Глава 17

День, который мог бы стать седьмым днем круиза

Обыкновенный солнечный день в открытом море. Небеса — изысканная смесь лазури и цвета слоновой кости, и там, подобно украшенной драгоценными камнями короне, искрится золотом солнечный шар. Возле бассейна играет ансамбль. Успокаивающий, ненавязчивый ритм стальных барабанов — музыка в стиле калипсо — неуловимо напоминает о другом времени... другом круизе... о состоявшемся когда-то танце… и другой мелодии, которую мне так и не довелось услышать.

Загораю, лежа в шезлонге. Если закрою глаза, то, скорее всего, уловлю плеск волн о борт корабля. Звуки вокруг: шелест волн, музыка, радостная болтовня и пьяный смех — постепенно сливаются воедино и, когда я наконец отключаюсь, отступают на задний план.

— Привет, Белла.

Поднимаю веки. Солнце слепит глаза, из-за чего стоящий передо мной человек словно в тени. И в то же время... пусть даже не его высокая, широкоплечая, поджарая, подтянутая фигура... но его голос — голос, который часто преследует меня во снах, — я смогу узнать, где угодно. И то, как внезапно забилось сердце… оно не билось так с тех самых пор.

Тем не менее мне все еще не верится в то, что он здесь. Это невероятное стечение обстоятельств. Кроме того, по натуре я скептик: все задаюсь вопросами, все сомневаюсь. И именно по этой причине... по этой причине я когда-то сопротивлялась. То, что мы, не успев толком познакомиться, сразу... по выражению мамы, сошлись... все это было слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Как и сейчас.

Так что, даже приподнявшись на локте и сняв очки (его очки — те самые, что, одолжив какое-то время назад, я так и не вернула), я уже наполовину убеждена, что это не он, а кто-то другой — просто похожий и с точно такой же фигурой.

За одним исключением. Когда он выходит из тени... и взглядом я моментально нахожу его… ну, ни у кого не может быть глаз цвета морской волны — точно такого же, как у однажды найденной нами стеклянной гальки.

— Эдвард, — выдыхаю я.

Он ухмыляется. Улыбка — сначала еле заметная, становится все шире и шире, как будто он обрадован тем, что я его помню. Как будто я вообще могла его забыть.

— Как дела? Как поживаешь? Как… — Если бы не едва заметные нотки тревоги, могла бы сказать, что его голос спокоен. Но тут парень, смущенно усмехнувшись, запускает руку в медные, с естественными бликами волосы, и я понимаю: его сердце тоже стучит с перебоями. Он указывает на изножье шезлонга: — Можно?

Нетерпеливо киваю и сажусь, чтобы освободить ему место.

— Да, разумеется.

Устраивается рядом. Какое-то время смотрим друг другу в глаза. Боковым зрением отмечаю, что выглядит он великолепно, как и тогда, когда мы с ним виделись в последний раз.

— Как поживаешь, Белла? — повторяет он. — Выглядишь потрясающе.

— Я... все отлично. Ты тоже потрясающе выглядишь. Как дела? Твое лицо повсюду… в смысле, — смеюсь я, — твоя музыка.

Застенчиво смеется в ответ и, опустив глаза — темные ресницы успели выгореть на солнце — принимается внимательно изучать небольшое пространство между нами.

— У меня тоже все отлично. Был сильно занят в последние три года.

— Ага, как и я, — тихонько произношу я, но не распространяюсь.

Поднимает ко мне взгляд, и у меня перехватывает дыхание, потому что в его зеленых глазах горит та страсть, которая мне так запомнилась… та страсть, которой мне так не хватало.

— Три года, — бормочу я. — Разве не столько времени, по словам Джаспера, понадобилось им с Элис, чтобы снова сойтись?

Тяжело сглотнув, Эдвард кивает.

— Эдвард, в нашей ситуации, я — Джаспер. Я совершила ошибку, — не желая упустить предоставленный мне второй шанс, шепчу я и медленно тянусь к его руке — руке, которой он стискивает шезлонг. — Извини меня за все, что наболтала в тот день. Я не имела в виду ничего подобного.

— Белла…

— За меня говорил страх из-за мамы, и это было так несправедливо по отношению к тебе. Я хотела связаться с тобой и поблагодарить за то, что помог мне сойти на берег…

— Белла, я…

Моя ладонь ненадолго замирает на месте. Наконец я решаюсь, накрываю его руку своей и сжимаю. — Что еще хуже, я заставила тебя думать, что это было просто сексом. Но это было чем-то бόльшим. Это было всем, Эдвард. Я так по тебе скучала…

— Белла, пожалуйста…

Переворачиваю его руку ладонью вверх и переплетаю наши пальцы.

