слова.

Я хохочу, а он улыбается в ответ, довольный собой. Моя голова ложится на стойку, слезы текут, тело дрожит от беззвучного смеха. Когда я поднимаю глаза, Роб наклоняется ко мне, наши лица оказываются на расстоянии нескольких дюймов. Он явно флиртует. Я вспоминаю о других вещах, которые хочу сделать. Например, секс на одну ночь.

— А теперь отъебись, — ровным голосом произносит он. Когда эти слова слетают с его губ, я готова поклясться, что это — самая сексуальная вещь, которую я когда-либо слышала.

— Скажи «начос», — прошу я, и голос звучит ниже обычного.

— Начос, — мурлыкает он. По спине пробегает дрожь, я выпрямляюсь.

Теория доказана.

Я медленно отпиваю свежий напиток. Сладость рома, ананаса и клюквы греховно хороша. Как только я собираюсь заговорить, продолжив наш соблазнительный танец, меня прерывает фортепианная музыка.

Я поворачиваюсь в сторону, откуда она доносится. Люблю, как звучит пианино. Жаль, не умею играть. Мои пальцы рассеянно двигаются по мраморной столешнице, словно танцуют в ритме мелодии. Открытая крышка фортепиано скрывает музыканта. Я наклоняюсь чуть вправо и вижу спутанные волосы цвета блестящей меди. Сердце колотится в груди. Не может быть.

Я встаю и иду; Роб, секс на одну ночь, английский акцент — все забыто. Останавливаюсь у дальней стены, чтобы он меня не видел, и смотрю. Уверена, это — мой незнакомец. Его пальцы умело двигаются по клавишам.

В голову приходит, что я видела этого мужчину каждый день своего путешествия. Трудно поверить в такой поворот судьбы. Мой незнакомец одет в темные джинсы и белую рубашку на пуговицах. Он восхитителен.

Его глаза закрыты; мужчина полностью погружен в мелодию. Посетители останавливаются послушать, большинство улыбается и идет дальше. Я вжимаюсь в стену, пытаясь удержаться и не прыгнуть на него или хотя бы не воспламениться.

Песня подходит к концу. Он открывает глаза. Сама того не осознавая, я иду и останавливаюсь в центре комнаты. Музыкант смотрит прямо на меня. Я сглатываю и опускаю взгляд, ощутив прилив нервозности. Когда я набираюсь храбрости и поднимаю взгляд, его уже нет. Волна разочарования смешивается с остатками беспокойства; я обескуражена.

— Белла, — зовет мягкий голос, и мое сердце подпрыгивает.

Оборачиваюсь — и вот он, стоит позади меня. Я подхожу ближе, нервно сжимая пальцы.

— Что ты... — начинаем мы одновременно.

Я жестом приглашаю его говорить первым, и он спрашивает:

— Что ты здесь делаешь?

— Я здесь остановилась, а ты?

— Я, эм-м… Что, правда? Ничего себе, такое совпадение.

Я киваю, скрестив руки на груди, и напоминаю себе маму, когда она воспринимает что-то скептически.

— Иногда я играю здесь по ночам. Своего рода хобби, — запинается он. Нервозность с нашей первой встречи вернулась, его левая рука лежит на шее.

— Ну, вот так совпадение, — отвечаю я, искренне удивляясь.

Воцаряется неловкое молчание; никто из нас не знает, что сказать или сделать. Я опускаю взгляд, переключая внимание на свои нелепые туфли. И рассеянно думаю, как меня удивило, что обувь на каблуке может оказаться по-настоящему удобной.

— Так ты куда-то направляешься? — наконец спрашивает Эдвард.

— Нет, а что? — автоматически отвечаю я, глядя на него.

Он пожимает плечами, жестом указывая на меня.

— Ты просто так красиво одета, я подумал... — фраза обрывается, теряясь в напряжении между нами.

У меня снова нет слов, поэтому я оглядываю свое черное платье, вспоминая, насколько глубок вырез. И внезапно чувствую себя слишком открытой.

— Хорошо выглядишь, — тихо говорит Эдвард. — Прекрасно, — бормочет он еще тише; думаю, это не предназначалось для моего слуха.

Я с трудом сглатываю, пытаясь обрести голос.

