Глава 24. Адреналин

Белла

С самых юных пор нам с Энджи нравится ездить на автобусе.

Если он не загружен по максимуму, мы садимся у окна, чтобы иметь возможность видеть, как по мере движения сменяются районы: от богатого к бедному, от жилого к деловому, от белого к чёрному и латиноамериканскому. Меняется всё вокруг: дома, машины, меняется вся атмосфера – и нам нравится за этим наблюдать.

Мы украдкой рассматриваем сидящих рядом людей, отмечая, чем они занимаются: кто-то задумчиво смотрит перед собой, кто-то говорит по телефону или слушает музыку, а кто-то просто ковыряется в носу.

Мы комментируем всё, что видим. Как и сейчас, когда два парня, идущие рука об руку, разговаривают и улыбаются друг другу с такой любовью, что это согревает меня, несмотря на холод ноябрьского субботнего утра.

– Ay, Bendito, pero que chuleria! – восклицает Энджи. – И почему я не могу найти того, кто будет смотреть на меня так? [Прим.: исп. «Боже мой, как мило»]

Я смотрю на парочку, а Энджи вздыхает.

– Да, да, – говорит она. Когда я перевожу взгляд на неё, она закатывает глаза. – Все мы знаем, что ты нашла своего Papi Chulo.

Я не спорю, потому что да, я действительно нашла чертовски горячего papito. Я вспоминаю, что чувствую, находясь в его крепких объятиях… или когда он прижимается ко мне своим большим твёрдым членом… представляю, что буду чувствовать, когда он окажется глубоко внутри меня…

Внизу живота появляется ноющая боль.

– Сейчас ты представляешь, как трахаешь Papi Chulo, не так ли? – ухмыляется Энджи.

Чувствуя, как горит моё лицо, я с силой толкаю её плечом.

– Откуда ты знаешь? – тихо спрашиваю я.

Она смеётся как гиена.

– Потому что ты снова пускаешь слюни!

– Это неправда!

– Правда!

– Нет!

Также нам с Энджи нравится прислушиваться к чужим разговорам в автобусе, но, эй, не наша вина, что люди ведут себя достаточно громко, не обращая внимания на окружающих.

Вот и сейчас сидящие позади нас две пожилые леди ведут оживлённый разговор. Они говорят на быстром испанском. Пару раз мне приходится наклониться и тихо попросить у Энджи разъяснений, поскольку этот язык она знает гораздо лучше меня. Но суть разговора я улавливаю.

Как только мы выходим из автобуса, начинаем так сильно смеяться, что держимся за животы.

– Aye, Bendito! – завывает Энджи. – О, Боже, я смеюсь, но став старыми doñitas, мы с тобой будем так же жаловаться на своих мужчин, но, боже, мне сначала нужно найти себе кого-нибудь, чтобы было ради кого вести себя, как стерва.

Я смеюсь так сильно, что просто не могу говорить, но как только смех затихает, я беру Энджи под руку и мы идём по улице, направляясь к Бруклинской консерватории, где состоится очередное прослушивание.

– Энджи, не волнуйся. Независимо ни от чего… ты всегда будешь вести себя, как стерва.

Она с силой толкает меня, и мы смеёмся ещё громче, и в этот момент мой телефон сигналит о новом сообщении. Я быстро вытаскиваю мобильный из сумки и когда читаю смс, чувствую, как согревается всё моё тело.

Удачи, детка. Или, чтоб не сглазить, я должен пожелать тебе сломать ногу?

Я посмеиваюсь, поскольку он совсем ничего не знает, когда речь заходит о сцене и обычаях среди танцоров.

Пожелание сломать ногу подходит отлично. Спасибо. Ты на работе?

Да. Уже несколько часов.

Я вздыхаю. Знаю. Его рабочий день начинается намного раньше, чем у меня – однажды он красноречиво мне это объяснил.

Мел дома?

Я бы взяла её сегодня с собой, чтобы ей не пришлось сидеть дома одной, пока Эдвард на работе, но эти прослушивания всегда проходят по-разному. Я не была уверена, что ей разрешат присутствовать.

Нет. Роуз забрала её к себе. Позже она привезёт её домой, и мы поедем к тебе. Хочешь сходить в кино сегодня вечером?

