Глава 15.1. Сокрытое

Мы танцуем по замкнутому кругу и гадаем, а тайна сидит в центре и знает.

Роберт Фрост

Суббота, 22 июня

Таня/Эдвард

«Дорогой малыш,

сегодня вторник, 14 апреля, и только что я точно узнала, что ты растешь в моем животе. Я немного ошеломлена и, должна признаться, слегка напугана. Просто не знаю, чего ожидать. Мне не приходилось быть матерью долгое, долгое время. Уверена, вместе мы обязательно разберемся, что к чему. Ты и я. Мы станем хорошей командой. Я это уже знаю.

Точно не уверена, что ждет нас в будущем, но хочу, чтобы ты знал: несмотря ни на что, у тебя есть я. Ты мой маленький ангел. Некоторое время я молилась о тебе, хоть и не знала, что ты был именно тем, что мне нужно. Наверное, смешно для кого-то вроде меня говорить что-то подобное. Независимо от того, какие духовные убеждения есть у кого-либо, или тех убеждений, которые однажды будут у тебя, я наверняка знаю, особенно с этой новостью, что у Бога/Богини/Отца/Матери/Духа/Энергии есть способ ответить на мои молитвы вот таким необычным образом. Я молилась, чтобы кто-нибудь полюбил меня безусловно, и вот, смотри, ты здесь. Мне уже так интересно, кем ты вырастешь и станешь, какие прекрасные вещи ты увидишь.

Первое, что я захотела сделать, услышав эти новости, — написать тебе и сказать, как я рада узнать о тебе. Я зашла в книжный магазин по дороге от врача домой и купила этот дневник. Не знаю, покажу ли я тебе его когда-нибудь или нет. Возможно, я использую его как способ выразить свое волнение по поводу твоего появления лишь для себя… Только время покажет.

Но сейчас это будет нашим маленьким секретом. Я хочу дождаться идеального времени, чтобы рассказать твоему папе, тетям и дедушкам с бабушками. Ладно?

Ya tibia lublu, zaychek. Мама». (ПП: здесь и дальше латиницей выделены слова, которые и в оригинале были русскими. Не забываем, что в истории Таня русская.)

Вау. Эдвард уронил дневник на стол и оперся локтями на кухонный островок, потирая лоб ладонями и нервно дергая себя за волосы. Он опустил ладони на стойку и уставился на маленькую кожаную книжку. Прикусив губу, Эдвард пытался определить, какие эмоции вызвали прочитанные им Танины слова. Он не был опустошен, слава богу, но был глубоко поражен. Возможно, это стало кульминацией эмоциональных потрясений последних нескольких недель. Пресловутая глазурь на верхушке торта его сожалений.

Эдвард теребил пальцами потрепанный уголок одной из страниц, и у него сжалось горло, когда он подумал, что Таня делала то же самое, когда что-то здесь записывала. Таня, совершенно очевидно, была взволнована предстоящим появлением младенца на свет. Иначе зачем еще ей писать эти записки для их будущего ребенка? Эдвард вздохнул, взял дневник и перевернул его, пробежавшись большим пальцем по едва потрескавшемуся корешку. А еще Таня до ужаса боялась поговорить с Эдвардом. Может, она и написала, что ждала идеального момента, но он-то знал лучше. В лучшем случае Таня испытывала опасливый восторг от этой новости. По крайней мере, так бы было, если бы время повернулось вспять. Разочарованно застонав, Эдвард взял дневник и вышел из кухни, прошел через гостиную и поднялся в свою спальню. Шлепнувшись на кровать, он отползал назад, пока не уперся в изголовье, после чего снова открыл книжку уже на следующей записи.

«Четверг, 16 апреля

Малыш,

я кое-что упустила в последней заметке. Мне стоило рассказать тебе о твоем папе. Ведь ты в равной степени и его ребенок тоже.

Ты должен знать, какой прекрасный человек твой папа. Он красивый, смешной и сильный. Знаю, он удивится твоему появлению, но, думаю, он будет рад. На самом деле, я знаю, что он будет рад. Ты — все, чего он когда-либо хотел, просто не знал этого. Обещаю тебе. Но я не совсем уверена, как ему рассказать. Мы никогда по-настоящему не говорили о твоем появлении, лишь мельком упоминали. Мы даже не женаты, хотя на этот счет мы тоже несколько раз разговаривали.

Думаю, по большей части не важно, женаты мы или нет. Я далека от того, чтобы быть традиционной матерью.

Папа очень умный. Он писатель… просто фантастический писатель. Я всегда восхищалась его творческими способностями и тем, что он может делать со словами. В первый раз он признался мне в любви, когда мы приехали в Эшвилл, Северную Каролину, чтобы он мог собрать информацию для одного из своих романов. Кажется, я набросилась на него с поцелуями. Может, даже со слезами. Не могу точно вспомнить. Но все же это одно из моих самых любимых воспоминаний о нем.

Ох, я говорю бессвязно. Мне просто хотелось дать тебе знать, что я тебя люблю… уже. Я слышала, что чего-то такого не понимаешь, пока этого не случится с тобой. Вот теперь я точно знаю, что это значит.

Ya tibia lublu,

Мама».

Эдвард тяжело сглотнул и закрыл глаза, готовясь к приступу сожаления и отвращения к себе, которые обычно угрожали настигнуть его вместе с тем, как он узнавал еще одну неизвестную маленькую деталь о Тане. Эдвард задержал дыхание, ожидая всегда случавшегося фантомного удара в живот. Какими же пророческими были эти слова. Таня всегда знала то, что Эдвард понял слишком поздно.