— Сп-спасибо, ты тоже. Я, э-э-э… это вроде как часть моего плана «прогулки по городу», — говорю я, изображая воздушные кавычки. — Но этот бар так хорош, что я еще не выбралась из отеля. — Указываю жестом в сторону бара. Роб улыбается и машет мне левой рукой — правая занята вытиранием уже чистой барной стойки.

Эдвард смотрит в ту же сторону, встречает взгляд Роба и слегка хмурится.

— Вот оно что, — говорит он, поворачиваясь ко мне и слегка сдвигаясь. Теперь он стоит прямо передо мной, а Роба я больше не вижу.

— В каком смысле — часть плана?

Я ковыряю ковер носком туфли, обдумывая, как бы это описать.

— Хм, просто список вещей, которые я хочу сделать до того, как... — умолкаю, меняя направление мысли, потому что это слишком личное. — Ну, прежде чем уеду из города. Я здесь впервые, — бормочу я, пытаясь объяснить.

Он смотрит мне в глаза, заметив, как я запинаюсь. Эдвард не знает, но понимает, что это еще не все. Я молюсь, чтобы он не спрашивал, и съеживаюсь. Эдвард не задает вопросов, но явно читает язык моего тела — его глаза и уши ничего не упускают.

Я улыбаюсь и завиваю прядь волос указательным пальцем. Эдвард улыбается в ответ, но улыбка не касается глаз. Он оглядывается по сторонам, пытаясь закончить разговор, не будучи грубым. Не хочу уходить, но и задерживать его не хочется.

— Ну, наверное, мне пора, — говорю я.

Его улыбка исчезает, а мое сердце трепещет от прилива надежды. Эдвард задумывается на мгновение, но потом кивает и молча делает шаг назад — оставляет решение за мной. А я в этом ужасна.

Проходя мимо, слегка поворачиваюсь к нему.

— Кстати, это было очень красиво.

Он наклоняет голову, не совсем понимая, о чем речь.

Я указываю в сторону пианино.

— Мелодия, она была прекрасна. Как она называется?

Эдвард слегка краснеет, на лице появляется застенчивая улыбка; он выглядит невероятно милым. Левая рука снова касается волос на затылке.

— Ах, это? Ну, небольшая композиция, которую я сочинил. Она еще не закончена.

Удивленно поднимаю брови.

— Она казалась завершенной. И была великолепна.

— Хм, спасибо. Она практически дописана, но мне все время кажется, что чего-то не хватает.

Мне доподлинно известно, каково это. Я улыбаюсь его сверкающему изумрудному взгляду.

— Что ж, Эдвард, — говорю я, склонив голову и слегка приседая в реверансе. — Возможно, мы еще увидимся.

Он кивает и улыбается в ответ — губами и глазами, а на щеки возвращается румянец.

— Возможно.

Успеваю отойти на три шага, как вдруг его мелодичный голос произносит мое имя, и я чуть не спотыкаюсь о собственную левую ногу.

— Белла?

Оглядываюсь через плечо.

— Да?

— Береги себя, — серьезно говорит он. Я киваю с легкой улыбкой и возвращаюсь к Робу и бару. Беру сумочку и бросаю на блестящую стойку полтинник, оплачивая два напитка. Роб обслуживает мужчину с супругой и не видит меня. Один лишь его акцент уже принес ему чаевые. Я прижимаю к боку красный зонтик, оглядываюсь на Эдварда и выхожу из отеля.

***

Я заблудилась. На девяносто девять и девять десятых процента уверена, что нахожусь хуй знает где. Сегодня я потратила день на разведку. По правде говоря, это происходило ежедневно, но раньше я имела хоть какое-то представление о том, куда направляюсь, и намеченный маршрут. Итак, я убрала карты и просто пошла на прогулку. Так я и оказалась среди кирпичных зданий на улице, которая слишком похожа на Улицу Сезам, чтобы сулить что-то хорошее.

Во мне есть упрямство: я понимаю это, глядя, как мимо проезжают такси. Можно ведь просто окликнуть одно из них и попросить отвезти в «Рузвельт», но я твержу себе, что так веселее. Пока что мне удавалось держать телефон в сумочке и не определять местоположение с помощью GPS, но я близка к тому, чтобы сдаться. Может, мне просто нужна небольшая подсказка…

Остановившись перед зданием из красного кирпича, я смотрю, насколько оно высокое, прикрывая рукой глаза от полуденного солнца. Дом красив и стар, очень в духе Нью-Йорка. У каждого окна стоят цветы, а блестящая черная дверь выглядит новой. Вздыхаю и смотрю на круглый металлический мусорный бак. Приподняв мягко звякнувшую крышку, заглядываю внутрь.