Вздохнув, я собираюсь предложить ему остаться дома. Поход в кинотеатр обходится дорого, а если я предложу заплатить, он обидится.

Не хочу задевать его гордость, но я ведь могу купить попкорн и напитки, не так ли?

Конечно. Звучит отлично. Напиши мне, когда закончишь.

Договорились. У тебя всё получится, Белла. Я уверен в этом.

Спасибо, Эдвард. Не могу дождаться, когда увижу тебя.

Я тоже жду этого с нетерпением.

Когда я возвращаю телефон в сумку, Энджи начинает посмеиваться надо мной. Я снова толкаю её, и она громко смеётся.

– Ладно… ты разговаривала с Чарли на этой неделе?

Я качаю головой, глядя прямо перед собой.

– Он звонил мне пару раз, но я была занята.

Энджи вздыхает.

– Ты ведь знаешь, что он хочет лучшего для тебя.

Я останавливаюсь и смотрю на неё.

– Даже не говори, что ты защищаешь его! – я складываю руки на своей груди. – Энджи, на прошлой неделе, когда мы обедали у них, он отнёсся к Эдварду просто как к дерьму. И всё это в итоге… причинило боль Мел. Прости, но в этот раз он зашёл слишком далеко, и пока он не готов понять, что именно делает… – я качаю головой. – Я не могу.

Энджи вздыхает.

– Ты же знаешь, когда дело касается тебя, твой отец всегда был крепким орешком.

– Кроме тех случаев, когда это имеет отношение к Элайю, – усмехаюсь я. – В такие моменты на его глазах появляются грёбаные шоры.

– Всё потому, что ese mamao [Прим.: исп. «придурок»] всегда знает, что именно нужно говорить. Ему точно известно, что нужно сказать или сделать, чтобы выставить себя с наилучшей стороны. Эй, возможно, тебе нужно просто снять с него эти шоры.

– Энджи, – вздыхаю я. – Я никогда не смогу рассказать всё Чарли.

– Не всё, Nena. Понятное дело, мы не хотим, чтобы у бедного мужика остановилось сердце, – она закатывает глаза. – Но нужно заставить твоего отца увидеть, что Элай на самом деле maricon, hijo e puta, lame cricka, – тихо говорит она, что довольно странно, учитывая, что все эти действительно грубые слова она просто выплюнула. [Прим.: исп. «мудак, сукин сын, хуесос»]

– Энджи, я не должна ничего объяснять Чарли! Ради Бога, я взрослая женщина!

– Да, думаю, ты права.

Мы продолжаем идти вперёд, хоть теперь и с меньшим энтузиазмом, опустив глаза на серые бетонные плиты тротуара.

– Чтобы уже полностью закрыть эту тему, спрошу: как у Эдварда дела на работе, с твоим папой и Элайем?

Я вздыхаю.

– Эдвард не любит говорить об этом, но, насколько я знаю, на этой неделе папа на участке не появлялся. Как и Элай… ты же знаешь, боясь испачкаться, он никогда не любил ходить по стройке, – хмурюсь я. – Ему никогда не нравилось проводить время в таких местах дольше, чем то необходимо. Кроме того, он занимается со своими учениками.

Энджи кладёт руку мне на плечи.

– Милая, я рада, что ты вычеркнула его из своей жизни – и как мужчину, и как балетмейстера.

– Да, я тоже.

***

В Академии есть небольшая комната, где перед выходом собираются все конкурсантки, разминаясь и пытаясь успокоиться.

– Нервничаешь? – спрашивает Энджи, когда я сажусь на шпагат на деревянном полу.

Я качаю головой. Обычно я нервничаю только после того, как назовут моё имя, но стоит мне начать двигаться, как всё беспокойство исчезает. Всё исчезает, когда я начинаю танцевать.

– Хорошо.

Я наклоняюсь вперёд так низко, что мой нос касается пола. Затем выпрямляюсь и, всё ещё сидя на шпагате, отклоняюсь назад до тех пор, пока моя спина не оказывается почти параллельна ноге.

– Что я должна буду делать?

– Ты… – растягиваясь, я прерывисто дышу, – просто смотри на меня, чтобы убедиться, что я твёрдо стою на ногах.