Ребенок был всем, чего он когда-либо хотел, просто не знал этого. Чертовски точно. А еще Эдвард не представлял, как реагировать на дневник и тщательно скрываемую тайну Тани. Он хотел злиться на нее за то, что она хранила такой большой секрет, но и понять ее колебания тоже мог. Эдвард понимал, что вел себя как мудак и не обращался с Таней должным образом. Его бросало то в жар, то в холод, а это кого угодно заставило бы нервничать и сомневаться. Даже такого внешне уверенного в себе человека как Таня.

Эдвард медленно открыл глаза, осознавая, что удар, которого он ожидал, так и не последовал. Он чувствовал себя виноватым за то, что был совсем не тем мужчиной, которого Таня заслуживала, но из него словно выкачали все эмоции. Вместо этого Эдварда, пока он оцепенело смотрел на эту запись, охватила всепоглощающая печаль. Несмотря на тщательно выстроенные стены, которыми он окружил свое сердце, Таня видела его насквозь. Она знала его лучше, чем он думал. Теперь Эдвард это понимал. Стены сумели удержать только одного человека вдали от его истинных чувств, и этим человеком был он сам.

То, что они никогда по-настоящему не говорили о возможности завести ребенка, было правдой. Таня заикалась об этом пару раз в прошлом, но Эдвард никогда не воспринимал ее слова всерьез. Если он ей не мог предложить свое сердце, несмотря на всю любовь, которую давала ему она, то как бы он смог дать ребенку ту любовь и внимание, в котором бы тот нуждался? Если он не мог пообещать ей даже брак, то уж точно он не мог добровольно подарить ей ребенка, и в глубине души Эдвард знал, что Таня это понимала.

Эдвард положил голову на спинку кровати, поднял взгляд в потолок и закрыл глаза. Их пребывание в Эшвилле было и для него одним из любимых воспоминаний. Он так и не понял, что заставило его открыться Тане и признаться в своих чувствах, но был рад, что это произошло. Эдвард никогда не сожалел о сказанном. Только сокрушался, что не мог дать Тане большего.

Эдвард всегда знал, что она заслуживала лучшего, нежели он мог ей предложить. И злился на себя, что хотел лишь из собственных эгоистических соображений удержать ее рядом. Большая часть его гнева на самого себя отражалась и на Тане, не говоря уже о, возможно, вполне обоснованных, но все же иррациональных страхах Эдварда перед разрушением своих стен. И все равно это не было оправданием. Она заслуживала гораздо большего, а он ей этого не дал.

«Вторник, 23 апреля

Малыш,

я решила, что этот дневник будет разговором только между тобой и мной. Не думаю, что покажу его тебе. Мне просто нужен способ разобраться в своих чувствах и своем смятении. Не по отношению к тебе, конечно же, а просто насчет того, что делать. Теперь, когда знаю, что никогда не покажу тебе этого, я могу более открыто писать о некоторых своих чувствах.

Думаю, уже какое-то время я мечтала о тебе, если это вообще имеет какой-нибудь смысл. Понимаю, большинство людей знали бы наверняка, хотят они ребенка или нет, но только не я. Полагаю, в последние несколько месяцев мои биологические часы начали тикать. Особенно заметно это было, когда я видела других людей с их собственными детьми. Я просто ощущала… желание, тягу, побуждение… даже не знаю, как это описать. Я упоминала твоему папе о ребенке несколько раз, но это было в стиле: «Было бы забавно иметь ребенка?». Он никогда не воспринимал меня всерьез.

Мне страшно, если быть совершенно откровенной. Я долго размышляла о тебе, но всегда трусила. Не была уверена, что твой папа будет когда-нибудь готов к тебе. Если уж даже когда я заговариваю о свадьбе, он не особо счастлив от такой идеи и не видит в ней смысла, то могу только представить, каким будет настоящий разговор о ребенке.

Но ты не пойми меня неправильно. Твой папа очень хороший человек. Он просто убежден, что никого не может любить в полной мере, в том числе меня. Но я ему не верю. И никогда не верила. Я всегда знала, что в его чувствах было больше слоев, чем он сам понимал. Я почти четыре года пыталась заставить его это понять, но иногда ты просто ничего не можешь доказать мужчинам. Отчасти я надеюсь, что ты мальчик, и я смогу показать тебе верную дорогу. Думаю, когда папа узнает о тебе, он обрадуется так же, как и я, и полюбит тебя больше, чем ему это казалось возможным. После того как шок пройдет, конечно.

Прости за перерывы между записями. В последнее время обстановка дома была напряженная, да и на работе было не лучше.

Но все наладится. Всегда налаживается.

Ya tibia lublu,

Мама».

Да, Эдвард определенно был прав в своих суждениях насчет пропущенных приемов противозачаточных таблеток и пренатальных витаминов Тани. Она точно рассматривала эту идею какое-то время: прекращала принимать противозачаточные, а потом передумала и начала пить снова.

Эдвард чуть не рассмеялся над предположением Тани о том, как прошел бы разговор о ребенке. Как и сказала Элис пару недель назад, беседа о детях прошла бы с тем же успехом, что и появление трансвеститов на собрании верующих христиан… и это еще было мягко сказано.

Указательным пальцем Эдвард проследил линии красивого Таниного почерка, выведенные на искусственно состаренной пергаментной бумаге. Таня знала его намного лучше, чем он полагал. Да, до встречи с ней он годами возводил вокруг себя стены. И да, она была единственной, кто приблизился к тому, чтобы их разрушить.

