Все это время я провел, внимательно сосредоточившись на желтой двери здания. Она выглядела такой охренительно обветшалой, что это наводило на разные мысли. Возможно, мне стоило позвонить Карлайлу и попросить у него дальнейшей помощи. У него был доступ к медицинским записям и гораздо больше возможностей, чем у меня. Но я не мог позвонить Карлайлу, и хотя для Беллы в Красном в последние дни я находил идиотские оправдания тому, что не могу позвонить Белле, я знал, что это не имеет никакого отношения к наличию или отсутствию сотовых телефонов.

Я не мог позвонить никому, пока не буду уверен, что смогу стать лучше. Как Эммет.

В девять я решил съездить заправиться. Я рассудил, что смогу сориентироваться позже. Пока же я неожиданно почувствовал себя охренительно вымотанным.

Но не успел я повернуть ключ в замке зажигания, как заметил, что желтая дверь немного дернулась. Моя рука замерла на ключе, а тело застыло в ожидании, когда она начала медленно открываться. Из нее вышла женщина с длинными темными волосами, прикрывая лицо от утреннего солнца, и закрыла дверь за собой. На ней был длинный коричневый плащ длиной ниже колена, который скрывал большую часть ее фигуры. Я вытянулся над приборной панелью, чтобы хотя бы мельком увидеть ее лицо, но она уже успела спуститься по ступенькам и стала удаляться в противоположном направлении.

Я выдохнул, даже не заметив, что успел задержать дыхание. Мое сердце бешено колотилось в груди - всего лишь от мимолетного взгляда на женщину, которая могла быть, а могла и не быть, моей матерью. Ни хрена я не смогу добраться до ее двери, когда и если она вернется.

Откинувшись головой на спинку сидения, и сделал шаткий вдох и стал ждать.

Не знаю, чего конкретно я ждал. Просто у меня было чувство, что я должен это делать. Несколько раз мои глаза закрывались, но я резко распахивал их всякий раз, когда осознавал все масштабы риска. Двое детей со школьными рюкзаками за спиной прошли по тротуару. Я резко мотнул головой, чтобы остановить поток мыслей. Скоро все выяснится.

Она вернулась спустя 12 минут, прижимая к животу пакет из коричневой бумаги. Ее голова была опущена вниз, но я смог рассмотреть ее лицо, когда она приблизилась к своему дому.

Это должна была быть она.

Сотни ночей я рисовал ее лицо, и, хотя лицо этой женщины выглядело более болезненным, старым и бледным, я на 99 процентов был уверен, что это один и тот же человек. Осознав это, я застыл на своем сидении. Она поднялась вверх по ступеням, открыла дверь и исчезла внутри. Ей даже не понадобилось отпирать ее. Эта деталь отвлекла меня, и по какой-то непонятной причине я размышлял об этом все пятьдесят минут. Не закрывать дверь - это бессмысленный риск. Но потом я решил, что никакой это не анализ, а, скорее, очень дерьмовый способ избегать очевидного.

К одиннадцати я устал наблюдать за дверью в ожидании еще каких-нибудь действий. Не уверен, хотел ли я, чтобы она появилась снова, но одно я знал точно: если я разберусь с этим сейчас, то к ночи уже смогу вернуться на шоссе, ведущее в Форкс.

Мучительно вздохнув, дрожащей рукой я потянулся к ручке двери, но тут же одернул ее назад. Я повторил так четыре раза, прежде чем мне удалось открыть дверь. Но даже тогда я остался сидеть в своем кресле, нервно барабаня по рулю, и так часто дыша, что почти перестал обо всем думать. Спустя полчаса я вышел из машины, не спуская глаз со своего отражения в стекле. Прикусив щеку, я пробежался пальцами по волосам, чувствуя потребность в своей чертовой кожаной куртке. Она вдруг показалась мне самым лучшим успокоительным. А потом мысли о кожаной куртке навели меня на воспоминания о Белле, и я задумался, была ли она на ней в этот самый момент вместо толстовки.

Возникший в голове образ отвлек меня на мгновение, пока я стоял, уткнувшись лбом в холодный металл крыши моего "Вольво". Я представил, как моя девочка идет на урок вместе с Розали, закутавшись в мою куртку, и иногда наклоняется, чтобы вдохнуть ее запах. Я представил себе, как солнце отражается в ее волосах, выявляя темно-рыжий оттенок, скрывающийся в глубине ее каштановых локонов. Я представил, как она улыбается чему-то, и как ее улыбка превращается в смех. И я отчетливо услышал смех - как будто совсем рядом со своим ухом. Он пронесся мелодичным эхом у меня в голове и вынудил мои губы невольно изогнуться в улыбке.

