Глава 7

День третий: свидание, часть I

— Уверена? — одаривает меня томной улыбкой Эдвард.

Мы уютно устроились за столиком на двоих. Эдвард — само спокойствие: снял и аккуратно повесил на стул пиджак (мы находились под открытым небом, и, будучи настоящим джентльменом, парень сперва предложил его мне), чуть распустил узел галстука, вытянул вперед свои длинные ноги — те время от времени задевают мои. Его волосы слегка взъерошены ветерком, взгляд безмятежен — не высокомерен, нет, просто умиротворен.

Тем не менее, пока мы беседуем, парень то теребит галстук, то запускает руку в волосы, и я задумываюсь, а как по-настоящему обстоят дела? Едва ли он действительно так спокоен. Например, мне, с нетерпением ожидающей, что все вот-вот выйдет из-под контроля, приходится сильно сдерживаться. И, впечатленная рвением Эдварда, совершенно точно знаю, что он не менее страстно желает меня. То есть мы просто притворяемся — ни один из нас отнюдь не настолько невозмутим и собран, как хочет казаться.

Мне не неловко, вовсе нет: между волнением и нетерпением есть ощутимая разница. Но из-за близости Эдварда я вся на взводе — словно подшофе: чувствую себя на удивление легкомысленной и, да, раскованной. Еще — в точности как пьяный человек — способной почти на все, и будь что будет. Есть ощущение, что с каждым проведенным вместе мгновением, с каждым словом и каждой улыбкой мир вне корабля становится все меньше и меньше, подобно острову, недавно оставленному позади.

— Белла, может быть, вся проблема в том, что тебе только кажется, что ты хорошо изучила буклет. Может быть, тебе только кажется, что ты хорошо осведомлена о том, что происходит на борту.

Вероятно, он прав. Тем не менее о паре вещей я осведомлена совершенно точно. Первая — нет ничего более совершенного, грандиозного или ошеломляющего, нежели закат в Карибском море, если ты наблюдаешь за ним с борта круизного лайнера и при этом наслаждаешься изысканным ужином с бесподобным мужчиной. Вторая...

Широко улыбнувшись — точь-в-точь как парень — пригибаюсь к столу.

— Эдвард, этот уютный ресторан находится под открытым небом, на самой верхней палубе, на носу корабля — вдали от всего и вся. Он укрыт от глаз в маленьком алькове и совершенно точно не упоминается в круизном буклете. Вовсе не тот бонус, который ты можешь упустить из виду, — выгибаю бровь — Эдвард довольно смеется. (ПП: альков — углубление в стене, ниша, чаще используется для размещения внутренних лестниц, спален: в нише устанавливается кровать, реже — для организации небольших приватных переговорных.)

— Ты права, ты права. Его там нет. Это место только для тех, кто знает, что оно тут есть.

— И ты, конечно, знаешь.

Глядя мне в глаза — их выражение мне непонятно — парень медлит с ответом. Меж тем у меня мелькает мысль: были ли у него в этом уединенном месте «только для тех, кто знает» другие «свидания»? Может быть, он зарезервировал столик заблаговременно? Для себя и Ирины? В конце концов, Эдвард уже признался, что до встречи со мной планировал спать с ней.

Прежде чем вопросы станут навязчивыми, переключаюсь: это действительно не имеет значения — так или иначе, именно я нахожусь здесь и сейчас.

Эдвард наконец решается ответить, но сперва наклоняется над столом так, чтобы нас разделяла всего пара-тройка дюймов — замечаю, что его взгляд, утратив безмятежность, потемнел, стал пристальным — берет меня за руку и быстро, словно мысленно уже ответил сам себе, а его вопрос — просто формальность, выдыхает:

— Белла, ты рассказывала раньше, как любит говорить твой отец?

Пока я, нахмурившись, склоняю голову набок, он действительно отвечает сам:

— Ты рассказывала, что он любит говорить: «Если ты знаешь… ты знаешь».

— Ах, — киваю я, — это. Ну, он не имел в виду знание о VIP-ресторане — маленькой жемчужине, спрятанной на борту круизного лайнера.