Эдвард читал Танины слова и понимал, как терпелива она с ним была. Без сомнения, благодаря своей любви к нему.

Но подчас одной любви оказалось недостаточно. Безусловно, Таня устала от попыток привнести в отношения достаточное для них обоих количество любви.

Эдвард хмурился, перечитывая слова извинений Тани перед ребенком за все напряжение в доме. Обычно он просто держался в стороне, стараясь не быть каждый раз тем, кто провоцирует споры. Эдвард предполагал, что тщательно соблюдаемая им дистанция создавала определенные трения в их отношениях, но, читая ее слова, не мог растолковать крывшийся за ними более глубокий смысл. И что за напряженка на работе? Эдвард нахмурил лоб и прикусил губу, пытаясь вспомнить, когда Таня начала жаловаться о проблемах на работе. Это было в апреле?

Нет, это было в мае, незадолго до их отдыха на острове Ванкувер в выходные Дня поминовения (ПП: национальный день памяти США). Тогда она впервые упомянула об этом. Таня спускалась по ступенькам с дорожной сумкой на плече, восклицая, как она рада длинным выходным без работы и как ждет не дождется психологической разгрузки. Эдвард попробовал немного расспросить ее об этом и поддержать, насколько возможно, но Таня только пожала плечами в ответ и вышла к машине, желая поскорее начать их мини-отпуск.

Более достойный мужчина не оставил бы это так просто. Более достойный мужчина заставил бы сесть и рассказать ему обо всем, что беспокоит. Он бы выслушал и предложил свою непоколебимую поддержку. Эдвард вспомнил: вместо того, что сделал бы достойный мужчина, он испытал облегчение, что ему не придется начинать отпуск с выслушивания типичных жалоб Тани. Вот так бессердечно он их называл.

Эдвард отложил эти мысли на потом и перелистнул на следующую страницу.

«Суббота, 25 апреля

Вау! Клянусь, сегодня я почувствовала, как ты шевелишься. Мы с папой катались на машине, и вдруг мне ужасно захотелось картошки фри. Мы отправились в «Макдональдс», хотя никогда там не бываем, и твой папа смотрел на меня так, словно я сошла с ума. Во всяком случае, думаю, ты был доволен этим решением, потому что, клянусь, ты прыгал от радости. Должно быть, у меня было забавное выражение лица, потому что папа спросил меня, что случилось. Я сказала ему, что это несварение.

Прости. Мама».

Эдвард нежно улыбнулся, вспоминая об этом. Они опустили крышу Таниного «Ауди» и поехали к Эверетту (ПП: город в штате Вашингтон), который располагался в нескольких милях к северу от Сиэтла. Потом перескочили на Стивенс Пасс Гринвэй и проехали через Каскадные горы. Эдварду нравились альпийские пейзажи, которые открывались с горного хребта, и поездки мимо национального заповедника Уэнатчи¹ всегда расслабляли его. Новая поздневесенняя поросль была в полном цвету, растительность и дикая природа оживали. По пути они видели много лосей и белоголовых орланов.

Эдвард планировал поужинать в ресторане Shakti's в Уэнатчи (ПП: город в штате Вашингтон), но его планы сорвались, когда Таня заметила золотую арку «Макдональдса» на 285-ом шоссе. Таня была права: Эдвард смотрел на нее так, словно она была близка к сумасшествию. Таня испытывала отвращение ко всему жирному, всегда невозмутимо придерживалась строгой диеты. То, что она уступила сильнейшему влечению к картофелю фри, было подобно внезапному заявлению Папы Римского о том, что он агностик. То есть невозможно.

Таня заказала большую порцию и радостно поглощала картошку. Эдвард наблюдал за ней одновременно с изумлением и развлечением. Он ясно вспомнил тот момент, когда Таня почувствовала шевеление ребенка в первый раз, потому что она схватилась за живот. Странное выражение промелькнуло на ее лице, когда она заявила, что это было всего лишь несварение желудка. Эдвард только покачал головой, безмолвно отчитывая ее за краткое возвращение в объятия обжорства, и выехал обратно на шоссе.

«Вторник, 28 апреля

Выходные были ужасны! Ужасны! Ужасны! Ужасны! В субботу твой папа вернулся домой с новой машиной. Это его деньги, и я не могу указывать ему, как ими распоряжаться, но Aston Martin? Он, похоже, шутит. Это непрактичная машина! Ну какая ему польза от какой-то надутой английской машины? Вот же англофил. Это нелепо, правда.

Излишне говорить, что мы ужасно из-за этого поссорились. Он сказал, что купит мне универсал, если я хочу практичный автомобиль. Он не понимает, насколько подходящим будет универсал в ближайшее время. Ладно. Я справлюсь с этим. Всегда справляюсь.

Но он точно знает, как взбесить меня. Черт подери».

Эдвард бросил дневник на кровать и подтянул колени к груди, упираясь лбом в коленные чашечки, а лицом крепко утыкаясь в бедра. Та ссора, безусловно, заслуживала места в какой-нибудь книге рекордов. Он был уверен, что Тане эта покупка придется по душе. Но признавал, что совсем не думал о девушке, когда покупал машину. Этот автомобиль входил исключительно в его интересы, но Эдвард все равно наивно полагал, что и Таня получит от машины какое-то удовольствие. Ну кто не хотел бы прокатиться на Aston Martin?

