Глава 13.

Старый мистер Крангель посмотрел через глазок в коридор и не увидел ничего необычного.
Он услышал голоса – мужчина и женщина спорили, но никого не увидел. Он даже расслышал имя – Беатриче. Но он не знал на этаже никакого жильца, которого бы так звали. А теперь коридор был пустым.
Он уже отважился высунуться этим утром, ему нужно было вернуть субботнюю газету его анонимного соседа, которую доставили к его двери по ошибке. Крангели не получали субботних газет, но миссис Крангель страдала слабоумием, подобрала газету и спрятала ее на кануне в квартире.
Слегка раздраженный, что его субботнее утро было таким образом прервано этим kemfn в коридоре, мистер Крангель открыл дверь и высунул свою пожилую голову наружу. Там, в пятидесяти шагах от лифта, на коленях стоял полураздетый мужчина, спрятав голову в ладонях. Его плечи тряслись.
Мистеру Крангелю незамедлительно стало неловко из-за жалкого зрелища, которое ему открылось, но он был тут же загипнотизирован.
Он не узнал мужчину и не собирался представляться. Конечно, взрослый мужчина, который пролетел до тридцатого этажа жилого дома с босыми ногами и без рубашки и… что бы он там ни делал, был не тем человеком, которого мистер Крангель хотел бы знать. Мужчины его поколения никогда не плакали. Конечно, они также не снимали своих рубашек в коридоре. Только если они были… странными. Или жили в Калифорнии.
Мистер Крангель быстро удалился, закрыв и заперев на замок дверь, а затем позвонил вниз консьержке, чтобы доложить о полуголом плачущем мужчине в коридоре, который только что устроил kemfn с женщиной, которую звали Беатриче.
Несколько утомительных минут заняло на то, чтобы объяснить консьержке, что такое kemfn. Мистер Крангель вслух сетовал на это, обвинив окружные школы Торонто и их разработанную узконаправленную учебную программу.

***
Стоял поздний октябрь, и погода в Торонто уже была прохладной. У Беллы не было ничего теплого под пальто, когда она медленно и жалко шла домой пешком, потому что она оставила грязный свитер Эдварда. Она крепко обнимала себя руками за плечи и вытирала слезы пока шла.
Люди проходили мимо по улице, посылая ей сочувствующие взгляды и неуверенные улыбки. Канадцы могли быть такими – молча сочувствующими, но вежливо сдерживающими расстояние. Белла была благодарна за их улыбки, и еще более благодарна за то, что никто не остановил ее, чтобы спросить, почему она плачет. Почему она всхлипывает, проходя мимо Королевского Музея Онтарио. Ведь ее история была слишком длинной и слишком разрушенной, чтобы рассказывать.
Нужно сказать, что Белла никогда не задумывалась, почему плохие вещи случаются с хорошими людьми, так как она заранее знала ответ – плохое случается со всеми.
Не то, чтобы это было оправданием или обоснованием, чтобы вредить другим людям. Тем не менее, все люди хотя бы раз испытали одно – это страдание. На свете нет ни одного человека, который бы не проронил слезу или не чувствовал боли, или не тонул бы в пучине отчаяния. Почему же ее жизнь должна чем-то отличаться? Почему она ожидала особого, привилегированного отношения? Даже Мать Тереза страдала, а ведь она была святой. Белла заставила Эдварда страдать, подумала она, даже если совсем, совсем мало. Белла пообещала себе, что не будет тем, кто расскажет ему, кем она была. Но он так быстро довел ее до ярости и обиды, что она бросила всю предусмотрительность и позволила ему отведать этого.
Она рассказала ему. Она рассказала ему зло, яростно, грубо, а затем бросила его и его сокрушенный разум точно так же, как он бросил ее шесть лет назад.
Возможно, это было жалко, но все же жестоко. А Белла никогда не была жестокой. Белла не могла жалеть о том, что присматривала за ним, когда он был пьян, хотя ее хорошее дело не осталось безнаказанным. Ведь если веришь, что добро никогда не растрачивается, то нужно держаться за эту веру, даже когда это добро швыряют тебе в лицо с проклятиями.
Но ей было больше стыдно за то, что она могла быть такой глупой и наивной, чтобы поверить, что он вспомнил ее после пьяного разгула, и что они просто вернуться к тому, что было (чего никогда не было, на самом деле) в ту ночь на поляне.
Белла понимала, что позволила себе окунуться в романтическую фантазию сказки, без всякой мысли о том, что собой представляет реальный мир и реальный Эдвард. И за это она никогда себя не простит.
Но это было реально – искра была. Когда он целовал меня, когда прикасался ко мне, когда наша кожа соприкасалась, искра все еще была. Он должен был это почувствовать – это не мое воображение.
Белла быстро отбросила эти мысли в сторону, решив придерживаться своей новой, безмейсеновской диеты.
Пора вырасти. Больше никаких сказок. Больше никакой любви с первого взгляда. Ну и что, если он сказал, что любит тебя? Может, он говорит это всем девушкам, которые согревают его постель – чтобы не чувствовать вину за то, что обходится с ними, как со шлюхами.
Когда Белла вошла в свою дыру хоббита, она незамедлительно приняла долгий горячий душ, помыла голову и переоделась в свою очень старую и очень мягкую фланелевую пижаму. Пижаму, которую Чарли купил ей на Рождество несколько лет назад. Пижаму, которая была бледно-розовой с картинками резиновых уток.
Она бросила футболку Эдварда к задней стенке шкафа, где она ее не могла видеть, и, надеясь, что забудет о ней. А затем Белла свернулась клубком на своей маленькой кровати, прижав к себе бархатного кролика, и физически и эмоционально истощенная, погрузилась в сон.