Парень открывает рот и закрывает, потом сглатывает: кажется, будто ждет от меня чего-то. Проходит несколько секунд.

— Что? — хихикаю.

Еще некоторое время спустя Эдвард вместо ответа хмыкает и, так и не выпустив мою руку, откидывается на спинку стула — возвращается к прежней вальяжной позе.

— Конечно же, нет, не его. Еще вина?

И делает знак нашему сомелье: тот ожидает где-то у меня за спиной.

На один-два удара сердца мне кажется, будто что-то упущено, но поскольку на лицо Эдварда возвращается томная улыбка и еще оттого, что, несмотря на уединенность нашего столика, вокруг и внутри меня происходит столько всего разного, а также из-за вина ощущение быстро исчезает. Где-то там на горизонте, однако так близко, что я уверена: могу дотянуться рукой, солнце следует вечернему ритуалу. Не понимаю, на чем лучше сосредоточиться. Меню отсутствует: персональный шеф-повар, используя свежайшие продукты с Сент-Томаса, готовит трапезу прямо за нашим столом. За его спиной обманчиво томно, окрашивая небо в разнообразные тропические тона, сияет коралловый шар. Он мерцает, рябит и, образуя арку, чье золотое сияние воздействует на меня не хуже вина, медленно опускается в море.

Потом... вот Эдвард. Невзирая на великолепный закат, а также умение повара обращаться с сотейником и прочей кухонной утварью, именно Эдвард находится в центре моего внимания. Не только потому что постепенно угасающий солнечный свет, подобно сильфу, танцует в его волосах или высвечивает охристые искорки в зеленых, как море, глазах, или отражается, кажется, от каждого дюйма его тела… но из-за того, как парень смотрит на меня, как улыбается, как одной рукой играет с галстуком, а большим пальцем другой медленно поглаживает мои пальцы — ласкает их, словно вечерний бриз, что овевает мои оголенные ноги. (ПП: сильф — в средневековом фольклоре дух воздуха.)

Солнце тем временем никак не решится: все пробует и пробует темные воды, но наконец собирается с духом и, прихватив с собой все фантастические всполохи, уходит. Сверкающие солнечные лучи совсем ненадолго заимствует море — небо протестует и, смятенное, хаотически вспыхивает.

ОооооoO

Наслаждаемся блюдами, потягиваем вино, болтаем и смеемся. Прямо у столика фламбируется десерт — голубоватое со всполохами синего, белого, мандаринового и прочих оттенков закатного неба пламя будто танцует. Пока мы ужинаем, парень выпускает мою руку, но стоит на столе остаться только напиткам, берет ее снова. (ПП: от фр. flamber — пылать, пламенеть; флaмбирование, или фламбе — способ кулинарной обработки; фрукты, мясо или десерт поливают коньяком, водкой или другим крепким алкогольным напитком с выраженным ароматом, иногда дополнительно посыпают сахаром и поджигают; спирт выгорает, и блюдо приобретает корочку со своеобразными вкусом.)

— Что еще, Белла?

— Что еще? — запрокинув голову, закатываю глаза и вторю эхом. — Есть ощущение, что я поведала тебе историю всей своей жизни, а она не настолько примечательна. Тебе, наверное, скучно. Уверен, что больше ничего не нужно? — многозначительно интересуюсь.

Криво усмехнувшись, он снова пристально-пристально смотрит на меня — в зеленых, как море, глазах отражается световое шоу, которое все еще разыгрывается в воде и на небе.

— Вовсе не скучно. Расскажи-ка мне о своей литературной специализации. Стояло ли у тебя в планах создание бестселлера номер один?

— Раньше, — иронизирую, — так и было. Все виделось крайне смутно, наброском. Пока буду творить, например, какой-нибудь психологический триллер, собиралась путешествовать, но эта часть казалась неважной, — отмахиваюсь, и Эдвард хихикает. — Важной частью была та, где я, невероятно богатая, находила вдохновение во всех тех удивительных достопримечательностях, что увидела. Тогда я еще немного писала и становилась богаче.