Оторвав голову от машины, я развернулся и открыл глаза, позволяя улыбке раствориться в молчаливом облегчении.

Она стояла там. Вся, бля, в красном и такая прекрасная, с невероятно сострадательным и любящим видом. Мне захотелось крепко обнять ее и поцеловать в алые губы. И если бы только я был на несколько уровней более сумасшедшим, вероятно, такое было бы возможно.

Ее карие глаза просияли, когда они внимательно посмотрела на меня и приветливо улыбнулась. "Ты захотел меня", - она вздохнула, показавшись мне гораздо более счастливой, когда я согласно кивнул в ответ. Она была ненастоящая, но, будь я проклят, если собирался отказаться от того комфорта, который чувствовал рядом с ней в этот момент. Больше всего я нуждался именно в нем.

"Я всегда хочу тебя", - честно сказал я, наконец позволяя себе поверить в то, что это моя девочка, а не какая-то материализация бессвязанных мыслей. Так было лучше. Я попытался игнорировать полное отсутствие влечения, которое обычно я чувствовал в груди в присутствии моей девочки. Я попытался не замечать никуда не исчезнувшую, доводившую меня до исступления пустоту, когда ее красные губы расплылись в улыбке.

Она усмехнулась и закатила глаза. Оттолкнувшись от машины, она направилась вперед. Ее красная юбка развевалась и покачивалась от легкого ветра. "Ты идешь или как?" - улыбнулась она, развернувшись ко мне, и я сделал глубокий вдох чикагского весеннего воздуха, чтобы успокоить свои нервы. Бля, она была так прекрасна. Даже когда заставляла меня делать то нужное, что я слишком боялся сделать в одиночку.

Я подошел к ней, и мы оба стояли на улице и пялились на желтую дверь. Она пошла впереди меня, подзывая к себе своими обнадеживающими улыбками и ласковым смехом. И когда я оказался настолько близко, что мог рассмотреть текстуру деревянной двери, Белла во всем красном отпрыгнула на два шага вперед и с выжидающим видом развернулась в мою сторону. Мое сердце снова начало колотиться в груди, и дыхание ускорилось. Мои ладони вспотели, пока я, с опаской и неловко поднимаясь на две ступени вверх, подходил к ней.

И вдруг, бля, я просто очутился там: у двери, лицом к лицу с желтым и моей воображаемой девушкой, стоящей рядом в провокационной одежде и с ободряющей улыбкой на алых губах. Глядя в ее прекрасные карие глаза, я поднял кулак и, пока он замер в воздухе, миллион раз мысленно взмолился.

Она вздохнула и всплеснула руками в странном беспокойном жесте. "Я люблю тебя", - прошептала она, не отрывая от меня глаз. И, хотя я знал, что говорил это просто сам себе, ее слова придали мне необходимые силы.

Мой кулак обрушился на деревянную поверхность тремя обычными ударами, и все мое тело замерло в ожидании. Белла была тут, покачивала бедрами из стороны в сторону. Она соединила руки перед собой, поджала губы и опустила голову вниз. Я внимательно изучал ее фигуру, чтобы отвлечься, пока, наконец, не услышал движение с другой стороны двери. Мой пульс участился, горло чуть не встретилось с содержимым желудка, и я крепче встал на ноги, подсознательно готовясь к тому, чтобы сбежать.

Но прежде чем мой план смог превратиться в какие-то действия, ручка повернулась и желтая дверь открылась. Мое умчавшееся вдаль сердце споткнулось и дрогнуло, когда я всмотрелся в темноту за открытой щелью, и оттуда появилось лицо. Глаза у нее были запавшими, налиты кровью, и ей приходилось щуриться, медленно поднимая на меня взгляд.

Я сглотнул и почувствовал, как руки сами собой сжались в кулаки. Живот скрутило и... бля, уже было слишком поздно поворачивать назад - наши глаза встретились. Я не смог бы отвести от нее взгляд, даже если бы захотел. У нас получилась какая-то слишком затянувшаяся многозначительная пауза. Ее глядящие на меня глаза были пустыми, лишенными глубины и любых эмоций. Внутри моего горла начали зарождаться тревожные ощущения, и я сглотнул еще одно мрачное предчувствие.

В ее глазах что-то резко изменилось, и дверь быстро распахнулась. Испугавшись стремительного движения, я вздрогнул и приготовился к удару, хотя понятия не имел, чего именно нужно бояться. Но вместо удара, которого я ожидал, она застыла в открытой двери с выражением истинной паники на лице. Она замерла в таком состоянии только на какую-то долю момента и вдруг подлетела вперед и схватила мое лицо своими ладонями.