– Хорошо, – быстро соглашается Энджи. Могу сказать, что она напряжена больше меня. Обычно она не ходит со мной на прослушивания, но сегодня я впервые оказалась здесь без агента или балетмейстера.

– Номер двадцать два, Свон! Свон!

– Беллита, это ты! – шипит Энджи и трясёт меня на тот случай, если я забыла свою фамилию.

Парень в спортивном чёрном трико с приёмником Bluetooth вокруг уха и с планшетом в руках уверенным взглядом обводит комнату. Когда его глаза находят меня, он кладёт одну руку на талию.

– Двадцать два? Свон?

Я киваю.

– Отлично, милая, тогда тряхни задом и вперёд!

И он убегает, не дожидаясь меня.

***

Сегодня жюри состоит из четырёх человек: двое мужчин и две женщины.

У мужчины в дальнем левом углу на голове лысина, а на носу очки в широкой оправе. Он держит в руках моё портфолио, изучая его с привычной скукой. Я быстро перевожу взгляд к шторам за кулисами, где ждёт Энджи. Она усмехается и поднимает два больших пальца.

– Изабелла Свон.

– Да, – я стою абсолютно прямо, плечи слегка отведены назад, ноги в первой танцевальной позиции.

– Кто представляет вас, Изабелла? – спрашивает лысый, всё ещё изучая моё портфолио.

– В данный момент я в поисках агента.

Он резко поднимает на меня взгляд.

– В поисках агента?

– Да, – это есть в моём портфолио, тупица.

Его глаза-бусинки сужаются и, несмотря на то что моё сердце готово выскочить из груди, я держу подбородок высоко поднятым, моя спина прямая, осанка идеальна – я жажду показать им, на что способна.

– Изабелла Свон. Разве не Феликс Арройо ранее представлял вас?

Я чувствую, что моя уверенность в себе на миг даёт трещину, но быстро беру себя в руки.

– Да, он.

Нахмуренные брови лысого опускаются ещё ниже. Он кладёт моё портфолио на стол перед собой и переплетает свои пальцы.

– И?..

– И… у нас были… сценические разногласия, и я решила, что будет лучше, если я найду себе другого агента.

– Вы отказались от него? – его голос сочится недоверием.

– Да.

Он опускает взгляд на портфолио.

– Ваш хореограф – Элай Нуньес.

– Нет, сэр, больше нет.

На этот раз он смотрит на меня, фактически не поднимая голову. Его глаза впиваются в меня поверх оправы очков.

– Ещё одно сценическое разногласие, – ухмыляется он.

– Да.

Он глубоко вздыхает и поворачивается к своим коллегам по жюри. Приблизившись, они что-то шепчут друг другу, а я… моя грудь вздымается, но я по-прежнему держусь как профессионал.

Затем взгляд лысого возвращается ко мне.

– Мисс Свон, довольно необычно для танцора отказаться от таких… звёзд, как Феликс и его группа.

Я не знаю, что именно он хочет услышать от меня в ответ на это заявление, поэтому вообще ничего не говорю.

Он откашливается.

– Мне очень жаль, но, должно быть, возникло какое-то… недоразумение. Мы обычно не прослушиваем танцоров, которых никто не представляет.

– Pero que clase e mierda… – слышу я бормотание за сценой. [Прим.: исп. «что за дерьмо…»]

– Что? Но я не понимаю. Мне сказали, что я могу попробовать.

– Мне жаль, но…

Я собираюсь либо спрыгнуть со сцены и придушить этого лысеющего ублюдка, либо разрыдаться прямо перед ним; но в этот момент женщина – судья, сидящая в другом конце стола – наклоняется к придурку, говорящему со мной. И снова члены жюри приближаются друг к другу, и мой бешеный пульс отдаётся в ушах, а сердце бьётся молотом в груди.

Обернувшись, я смотрю на Энджи. Она нервно постукивает ногой и выглядит мертвенно бледной, а её непослушные кудри подпрыгивают вокруг головы.

– Voy fohkeen… – одними губами произносит она. [Прим.: исп. «я собираюсь…»]

– Tate quieta! – так же отвечаю я, резко вздёрнув подбородком и мрачно нахмурившись, после чего вновь возвращаюсь к сцене передо мной. [Прим.: исп. «Веди себя хорошо!»]