Эдвард набросился на нее, злясь, что она имела наглость критиковать его приобретение. Гневно говорил ей, что с удовольствием обменяет ее драгоценную «Ауди» на универсал или что-то еще более практичное, и она едва ли не взорвалась. Он видел Таню злой, да. Но никогда он не видел ее настолько взбешенной. Это, конечно же, возбудило его, и он успешно отвлек ее шумным занятием любовью на кухонном полу. Ну, по крайней мере, думал, что отвлек. Однако, судя по этой записи в дневнике, Таня была какой угодно, но только не отвлеченной.

Упс.

«Четверг, 30 апреля

Я эмоционально разбита! О, боже мой. Я только что бросила телефон в твоего папу. Даже не уверена, почему он так меня разозлил. Ох, да. Он смеялся надо мной из-за того, что я ела мороженое. И что? Что в этом особенного? Люди не едят мороженое? А это было мороженое крем-брюле от «Ben & Jerry's». Оно действительно классное. Я ведь не ела сладкие маринованные огурцы с майонезом. Хотя сейчас, когда я это упомянула…

Как бы там ни было. Я будто на эмоциональных американских горках. В одну минуту улыбаюсь и смеюсь. В следующую — я уже разъяренная стерва. Ты точно знаешь, как свести женщину с ума, zaychek.

Но я на тебя не обижаюсь. В конце концов, все это будет стоить того, если твой папа не сочтет меня шизиком к тому времени. Уверена, что только за последнюю неделю он думал об этом по меньшей мере дважды.

Мама».

Эдвард громко засмеялся, дочитав эту запись. Да, Таню здорово качало на эмоциональных качелях. Но она по натуре была страстным человеком, поэтому ее краткие вспышки гнева не вызвали у Эдварда подозрений. И да, он забавлялся над ней за то, что она ела мороженое. Сначала ее потянуло на картофель фри, а потом и на мороженое. Эдвард в отвращении сморщил нос при упоминании сладких маринованных огурцов и майонеза. Кто вообще ест такое дерьмо?

Эдвард застонал. Он был таким бестолковым. Ему следовало догадаться. Но нет, он был Эдвардом Калленом. Гребаным королем безразличия.

Он молча стиснул челюсть и уставился на заметку, удивляясь, почему был так бесчувственен. Он действительно был так глуп? Или был просто законченным эгоистом, который вообще не интересовался причинами перепадов Таниного настроения, пока был максимально от них огражден? Было больно осознавать, что он не был рядом, когда Таня нуждалась в нем. Он должен был приложить больше усилий. Должен был помочь ей, когда это было необходимо. И это должно было происходить без всяких «если», «и» и «но». Однако его не было… ни разу… а теперь у него никогда не появится шанса искупить свою вину перед ней.

«Пятница, 1 мая

Сегодня я снова тебя почувствовала! Ты словно маленькая бабочка. Сегодня на работе я замечталась о тебе. Могу себе представить, какая невероятно глупая улыбка появляется на моем лице, когда я думаю о тебе. Полагаю, некоторые люди называют это «свечением беременности». Как бы это ни называлось, мне очень нравится.

Мне интересно, будешь ли ты похож на папу. У тебя будут зеленые глаза? Или серые? Рыжие волосы? Или светлые? Или ты удивишь нас обоих и будешь брюнетом? Будешь ли ты таким же интровертом, как папа? Иногда он немногословен, но, без сомнения, он творческий гений. Возможно, ты унаследуешь некоторые его черты и станешь молчаливым поэтом? Или, может, ты будешь экстравертом, как твоя тетя? Дизайнером, возможно? Или, может быть, ты будешь художником? Возможности для тебя безграничны, малыш.

Мне так хочется увидеть, что ты будешь делать. Никогда не представляла, что мне доведется испытать такой опыт. Мама».

Дерьмо. Эдвард сжал переносицу, пытаясь справиться с пузырем горя, который разбухал в его груди от упоминания о прекрасном будущем их ребенка, которого никогда не случится. Был бы он писателем, как Эдвард? Был бы точной копией Тани? Или походил бы на Эдварда и обладал бы непокорными волосами и зелеными глазами?

Может, они посетили бы все домашние бейсбольные матчи «Сиэтл Маринерс» по сезонным билетам, которые обязательно раздобыл бы Эдвард. Или, возможно, хоккей больше пришелся бы им по душе, и они сидели бы на льду во время игр «Тандербёрдс». А возможно, Эдвард успешно привил бы свою любовь к книгам сыну, и они каждую неделю ходили бы в библиотеку, чтобы запастись книгами на неделю. А потом они покупали бы банановые коктейли в бургерной Kidd Valley в Уоллингфорде.

Было больно думать о маленьком ребенке, которого больше не существовало. Эдвард прикладывал огромные усилия, чтобы удерживать эти мысли в узде. Но от таких честных слов, написанных очень надеющейся и взволнованной мамой малыша, они накатывали в полную силу. Стал бы Эдвард хорошим отцом? Кажется, Таня верила, что стал бы.

Может быть, именно ребенок оказался бы тем, кто заставил бы Эдварда отказаться от всех его запутанно построенных барьеров. Возможно, ребенок подобрал бы ключ к сердцу Эдварда и сделал бы его таким человеком, которым он должен был быть все это время. Эдвард хотел верить, что малыш с первого же дня обвел бы его вокруг своего маленького пальчика, и его тщетные попытки защитить свое сердце от боли оказались бы напрасными.

Но теперь он этого никогда не узнает.