Ее глаза стали дикими и широко распахнулись, внимательно осматривая мое лицо всего в дюймах от него. "Как тебя зовут?" - спросила она уставшим хриплым голосом. Я стоял чертовски неподвижно, пораженный ее поведением, и она еще крепче схватилась за мое лицо. "Твое. Имя", - повторила она бешеным шепотом, который потряс меня.

"Э-Эд-Эдвард..." - заикаясь, умолк я, прежде чем нашел в себе достаточно сил, чтобы назвать его полностью, - "Эдвард Мейсен", - воспользовался я знакомой для нее фамилией.

Она резко втянула воздух - я почувствовал это, когда наши тела столкнулись. Я еле удержал равновесие, потому что ее руки отпустили мои щеки и крепко обняли за шею. Она схватила меня, а я стоял в каком-то безразличном и шоковом полупоклоне, пока мои руки болтались по сторонам. Я подавил эмоции, которые пытались пробиться сквозь объятия моей матери. Если бы я отпустил их, то оказался бы в полной жопе.

Через ее плечо я взглянул на красное и неожиданно наткнулся на улыбку Беллы. Она подняла руки в выжидающем жесте, явно подстегивая меня вернуть моей матери ее крепкие объятия. Я нерешительно поднял руки, наблюдая за тем, как алые губы Беллы превратились в широкую улыбку, означавшую поддержку и одобрение, и обвил ими талию моей матери.

Это было самое неудобное гребаное объятие за всю мою жизнь. Из-за неловкости ситуации мое тело все еще оставалось наполовину согнутым, и всю эту позу только укрепляла ее застывшая, костлявая, прижимавшаяся ко мне фигура. Мы долго стояли так, и мне становилось все дискомфортнее, но я не был уверен, что разорвать объятия будет вежливо.

Я решил, что, по большому счету, мне насрать.

Убрав руки с ее талии и мягко подтолкнув за плечи, я на секунду испугался, что она не отпустит меня, и тогда мне придется отпихнуть ее сильнее или продолжать терпеть от нее это... чем бы это ни было. В тот момент ни один из вариантов не казался приемлемым. К счастью, она, должно быть, ощутила перемены в моей податливости, потому что медленно отступила назад к двери, ни на секунду не отрывая от меня взгляда.

Моей груди коснулся холод и свобода, и я подумал, что, скорее всего, вся моя отстраненность отразилась и в холоде моего взгляда, пока я оцепенело смотрел на нее. Но объятия беспокоили меня больше, чем я готов был признать или чем она могла бы заметить.

Я сухо отметил, что, ко всему прочему, пахла она дерьмово.

Я услышал, как Белла тихонько хмыкнула рядом со мной, и неохотно мои губы дернулись в улыбке, потому что... черт возьми, она всегда производила на меня такой эффект, независимо от ситуации. Очевидно, моя мать неправильно поняла эту веселость, потому что, внезапно улыбнувшись, дотронулась до моей руки и осторожно потянула меня вперед к двери. Я позволил ей затащить меня в дверной проем, по дороге встречаясь взглядом с Беллой. В ответ на мой неохотный вид она неодобрительно нахмурилась и жестом показала, чтобы я шел сам. Сучка.

Проводя меня через дверной проем в темную и зловонную комнату, которая автоматически вызвала во мне отторжение, моя мать начала засыпать меня вопросами. "Как ты? Где ты жил? Ты остался в городе? Я так и не смогла уехать. Ты все еще играешь на фортепиано? Спагетти - все еще твое любимое блюдо?" Она наконец-то развернулась и встретилась с моим озадаченным выражением лица. Ее глаза, не будучи больше совершенно безэмоциональными, все еще были серыми и пустыми, наполненными лишь слабым намеком на смешанные чувства.

Я молча обвел взглядом зловонную комнату. Не знаю, что это было за помещение. Возможно, небольшая гостиная при входе или же главная комната? Может даже прихожая? Но выглядела она ужасно, и я даже слышал, как стены кишат паразитами. В дальнем конце комнаты стоял диван коричневого цвета, хотя, скорее всего, когда-то его обивка была светлой. В какой крысиной норе живет эта женщина?