— Оскар? — шепчу я. (ПП: Оскар Ворчун с Улицы Сезам.) За спиной раздается смешок.

Я вздрагиваю, с громким стуком роняя крышку, и резко разворачиваюсь. Мне улыбается высокий мужчина. Он огромен; широкие плечи кажутся непропорциональными в сравнении с узкой талией. У гиганта черные, как смоль волосы, приглаженные таким количеством геля, какого я еще не видывала. Я невольно сжимаюсь под сальным взглядом.

— Это не Улица Сезам, солнышко, — ухмыляется мужчина. Он говорит глубоким басом, который отзывается даже у меня в груди.

— Знаю, — смеюсь я, пытаясь подыграть шутке, но не поясняю. Он стоит слишком близко и делает шаг еще ближе. Мне это не нравится.

— Потерялась, куколка? — я невольно вздрагиваю от ласкательного прозвища. Полагаю, оно должно считаться милым, но звучит угрожающе.

— Нет, я... э-э... нет. — Разум покидает меня. Не могу придумать ни одного оправдания, чтобы заставить гиганта оставить меня в покое.

— Уверена, куколка? С виду ты не местная. — Он протягивает огромную лапу и убирает волосы с моих плеч. Он смотрит на мою грудь и облизывает губы.

Я лихорадочно перебираю в памяти все, что когда-либо слышала о самообороне. Что угодно. Пытаюсь вспомнить болевые точки и напоминаю себе: нужно кусать изо всех сил, если необходимо.

Он подходит ближе, рука скользит по моей талии. Она уже касается пояса джинсов — настолько гигантская, что почти достает до лопаток. Я отвожу колено, готовясь ударить его так сильно, как только смогу. Гигант стоит, широко расставив ноги, так что у меня отличная позиция для удара.

— Она со мной, — произносит суровый голос. Это невозможно. Нелепо. Это все игра воображения. Но здоровяк убирает руку и переводит взгляд на человека, стоящего на лестнице красного кирпичного дома, рядом с которым в мусорном баке поселился — или не поселился — Оскар Ворчун.

Подозрительный тип, не говоря больше ни слова, поднимает руки, отступает и уходит. Я дышу так, будто только что пробежала двадцатишестимильный марафон. Грудь поднимается и опускается; я не могу это контролировать, не могу успокоиться. Руки дрожат. Роняю сумочку, следом падает красный зонтик. Смотрю вниз и думаю, что должна поднять их, но тело просто не слушается. Я все еще в шоке.

— Белла? — снова этот голос. Я официально сошла с ума. Горько смеюсь над иронией: потерять разум в отпуске, где я собиралась обрести себя. А потом давление на поясницу возвращается.

Не раздумывая, я резко разворачиваюсь, толкая локтем что-то твердое. Мышцы освобождаются от сковывавшего их оцепенения, и я вкладываю в движение все свои силы. Из чего-то твердого со свистом вырывается воздух, а потом оно с глухим стуком падает. Мне нехорошо.

Голова кружится, как и весь мир вокруг. Я вытягиваю руки в стороны, пытаясь прийти в себя, но локоть болезненно пульсирует.

Зрение фокусируется, равновесие восстанавливается, и я смотрю на скорчившегося на земле человека. Медноволосый мужчина сыплет ругательствами. Я ударила Эдварда изо всех сил — и ошеломлена тем, что это — действительно он.

В конце концов мне удается взять себя в руки, и я наклоняюсь к нему.

— Боже мой, с тобой все в порядке? Мне так жаль, — голос дрожащий и торопливый. Я все еще трясусь от адреналина.

Он качает головой, а из горла вырывается смех. Я протягиваю руки, чтобы помочь Эдварду встать. Он принимает их и смотрит на меня. Наши глаза встречаются — тлеющая зелень захватывает все мое внимание. Мужчина выглядит обеспокоенным.

— Я в порядке, Белла. С тобой все хорошо?

Он держит меня за руки. Подушечки пальцев прикасаются к его мягкой коже, и я более чем в порядке. Но разум и тело снова не могут договориться, поэтому я не нахожу слов и только киваю.