— Просто скажи, что прощаешь меня. Скажи, что станешь моей Элис. Прости меня за то, что так глупо вела себя три года назад. Скажи, что так же, как Элис и Джаспер, мы сможем дать друг другу еще один шанс…

— Белла… — Он дарит мне нежную улыбку и в ответном жесте стискивает мои пальцы — сердце подпрыгивает от надежды. — Конечно, я прощаю тебя. Конечно, я знаю, что ты не имела в виду ничего подобного. Знаю, что ты просто испугалась из-за мамы.

Я облегченно выдыхаю и еще сильнее сжимаю его руку. Однако облегчение длится недолго: краем глаза замечаю, что к нам целенаправленно направляется некто, чья фигура очерчена куда изящнее, чем у Эдварда.

Резким движением Эдвард вырывает у меня свою руку.

— Но... я помолвлен, Белла.

К горлу подступает комок желчи. Размытая фигура приближается.

— Разорви помолвку, Эдвард. Покончи с помолвкой. Это именно то, что сделала Элис, помнишь? Стоило им с Джаспером встретиться три года спустя, как она связалась с Тёргудом и…

— Белла, я не Элис, а ты не Джаспер.

Сердце обрывается, дышать становится нечем.

— Пожалуйста, Эдвард, — дрожащим голосом умоляю я.

Он качает головой:

— Я не могу, Белла. Ты не могла поверить в нас тогда. Я не могу поверить в нас сейчас.

Его облик исчезает за потоком беззвучных слез. В ярости смахиваю их: если это последний раз, когда я вижу парня, пусть между нами не будет преграды.

— Могу я хотя бы услышать свою мелодию?

Хмурится.

— Что?

— Мелодию, которую ты сочинил для меня. Я ее так и не слышала.

Во взгляде зеленых глаз мелькает понимание.

— Ох, — кивает он, но тут же мотает головой. — Боюсь, той мелодии больше не существует. Я немного изменил ее и... ну…

Женщина — она уже возле нас — кладет руку Эдварду на плечо. Бриллиант на безымянном пальце ловит солнечный луч, взрывается разноцветными брызгами и, по счастью, снова ослепляет меня.

— Прости, Эдвард, — тихонько всхлипываю я. — Мне так жаль… Прости… Прости… Прости…

— Белла?

— Мне так жаль.

— Белла, детка, что случилось?

— Мне так жаль.

— Белла, проснись!

Вздрагиваю и, проснувшись, с трудом перевожу дыхание. Сразу же вижу маму и, в замешательстве оглядываясь по сторонам, удивляюсь, как это у нее получилось попасть на лайнер и почему мы в такой странной каюте.

И гадаю, где же он.

В следующее мгновение все наваливается разом. Я сбежала с круизного судна... и ушла от него два дня и ночь тому назад. Сегодня был бы седьмой день круиза, последний день... наш последний день…

Или это был бы вообще наш последний день?

— Белла? — Возвращаю взгляд к маме; ее лоб морщится от беспокойства, и меня с головой накрывает жутким чувством вины.

— Мне очень жаль, мама, — говорю я. Подтягиваю свое кресло поближе к больничной кровати и, улыбнувшись, с нежностью беру маму за руку — ту, что без капельницы. — Мне снился кошмар.

— Ох, детка, — одаривает она меня грустно-задумчивой улыбкой. — Я поняла. — Высвобождает руку и вытирает слезу с моей щеки. — Похоже, дела обстояли совсем плохо. Надеюсь, ты не из-за меня переживала?

— Нет, мама, — я глубоко вздыхаю и, покачав головой, возвращаю маме улыбку. — Доктор Джеранди заверил нас, что это был побочный эффект от химиотерапии. После того, как он скорректирует лечение, ты вернешься домой и...

— Умничка, — гладя меня по лицу, говорит она. — Мы продолжим жить так, как жили до этого случая, — день за днем.

Обе делаем глубокий вдох и выдыхаем сквозь сжатые губы — успокаиваемся тем способом, которому она обучила меня ещё в детстве.

— Лучше?

— Да, — отвечаю я.