«Пятница, 8 мая

Сегодня мне пришлось перейти на размер побольше. Последние пару недель мне удавалось маскировать свой крошечный «беременный живот» под туниками и блузами крестьянского стиля. Они сейчас в моде, так что их очень легко найти. Даже и не заметишь, что я беременна. Мне кажется, только мне это видно, потому что я знаю, что ты там. На прошлой неделе мне пришлось закреплять штаны с помощью резинки. Вчера была булавка. Сегодня я сдалась и надела свои «толстые штаны». О боже, они прекрасны.

Ты — единственное, из-за чего я позволю себе располнеть. Ты должен гордиться. Папа дразнит меня за самовлюбленность, но я знаю, что он ценит мои усилия. Я решила переключиться с привычного кикбоксинга на что-то более расслабляющее вроде йоги. Завтра утром иду на первое занятие. Возможно, мои страхи необоснованны, но мне кажется, я не должна ничего бить и пинать, пока беременна тобой. Я переживаю. Не хочу причинить тебе вреда.

Мне интересно, что он скажет, когда поймет, что ты растешь внутри меня.

Нет, я ему еще не рассказала. Я так много раз хотела. Полагаю, я просто надеюсь на то, что он сам это поймет. Он умный парень. Это лишь вопрос времени.

Мама».

В страшном отчаянии Эдвард ударил кулаком по матрацу. Да, ему следовало догадаться. Но он был слишком занят, сосредоточив все усилия на том, чтобы удерживать Таню подальше, вместо того чтобы увидеть то, что находилось прямо перед его носом. Он заметил изменения в ее гардеробе и тренировках, но, конечно же, это не отложилось у него в памяти. Да и зачем? Он не обращал на это особого внимания.

Он не заслуживал Таню. И Таня уж точно не заслуживала его. Эдвард вздохнул и снова взялся за чтение дневника.

«Пятница, 15 мая

Не знаю, сколько еще буду в состоянии это делать. Иногда твой папа глуп, как пробка. Вчера, вместо того чтобы пойти на наше обычное вечернее свидание, я убедила папу остаться дома, чтобы я могла что-нибудь приготовить, и мы просто провели спокойный вечер дома. Он подчинился. Я дала ему столько подсказок, малыш! Маленькие морковки, маленький шпинат, маленькие горошинки. Я даже ела телятину (хотя твой папа не ел, потому что он вегетарианец). Неужели он не заметил, что я стала иначе одеваться? Или что немного располнела? Он вообще ничего не замечает, что ли?

Понимаю, что должна «собраться с духом» и просто рассказать ему, но я не уверена. Что-то подсказывает мне, что это не пройдет слишком хорошо.

Я впадаю в отчаяние. Понимаю, что натворила ошибок, малыш. Ошибок, в которых я хотела бы не признаваться. Но знаю, что должна это сделать.

Я со всем разберусь, zaychek. Прежде чем ты появишься, я все улажу. У тебя буду я, а у меня будешь ты. Все будет прекрасно.

Я люблю тебя больше, чем могу выразить словами. Мама».

Эдвард нахмурился. Он не мог даже сосредоточиться на унизительной степени своего неведения. Его внимание привлекла только одна фраза. Какие ошибки совершила Таня? Да, наверное, она должна была рассказать ему о таком судьбоносном событии в тот же момент, когда узнала о своей беременности. Но опять же, Эдвард точно не мог винить ее за то, что она колебалась, рассказывать ему или нет. Но какие еще оплошности Таня могла совершить?

И снова Эдвард почувствовал нарастающее внутри мучительное разочарование. Таня подавала ему так много знаков. Да, она слегка изменила свою диету. Да, немного пополнела. Перепады ее настроения стали более заметными, чем обычно. Было очевидно, что что-то беспокоило Таню на работе, а его невнимательность по отношению к ней расстраивала ее больше обычного.

Эдвард потер лоб пальцами, а из его груди вырвался глубокий сокрушенный звук. Какие бы не совершила она ошибки, он должен был быть рядом и помочь справиться с их последствиями. Он должен был быть там ради нее. Просто и ясно.

Она страстно его любила и удовлетворяла каждое его желание. Сделала из их жилища настоящий дом, готовила и убирала, отказавшись нанимать экономку ради того, чтобы наслаждаться чувством домашнего уюта. Эдвард никогда не был обделен в сексуальном плане. И Таня была настолько терпелива, насколько только можно было ожидать, учитывая все обстоятельства.

Так почему же она испытывала необходимость в чем-то сознаться? Все возможные теории безумно крутились в голове, пока Эдвард пытался найти какое-нибудь логическое объяснение. Что могло быть настолько плохим, чего она не хотела признавать даже в своем собственном дневнике? Что она сделала? Он снова нахмурился и перелистнул на следующую запись.

«Воскресенье, 17 мая

Ох, сегодня я попыталась связать тебе свитер. Не так уж и плохо для первого раза. Эх, кого я обманываю? Это ужасно. Больше похоже на шарф. Я собираюсь попробовать еще раз сегодня днем. Мне кажется, я скупила все запасы пряжи у магазинчика Stitches в Пайк Плейс. Поскорее бы взять тебя туда на прогулку в твоей коляске. Это одно из лучших и самых популярных мест в Сиэтле. Кстати, в этом городе мы и живем. Кажется, я тебе этого еще не рассказывала. Но полезно узнать, где ты будешь жить. Много людей жалуются на дождь, но меня он не слишком беспокоит.