***

Пока Белла спала, Эдвард воевал с собой, пытаясь предотвратить крушение разума.
Он распластался по барной стойке, вытирая воду, которая невольно текла у него из глаз, выпивая огромное количество кофе из чайника, который Белла предусмотрительно приготовила для него.
Он все еще пытался вникнуть в последние прощальные слова Беллы. Сначала он ей не поверил. Но вещи, которые она знала… детали: он понял, что это должно быть правдой. И когда он внимательно пригляделся к ней, когда она еще не произнесла последних слов, Эдвард понял, что кареглазый ангел из его воспоминаний смотрел на него с сентября.
Белла была Беатриче.
И он был самым главным мудаком.
Когда его жизнь менялась с ее откровением, он параллельно испытывал отвращение к той грубости, с которой он относился к ней не только этим утром, но с первого занятия в сентябре. И размышляя о множестве своих неудач, он чувствовал, как вновь погружается в пучину отчаянья, только в этот раз он решил не напиваться до забытья.
В этот раз он пойдет к свету…
В последний раз когда Эдвард был в отчаянии, он пошел к Эсме. Он хотел уладить дела, а потом покончить с собой.
Но вмешался Бог, истинное Deus ex machina. Бог прислал ангела, чтобы тот вытащил Эдварда из его отчаянья; хрупкого кареглазого ангела в джинсах и кроссовках, с красивым лицом и чистой душой. Она утешила Эдварда в его тьме и подарила надежду. Она даже любила его тогда, думал Эдвард, хотя он не мог быть любим.

Она спасла меня.

И если первого спасения было недостаточно, ангел появился во второй раз, тогда, когда он жестоко потерял единственную другую светлую силу в его жизни Deus ex machina – Эсме.
Ангел появился и предложил истину, красоту, надежду и любовь.
А он в ответ обругал ее.
Ему нужно было пойти за ней. Даже если она не хотела иметь с ним никого дела, он должен был сказать ей правду. Ему нужно было все исправить и попробовать хотя бы слабо искупить свою вину.

Теперь я Angelfucker. Я облажался с кареглазым ангелом.

С этой мыслью на Эдварда накатила тяжелая волна, которая отправила его в ближайшую ванную комнату.

«О вы, что жизнь путем любви стремите,
Познайте и скажите,
Чья, чья печаль равна моей печали?
Я лишь молю: к словам моим склоните
Ваш слух, - а там судите,
Приют и ключ всем горестям не я ли?
-
А ныне глее обласканность моя?
Кто мне вернет любви благодеянья?
Тревожны ожиданья,
Грядущего сокрыта колея;
И вот как тот, кто голод затая,
Из-за стыда не просит подаянья, -
Лицом беспечен я,
А на сердце – печаль и воздыханья.»