Эдвард снова тихо смеется, поднимается на колени, но не выпускает моих рук.

— Ты из меня весь дух вышибла. — Он делает глубокий вдох.

— Прости, — шепчу я, и мы оба встаем. Опускаю взгляд и замечаю, что он по-прежнему держит меня за руки.

— Значит, сегодня день номер четыре? — шутливо интересуется Эдвард.

Я улыбаюсь, чувствуя, как по телу проходит волна спокойствия, а дрожь утихает.

— Думаю, да.

— Ты что, проводила опрос среди нью-йоркцев, разыскивая меня? — подкалывает он, подняв правую бровь и усмехаясь. Я хочу укусить его губу.

— Нет, просто бродила и, возможно, заблудилась, а может быть, не заблудилась, — отвечаю я, окончательно приходя в себя — адреналина почти нет.

Когда Эдвард отпускает мои руки, мне хочется плакать, но он наклоняется и поднимает сумочку и зонтик. Я забираю их, благодарю его, а затем понимаю, что это немного странно — Эдвард находится вдали от всех предприятий в среду утром. Разве он не должен быть на работе?

— Разве ты не должен быть на работе? — я выпаливаю мысль и тут же бью себя по губам. Он смеется, хватаясь за живот, плечи поднимаются и опускаются, пока он хохочет.

— Я на работе, Белла, — отвечает он, указывая на дом, из которого вышел.

Смотрю на его одежду — выцветшие джинсы и фланелевая рубашка, накинутая поверх видавшей виды серой футболки. В голову приходит, что я понятия не имею, чем он занимается, но при первой встрече носил костюм. Я предположила, что он был бизнесменом.

— О, — говорю я в замешательстве.

— Я работаю из дома, — поясняет он, заметив мой вопросительный взгляд.

Меня озаряет понимание.

— Ой, это здорово, — отвечаю я.

— Да, так и есть. Я — налоговый консультант. У меня есть клиенты, но я не общаюсь с ними ежедневно, так что это очень удобно.

На мгновение я задумываюсь о странности нашей ситуации. Я не знаю этого человека, не преследую его — и все же он продолжает попадать в мою жизнь. Я нахожу это весьма значимым фактом и решаю позвать Эдварда на свидание. Но я не привыкла приглашать мужчин, так что понятия не имею, с чего начать.

Подыскиваю нужные слова, нервно постукивая ногой.

— Белла? — Левая рука на шее — он тоже нервничает. Я сглатываю, тщетно надеясь, что он избавит меня от смущения. Что мы думаем об одном и том же.

Эдвард снова смеется, голос дрожит; он такой чертовски милый, что меня может стошнить прямо на него.

— Знаю, это звучит безумно. Я полностью осознаю, что ты меня совсем не знаешь, но я просто чувствую, что... не знаю, — он делает паузу, и я умираю от нетерпения. Хочу выкрикнуть «да», предложить увести меня внутрь и позволить делать все, что заблагорассудится. Но я даже не знаю, собирается ли он пригласить меня на свидание или нет.

Эдвард расправляет плечи и смотрит мне в глаза.

— Не окажешь ли ты мне честь, сопроводив меня сегодня вечером на ужин?

Это было прекрасно. Этот мужчина, очевидно, вымышленный, и я снова задумываюсь, не сошла ли с ума.

— Безусловно, — отвечаю я. Мне удается произнести это спокойно, а не так, словно меня вот-вот на него стошнит — какой сюрприз.

— Замечательно, — усмехается он. — Я могу заехать за тобой в отель около шести вечера?

— Звучит фантастически, — отвечаю я. Ноги несут меня назад — очевидно, тело считает, что пора уходить. Хотела бы я, чтобы мои мозговые и двигательные функции, наконец, подружились.

— Тогда до встречи, — улыбается он, отступая к своей двери.

Я выхожу к перекрестку и ловлю такси, потому что прогулка меня больше не заботит — я нашла то, что искала.

***

К половине шестого я уже час как готова. Раздумываю, стоит ли подождать в баре, но потом вспоминаю о Робе и передумываю. Без десяти шесть я решаюсь спуститься в вестибюль, понимая, что Эдвард не знает номера моей комнаты, а у меня нет его телефона. Когда я выхожу из лифта, он уже ждет меня у большого круглого стола в центре холла. Люстра висит прямо над ним, и кажется, что Эдвард светится.