Итак. Я потратила много денег на пряжу, так что действительно не могу пока что отказаться от своего нового хобби. Я должна извлечь выгоду из своих денег. Если все провалится, я просто схожу в Gap Kids и Children's Place. Не думаю, что твой папа вообще заметит, что я там была».

Эдвард громко простонал и запустил пальцы в волосы. Нет, он, вероятно, не заметил бы, если бы она все скупила и из Gap Kids, и из Children's Place. Да и что еще за чертов «Детский дом»? Эдвард предположил, что это был еще один магазин одежды… иначе зачем еще Таня писала бы о покупках там? (ПП: Gap Kids и Children's Place («Детский дом/место») — американские ритейлеры детской одежды и аксессуаров.)

Боже, каким же тупоголовым он был.

«Четверг, 21 мая

Так вот как ощущается депрессия. Я утратила почти весь свой энтузиазм на этой неделе. Впервые почувствовала, что совершила самую большую ошибку, забеременев тобой. Не ужасная ли это мысль? Ужасная же, да? Это делает меня таким отвратительным человеком. Я так запуталась в том, что должна делать.

Папа был в кошмарном настроении на этой неделе. Я хожу на цыпочках большую часть наших отношений и никогда не знаю, в какой момент его плохое настроение нанесет удар. Но сейчас все даже хуже. Иногда он наблюдает за мной, смотрит на меня, и мне кажется, что он знает наш маленький секрет. Но потом он просто пожимает плечами и идет дальше, снова абсолютно не замечая того, что находится прямо перед ним.

Ничего не понимаю. Я люблю твоего папу. Правда люблю. Я все время ему говорю об этом, но всякий раз, когда я признаюсь в своих чувствах, он начинает злиться. Не знаю, что именно в любви так его злит. Почему он так напуган. Иногда мне кажется, что он открывается мне. Иногда он удивляет меня и бывает ко мне очень нежен. Он обнимает, целует, держит меня за руку, дарит неожиданные маленькие подарки, которые дают мне знать, что он думает обо мне. На самом деле, он всегда был в этом хорош. В подарках. Не могу сказать, что не ценю их по достоинству. Твой папа очень щедрый. Однако все это кажется таким пустым. Но я принимаю их, потому что это то, что я могу получить от него. В другие же моменты он такой отрешенный… такой закрытый… и я не знаю, что мне сделать, чтобы изменить его настроение. От этого мне очень одиноко.

Иногда я тоже начинаю очень злиться. За прошедшие несколько недель я так много раз думала о том, чтобы начать все заново, что и не сосчитать. Возможно, будет проще уйти и начать новую жизнь. Только ты и я. Мысль о том, чтобы оставить твоего папу, разрывает меня надвое, но иногда я даже не уверена, что он заметил бы, если бы я ушла. Нет… конечно, он бы заметил. Верно?»

Ох. Вот оно. Уязвимость Тани в полной мере. Та сторона, которую она редко показывала. В этом отношении она была очень на него похожа. Но Таня ошибалась. Да, Эдвард внимательно наблюдал за ней, но не потому, что подозревал о ее тайне. Нет, это было потому, что каждый раз, когда Эдвард с головой погружался в одно из своих прискорбно плохих настроений, он задавался вопросом, какого черта вообще пытается вести себя как нормальный, взрослый мужчина. Он спрашивал себя, почему вообще ввязался в отношения. В этом не было вины Тани. Виноват был только он. Эдвард с завидной регулярностью размышлял об этом, но определенно это происходило более интенсивно, когда его плохое настроение наносило нежеланные визиты. Он смотрел, как она готовит ужин на кухне, как с аккуратностью складывает его белье, чтобы не осталось складок, и спрашивал себя, почему вообще предположил, что заслуживает ее. Эдвард слышал ее смех, видел, как она ему улыбается. Каждая Танина черточка излучала ее любовь к нему, и чувство вины бесновалось в глубине его живота. Вот почему он на нее так смотрел.

Читая эту конкретную запись, Эдвард ясно понимал, что мысли об уходе от него, очевидно, уже какое-то время кипели под поверхностью. Угроза уйти от него в ту ночь, когда Таня умерла, была вовсе не пустым звуком. Сейчас Эдвард знал, что она бы это сделала. Он вновь отвлекал ее, снова и снова занимаясь с ней любовью, но Эдвард понимал, что это было временно. Ее решимость ослабевала с каждой прошедшей неделей, и она строила планы на случай непредвиденных обстоятельств. Таня была готова подарить их ребенку ту жизнь, которую он заслуживал.

Глаза Эдварда наполнились слезами, когда он прочитал последнюю строчку. «Иногда я даже не уверена, что он заметил бы, если бы я ушла». Боже. Если бы Таня только знала, насколько сильно он это замечал. Единственное, что сейчас Эдвард мог пообещать Тане, — это то, что он никогда больше не будет относиться к кому-нибудь еще так, как относился к ней. Если из этого ночного кошмара и вытекало что-то хорошее, так это то, что Эдвард мог извлечь урок из своих огромных ошибок и исправить их, чтобы ничего подобного никогда не произошло снова. Хотя бы этим Эдвард был обязан Тане и ее памяти.

«Суббота, 23 мая

Привет, малыш. Сейчас все немного получше. У папы был дедлайн, и это было причиной его всевозможных стрессов. Плюс, он преподает в одном из здешних университетов, и подготовка к окончанию семестра совершенно его выматывает. Но теперь, когда конец уже близок, он стал более спокойным. Спасибо, боже. Я действительно начинала беспокоиться. Мы собираемся отправиться на короткие выходные на остров Ванкувер. Наконец-то настали выходные Дня поминовения, я их еле дождалась. На работе стало очень напряженно. Это еще одна вещь, с которой я пытаюсь разобраться. Иногда всего этого слишком много, чтобы справиться в одиночку. Но кто бы это мог понять?