Горестные стенания Данте из La Vita Nuova звенели в голове Эдварда; дань Беатриче, которую он только что потерял из-за своих моральных падений. Ведь Эдвард обладал достаточным самосознанием, чтобы понять, что его нынешние мучения — его рук дело.
Если бы Эдвард был безрассудным, он бы без промедления последовал за Беллой. Но Эдвард знал, что стоит подождать, пока он станет полностью рациональным, прежде чем заговорить с ней снова. И он знал, что ей нужно немного времени и пространства, чтобы справиться со своими эмоциями до того, как он попытается позаботиться о ее ранах. Тех ранах, которые он неосторожно нанес ей.
Когда его желудок успокоился, Эдвард принял долгий горячий душ, чтобы вычистить паутину, сплетенную Скотчем в его разуме. Паутина была заменена поэзией и необъяснимым желанием сыграть на презренном рояле. Необъяснимое желание Фантазии-экспромта Шопена.
Тем не менее, прежде чем позволить себе играть, Эдвард прошел на кухню, чтобы найти что-то, что бы успокоило ворчание его желудка. Он открыл дверцу своего холодильника из нержавеющей стали и остановился на несколько мгновений, купаясь в исходящем из холодильника свечении.
Глаза Эдварда лениво блуждали по содержимому, пока не наткнулись на большой белый поднос, который стоял на центральной полке.
Очень милый большой белый поднос.
Очень милый, очень женственный большой белый поднос с едой, апельсиновым соком, и чем-то, что оказалось коктейлем.
И это было?
Она даже украсила тарелку, во имя Господа.
Вдох Эдварда покинул его тело, и Эдвард не надеялся, что когда-то снова сможет дышать.
Вы когда-нибудь осознавали свой грех? Вы когда-нибудь сталкивались лицом к лицу со своим собственным уродством? Не уродством тела, но вашей души.
Вид подноса Беллы, столкнул Эдварда с его собственным уродством молча, резко и совершенно безжалостно.
Она не могла этого знать, но Эдвард своими глазами мгновенно увидел нежную ручную работу и любовь, с которой она создала не только записку, но и блюдо. Ее слова, сказанные неделю назад, оказались правдой. Иногда ты можешь одолеть зло молчанием, и позволить людям услышать их собственную ненависть, громко звенящую в их же ушах. Иногда добра достаточно, чтобы разоблачить зло.
Поднос Беллы обладал той же, возможно даже большей силой, что и ее слова, сказанные утром.
И Эдвард был этим сильно ранен.
Он медленно закрыл дверцу холодильника, сжимая в ладони любовное письмо, написанное ее рукой. А затем, когда сердце стало медленно наливаться кровью в его груди, Эдвард поместил записку на пюпитр.
Он присел за рояль, закрыл глаза и стал играть, позволяя всему своему потрясению вылиться через проворные пальцы на клавиши из белой слоновой кости и черного дерева.
Его руки летали по роялю, как если бы были гонимы тысячью демонами ада.

***

Когда Белла наконец-то проснулась, было около десяти часов вечера. Она спала много часов. Белла зевнула и потянулась и, сделав очень грустную и маленькую порцию овсяной каши, едва в состоянии проглотить треть, решила проверить голосовую почту.
Она выключила свой телефон, когда приехала к Эдварду прошлой ночью, и не желала включать его после, так как ожидала звонка от Питера, когда он вернется из Принстона. Белла была не в настроении говорить с Питером, тогда и теперь, хотя знала, что он, скорее всего, приободрил бы ее.
Она просто хотела, чтобы ее оставили одну, чтобы самой зализать раны, как щенок, которого выкинули. Повторно.
Так что с тяжелым сердцем она проверяла сообщения, решив сначала прослушать старые и нахмурившись, когда поняла, что ее папка голосовых сообщений была полной. Папка голосовых сообщений Беллы никогда не была полной, ведь люди, которые когда-либо ей звонили — это Чарли, Элис и Питер, а их сообщения всегда были короткими.

«Привет, Белла, это я. Сейчас субботний вечер, и конференция прошла хорошо. Я кое-что привез тебе из Принстона. Это кое-что маленькое, не волнуйся. Ты, наверное, занимаешься сейчас в библиотеке. Позвони мне позже. (весомая пауза) Я скучаю по тебе.»

Белла вздохнула, удалила первое сообщение от Питера, и перешла к его второму.

«Привет, Белла. Это снова я. Сейчас воскресное утро и я должен быть сегодня дома. Ты бы хотела встретиться и поужинать? Недалеко от твоего дома есть прекрасное местечко суши. Позвони мне. Скучаю по тебе, маленький Крольчонок.»

Белла удалила второе сообщение Питера и быстро написала ему, что подхватила нечто, похожее на простуду, поэтому проспала весь день. Она позвонит, когда будет чувствовать себя лучше, и надеется, что он доберется домой в безопасности. Она не сказала ему, что скучала. Следующее сообщение было с домашнего номера, который Белла не узнала.