Его глаза искрятся весельем, но я тут же фыркаю, что, по общему признанию, должно демонстрировать самоиронию.

— Недостаточно проработанный, поверхностный план, а? Мысли о том, как разбогатеть, будто бы такое существование, такой образ жизни каким-то образом способен сделать счастливым... или сохранить здоровье, или обеспечить чем-то ценным, если на то пошло.

— Если ты сохраняешь трезвость суждений, — после паузы, осторожно произносит парень, — деньги не превращают... в пустышку.

Почти моментально осознаю свою ошибку и, как только уходит досада, извиняюсь улыбкой:

— Эдвард, я не имела в виду... Послушай, так или иначе, но сказанное действительно меня волнует. Ты кажешься состоятельным, однако я не подразумевала, что пустышка — это ты.

— Да... ладно, — он великодушно смеется. — Но, честно говоря, мне нравится то, что я делаю. Мне посчастливилось вырасти в городе, подходящем как раз для такой карьеры.

— Тебе нравится жить в Майами?

— Я люблю Майами, — с широкой улыбкой подтверждает парень. — Послушай, да, там полно пустышек…

— Прекрати, — игриво огрызаюсь. — Я не это имела в виду.

Он хихикает:

— Но много и хороших людей. И помимо эффектного музыкального сообщества, что жизненно важно для моей карьеры, там отличная погода и ясное синее небо, исторический район Ар-деко, живописный Эверглейдс, культурная среда залива Бискейн с его музеями и памятниками, да, есть еще Саут-Бич и другие места… и… (ПП: район Ар-деко — комплекс из 960 зданий, представляющих собой историческую, но, прежде всего, архитектурную ценность; в 1979 г. официально признан историческим районом общенационального значения; Эверглейдс — тропический природный комплекс, занимающий южную четверть полуострова Флорида; основные природные зоны — тропические леса (на севере), мангры (вдоль побережья Мексиканского залива) и болота, поросшие каладиумом.)

— ...и множество полуголых девчонок в бикини, — добавляю я, на что Эдвард закатывает глаза.

— Я хотел сказать: «…песок и солнце».

— А-а-а, — рассмеявшись, киваю. — Продано! Наверное, при случае мне стоит наведаться в Майами.

— Наверное, стоит.

— Кроме того, я хочу услышать твои биты.

— Значит, так и будет, — с легкостью соглашается парень. — Белла, не могу сказать, что мне не нравятся деньги — очевидно, что нравятся, — он ухмыляется, из-за чего я снова смеюсь, — но для меня они второстепенны.

— Эдвард, мама и папа окончили школу, поженились, потом появилась я, а они, делая паузы между походами в Олимпийские горы, все перебивались и перебивались случайными заработками, пока не решили: «А, черт с ним! Давайте посмотрим, сможем ли мы организовывать туры?» И знаешь, что? Они были… они хороши в этом, как и ты в создании битов. Но так и не смогли нажить себе состояние.

— Думаю, иногда все зависит оттого, как ляжет карта.

Эдвард в смущении пожимает плечами, отчего на душе у меня становится скверно.

— Я вообще не об этом. Хотела сказать, что они были абсолютно счастливы. Я же считала, что они, блядь, сумасшедшие, поскольку так надрывались в захолустье. Сверкая пятками, сбежала в Сиэтл, а они без единого слова согласились с моей специализацией, оплатили обучение в колледже. Говорила тебе... когда мама заболела, я не жалела, что помогаю, но все было не так.

Эдвард не комментирует, просто сжимает мою руку.

— Я возмущалась, что приходилось поддерживать их дерьмово оплачиваемый туристический бизнес.

— Белла, твои родители, похоже, замечательные люди. Уверен, если это не то, чем ты хотела бы заниматься в дальнейшем, найдутся и другие возможности…

— Знаешь, что? Вот ты великолепный битмейкер, а я великолепный гид. Мне нравится водить людей в походы и исследовать горы гораздо больше, чем когда-либо могла себе представить. Сегодняшний закат? Грандиозен. Как, впрочем, и солнце, садящееся за заснеженные пики Олимпийских гор. Когда-нибудь ты должен увидеть это, Эдвард.