Когда мой взгляд снова остановился на ней, она нервно заламывала руки, обводя комнату взглядом своих широко распахнутых и ничего не выражающих глаз. "Могу я предложить тебе что-нибудь вып..." - она резко запнулась с заметной поспешностью, и когда снова метнула на меня свой взгляд, все остатки ее волнения исчезли. "Ты не должен быть здесь", - решительно прошептала она. Без всяких на то причин я с благодарностью подумал, что, к счастью, не позволил своим ранним эмоциям обнадежить себя.

"Знаю", - честно сказал я, оглядываясь через плечо в поисках своего спасительного троса. Я нашел ее у двери: в раскачивающейся из стороны в сторону красной юбке, мило улыбающуюся мне. Она начала что-то напевать шепотом, и когда я узнал в мелодии лейтмотив "Скуби-Ду", тихий смешок сорвался с моих губ. Ее алые губы расплылись в улыбке, и она подмигнула мне.

Достаточно отвлекшись от боли, которую угрожали вызвать ее слова, я повернулся к своей матери и откашлялся. "Я приехал просто извиниться и потом дальше идти своей дорогой", - сухо заметил я, пока ее глаза снова этим неловким образом продолжали тщательно изучать мое лицо.

"У тебя его нос", - выдала она и сделала один шаг навстречу ко мне, слегка нахмурив брови. "Извиниться?" - спросил она, наклонив голову и заглядывая мне в глаза.

Я сдержанно кивнул, каким-то образом набравшись храбрости. Думаю, я просто заблокировал все эмоции, и моя невосприимчивость сделала это возможным. "Я знаю, что облажался тогда и разрушил нахер всю твою жизнь, но я просто хотел, чтобы ты знала - мне очень-очень жаль", - даже меня удивило, насколько я могу контролировать свой голос. В ушах звучал лишь успокаивающий голос Беллы, но я не мог разобрать ее слов.

Они прищурила свои серые глаза и нахмурилась еще сильнее, снова всматриваясь в мое лицо и делая шаг ближе. "Что ты только что сказал?" - спросил она, и я боковым зрением увидел, как ее руки сжимаются в кулаки по бокам. Я повторил свои извинения еще раз, но на этот раз воздержался от крепких словечек. На мгновение я задумался, могло ли это разрушить искренность извинений, но она, похоже, смутилась и расстроилась еще больше, снова делая шаг навстречу. Я опять приготовился к удару, прекрасно понимая, что позволю этой женщине причинить мне физическую боль, и ни хрена не сделаю, чтобы ее остановить. Откуда-то из глубины комнаты до меня донесся тихий смешок Беллы.

"За что ты должен извиниться?" - хрипло проговорила она, и я увидел, как ее челюсть сжалась, а в глазах блеснули слезы. Мне пришлось заставить себя реагировать по-прежнему непринужденно. Стоя в этой крысиной дыре, которая называлась квартирой, и уставившись на ее дрожащую фигуру, я ненавидел ее в этот момент. Как будто и без того мне не было достаточно трудно. Но она хотела, чтобы я сказал эти гребаные слова и все остальное. Бля, разве нельзя было просто принять долбанные извинения и все? Разве не могла она дать мне хотя бы это?

"Я сожалею о... пожаре, и мне жаль, что я не помог..." - мой голос дрогнул, и я молился, чтобы она не заставляла меня говорить дальше. Пытаясь успокоить меня, голос Беллы у меня в голове нашептывал глупейшие вещи: при какой температуре тают шоколадные чипсы, как правильно – перпендикулярно волокнам для максимальной нежности - разрезать говядину,...

Это едва ли помогло.

Моя мать побледнела и отпрянула, замотав головой. "Нам нужно присесть", - она указала на диван, и в темноте комнаты я еле заметил, как что-то сверкнуло на ее щеке. Осознав, что она плачет, я внезапно разозлился - на нее или на самого себя, я не мог понять. Но я подошел к темному дивану и неуклюже примостился с краю.

Белла теперь стояла рядом и ласково улыбалась мне. "Как только твое соте готово, едва заметив дым от масла, которое ты используешь, тебе нужно действовать очень быстро. Правильно приготовить - это ключевой момент, Эдвард", - у нее было очень серьезное выражение лица, и я ясно вспомнил тот день, когда она сказала мне эти слова. Как же я был благодарен этой версии Беллы в Красном. Она была гораздо более реальной. И я улыбнулся призраку в ответ, переводя взгляд на свою мать.

В комнате повисло молчание, но я не собирался начинать разговор первым. Мне было неудобно на диване, но я не смел сдвинуться ни на дюйм. Время от времени Белла говорила и упоминала что-то знакомое и успокаивающее. Спустя, казалось, часы тишины между нами, мой нос начал привыкать к вони в комнате. Руки все еще были липкими, но я держал их ладонями вниз на коленях, отказываясь даже вздрогнуть всякий раз, когда она двигалась.