«Изабелла… э, Белла. Это Эдвард. Я… пожалуйста, не вешай трубку. Я знаю, что я последний человек, кого бы ты хотела сейчас слышать, но я звоню, чтобы падать ниц. На самом деле, я стою под дождем у твоего дома. Я переживал за тебя и хотел убедиться, что ты добралась домой в безопасности. Я бы хотел, чтобы мы могли вернуть это утро, и я мог бы сказать, что не видел ничего более прекрасного, чем ты в моей гостиной, счастливая и танцующая. Что мне невероятно повезло, что ты спасла меня и осталась со мной на всю ночь. Что я идиот и придурок и не заслуживаю твоей доброты. Совсем. Я знаю, что причинил тебе боль, Белла, и мне очень жаль. (глубокий вдох и выдох) Мне ни за что не следовало отпускать тебя этим утром; не так. Мне нужно было бежать за тобой и умолять тебя остаться. Я облажался, Белла. Я облажался. Я должен был сам унизить себя, что я и пытаюсь сейчас сделать. Пожалуйста, выйди на улицу, чтобы я мог извиниться перед тобой лично. На самом деле, не выходи – здесь слишком холодно для тебя. Ты заработаешь воспаление легких. Просто подойди к входной двери и послушай через стекло. Я буду стоять, и ждать тебя. Вот номер моего мобильного…»]

Белла нахмурилась и удалила его сообщение, не беспокоясь о том, чтобы записать его номер. Все еще в пижаме с резиновыми утками, Белла открыла входную дверь квартиры и пересекла холл. У нее не было никакого намерения слушать Эдварда, она просто хотела выяснить, ждал ли он ее все еще под холодным темным дождем.
Она прижалась маленьким носом к стеклу входной двери, приплюснув его, и посмотрела наружу, в чернильную темноту. Больше не было дождя. Как не было и профессора. Ей хотелось знать, как долго он ее ждал. Ей хотелось знать, шел ли он до ее квартиры без зонтика. И когда ее спина задеревенела, Белла сказала себе, что ее это не волнует.
Позволь ему заработать воспаление легких. Обслужи его правильно.
Уже приготовившись развернуться и уйти, Белла заметила большой букет из фиолетовых гиацинтов, прислоненный к одному из столбов на крыльце. К букету розовой лентой профессионально была привязана большая, белая «Б», и что-то, похожее на открытку Hallmark, лежало посреди.
О, правда, профессор Мейсен? Я не знала, что открытки Hallmark включают в себя «что-то для девушки/студентки аспирантуры, которую я покрыл матом после того, как сказал, что хочу приласкать ее, а позже сблевал на нее».
Белла развернулась и пошла обратно в свою квартиру, бормоча и качая головой.
Свернувшись клубком на своей кровати вместе с ноутбуком, она решила поискать в интернете информацию о фиолетовых гиацинтах, на случай, если Эдвард (или его флорист) пытался отправить ей скрытое послание. На садоводческом сайте она прочла следующее:

«Фиолетовые гиацинты символизируют сожаление, просьбу о прощении или извинение.»

Ага, если бы ты не был такой сволочью по отношению ко мне, Эдвард, тебе бы не пришлось покупать гиацинты, чтобы молить о прощении. И гиацинты в любом случае паршивые цветы. Тебя бы убило потратить деньги на розы с длинными ножками? Сволочь.

Все еще со злостью качая головой, Белла отставила в сторону ноутбук и проверила свое самое последнее голосовое сообщение. Оно было от Эдварда, оставленное несколькими минутами ранее:

«Белла, я хотел сказать это при встрече, но я не могу ждать. Не могу. Я не называл тебя шлюхой этим утром. Клянусь. Это было ужасное сравнение, и я никогда не должен был этого говорить, но я не называл тебя шлюхой. Это было возражение, чтобы не видеть тебя, стоящую на коленях. Это… правда расстраивает меня. Каждый раз. Тебе должны поклоняться, тебя должны обожать и относиться к тебе с достоинством. Никогда на коленях. Никогда не на коленях, Белла. Ни для кого. Неважно, что ты обо мне думаешь — это правда. Я должен был без промедления извиниться за то, как Таня тебя назвала. Я только что закончил вразумлять ее, и я хочу передать тебе ее извинения. Ей жаль. У нас с ней… э… эм… мы… э… это сложно. Ты, должно быть, можешь себе представить, почему она пришла к такому выводу, и это только из-за моих предыдущих…эм…гостей, и это не связано с тобой. Мне очень жаль, что она унизила и оскорбила тебя. Этого не повторится, я обещаю.
Эм, я нашел поднос, который ты оставила в моем холодильнике. Эм… (очень длинная пауза) это действительно что-то сделало со мной. Я не могу передать словами. Белла, никто никогда не делал для меня ничего подобного раньше. Никто. Ни Эсме, ни друг, ни любовница, никто. Я… ты только относилась ко мне с добротой и отдачей… А я был эгоистичным и жестоким. (прочищает горло)
(голос теперь хриплый)
Я… нашел твою записку. Пожалуйста, Белла, нам нужно поговорить о твоей записке. Я держу ее в своей ладони и не собираюсь отпускать. Но есть некоторые вещи, которые я должен объяснить тебе, серьезные вещи, и мне неудобно говорить об этом по телефону. Я сожалею о том, что случилось этим утром. Это все моя вина, и я хочу все исправить. Скажи мне как. Пожалуйста, скажи мне, как это исправить, и я все сделаю. Но пожалуйста, поговори со мной. Пожалуйста.»

И снова Белла удалила сообщение и снова не предприняла попыток сохранить его номер. Она выключила телефон, положила его вместе с ноутбуком на свой карточный столик и вернулась в постель, стараясь выбросить грустный мучительный голос Эдварда из головы.
На следующий день, и днем позже, Белла не покидала своей квартиры, проводя все свое время в различных фланелевых пижамах и пытаясь себя отвлечь громкой музыкой и серией довольно изношенных книг Александра Макколла Смитта в мягкой обложке. Его Эдинбургские истории были ее любимыми, потому что они были подбадривающими, слегка мистическими и неглупыми. Для нее эти написания были успокаивающими, как теплое одеяло, и греющими душу. И эти истории склоняли ее к шотландским вещам, таким как каша, песочное печенье Walkers, сыр с острова Мулл, и не обязательно в таком порядке.
Хотя у нее был на самом деле пугающий опыт с Эдвардом, а ночь в его объятьях все еще преследовала Беллу, она была уверена как никогда, что не позволит ему сломать ее. Ее уже ломали раньше; он ломал ее. И Белла поклялась своим сердцем, что больше не позволит сломать свой дух. Никому.

Так что она приняла следующие решения:

Во-первых, она не собиралась бросать уроки Мейсена, потому что ей нужны были лекции о Данте, чтобы продемонстрировать свою компетенцию.
Во-вторых, она не собиралась бросать университет и трусихой возвращаться в Форкс.
В-третьих, она собиралась найти себе другого куратора диссертации и заполнить за спиной Мейсена все бумаги как можно скорее.

** *

Во вторник, около полуночи Белла наконец-то включила свой телефон чтобы проверить сообщения, и вновь, папка была полной.
Она закатила глаза, когда узнала, что первое сообщение было от Эдварда. Оно было доставлено в понедельник утром.

«Изабелла… я кое-что оставил для тебя у крыльца вчера вечером. Ты видела? Ты читала открытку? Пожалуйста, прочитай.
Кстати, мне нужно было позвонить Питеру Норрису, чтобы узнать твой домашний номер. Я придумал кое-какое оправдание о том, что мне нужно поговорить с тобой о диссертации, просто, если он тебя спросит. Ты знала, что забыла свой айпод? Я слушал его. Я удивлен, что тебе нравятся Arcade Fire. Мне тоже они нравятся. Я слушал “Intervention,” хотя был удивлен, что кто-то такой счастливый и слаженный, как ты, будет слушать такие трагичные песни. Я бы хотел вернуть айпод лично. Я бы хотел, чтобы ты со мной немного поговорила. Кричи на меня. Проклинай меня. Кидай вещи в мое лицо. Все что угодно, только не молчание, Изабелла. Пожалуйста. Несколько минут твоего времени – это все, что я прошу. Позвони мне.»