— Может быть, так и сделаю, — бормочет он.

— Даже если, — закрыв на мгновение глаза, судорожно сглатываю, — даже когда мама поправится... — Эдвард снова сжимает мою руку, и отчего-то мне становится понятно: он знает, что этот жест ценнее пустых заверений, — даже когда мама поправится настолько, что опять начнет водить группы, не думаю, что остановлюсь. По крайней мере, не полностью. Конечно, есть и другие интересные мне области этого бизнеса, однако хотелось бы продолжить работать горным гидом.

— Так... ты думаешь, что навсегда останешься в Форксе, штат Вашингтон?

— Кто знает? Обнаружилось, что я не испытываю и половины прежней неприязни к захолустью, вот что, — акцентирую, — хотела сказать. — Деньжищи уже не имеют такого значения, хотя не могу не оценить их преимущество. Спасибо за замечательный ужин.

— Всегда пожалуйста, — тихонечко отвечает парень.

— Можешь поверить, что даже платье на мне — подарок денежного мешка? — хихикаю.

Эдвард вскидывает бровь:

— Правда? Чей?

— Моей подруги Элис. Вы познакомились сегодня днем в траке, когда мы возвращались из Магенс-Бей, помнишь? Старушка?

— А-а-а, — кивает он, — я помню Элис. Она была... забавной.

— Она сочла, что ты «дикий жеребец». Ее выражение.

— Пожалуйста, скажи, что она так не говорила.

Щеки парня заливает румянец, и я опускаю ту часть истории, в которой Элис планировала опосредованно пережить мой сегодняшний сексуальный опыт.

Фыркаю:

— Именно так. Но она хороший, очень щедрый человек, так что, нет, я не верю, что все богачи — пустышки.

— Ну, — поглаживая большим пальцем мое запястье, шепчет Эдвард, — вне зависимости от того, что было бы на тебе надето сегодня, Белла, ты выглядела бы восхитительно. Но если покупка платья осчастливила старушку и лишний раз доказала тебе, что деньги далеко не всегда являются корнем всех бед, — улыбается он, — тогда я рад. Теперь…

Встает — заходящее солнце окутывает его золотым ореолом — помогает мне выйти из-за стола. Сердце колотится, словно бешеное, но, когда уже у релинга парень притягивает меня к себе, вдруг замирает.

— Теперь... что? — выдыхаю.

Хрипло хихикнув, Эдвард кладет мои руки себе на плечи и обхватывает меня за бедра.

— Теперь, мисс Свон, полагаю, что тем вечером… прежде чем нас грубо прервали… — даже вскользь упомянув о Квиле и его ебанутости, парень ворчит, — мы танцевали, и мне хотелось бы закончить начатое.

Не могу удержаться от смеха:

— А подо что мы будем танцевать в этом миленьком закутке? Музыканты, что играют несколькими палубами ниже, едва слышны.

— Все в порядке.

Едва успев договорить, он устремляет взгляд через мое плечо; из-за спины слышу звуки гитары и стальных барабанов.

— Нет, — оглянувшись, вижу дуэт, что наигрывает нежную экзотическую мелодию, и, шокированная, шепчу, — нет, Эдвард. Ты не мог.

— Почему не мог?

Его руки у меня на бедрах, мои — у него на шее; движемся в такт чувственным карибским ритмам.

— Если ты когда-нибудь захочешь жениться, сможешь ли превзойти это? — дразнюсь я.

— Если я когда-нибудь захочу жениться, обязательно это выясню.

Заканчивается одна, потом другая композиция; дуэт заводит медленный регги. Развернув меня спиной к себе, Эдвард тесно прижимается и начинает томно двигать бедрами — вторю в ответ.

— Расскажи чуть больше о себе, — выдыхаю и, обняв парня за шею, чуть поворачиваю к нему голову.

Чувствую, как вверх-вниз по виску скользит нос Эдварда.

— Например?

— Например, об отношениях с братом.

— Они близкие.