Лысый ублюдок отчаянно качает головой, но женщина в конце стола с силой стучит пальцем по столу, словно требуя чего-то. Остальные судьи просто кивают.

Когда лысый опускает голову, долгий побеждённый вздох возникает где-то в его огромном животе и срывается с губ.

Спустя несколько секунд он вновь смотрит на меня, его крысиное лицо приобретает угрюмое выражение.

– Очень хорошо, мисс Свон, поскольку вы уже здесь… можете начинать, – он нетерпеливо машет рукой, жестом давая понять, чтобы я приступила к танцу.

– Спасибо, – говорю я через сжатые зубы вместо того, чтобы по полной обматерить его, чего я действительно хочу.

Потому что теперь я вне игры. Вся сцена бросила меня. Я чувствую себя разбитой и неуверенной в себе. Я хочу попросить у них несколько минут. Может, кто-то выступит впереди меня.

Но в этом бизнесе вам не дадут ни минуты, чтобы вы смогли прийти в себя, и, попросив их об этом, я могу с тем же успехом просто уйти.

Поэтому, когда начинается музыка, я на миг закрываю глаза, а мои губы движутся в беззвучной молитве равновесия и силы.

И неожиданно перед своим мысленным взором я вижу лицо Эдварда.

Я даже не помню, как начала, но вот я уже в середине танца – вращаюсь, прыгаю и чувствую музыку. Шаги не просто шаги, они – часть меня. Они находятся в воздухе, который я вдыхаю, они в крови, которая кипит в моих жилах.

Когда музыка заканчивается, моя спина выгнута, руки раскинуты в стороны, и мне нужно несколько секунд, чтобы вспомнить, где именно я нахожусь. Моя грудь вздымается от прилива энергии.

Все члены жюри смотрят на меня.

Лысый откашливается.

– Очень хорошо, мисс Свон. Спасибо. Мы свяжемся с вами.

***

– Ese lambebicho [Прим.: исп. «петушина»], – хмурится Энджи, когда мы идём к выходу из здания. – Он просто мудак.

Я слушаю её, но всё моё тело гудит. Я напряжена, взволнована, меня переполняет та энергия, которую я не испытывала очень давно, хоть я и уверена, что не получила роль. Слёзы, от которых горят мои глаза, могут быть как от разочарования, так и от адреналина, проносящегося по всему моему телу. Я не уверена, от чего именно. Как бы там ни было, кровь бешено мчится по моим венам.

– Но он был прав, Энджи. Мне нужен агент. Без него меня никуда не возьмут.

– Но ты не хочешь снова работать с Элайем или Феликсом, не так ли?

– Конечно нет! Я не в таком отчаянии!

Я не хочу быть грубой с Энджи. Она моя лучшая подруга, и она пришла сюда со мной, но я сама не своя после всех этих прослушиваний, особенно этого. Я уверена, творится что-то неладное, о чём я даже не подозреваю. Проблема в том, что я понятия не имею, что именно это может быть.

Когда мы собираемся выйти на улицу, освещённую осенним послеполуденным солнцем, кто-то зовёт меня по имени.

– Мисс Свон! Мисс Свон!

Мы с Энджи оборачиваемся.

Одна из женщин, сидящих в жюри, быстро приближается ко мне.

– Что случилось? – хмурюсь я. – Я сделала что-то не так?

– Нет, мисс Свон, – женщина качает головой. Она держит мой взгляд, а затем, поджав губы, вкладывает что-то в мою ладонь.

Я опускаю взгляд.

– Вам нужен агент.

– Я пытаюсь… найти его, – говорю я ей, – но все, кому я звоню, говорят мне одно и то же: у них нет времени…

Она открывает рот, затем быстро закрывает его, ироничная улыбка появляется на её лице.

– Да, не сомневаюсь, что все они очень заняты. Позвоните этому парню, – она тычет пальцем в мою руку тем же способом, как стучала им по столу. – Он не очень опытен, у него немного клиентов, но он упорно работает ради тех, с кем у него подписан контракт, а что самое главное, он один из редких экземпляров в этой области, кто обладает моральными принципами.