Я чуть не рассказала твоей тете Кейт о тебе этим утром. Она позвонила, пока папа был на пробежке, и я почти проговорилась. Я так сильно хотела рассказать ей о тебе. Она замечательная. И она полюбит тебя. Но если я скажу ей, то должна буду сказать и папе, а я просто не могу. Пока нет. Я такая трусиха.

Тетя Ирина тоже будет тебе рада. Они обе живут на Аляске, откуда я родом. Ты будешь их первой племянницей или племянником, и, конечно же, тебя избалуют до безобразия. Возможно, мне стоит рассказать им. На следующей неделе. Может быть, тогда будет легче сказать обо всем папе».

Эдвард снова уронил дневник на колени и потер виски. Это были те выходные, когда Таня впервые поделилась с ним проблемами на работе, хотя он не был точно уверен, что это были за неприятности. Он спрашивал Джеймса, но тот утверждал, что не знал ни о чем необычном, что происходило бы между Таней и ее коллегами.

Ему придется вернуться к этому вопросу… и немедленно сообщить об этом Изабелле. Что-то не давало Эдварду покоя, но он не был уверен, что именно.

«Четверг, 28 мая

Сегодня я записалась в журнал предстоящих рождений (ПП: предоставляемая розничным магазином услуга — приветственный подарок новорожденному — с хорошей скидкой или бесплатно, в зависимости от политики магазина). Я уже начинаю воображать твою детскую комнату. Конечно же, я ничего не смогу сделать, пока не расскажу о тебе папе, но мечтать-то мне никто не запретит. Конечно, поначалу ты будешь оставаться в люльке. И мы купим тебе кроватку. У нас только одна спальня на втором этаже, а ты не сможешь оставаться далеко от нас на тот случай, если тебе что-нибудь понадобится ночью. Единственный другой вариант — попросить папу переместить свой офис в гостевую комнату на первом этаже дома. Нас поджидает настоящая схватка. Мне даже нельзя входить в кабинет, так что о его перемещении, вероятно, и речи быть не может.

Мне интересно, что подумает папа о переезде в другой дом? Это место очень милое, но другое могло бы лучше подойти для нашей растущей семьи. Не знаю. Просто еще одна проблемка, которую нам нужно будет решить до твоего появления».

Так Таня думала о переезде? Интересно. Она всегда любила этот дом, но, с другой стороны, дети все меняли. В словах Тани был смысл. Тут не было благоприятных условий для ребенка. Возможно, они могли бы обновить дом в соответствии со своими нуждами, но кто сказал, что Эдвард был бы открыт к этому предложению? Он был человеком привычки — это еще в лучшем случае, — и любое нарушение привычной домашней обстановки не предвещало ни для кого ничего хорошего.

Ох, черт. Сейчас этот вопрос был неактуальным. Теперь не было ребенка и не было Тани. Эдвард подавил небольшой всплеск эмоций, который грозил поглотить его, и продолжил читать.

«Понедельник, 1 июня

Прошлой ночью я могла поклясться, что папа разгадал наш секрет. Иногда ему нравится лежать в постели и смотреть на меня. Такие моменты — одни из моих любимых. Он просто жадно смотрит на меня и изучает. Это очень нежные мгновения, и я с нетерпением жду их все время. Он смотрел на меня в течение часа прошлой ночью — ласкал, массировал и любил. Даже игрался с моими волосами, а я это обожаю. И да, он сказал мне, что любит меня. Я знаю, что это так, но ему бывает сложно об этом сказать. Но прошлой ночью он это сделал. Каждый раз, когда я это слышу, я жажду этих слов.

Мне надо было сказать ему прямо тогда о тебе. Момент был просто идеальным. Но папа немного отвлекся на мою новоприобретенную грудь, ну и… да. Момент был упущен.

Если бы только у нас было больше таких вот дней, то сказать ему было бы намного проще. Он понятия не имеет, каким хорошим отцом станет. Мне давно пора сказать ему об этом».

Эмоциональная волна, с которой Эдвард боролся, накатила к берегу, пока он обдумывал Танины слова. Он отчетливо помнил ту ночь. В тот день он пребывал в редком для себя сентиментальном состоянии, думал о ней все то время, пока вел занятия и делал пометки в последней рукописи. Эдвард даже приготовил ужин, используя некоторые из своих недавно приобретенных кулинарных навыков — он брал уроки в магазине Whole Foods в Белвью, когда находил свободное время. Он был весь ее в ту минуту, как она вошла в дверь: трогал, обнимал, держал за руку, нежно ласкал, проходя мимо, просто чтобы дать ей знать, что был рядом.

Таня определенно желала таких вот моментов. Эдвард был достаточно честен, чтобы признать: они были редки. Даже он не мог отрицать свою потребность в общении с кем-то на столь интимном уровне и временами чувствовал необходимость попытаться. Например, как в ту ночь.