— Хорошо, — улыбается она. — Теперь расскажи о кошмаре.

С трудом сглотнув вставший в горле ком, я отворачиваюсь. Некоторое время обе молчим.

— Что, если ты расскажешь мне о том, как проходил круиз, по крайней мере, до моего вмешательства?

— Мама, — ухмыляюсь я, и она тихо посмеивается. — Все было хорошо. Все было очень хорошо.

Она выгибает бровь.

— Прочистила мозги?

— Более-менее.

— Расслабилась?

Делаю паузу.

— Да.

Мама ловит мой взгляд.

— Как Квил, хорошо провел время?

— Мы расстались с Квилом, мама. В первый же день. Нажрался и начал лапать меня на людях.

— Ну что за долбаный мудак, — мама, нахмурив брови, мотает головой. — Надеюсь, ты сделала что-нибудь.

— Отпихнула и обозвала мудаком, — улыбаюсь я.

— М-м-м, — бормочет она. — Квилу, конечно, следовало бы оторвать за это яйца, но, как минимум, теперь он не у дел. Белла, мне было непросто держать свое мнение о нем при себе.

Я тихонько хихикаю:

— Не уверена, что у тебя хорошо получалось, но... спасибо, что позволила самой во всем разобраться.

— Как я и сказала, это было непросто, — усмехается она.

— С Леа и Джейком я тоже покончила.

— Боже мой, история становится все лучше и лучше! Уф! — она делает вид, что вытирает пот со лба, и я невольно смеюсь. — Ладно, теперь давай о кошмаре…

Делаю глубокий вдох и резко выдыхаю.

— Дело ведь не в них, верно? — Это не вопрос, скорее, утверждение. — И не во мне, — медленно добавляет она. — Итак…

— Мама, — принимаюсь шептать я, — я... я встретила отличного парня, и мы сразу нашли общий язык, совсем как вы с папой. Чудесно проводили время. Мы зависали у бассейна с его друзьями, которые по бόльшей части были тоже чудесными. Вместе ходили на пляж, ныряли с трубкой и маской, танцевали в клубах на лайнере. Исследовали острова, играли в викторину и, продув, хохотали. Мы участвовали во всех возможных корабельных развлечениях. Разговаривали часами... и у нас было так много секса, — выпаливаю я. — Потрясающего секса. Лучшего в мире секса.

Мама закрывает глаза и, вжавшись головой в подушку, начинает хихикать.

— Мама, если бы ты его только видела! Я вот о чем, мне известно, что человека не следует рассматривать как сексуальный объект, и парень на самом деле куда больше, чем просто симпатичная мордашка, плюс великолепное тело, но, блин… — качаю головой. [Примечание переводчика: сексуальная объективизация — отношение к другому человеку, партнеру, исключительно как к инструменту сексуального удовлетворения, без учета его личностных характеристик, чувств и эмоций.]

Мамин смех между тем становится все громче.

— Боже мой, это слишком хорошо. Похоже, ты действительно чудесно проводила время.

— И не волнуйся, я была осторожной.

— Отлично. — Она приподнимает голову и с помощью рычага начинает медленно регулировать положение кровати.

Встревоженно нависаю над ней.

— Тебе нужно помочь. Дай я…

— Я разберусь, детка, — беззаботно сообщает мама. — Вот, готово. Но мне придется сидеть до самого конца всего вот этого.

— Мама, — решаю насладиться ее игривым настроением и облегченно выдыхаю, — мне стало настолько легче. Я так испугалась…

— Знаю, что испугалась, моя милая, но уверяю тебя: сейчас я чувствую себя гораздо, гораздо лучше. Единственное, о чем я сожалею, — так это о том, что, судя по всему, помешала исключительно волнительному круизу! — она обмахивает себя рукой.

— Прекрати, — смеюсь я.

— Но я же пообещала: если что-то случится, мы непременно свяжемся с тобой, Белла. И я постараюсь держать свои обещания, пока могу.

— Спасибо, мама, — с нажимом говорю я, — но, так или иначе, круиз, который начинался так хорошо, закончился совсем по-другому.

Она ждет, не сводя с меня глаз. Я делаю глубокий вздох и, задыхаясь от рыданий, выплескиваю на нее всю историю. В деталях рассказываю о нашей первой ночи — о том, как Эдвард отказался спать со мной, поскольку у меня имелся парень... и о нашей последней ночи — о том, как даже после всего того, что я сделала и сказала, он надавил на нужные рычаги и помог мне сойти с корабля. Наконец заканчиваю и, опять начав рыдать, осторожно устраиваюсь на кровати — рядом с мамой. Желая успокоить, она пальцами проводит по моим волосам.