– Я… позвоню ему, – бормочу я, ничего не понимая. – Спасибо. И, простите, но не могли бы вы мне сказать, что…

– Позвоните ему, – быстро повторяет она, а затем разворачивается и уходит.

***

Как всё прошло?

Они сказали, что свяжутся со мной.

Они безумцы, если не сделают этого.

Спасибо, но ты судишь предвзято.

Вовсе нет. И я знаю, что не эксперт в этой области, но ты самая лучшая танцовщица из тех, кого я видел. Мне пора возвращаться к работе, Белла. Скоро увидимся.

Перед тем, как убрать телефон в сумку, я перечитываю наш обмен сообщениями пять раз.

***

– Подруга, угомонись, – говорит Энджи, когда мы на автобусе возвращаемся домой.

Она права. Я не могу даже сидеть спокойно, сосредоточившись на повседневных событиях и людях, окружающих меня. Вместо этого я стою всю дорогу домой, держась за блестящий металлический поручень, и мои мысли гудят так же, как и тело.

– Что там написано? – спрашивает Энджи.

Я вновь опускаю взгляд на визитку.

– Бен Чейни, агент по работе с талантами.

– Ты когда-нибудь слышала о нём?

– Нет.

– Зачем она дала тебе это?

– Понятия не имею.

***

Вернувшись домой, я принимаю душ, позволяя горячей воде литься на меня дождём. Закрыв глаза, я откидываю голову назад, подставляя лицо под струи воды и чувствуя, как она стекает по моим плечам, груди, животу и ногам. Даже не знаю, сколько времени я провожу в душе, но, в конце концов, горячая вода сменяется на холодную. Выключив кран, я просто стою там и жду… когда моё сердце успокоится.

Зайдя в спальню, я смотрю на себя в зеркало. Моё лицо покраснело от горячей воды и… энергии. Зачесав назад влажные волосы, я надеваю спортивные штаны и одну из футболок, которые спадают с плеча, поскольку знаю, что Эдварду это нравится.

Но всё ещё чувствую в себе пульсацию адреналина. Это длится дольше, чем обычно. Мой разум напряжённо работает, пытаясь осознать сцену на прослушивании и после, и энергия, которую я затрачиваю на это, затрагивает всю меня.

К тому времени, как звенит дверной звонок, я сама не своя. Моё сердце трепещет, как крылья взволнованной маленькой птички, и я понятия не имею, как смогу провести этот вечер в кинотеатре.

Когда я открываю дверь, там стоит Эдвард – один.

– Где Мел?

Эдвард ухмыляется, после чего обхватывает ладонями моё лицо и прижимается к моим губам.

– Роуз повезла её на маникюр, педикюр и подобное дерьмо. Так что теперь мне нужно будет забрать её … – заходя в квартиру, он смотрит на часы, – через пару часов. Детка, я так устал, а мне ещё придётся ехать в Квинс.

Он разувается у двери и проходит дальше, по пути снимая через голову грязную рабочую толстовку и оставаясь в удивительно чистой белой футболке. Я смотрю на него, и теперь моё сердце на миг мучительно замирает.

Развернувшись, он подходит ко мне, нежно целует и заглядывает в глаза.

– Как всё прошло?

– Я узнаю результат не раньше, чем через несколько дней, – отвечаю я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно.

– Это всегда так бывает? Чтобы составить своё мнение, им нужно несколько дней?

– Да, – я бодро пожимаю плечами.

– Значит, в этом нет ничего плохого.

Я киваю, моя голова движется вверх и вниз слишком быстро.

Его зелёные глаза, хмурясь, держат мой взгляд.

– Белла, ты в порядке?

Я снова киваю.

– Да, да. Я в порядке.

Он сужает глаза, всматриваясь в моё лицо, а затем обнимает меня, окружая своим теплом, но из-за этой энергии… из-за этого адреналина… я горю.

– Белла… – он целует меня в макушку. – Я ничего не знаю о том, как происходит всё в твоей танцевальной карьере, но, детка, я видел, как ты танцуешь, и… ты вкладываешь в свой танец сердце и душу. Я понимаю, что ты волнуешься, но если они не выберут тебя, значит они просто гребаные слепцы. Ну же, позволь мне пригласить тебя на ужин, только ты и я, а затем мы можем поехать забрать…

– Эдвард, я не хочу идти на ужин. Я имею в виду… дело не в этом, Эдвард. Я волнуюсь… не из-за этого.