Мне было так странно и незнакомо смотреть на ее лицо. Так долго я был окружен не похожими на меня лицами. Люди иногда пытались найти что-то общее между мной и Карлайлом, если не знали о нашей ситуации, но ничего общего у нас не было. Сейчас же я смотрел на лицо, которое было похоже на мое собственное. Многие годы я рисовал ее губы и подбородок, но теперь, когда по-настоящему смотрел на них, все было так осязаемо, что давало мне странное и ложное чувство причастности.

Она оперлась на подлокотник соседнего кресла и стала приглаживать волосы руками. Окно у нее за спиной освещало ее силуэт, но лишало возможности четко увидеть ее лицо. К счастью для меня. "Ты винишь себя в чем-то" - прошептала она, уронив руки на колени.

Невеселый смешок вырвался из моей груди, прежде чем я успел подавить его. "А есть что-то, из-за чего мне не стоит винить себя?" - задал я прямой вопрос, игнорируя неодобрительное цоканье Беллы рядом. Она играла Беллу слишком достоверно.

"Скажи мне, почему ты так думаешь", - прошептала она, почти шипя, и я увидел, как темная линия ее плеч застыла от напряжения. Один уголок моих губ превратился в угрюмую усмешку, и глаза прищурились.

Где-то сбоку Белла лишь пораженно вздохнула и обменялась со мной только двумя словами: "Вот черт".

"Я думаю так, потому что я это сделал", - не дрогнув, проворчал я, в то время как над моими эмоциями властвовали гнев и чувство смешанной обиды. "Я думаю так, потому что я - мудак, который сказал: "Эй, там горячо, сухо и до хера ткани. А не взять ли нам свечи?", - холодно выдал я, далеко не с таким, как ожидал, удовольствием глядя на то, как она содрогнулась. Я понимал, что это неправильно, но не мог контролировать свой повышающийся голос. "Я думаю так, потому что я смотрел, как он, бля, сгорает заживо, и ничего не сделал. Ты это хотела услышать? Теперь ты счастлива?" - закончил я. По крайней мере, я думал, что закончил, но, удивив нас обоих, вскочил и навис над ее фигурой. "Я думаю так, потому что моя мать выкинула меня, как кусок ненужного мусора. Скажи мне, удовлетворяют ли тебя эти ответы, мамочка, потому что я могу продолжать так часами. У меня было десять гребаных лет, чтобы тщательно это обдумать". Я фыркнул и... бля, целую минуту чувствовал себя хорошо, но тут же испугался своей вспышки гнева и незамедлительно сел назад на диван. "Прости", - задохнулся я от раскаяния и, пытаясь восстановить контроль над эмоциями, сделал глубокий вдох вонючего воздуха. Какого хрена я делал? Я упустил из виду свою цель, и Белла так кстати исчезла. Так я ни к чему не приду. Эммет даже, бля, не представлял себе, как ему было легко.

В темной комнате повисло неловкое молчание, и долго наблюдая за ее застывшей фигурой своим боковым зрением, я начала обдумывать план побега. Я лениво прикидывал в уме: я могу встать с дивана, пройти мимо кухни и выйти из двери ровно за три секунды, если побегу достаточно быстро. И поверьте мне, я побежал бы достаточно быстро.

Где-то двадцать минут такой напряженной тишины спустя, рядом вдруг послышался всхлип, и я перевел взгляд в ту сторону, увидев, как ее рука прикрывает рот. Нахмурив брови, я уронил лицо в ладони, чувствуя, как вина и раскаяние от этой вспышки гнева поглощают меня. Мой план побега стал таким привлекательным, что я сдвинулся на край дивана, готовясь к старту.

Но вдруг она заговорила спокойным и невыразительным голосом, и все следы ее слез исчезли. "Я понимаю, что ты не знал меня на протяжении последних десяти лет, поэтому даже не сможешь по-настоящему оценить то, что я собираюсь сказать, но..." - она остановилась, и когда развернула голову, чтобы посмотреть в окно, я увидел мягкие очертания ее профиля. "Я никогда еще так не заслуживала смерти, как в этот момент", - закончила она так тихо, что мне пришлось напрячь слух, чтобы расслышать.