— Я запаниковала, мама. Сочла, что это я виновата в случившемся. Меня тут не было, так как я уехала в круиз…

— Ты была не виновата, милая.

— Я понимаю, мама, — успокаиваю я ее. — Теперь, когда я мыслю гораздо яснее, то понимаю это. Но тогда... я накинулась на него и обвинила во всех бедах. И потом, будто бы этого оказалось недостаточно, — фыркаю я, — сказала, что все произошедшее между нами было всего-навсего сексом, развлечением. Если бы ты видела его лицо, когда я бросила в него этой гадостью. — Меня передергивает от воспоминаний.

— Но это было чем-то бόльшим, верно? — ненавязчиво интересуется мама.

— Это было куда бόльшим.

Довольно долго молчим. В конце концов, сделав глубокий вдох, мама вздыхает.

— Белла, милая, это именно то, чего я опасалась, когда заболела, а вы с папой стали ухаживать за мной.

— Ты опасалась того, что я отправлюсь в круиз, там познакомлюсь с идеальным парнем, но не пройдет и семи ночей, как по-крупному облажаюсь? Прости, семи ночей действительно не прошло. Седьмая ночь была бы сегодня.

— Нет, — фыркает она, — не совсем этого. Я беспокоилась насчет того, что, сосредоточившись на моей жизни, ты совсем забудешь о своей собственной. То, что жизнь отца тесно переплетена с моей, — это естественно. Так и должно быть, — хихикает она.

— Кстати, а где он? — спрашиваю я. — Ведь только что был тут.

— Он провел тут уже больше сорока восьми часов. Я велела ему сходить в кафетерий, чтобы съесть сэндвич и выпить кофе, да и тебе самое время перекусить. Но, Белла, моя милая, вот что я хочу тебе сказать…

— В сказанном будет иметься смысл? — поддразниваю я.

— Во всем имеется смысл. Смысл в том, что ты молодая двадцатитрехлетняя женщина, у которой должна быть собственная жизнь. Вот почему я настаивала на поездке. Милая, ведь ты посвятила мне всю себя! Так не должно быть. Этот молодой человек, как его имя?

— Эдвард.

— Это ты уже говорила. Как его полное имя?

— Эдвард Мейсен.

— Эдвард Мейсен? Белла, милая, как ты могла не знать, кто он? Даже я слышала об Эдварде Мейсене. Он, по общему мнению, считается одним из самых популярных молодых продюсеров. Его мелодии признаны абсолютно непохожими на все остальное.

Закатываю глаза.

— Мама, ты же знаешь, что я слушаю то, что крутят на центральных радиостанциях. Но, как бы там ни было, изложи свою точку зрения, — в шутку огрызаюсь я.

Она поджимает губы.

— Как бы там ни было, Белла, милая, независимо от того, как все сложится, это не мне, а тебе, только тебе придется жить со своим выбором.

— Понимаю, — спокойно соглашаюсь я. — Теперь понимаю.

Она одаривает меня сочувственной улыбкой.

— Ладно, и что ты собираешься сейчас делать?

— Сейчас? — Осознав, насколько мы с Эдвардом отдалились друг от друга, я с силой втягиваю в себя воздух. — Он в круизе, на другом конце страны. И живет он тоже на другом конце страны.

— И что?

— И то, что я живу здесь, мама. 

— На чем мы только что сошлись, моя милая? На том, что у тебя должна быть собственная жизнь.

— Мама…

— Кроме того, ты забегаешь вперед. Что ты собираешься предпринять в отношении насущной проблемы? В отношении того беспорядка, который ты там учинила?

Всматриваюсь в ярко-синие, всегда исполненные мудрости мамины глаза.

— Мне следует извиниться перед ним, — решительно киваю я. — Это первое, что необходимо сделать. Как думаешь, что, если на следующей неделе, конечно, при условии, что тебе станет лучше, я полечу в Майами?

— Честно говоря, милая, я не стала бы оставлять его так надолго. Хотя бы напиши. Отсюда написать ты не сможешь, но напиши сразу же, как окажешься в кафетерии. [Примечание переводчика: в американских больницах в палатах запрещено пользоваться телефонами.]