Он отстраняется и ловит мой взгляд, в его глазах забота и нежность, хоть я понятия не имею, что он видит в моих.

– Тогда из-за чего? – смущённо улыбается он.

Сейчас моё сердце с такой силой бьётся о рёбра, что это причиняет боль. Всё моё тело трепещет от огня и энергии, пульсирующей в моих венах. Я держу взгляд Эдварда, мои глаза мечутся с его глаз на губы, и… и…

Встав на цыпочки, я обнимаю его за шею, прижимаюсь к нему всем телом, и нежно развожу его губы своим языком.

– Белла…

Он сразу же отвечает, издавая стоны и сжимая мои бёдра. Я провожу рукой по его твёрдому плечу, по крепким рёбрам, проникаю под мягкую футболку, пока не чувствую под своими пальцами жёсткую гладь брюшного пресса, и всё это время он целует меня, целует… Его язык у меня во рту сладкий и требовательный, и я стону, потому что энергия, которую я чувствую, быстро меняется на что-то другое… на острое желание… безумную страсть.

Мои пальцы осторожно прокладывают себе путь ниже, и он усмехается мне в рот.

– Что ты делаешь?

Я чувствую мягкие волоски под его пупком, дорожку, которая ведёт в его боксеры; моя рука опускается ещё ниже…

Эдвард резко втягивает в себя воздух и быстро хватает меня за запястье.

– Остановись, – выдыхает он.

– Эдвард, я хочу, чтобы ты был внутри меня, – я стараюсь высвободить свою руку. – Прямо сейчас.

– Белла… – он улыбается. – У нас осталось меньше двух часов до того, как мне нужно будет ехать за Мел.

– Этого должно хватить, – выдыхаю я, покусывая его челюсть.

– Белла… – он гладит меня по щеке, проводит пальцем по моим губам, и когда смотрит на меня, в его глазах столько эмоций… – Когда мы впервые займёмся любовью, я хочу, чтобы у нас была целая ночь… целая ночь, чтобы я смог показать и рассказать, что именно я к тебе чувствую.

Разумом я понимаю, о чём он говорит. Возможно, я даже с ним согласна, но эта энергия… эта жажда… болезненная необходимость… омрачает абсолютно всё. Это выходит на передний план. Моё сердце бьётся молотом, между ног пульсирует, и я чувствую, что просто взорвусь, если не получу сейчас разрядки.

И всё же где-то глубоко внутри, там, где мой разум понимает, что коротких девяносто минут недостаточно, чтобы любить этого мужчину так, как он того заслуживает, я осознаю, что для начала мне нужно кое-что рассказать ему, кое-что очень важное – мне нужно практически исповедаться.

Но сейчас это не имеет значения.

Главное, что мне нужно – почувствовать его внутри себя, глубоко внутри.

Поэтому, не обращая внимания на этот тихий голос, я тянусь вниз и накрываю ладонью твёрдый член Эдварда, обхватываю пальцами мощную эрекцию, выпирающую из джинсов.

– Белла… чёрт… – шипит он, набрасываясь на мои губы и толкаясь бёдрами в мою ладонь.

И я понимаю, что Эдвард сейчас будет моим, несмотря на голос и те слова, которые он нашёптывает мне.

– Белла… детка, мне сначала нужно принять душ. Я ведь пришёл с работы.

«Первым делом ты всегда должна помыться».

Это бьёт меня из ниоткуда. Мысль. Воспоминание.

Резко втянув в себя воздух, я падаю на колени, заталкивая всё это обратно, глубже, глубже, глубже, в самые глубокие тайники в моей голове, пока вожусь с пуговицей на джинсах Эдварда и тяну вниз молнию. Мои руки двигаются с жадным отчаянием, стягивая джинсы и боксеры настолько, чтобы освободить его.

Его массивный член, напряжённый и вертикальный, покачивается прямо перед моим лицом.

– Белла… Белла, что ты… о, Боже… – шипит он, когда я обхватываю его своими губами.