Я широко улыбаюсь, и выражение его лица совпадает с моим. Он одет в полосатую зеленую рубашку поло, аккуратно заправленную в темные джинсы, и черные теннисные туфли Nike. Эдвард выбрал повседневную одежду, и я радуюсь, что оделась в том же стиле. Этому предшествовал долгий мысленный спор с самой собой — к счастью, практичность победила. Я надела белое хлопковое платье с широким черным поясом на талии и прихватила черный кардиган — несу его в руке вместе с сумочкой и зонтиком. Примерно час назад снова пошел дождь.

— Ты готова? — он предлагает мне руку.

Я беру его под локоть и киваю. Проходя мимо бара, я ловлю взгляд Роба, и Эдвард машет ему. Смотрю на Эдварда, и его ухмылка растягивается от уха до уха. Не могу удержаться от смеха. Дождь едва моросит; пока Эдвард ловит такси, я стою под козырьком. Он называет водителю адрес, а я не слушаю — в замкнутом пространстве запах Эдварда слишком отвлекает. Я хочу купаться в нем, плавать в реке из этого аромата. Хочу, чтобы он покрыл меня с ног до головы. Он опьяняет.

Эдвард ловит мой пристальный взгляд, и я с горящими щеками отворачиваюсь к окну. Смотрю, как мимо проплывают яркие краски и мигающие огни Нью-Йорка. Думаю, я люблю этот город.

— Ну как, многое успела сделать из списка? — спрашивает он, отвлекая мое внимание от окна.

Я киваю.

— Да, нужно еще кое-что посмотреть, а у меня осталось всего несколько дней. Надеюсь, что все увижу. Сейчас мой приоритет — статуя Свободы.

— Ты что, еще не видела ее? — спрашивает он, удивленно подняв брови.

— Нет, — я качаю головой.

— Ты никогда не видела статую Свободы? — Эдвард недоверчиво смотрит на меня.

— Э-э, нет. Я впервые в городе, помнишь?

Он качает головой, словно приходя в себя, и хихикает.

— Знаю, просто не могу поверить, что ты никогда не видела статую Свободы. Для меня это так… непривычно.

Я пожимаю плечами.

— Ну, мне весь этот город кажется непривычным. Я никогда не была в настолько людном месте. Все такое большое.

Эдвард громко смеется, и я не совсем понимаю почему.

— Что ж, Белла, тогда расскажи, откуда ты.

— Форкс.

— Прошу прощения?

— Форкс... Штат Вашингтон. Маленький город. О нем мало кто слышал. Я никогда никуда не ездила, только туда и в Финикс.

У него отвисает челюсть.

— Серьезно?

Я улыбаюсь, стараясь не рассмеяться.

— Да, серьезно.

Он прищуривается.

— Сколько тебе лет, Белла?

— Двадцать четыре, а тебе?

Эдвард выдыхает с явным облегчением.

— Хорошо. Мне двадцать семь.

Снова смеюсь над выражением его лица.

— Просто мне не приходило в голову спросить про твой возраст, — поясняет он.

Я киваю. Такси резко останавливается — очевидно, мы добрались до места назначения. Выхожу из машины, и Эдвард берет меня за руку. Мне хочется прижаться к нему, но я сдерживаюсь. Мы заходим в восхитительный маленький ресторан. Бар оформлен высокими, тянущимися к потолку свежесрезанными подсолнухами. Я улыбаюсь Эдварду, а он подмигивает мне в ответ.

У противоположной стены — недалеко от бара — расположились маленькие столики, выстроившиеся вдоль белой оштукатуренной поверхности. Ресторан занимает довольно узкое пространство, но тянется за пределы поля зрения и заворачивает за угол. Мы садимся за столик у входной двери, и к нам немедленно присоединяется официант.

— Добрый вечер, добро пожаловать в Palma, я Никко, — приветствует он, наполняя наши бокалы водой. — Позвольте рассказать вам о наших сегодняшних блюдах дня, — продолжает он, не теряя ни секунды. Итальянский акцент напоминает о женщине, которая продала Эдварду подсолнухи. Интересно, они тоже покупали у нее цветы? Я улыбаюсь, надеясь на это.