Белла без единого вздоха удалила сообщение и быстро вышла в своей теперь шотландской клетчатой фланелевой пижаме на крыльцо. Она подобрала карточку, которая была прикреплена к букету, уничтожила ее, разорвав на сотню маленьких кусочков, и бросила их на траву через перила. Затем она взяла теперь уже сморщившиеся фиолетовые гиацинты и тоже выбросила их через перила. Затем она глубоко вдохнула холодный ночной воздух и вбежала внутрь, с силой захлопывая за собой дверь.
Как только Белла успокоилась, она прослушала следующее сообщение, которое также было от Эдварда. Он звонил ей во второй половине дня:

«Изабелла, ты знала, что Элис сейчас на богом забытом Канадском острове? Без связи по телефону или по электронной почте? Мне пришлось звонить Карлайлу, ради всего святого, потому что она не брала трубку. Я пытался разыскать ее, чтобы она разыскала тебя, раз ты не отвечаешь на мои сообщения. Послушай, я беспокоюсь о тебе. Я проверял, и никто, даже Питер не видел тебя несколько дней. Так что я собираюсь послать тебе письмо по электронной почте, но оно будет формальным, потому что у Университета есть доступ к моему аккаунту. Я надеюсь, ты получишь это сообщение прежде, чем ты прочтешь его, иначе ты подумаешь, что я снова стал мудаком. Но это не так. Я просто должен себя так вести в официальных письмах. Если ты напишешь мне ответ, имей в виду, что кто угодно из Администрации может прочитать эти письма. Так что будь осторожна с тем, что говоришь. Я увижу тебя завтра на семинаре во второй половине дня. Если тебя не будет, я позвоню твоему отцу и попрошу его тебя разыскать. Насколько я знаю, ты уже в автобусе на пути в Форкс. Я вынужден сдерживать себя, чтобы не приходить к твоему дому каждый день с воскресенья.
(длинная пауза)
Я просто хочу знать, что ты в порядке. Два слова, Белла. Просто пришли мне два слова – скажи, что ты в порядке. Это все, о чем я прошу.»

Белла быстро включила свой компьютер и проверила свой университетский аккаунт электронной почты. Там, находясь в ее почтовом ящике, словно навозная бомба, было следующее сообщение от профессора Эдварда Э. К. Мейсена:

“Дорогая мисс Свон,

Мне нужно поговорить с Вами о возникшем вопросе. Пожалуйста, свяжитесь со мной как можно скорее.
Вы можете позвонить мне на номер: 416-zzz-zzzz (городской)

С уважением,
Профессор Эдвард Э. К. Мейсен,
Доцент
Кафедра итальянских исследований /Центр средневековых исследований
Университет Торонто.“

Белла не раздумывая удалила письмо и голосовое сообщение, а затем напечатала быстрое письмо Питеру, объясняя, что слишком больна, чтобы присутствовать на лекции профессора Мейсена на следующий день, и просила передать эту информацию профессору.
Затем Белла поблагодарила Питера за его сообщения, извинилась, что не ответила раньше, и спросила, не захочет ли он сопровождать ее в Королевский Музей Онтарио, чтобы посмотреть Флорентийскую художественную выставку, когда ей станет лучше.

***

На следующий день она всю вторую половину дня провела, составляя объяснительное письмо преподавателю кафедры философии Дженнифер Лиминг. Профессор Лиминг была специалистом Аквинского, и также была заинтересована в Данте. Хотя Белла не знала ее лично, Питер был в ее группе, и она очень ему нравилась. Она была молодой, смешной, и очень популярной у своих студентов; полная противоположность профессору Мейсену. Белла надеялась, что профессор Лиминг согласится руководить ее диссертацию магистра, и она указала эту надежду в своем письме как малейшую вероятность.
Белла хотела проконсультироваться с Питером по поводу смены руководителя и принять его совет, но не могла. Она знала, что Питер подумает, будто Мейсен исключил ее из программы, и скорее всего, попытается этому препятствовать. Так что Белла послала имэйл профессору Лиминг и надеялась, что та милостиво прочтет его. И быстро ответит.
Позже этим вечером Белла проверила свою голосовую почту, и вновь ее ожидало сообщение от Эдварда:

«Изабелла, сейчас вечер среды. Я скучал по тебе на лекции. Знаешь, в твоем присутствии комната становится светлее, просто если ты там находишься. Мне жаль, что я никогда не говорил этого раньше. Мне следовало это делать. Питер сказал, что ты заболела. Могу я принести куриный суп? Мороженное? Апельсиновый сок? Я мог бы доставить их тебе, Белла. Тебе бы не пришлось меня видеть. Пожалуйста, позволь мне помочь тебе. Я чувствую себя ужасно, зная, что ты в своей квартире одна — болеющая и страдающая, и нет ничего, чтобы я мог сделать. По крайней мере, я знаю, что ты в безопасности, а не где-нибудь в автобусе Грейхаунд на пути в Дакоту.
(остановился; прочищает горло)
Белла, я помню, как поцеловал тебя. Ты поцеловала меня в ответ. Ты поцеловала меня, Белла, я знаю это. Разве ты не почувствовала? Между нами что-то есть. Или, по крайней мере, было. Пожалуйста, нам нужно поговорить. Ты не можешь сказать такие вещи, не давая возможности на ответ. Ты должна позволить мне объяснить тебе несколько вещей. Больше, чем несколько, хорошо? Просто перезвони мне. Все, о чем я прошу, это один разговор, прежде чем наши пути разойдутся.»

Голос Эдварда в сообщениях звучал более подавленно. Белла это заметила, но отбросила мысли в сторону, выключив телефон и сознательно подавляя свое внутреннее сопереживание.
Она знала, что у Университета был доступ к электронной почте Эдварда, но ей было все равно. Его сообщения должны были прекратиться; она никогда не сможет двигаться дальше, если он будет продолжать ее беспокоить. И было не похоже, чтобы он собирался сдаваться в ближайшее время.
Так что Белла совершила кое-что опасное. Она напечатала следующее письмо и отправила его на университетский аккаунт Эдварда, преднамеренно использовав провокационное слово на «д» и вливая всю свою боль и весь свой гнев в каждое слово:

“Д-р Мейсен,

Нет, я не читала вашей открытки. Я уничтожила ее.
Прекратите домогаться меня.
Я больше не хочу тебя.
Я даже не хочу тебя знать.
Если вы не оставите меня в покое, я буду вынуждена обратиться члену комитета по сексуальным домогательствам Университета и составить официальную жалобу.
И если вы позвоните моему отцу, я это сделаю.
Незамедлительно.
Если вы думаете, что я позволю такой незначительной вещи, как эта, вывести меня из программы, вы очень глубоко ошибаетесь.
Мне нужен новый руководитель диссертации; не билет на автобус домой.

С уважением,

Мисс И. М. Свон,
Занимающая низкое положение студентка аспирантуры,
Стоящая на коленях больше, чем обычная шлюха.

P.S. Я возвращаю стипендию М. Т. Мейсен на следующей неделе. Первый и второй инициал очень подходящие.
Поздравляю, профессор Абеляр. Никто и никогда не заставлял меня чувствовать такой опустошенной, как вы в воскресное утро.“

Белла нажала «отправить», не перепроверяя сообщение, а затем, пребывая в бунтарском расположении духа, приняла два шота текилы и включила на своем ноутбуке песню «All the Pretty Faces» группы The Killers. На самой высокой громкости. На повторе.

Это был момент Бриджит Джонс, если такой когда-либо был.

Белла схватила расческу в ванной и стала петь в нее, будто та была микрофоном, танцуя по комнате, в подходящей пижаме — теперь с пингвинами, выглядя при этом более чем смешной. И несовершеннолетней. И чувствуя себя странно – опасной, смелой, вызывающей.

“Help me out, I need it
I don't feel like loving him no more
Help me out, I need it
I don't feel like fucking him no more
Well how did it happen
I spent SIX long years in a strange strange land
Well how did it happen
I'd do anything just to be your woman . . .
Help me out, I need it
I don't feel like touching
I don’t feel like loving you no more . . .”
(«Помоги мне, мне это нужно —
Я больше не хочу любить его.
Помоги мне, мне это нужно —
Я больше не хочу трахать его.
Так как это произошло?
Я провела ШЕСТЬ долгих лет в престранном месте.
Так как это произошло?
Я бы сделала все, лишь быть твоей женщиной…
Помоги мне, мне это нужно –
Я больше не хочу прикасаться
Я больше не хочу любить тебя…»)

Несколько дней, после того, как Белла отправила свое гневное письмо, вся связь с профессором Мейсеном исчезла. Каждый день она как-то ждала, чтобы услышать его, но каждый день ничего не происходило.
До следующего утра вторника, когда она получила еще одно голосовое сообщение:

«Изабелла, ты злишься и тебе больно; я это понимаю. Но не позволяй своему гневу помешать тому, что ты заслужила, будучи лучшей студенткой магистратуры в потоке этого года. Пожалуйста, не лишай себя денег, которые ты могла бы использовать, чтобы съездить домой к своему отцу, только потому, что я был сволочью. Мне очень жаль, что я заставил тебя чувствовать опустошенной. Это ужасно, но это правда. Я уверен, когда ты назвала меня Абеляром, ты не считала это комплиментом. Но Абеляр, правда, заботился об Элоизе, как я забочусь о тебе. Так что в этом смысле, действительно, есть сходство. Он также причинил боль ей, как я причинил боль тебе. Но он также глубоко раскаивался, что ранил ее. Ты когда-нибудь читала его письма к ней? Прочитай шестое письмо и посмотри, поменяется ли твое мнение о нем… и обо мне.
Стипендия никогда раньше не вручалась, потому что я никак не находил кого-то особенного, достойного ее. Пока я не нашел тебя. Если ты вернешь ее, деньги просто будут лежать на банковском счету Фонда, и туда будут капать проценты, и эти деньги никому не будут принадлежать. Я не допущу, чтобы у кого-то были эти деньги, потому что они теперь твои.
Я старался из зла выявить добро. Но я потерпел в этом неудачу, как и во всем остальном. Я неудачник, Белла. Полный и пожизненный неудачник. Все, к чему я прикасаюсь, становится грязным или разрушенным…
(длинная пауза)
Но есть одна вещь, которую я могу для тебя сделать – это найти другого куратора. Кэтрин Пиктон моя давняя подруга, и хотя она на пенсии, она согласилась встретиться с тобой, чтобы обсудить возможность руководства твоего проекта. Это предоставит тебе огромные возможности в более чем одном русле. Она попросила, чтобы ты связалась с ней по электронной почте как можно скорее, на kpicton[at]utoronto[dot]ca.
Я знаю, что сейчас поздно официально бросать мои лекции, но я уверен, что это то, что ты хочешь. Я свяжусь с одной из моих коллег и спрошу, сможет ли она курировать чтение курса для тебя, тогда у тебя будет достаточно подготовки, чтобы закончить в мае, если ты бросишь мой курс. Я подпишу соответствующую форму и улажу все со Школой Аспирантуры. Просто скажи Питеру, чего ты хочешь, и попроси передать мне. Я знаю, что ты не хочешь со мной разговаривать.
(прочищает горло) Питер хороший человек.
(бормочет) Audentus fortuna iuvat.
(пауза; голос падает почти до шепота)
Мне жаль, что ты не хочешь меня больше знать. Я проведу остаток жизни, жалея о том, что упустил второй шанс узнать тебя. И я всегда буду осознавать твое отсутствие.
Но я больше тебя не побеспокою.
(дважды прочищает горло)
Прощай, Изабелла.» (длинная-длинная пауза, прежде чем Эдвард кладет трубку)

Белла была ошеломлена. Она сидела с открытым ртом, с телефоном в руке, стараясь собрать свои мысли о сообщении. Она прослушала его снова, и снова, и снова, как если это была Латынь, разгадывала и старалась перевести слова.
Только профессор Мейсен мог использовать извиняющееся голосовое сообщение, чтобы вновь блеснуть своими академическими знаниями и прочитать Белле импровизированную лекцию о Питере Абеляре. Белла проигнорировала свое раздражение по этому поводу, решив не следовать его предложению и не читать письмо Абеляра.
Он мне не начальник, подумала она. А затем она обратила внимание на более интересную часть его сообщения, где он упомянул Кэтрин Пиктон.
Профессор Пиктон была семидесятилетней, окончившей Оксфорд, пожилой специалисткой Данте, которая преподавала в Кембридже и Йельском университете до того, как ее переманил в Университет Торонто обеспеченный председатель итальянских исследований. Ее знали как строгую, требовательную и великолепную, а ее эрудиция соперничала с Марком Мусой.
Карьера Беллы значительно бы продвинулась вперед, если бы Белла написала успешную диссертацию под руководством профессора Пиктон, и она знала это. Профессор смогла бы открыть перед Беллой двери, далеко за пределами дверей, которые бы для нее открыл Эдвард. Профессор Пиктон смогла бы отправить Беллу куда угодно получать докторскую степень – Оксфорд, Кембридж, Гарвард…
Эдвард в одиночку предоставлял Белле крупнейшую карьерную возможность в ее жизни – упакованный подарок с ярким, сияющим бантом. Возможность, куда более ценную, чем новая сумка или стипендия М.Т Мейсен.
Но какие обязательства лежали за этим подарком?
Искупление, подумала Белла. Он пытается исправить все то неправильное, что сделал со мной.

Источник: http://robsten.ru/forum/19-507-366392-9-1