— Написать? — хихикаю я. — Не слишком ли это безлично?

— Это лучше, чем вообще ничего. Это только начало, и, как я всегда говорю…

— …дальше сами разберетесь, — заканчиваю я вместо нее.

— Совершенно верно.

Сглатываю.

— Что мне написать?

— Ну, как насчет того, чтобы быть полностью искренней?

— Что значит «полностью искренней»?

— Это можешь знать только ты, Белла.

— Мама... мама, что я делала бы без тебя?

Не в силах удержаться я с величайшей осторожностью обнимаю маму.

— Прости, не хотелось бы сделать тебе боль…

— Не смей извиняться за то, что обнимаешь меня, — шипит мама и крепко прижимает меня к себе. — Ради таких моментов и стоит жить.

На какое-то время мы остаемся в таком положении, и я наслаждаюсь уютным теплом материнских объятий, пока за спиной не раздается голос:

— Ах, вот и они, две самых любимых на свете женщины.

Немного отстраняюсь, чтобы полюбоваться улыбкой, осветившей мамино лицо.

— Вот и он, мой самый любимый на свете мужчина.

Подойдя к нам, папа поочередно прикасается губами к маминому и моему лбам, потом устраивается в кресле.

— Как ты, Чарли? Стало лучше после перекуса и кофе?

— Вообще-то, да, — признается отец. — Что я делал бы, если бы ты не говорила мне, что для меня хорошо, а что плохо? — подтрунивает он.

— Смешно, я только что сказала почти то же самое, — комментирую я.

— Ну, есть еще кое-что, после чего мне стало бы лучше... — заводит отец.

— Прости, но я сейчас не потяну, Чарли, — не моргнув глазом произносит мама.

Отец хохочет, а я симулирую приступ рвоты.

— Рене, детка, я не об этом. Я думал подремать. Но раз ты сама завела этот разговор, что, если мы попросим Беллу ненадолго выйти из палаты…

— Боже мой, вы когда-нибудь прекратите?

Чарли усмехается:

— Белла, тебе на самом деле нужно спуститься в кафетерий.

— Скоро, — отвечаю я. — Я еще не проголодалась. Хорошо питалась в последние дни.

— Ты не только этим занималась, — сообщает мама.

— Мама, — шиплю я.

— М-м-м, — изогнув бровь, ворчит Чарли. — Так, и о чем же вы болтали тут, пока меня не было?

— О девчачьих штучках, — напускает туману мама и гордо задирает подбородок. — Не о чем беспокоиться, дорогой.

— Точно не о чем? Если разговор шел о том мелком засранце, Квиле, то мне точно нужно беспокоиться.

— Чарли, милый, Белла сказала, что уже позаботилась о нем. Тебе не нужно беспокоиться.

— Хм, — выдает папа, чем напоминает мне Джаспера. — Может, ни разу... так, не о Квиле. Тогда о чем вы болтали?

— Что происходит, папа? Ты ревнуешь, потому что я не хочу рассказывать тебе круизные байки? — подзадориваю я.

— Поверь мне, Чарли, — улыбается мама. — Ты предпочел бы не слышать этих особенных баек Беллы, по крайней мере, их часть.

— Предпочел бы не слышать? — ухмыляется папа и, не спеша кивнув, сильно трет ладонью подбородок. Любопытный взгляд карих глаз, которые, как мне говорили, я унаследовала от него, перескакивает с меня на маму.

— В этих байках, — бросает он, — случайно не замешан молодой человек? О, ростом около шести футов двух дюймов, с копной медных волос — похоже, последние сорок восемь часов или около того он пытался вырвать их с корнем — и встревоженными зелеными глазами? Да и вообще, выглядит так, будто мир взорвется, если он не поговорит с тобой в самое ближайшее время?

У меня отвисает челюсть. Сердце несется вскачь. Надежда и угрызения совести, и неверие — сразу так много эмоций. От их интенсивности меня колотит дрожь.

Чарли тем временем шаловливо улыбается.

— Папа, что... как?..

— Я же говорил, Белла, тебе нужно спуститься в кафетерий.

Торопливо чмокаю родителей в щеки.

— Помни, Белла, будь полностью искренней, — напоминает мама, пока я еще не выбежала за дверь.

— «Будь полностью искренней»? — переспрашивает папа.

— Замолчи, Чарли!

Уже за спиной слышу, как их смешки становятся единой прекрасной мелодией.

Что скажете?