— Очевидно, — улыбаюсь. — Что насчет родителей? С ними ты тоже ладишь?

Сделав глубокий вдох, он выдыхает мне в шею — на мгновение прикрываю веки; парень продолжает двигаться.

— Я сужу о родителях по одному важному событию в нашей с Эмметом юности. Когда ему было тринадцать, мне девять, он совершил каминг-аут перед матерью.

— И как она поступила? — затаиваю дыхание.

— Рассказала отцу, после чего они устроили вечеринку в честь каминг-аута Эммета, куда позвали его и своих друзей. Предварительно родители сообщили брату, что на тех, кто придет, он, скорее всего, сможет рассчитывать всю оставшуюся жизнь.

— Что было сказано насчет тех, кто не придет?

— Что у тех, кто не придет, в тот день будет что-то другое жизненно важное, либо брат никогда не сможет доверять таким людям, никогда не сможет на них рассчитывать. Родители поклялись, что останутся рядом и помогут нам обоим почувствовать разницу.

— Невероятные люди, — сделав паузу, говорю я.

— Как и твои, Белла. Полагаю, что никто из нас не может пожаловаться ни на свое детство, ни на своих родителей. И если нам обоим... — Эдвард разворачивает меня лицом к себе, — повезет... — бросает короткий взгляд на мой мобильный телефон, который все свидание пролежал на столике экраном вверх, — они останутся рядом еще на какое-то время.

Нежно улыбаюсь ему, затем тянусь вверх и прижимаюсь к его губам поцелуем... он просто понимает.

— Ну-ка, — выдыхает он мне в рот.

— Что? — ухмыляюсь.

Усмехнувшись, парень поворачивает меня к релингу лицом, грудью опять прижимается к моей спине и, найдя мои руки, сплетает наши пальцы.

— Смотри.

Как раз в этот момент солнце наконец заканчивает дразниться: падает за горизонт — тот вспыхивает; всполохи разбегаются вверх и вниз, после чего с тихим мерцанием исчезают.

— Надо же, какое прекрасное зрелище, — шепчу я.

Поворачиваюсь к парню лицом — тот смотрит на меня.

— Так и есть.

Оказывается, дуэт доиграл и исчез; нас наполовину скрывает темнота. Эдвард высвобождает руки и кончиками пальцев проходится вверх-вниз по моим бокам.

— Положи голову мне на плечо, закрой глаза и, пока не разрешу, не открывай.

— Зачем?

— Увидишь.

Прежде чем выполнить то, о чем он просит, улыбаюсь, а потом просто жду; пальцы Эдварда щекочут мне талию, бриз — лицо. Некоторое время спустя — уточнить не берусь — парень шепчет мне на ухо:

— Ладно, Белла. Открывай.

Поднимаю веки и вижу: темно-синее небо усеяли тысячи, миллионы, миллиарды крошечных огоньков. Слов не нахожу, поэтому просто шумно выдыхаю.

— Если честно, ситуация напоминает мне центральную сцену из определенного фильма о корабле, первый рейс которого плохо закончился.

В ответ Эдвард хохочет так сильно, что его грудь ходит ходуном.

— Ну... признаю, возможно, почерпнул что-то из той сцены.

Поворачиваюсь боком и ладонью накрываю его щеку:

— Ты король мира, Эдвард?

Он сглатывает; улыбка исчезает, зеленые глаза снова темнеют, взгляд становится напряженным.

— Прямо сейчас, Белла, да. Да, чувствую, что именно так и есть.

Наклонившись, парень приникает ко мне неспешным, но голодным поцелуем, руками бродит вверх-вниз по телу, я тем временем по-прежнему баюкаю его щеку; мы целуемся... целуемся... целуемся. Чувствую его... прямо у себя за спиной и еще до того, как Эдвард решается заговорить, знаю: ожидание закончилось.

С трудом переводя дыхание, он отстраняется; несколько раз вздыхает — грудь вздымается, голос хрипит:

— Не могу больше ждать.

Чтобы насладиться моментом, выдерживаю его пристальный взгляд... его лицо... запоминаю. Восходит луна.

— Знаю.