Ее слова озадачили меня, но я сидел смирно, готовясь сбежать. Правильно приготовить - это ключевой момент, Эдвард Мучительно вздохнув, она поднялась со своего места и подошла ко мне. С каждым дюймом, на который она становилась ближе, мое тело наполнялось напряжением. Подойдя ко мне достаточно близко, они присела вниз и наклонила голову, заглядывая мне в глаза. От невыносимого набора ненависти и отвращения в ее взгляде у меня засосало под ложечкой, несмотря все мои попытки оставаться непреклонным.

"Пожар произошел из-за короткого замыкания, Эдвард", - прошептала она, еле-еле расслабив лицо и пододвигаясь ближе к моим коленям. Мои брови сошлись на переносице, и от растерянности я вжался спиной в диван. Но она все равно придвинулась ближе и продолжила: "Я никогда ни в чем не винила тебя, и ты не можешь взять на себя ни капли вины". Выражение ее лица сменилось на ярость, когда она приблизилась ко мне - теперь уже достаточно близко, чтобы коснуться моих коленей, пока я пытался отпрянуть назад. Ее руки резко схватили мои и крепко сжали их. Она уставилась в мои глаза с безумным видом: "Я тебе не позволю".

"Перестань врать", - грозный и потрясенный крик вырвался из моего горла, когда я вскочил с дивана и бросился к двери.

И едва моя рука коснулась дверной ручки, до меня донесся умоляющий, наполненный болью и отчаянием всхлип: "Пожалуйста, не уходи".

Может быть, я и был бы в состоянии проигнорировать ее просьбу, если бы она не подчеркнула ее громкими и отчаянными рыданиями, которые мучили мою совесть. Расстроено зарычав, я хлопнул ладонью по двери, развернулся и, признав поражение, обрушился на нее спиной. Хотел я признавать это или нет, но у нее было гораздо больше власти надо мной, чем у кого-либо еще, даже Беллы. Я расстроился и обиделся еще сильнее.

Мое тело съехало вниз по двери, и я облокотился на нее, поджав колени к груди. Готовый уйти, зная, что не могу так поступить, и ненавидя каждую гребаную секунду этого. И где, бля, была Белла, когда она мне так нужна? Откинувшись головой на деревянную поверхность, я смотрел в пустоту перед собой. Долгое время я сидел в темноте рядом с дверью, и единственное, что было слышно в квартире - это ее постоянные сдавленные рыдания и отдаленное копошение паразитов. Я закрыл глаза и крепко обхватил руками колени. Я представил, что нахожусь в кровати с моей девочкой. Ее холодные пальцы ног на своих лодыжках, и как я улыбаюсь ей в волосы. Через секунду я уже спал.

Где-то после обеда я свернулся калачиком возле двери. Но я поспал недостаточно, разбуженный жестоким воспоминанием о языках пламени, касающихся моей груди. Я выпрямился вдоль желтого дерева, дрожа и отчаянно потирая глаза. Поначалу я забыл, где нахожусь, и, прежде чем я ясно и четко вспомнил все, пришлось пережить секунды паники. Мое дыхание было частым, лицо влажным от пота, я чувствовал холод и тяжесть.

Достаточно долго я освобождался от сна, смешанного с паникой пробуждения в этом незнакомом месте. Мне отчаянно хотелось закурить, и я клял себя на чем свет стоит за то, что оставил сигареты в машине. Я напряг слух, чтобы прислушаться к движениям в темноте здания, слишком опасаясь полностью приходить в себя. Долгие минуты спустя, когда я так ничего и не услышал, я неловко поднялся на ноги, потягивая затекшие мускулы.

Прикинув, что могу выйти незамеченным, я осторожно повернул дверную ручку и слегка приоткрыл дверь. Она немного скрипнула, вынуждая меня остановиться и презрительно нахмуриться на старые петли. В конечном счете, мне удалось ее открыть достаточно, чтобы можно было выскользнуть наружу и тихо прикрыть за собой. Уже начинало смеркаться, и я чувствовал, как к закату воздух становится прохладнее. Вечерний воздух был потрясающе свеж, по сравнению с запахом, к которому я уже успел привыкнуть.

Я пчелой метнулся к "Вольво", и через секунду сигарета была уже в моей руке. Передо мной встал... выбор. Я мог уехать прямо сейчас, когда перегибался через сидение в поисках зажигалки на приборной панели. Я мог сбежать от всей этой долбанной ситуации и продолжать свою жизнь.

Но я не мог, и если быть до конца честным с самим собой, это на самом деле не имело никакого отношения к ее просьбе остаться. Мне было любопытно, что за дерьмо она сказала, и теперь я хотел знать, что оно значит. Я хотел знать, почему он отдала меня, если на самом деле ни в чем не винила. Для меня всегда проще было верить в то, что она ненавидела меня за то, что случилось. Это имело смысл для меня. И чем больше я жил с этими мыслями, тем больше все сходилось, все вставало на свои места. А теперь у меня остались вопросы, которые занимали все мои мысли.