Никко подробно описывает блюда, рассказывая о составе и упоминая, какие из них самые свежие, а что было куплено на рынке накануне. Это ошеломляет. Я привыкла к официантке, которая подходит и спрашивает: «Что будем заказывать, солнышко?». Никко же порой переходит на итальянский, а я просто улыбаюсь и киваю. Эдвард, кажется, чувствует себя увереннее. Наклоняется и спрашивает, пью ли я, и я соглашаюсь. Он оборачивается и заказывает что-то по-итальянски, а я таю. Этот человек говорит по-итальянски! Никко улыбается и кивает, затем исчезает.

Решив рискнуть, наклоняюсь к Эдварду и шепчу:

— Я не привередлива, так что, пожалуйста, закажи что-нибудь на свой вкус. — Наши взгляды встречаются. Я всего в двух дюймах от него. Эдвард смотрит на меня, воздух вокруг гудит; я жажду получить статический разряд, прижавшись к его губам.

Откидываюсь на спинку стула, прежде чем сделаю что-нибудь глупое. Лицо Эдварда смягчается: он тоже это чувствует. Улыбаясь, он кивает, понимая, что я имею в виду.

— Ладно, никаких проблем. Любишь сыр?

— О, да, — улыбаюсь я.

Никко возвращается с бутылкой шампанского и двумя бокалами, наполняет их и что-то бормочет по-итальянски. Эдвард отвечает, и довольный Никко направляется обратно на кухню без единого слова.

Голос Эдварда, говорящего по-итальянски, — моя любимая вещь на все времена. Мне хочется записать его на диск, чтобы засыпать под этот звук. Или лучше имплантировать чип прямо в мозг, чтобы его голос всегда служил фоном для моих мыслей. Я вздрагиваю. В ресторане холодно. Тянусь за кардиганом, а Эдвард помогает его надеть — такой джентльмен.

Никко возвращается еще раз, неся блюдо со свежей рукколой, большим куском сыра в центре и окружающими его помидорами черри. Никко сообщает мне, что это буррата моцарелла, а затем встает и нетерпеливо наблюдает, как я режу сыр и захватываю кусочек с помидором и рукколой. На вкус это божественно — сливочное совершенство. Глаза закрываются, с губ срывается стон, прежде чем я осознаю, насколько это неловко. Открываю глаза, чувствуя, как пылают щеки. Никко и Эдвард смотрят на меня. Никко сияет, словно гордый папа. У Эдварда другое выражение: глаза похожи на глубокие зеленые лесные озера. Он выглядит голодным, но не для еды.

— Нравится? — спрашивает Никко.

Я поднимаю взгляд и улыбаюсь.

— О да, Никко, очень нравится... Спасибо.

Он подходит к краю стола, ближе ко мне.

— Очень хорошо. Могу я спросить, как вас зовут?

— Меня? Эм, Белла, — застенчиво отвечаю я.

Он берет меня за руки и наклоняется, легко целуя одну руку.

— Ах, la mia bella ragazza, — говорит он.

Я снова краснею, хотя понятия не имею, что это значит.

— Какое подходящее имя.

Он уходит, а Эдвард едва слышно бормочет:

— Да, да, это так.

Остальная еда тоже вкусная. Каждое блюдо, которое я пробую, на вкус свежо и просто восхитительно. Никко приносит нам местный «знаменитый» чизкейк; десерт явно заслужил это звание. Эдвард расплачивается, и мы неторопливо уходим, прощаясь с Никко.

— Вы превратили это в настоящее приключение, — говорю я ему. Он ласково улыбается в ответ.

— Когда снова будете в Нью-Йорке, возвращайтесь ко мне, — говорит он с сильным акцентом, целуя меня в щеку.

Я ловлю себя на том, что стараюсь не разрыдаться. Хочу сказать ему, что не вернусь, но Эдвард рядом, так что я молчу. Никто не должен быть обременен такой информацией.

Мы возвращаемся в такси. Солнце клонится к закату, пробиваясь сквозь нависшие тучи. Дождь прекратился; сияющий шар мигает в просветах между зданиями. Я не спрашиваю, куда мы едем — мне все равно. Поездка проходит в тишине: мы перевариваем ужин и наслаждаемся обществом друг друга.