После ужина они уютно устроились в кровати, и Эдвард оценивающе оглядел Таню с кончиков пальцев ног до каждой пряди волос на голове. Он разглядывал маленькие гусиные лапки, которые начали появляться в уголках ее глаз, но не осмелился сказать ей о них. Он даже заметил один или два случайных седых волоска и подумал, что это придает ее рыжевато-блондинистым волосам характер. Ее кожа сияла. Таня, кажется, почти светилась в неярком золотистом свете лампы, стоящей на прикроватной тумбочке. Ее бедра чуточку пополнели, но не слишком безобразно, а вот грудь стала заметно полнее, и он решил, что она просто становится мягче с годами. Он совсем не возражал. Она была прекрасна.

В ту ночь Эдвард тихо и благоговейно занимался с ней любовью. Никто из них не выдал ни звука, пока он двигался внутри нее. И когда он кончил спустя несколько секунд после нее, он вглядывался в ее глаза, шепча о своей любви, зная, что ей нужно услышать эти слова.

В тот момент, когда слова покинули его рот, в выражении ее лица что-то промелькнуло, но Таня ничего не сказала. Просто нежно поцеловала его, затем перевернулась на бок и уснула с ним в обнимку.

«Вторник, 2 июня

Ладно. Я приняла решение. В ближайший четверг я иду к врачу. Я собираюсь узнать, кто ты! Я думала, что, возможно, мне хотелось бы сохранить тайну до твоего рождения, но, по-моему, у нас и так уже достаточно сюрпризов, да? Мы определенно должны знать, кто ты. Я так взволнована!

Если ты мальчик, то должен быть назван в честь своего папы. Он назван в честь своего родного отца, и мы должны продолжить традицию. Но своего приемного отца папа тоже любит. Может, мы придумаем какое-нибудь хорошее сочетание. А если ты девочка, то я хотела бы, чтобы у тебя было имя моей мамы. Она была невероятно замечательной женщиной, и мне хотелось бы, чтобы часть моего русского наследия продолжила жить в тебе. Посмотрим».

Нарастающее душевное волнение Тани по поводу ребенка было очевидно. Она была в потрясающем настроении большую часть недели, ни разу не упоминала о каких бы то ни было проблемах на работе. В ответ на ее хорошее настроение такое же было и у Эдварда, и неделя проходила сравнительно мирно, пока не приблизилось ее окончание. Задумываясь, почему все было так, Эдвард перелистнул на следующую страницу.

«Четверг, 4 июня

Ты мальчик! О мой бог. Ты мальчик! Я так взволнована. Я была бы так же счастлива, если бы ты был девочкой, конечно же. Просто я так рада знать, что ты у меня есть, знать о том, кто ты. Сейчас, когда я все знаю, ни за что не смогу не рассказать папе. Больше сдерживать свое волнение я не смогу. Нет, я скажу ему завтра вечером. У нас будет традиционное ежемесячное свидание. Отличный момент.

Может, я должна показать ему твою фотографию. Мне интересно, испытает ли он тот же трепет, что и я. Можно увидеть твое личико, zaychek. Это невообразимо. Твои черты уже проявляются. Не могу дождаться, когда увижу тебя, обниму и поцелую. Я буду петь тебе русские колыбельные. Они все очень грустные, потому что русские, но обещаю, они звучат красиво.

Завтра. Я расскажу папе завтра. Он будет счастлив, я уверена. Как же иначе? Просто посмотри на себя. Он тебя полюбит.

Сейчас я спрячу это в своем пальто. Не хочу разрушить сюрприз, пока не скажу папе лично. Я люблю тебя, зайчик. Больше, чем ты можешь себе представить.

Мама».

О, черт. Это было в вечер перед ее смертью. Возможно, она начала закрываться к концу недели, чтобы подготовиться к объявлению о ребенке. Эдвард вздохнул и закрыл дневник. Он положил его на кровать и снова сжал переносицу, откидываясь на спинку кровати. Таня собиралась рассказать ему, когда они были в Rover’s, но по какой-то причине все пошло наперекосяк. Вероятно, именно его фирменная отрешенность изменила ее планы. И зайчик… она продолжала называть ребенка zaychek, ласковым русским словом, означающим «зайчик». Эдвард застонал, когда до него дошло, что она заказала конфи из кролика в тот вечер, когда умерла. Это был еще один тонкий намек, который совершенно до него не дошел. Теперь, сидя здесь и обдумывая все, что он прочел в ее дневнике за последние пару часов, Эдвард понял, что неправильно истолковал ее задумчивое настроение, приняв его за гнев, а не за большую нервозность от близящихся новостей. Его отстраненность во время ужина тем вечером только усилила Танино взволнованное настроение, которое вылилось в привычную для них ссору. Он полностью отвлек ее от обсуждения серьезных вопросов. Как всегда.

Эдвард опустил взгляд на журнал и пробежался пальцами по обложке, разглядывая последнюю частичку от Тани, которая у него осталась. Его внутренности переполняло несколько эмоций… печаль, недоверие, сожаление. Но сильнее всего он ощущал гнев. Хотя на этот раз он не испытывал злости на себя или даже на Таню. Нет, он испытывал сильное чувство ярости, что какой-то чертов ублюдок все это сотворил. Сейчас Эдвард был почти уверен, что Таня умерла не от его рук. Слишком много было всяких «если», и за последние несколько дней он узнал о себе гораздо больше, чем за все предыдущие годы. Он не убивал Таню, но кто-то это сделал.

Он нащупал в кармане телефон, разблокировал и уставился на время. Эдвард точно знал, что должен сделать. Он должен позвонить Белле.

Продолжение главы

^[1] Национальный заповедник Оканоган-Уэнатчи располагается в Вашингтоне и простирается примерно на 137 миль вдоль восточных склонов Каскадного хребта.