Усевшись на крыльцо ее дома, я закурил. Наблюдая за машинами и людьми, я ни о чем не думал, пока не открылась дверь за моей спиной. Я развернул голову и, прищурившись от лучей заходящего солнца, которые попали на мое лицо, искоса посмотрел туда.

Ее глаза были безучастны и пусты, но все-таки в них читался вопрос. Интересно было видеть, как любая эмоция просто мельком проносилась в ее отсутствующем взгляде.

"Я боялась, что ты уехал", - тихо призналась она, задержав руку на ручке двери. Ничего не говоря, я поднял руку с сигаретой в качестве объяснения и снова перевел взгляд на улицу.

Через секунду дверь закрылась, но прежде чем я успел задуматься, вернулась ли она внутрь, моя мать присела рядом со мной. "Тебе не стоит курить. И ругаться тоже", - неодобрительно упрекнула она.

Я невесело усмехнулся. "Серьезно?" - смело вскинул я бровь в ответ. У нее не было никакого права так говорить, и по тому, как она подавленно опустила взгляд на колени, я мог сказать, что и она это понимала. Воспользовавшись этим минутным замешательством, я по-настоящему посмотрел на нее. Хотел бы я найти слова лучше, чем "высушенный труп", чтобы описать ее вид. Но не мог. От женщины, которая когда-то напевала мне перед сном и готовила мне ужины, ничего не осталось. Сколько ни пытался, я так и не смог представить ее на кухне или за какими-нибудь домашними делами. В том, что она стала выглядеть такой,.. охренительно мертвой, было что-то слегка устрашающее.

Запоздало я учуял очень явный запах, который исходил от нее, и скривился от отвращения, увидев, как ее качнуло. "Ты пьяна", - угрюмо отметил я, не веря в то, что она только что пыталась упрекнуть меня в курении.

Она посмотрела прямо на меня и нахмурилась, отчего проявились морщины вокруг ее глаз и губ. "Я не собиралась, но я... я... только немного", - она запнулась и уставилась на меня умоляющим взглядом, сверкнувшим явной нетрезвостью. От неприятных ощущений я отвел взгляд в сторону, лениво задумавшись о том, как же часто у нее было "много".

Я решил, что, учитывая ее нетрезвое состояние, скорее всего, сейчас было не лучшее время для моих вопросов, но тишина вечера и мой недавний отдых придали мне сил. И я не знал, как долго продлится эта сила. "Почему?" - прошептал я, глядя себе под ноги, не испытывая необходимости задавать весь вопрос целиком, поскольку она и без того ждала его.

Она вздохнула. "Не знаю, сможешь ли ты по-настоящему понять".

"Это дерьмовый ответ", - и бросил сигарету и вдавил ее носком ботинка в бетон.

После тяжелой паузы, я почувствовал, как ее рука легла на мою. "Посмотри на меня", - обратилась она ко мне грустно, и я посмотрел. Она покачала головой, и ее жесткие сальные волосы задели плечо.

"Нет, Эдвард. Посмотри на меня", - нечетким жестом она показала на себя, а потом на дверь за собой. "Это похоже на ту, что может быть тебе матерью?" - спросил она, и я заметил в тоне ее голоса ненависть к самой себе, когда она вырвала свою руку и горько уставилась в землю. "Я умерла вместе с твоим отцом, и этого не вернуть. Я пью каждый день до беспамятства. А потом отключаюсь - иногда в собственной рвоте - желая только одного. Спокойной смерти. Хотя и знаю, что не заслуживаю этого", - закончила она, глядя на меня из-под своих отяжелевших век.

Я заговорил, даже не успев обдумать свои слова. "Что ж, приятно знать, что мой нелепый гребаный актерский талант - это наследственное", - горько ответил я. К моему удовольствию, она поморщилась. "Только я, конечно, не причиняю вреда никому, кроме себя, когда им пользуюсь", - выдал я и снова перевел взгляд на дорогу, отказываясь смотреть на ее вранье. В тайне я задумался, насколько верными оказались мои слова в действительности, но знал, что у нее все равно не будет возможности понять, что я мог причинить боль и всем остальным. Мое негодование только усиливалось.