Высокие здания уступают место травяным просторам, и мы петляем среди них. Такси останавливается в самом дальнем от города месте — на берегу реки. Мы выходим из машины, и я с благоговением смотрю на открывшийся пейзаж. За рекой виден контур города. Высокие здания вздымаются к небу, пылая оранжевым в свете заходящего позади нас солнца. Просто дух захватывает.

— Ты еще не видела самого интересного, — шепчет Эдвард. Я остро ощущаю его присутствие. Губы совсем рядом с моим ухом. Пальцы Эдварда нежно обхватывают мои плечи, и он поворачивает меня. Я ахаю. Позади нас тоже вода, но она простирается вдаль. Прямо посередине, неподалеку, стоит Леди Свобода. Она светится под солнцем, поднимая факел к самому небу.

— Статуя Свободы, — шепчу я, не в силах сдержать улыбку.

— Тебе все равно следует посмотреть на нее вблизи, но теперь, по крайней мере, ты ее видела.

Я поворачиваюсь, наши тела почти соприкасаются.

— Спасибо тебе.

— Всегда пожалуйста, — отвечает он.

Мы стоим очень близко. Гудение возобновляется, возвращаются бабочки в животе. Я наклоняюсь, и он встречает меня. Глаза закрываются; в тот самый момент, когда я ожидаю прикосновения его губ, большая капля воды падает мне на нос, заставляя вскрикнуть и отпрыгнуть назад.

Открываю глаза и смотрю на Эдварда, а небеса тем временем разверзаются. Шарю в сумочке, нахожу, наконец, то, что искала, и вытаскиваю зонтик. Открываю его, подходя к Эдварду, и прикрываю нас обоих.

Он начинает смеяться, и я не могу не присоединиться. Волосы уже намокли. Я молюсь, чтобы белое платье не стало прозрачным, но затем наши взгляды снова встречаются, и меня это больше не волнует.

Дождь стучит по красному нейлону, а я произношу мысленную благодарность за этот зонтик — иначе мы с Эдвардом никогда бы не встретились.

Я вдыхаю его сладкий запах, усилившийся под дождем. Золотое солнце, которое упрямо пробивается сквозь тучи, подсвечивает бронзовые волосы, и некоторые пряди отливают красным.

— Белла, я... — шепчет он, но замолкает, опустив глаза. Я сглатываю, сердце тяжело бьется в груди. Хочу знать, что он собирался сказать. Что не может этого сделать? Что это плохая идея? Что мы всего лишь незнакомцы? Открываю рот, чтобы попросить его продолжить, но он внезапно поднимает взгляд. Зеленые глаза — нефритовый, дико пылающий огонь. Эдвард обнимает меня за талию и притягивает к себе. Наши губы встречаются с мгновенным пылом. Я забрасываю руки ему за шею, едва удерживая зонтик, и слабею от пульсирующей во мне волны электричества. Она исходит от наших соединенных губ, пронизывает все тело, поджимает пальцы ног и утекает сквозь ладони. Бабочки теперь не только в животе — они повсюду.

Губы медленно двигаются, знакомясь друг с другом. Затем я приоткрываю рот, и язык Эдварда томно скользит по моему. Я едва замечаю, что дождь почти прекратился, а зонтик опустился на наши головы. Язык Эдварда соединяется с моим, крепко прижимаясь; я издаю легкий стон. Голова слегка кружится. Думаю, пора отстраниться и вдохнуть, но мне совсем не хочется.

Наконец, я неохотно уступаю человеческой потребности и отстраняюсь. Наши губы слегка соприкасаются. Мы задыхаемся вместе — я вдыхаю его воздух, а он — мой.

— Ух ты, — бормочет Эдвард. Мой рот онемел, поэтому я ничего не говорю, только лениво улыбаюсь ему в губы.

Небо стало розово-голубым, солнце изо всех сил старается удержаться над горизонтом, но вот-вот сядет. Я поворачиваю голову, чтобы посмотреть на Статую Свободы, окруженную туманными сумерками, и Эдвард прижимается лбом к моему виску. Я думаю о своих руках, все еще обнимающих Эдварда за шею, и его, по-прежнему сжимающих мою талию. Моргаю из-за уходящего света и думаю, что хочу увидеть еще один закат. Меня беспокоит тот факт, что это ощущение сильное, слишком сильное. Я выпрямляюсь, опуская руки, делаю шаг назад и закрываю зонтик. Наш контакт прерывается.

Следующая часть