"Ты поверишь мне, если я скажу, что сожалею?" - спросила она умоляющим голосом, получив в ответ мою насмешку. Я не мог не заметить, как радикально сменились наши позиции. Я, бля, просто-таки преуспел в этом. "Я понятия не имела, что все эти годы ты будешь думать..." - она затихла, явно пытаясь подобрать нужные слова.

"Давай посмотрим, правильно ли я понял", - начал я и развернулся к ней, немного кайфуя от своей власти, но при этом злясь и не доверяя ей. Она кивнула и ждала, пока я собирался с мыслями. Это звучало так охренительно нелепо. "Ты отдала меня, потому что не способна была быть матерью... нет, нет, нет. Погоди. Не "не была", а "не могла быть". Она вздрогнула, и ее лицо исказилось от боли, но я продолжал: "Ты не дала мне этого абсолютно глупого, гребаного жалкого объяснения, перед тем как отдать, и все равно девятилетний ребенок каким-то образом должен был все это понять?" - мой гнев увеличивался по мере того, как я говорил, и я видел, как его отражением стало раскаяние в ее глазах. Я взбесился и чуть ли не как маньяк смеялся и возмущенно улыбался. "Ты почему-то решила, что четыре года воспитания в приюте, который переполнен, заметь, кучей гребаных психопатов и некомпетентными няньками - лучше, чем жизнь с собственной матерью?" - спросил я скептическим тоном, и мою грудь внезапно всколыхнуло тяжелое и хриплое дыхание, сдавившее горло.

И в этот момент меня накрыло. У меня было такое ощущение, что весь мой мир сдвинулся со своей оси. Я так долго жил одной единственной правдой - и все это было ложью. Мне должно было бы стать лучше, я должен был почувствовать себя оправданным, но ничего этого не произошло. Бля, меня просто тошнило. Все эти годы я ненавидел себя, и ненавидел только потому, что был так уверен в том, что она ненавидит меня. Если бы я никогда не жил под гнетом мысли о том, что моя мать, единственный человек в мире, которому полагалось безоговорочно любить меня, вместо этого меня ненавидела, я смог бы однажды себя простить, я знал это. Я мог бы быть счастлив, быть нормальным... и гораздо лучше.

У меня было такое чувство, как будто меня нахрен ограбили.

Мое тело начало бездумно раскачиваться, почти как в тот день с Беллой, и я обнял свое туловище руками. Все было по-другому. Все было лучше. Все было хуже. Сначала мне захотелось заплакать, потом закричать. Но прежде чем я успел открыть свой рот, мои эмоции снова изменились, и мне вдруг захотелось что-нибудь сломать к чертовой матери.

Но больше всего я хотел, чтобы время повернулось вспять. Я хотел вернуть все, что она не позволила мне иметь. Я хотел дни рождения, ужины, колыбельные перед сном. Я хотел отругать ее за пьянство и заботиться о ней, пока она не исправиться. Я хотел видеть ее горе и знать, что не я был его причиной.

Это она тоже украла у меня. Я еще не успел совладать с непреодолимым потоком эмоций от этого неожиданного осознания, как она вдруг бросилась ко мне. Я почувствовал, как мое тело покачнулось, и сдавленное рыдание вырвалось у меня из груди.

Она украла мое горе.

Бля, я был так зациклен на том, что огорчил ее, что у меня не было возможности горевать о единственном человеке, который умер. Я никогда не горевал по отцу и не оплакивал его смерть. В моей памяти он все еще оставался неоплаченным долгом, который я никак не мог отдать. Потому что утрата ее для меня затмевала все, даже его, и все эти годы она гноилась и ждала возможности заполучить мое внимание.

А теперь я тонул в нем. Мне пришлось даже засунуть голову между коленями, чтобы справиться с затрудненным дыханием. Я почувствовал ее руку у себя на спине, в моих волосах, но все это сразу было чересчур. Девять лет спрятанных, завуалированных и заброшенных мук без предупреждения накрыли меня, и я почувствовал как тоска сжирает меня. Я вспомнил такие вещи о нем, которые никогда не пытался вспомнить. Я вспомнил его кожаный бумажник, и как он всегда завораживал меня. Он позволял мне открывать его и играть с деньгами и удостоверениями. Моя увлеченность веселила его. Он поднимал меня на плечи во время уличных парадов. Он всегда привозил мне подарки из командировок. Он извинялся за мое имя и винил в этом мою мать. Два года он учил меня играть в софтбол и поощрял строгую дисциплину во время уроков игры на фортепиано. Он был любящим, заботливым, и с каждым новым воспоминанием, мое тело дрожало все сильнее, а рыдания становились чаще.

Она села рядом и схватила меня в крепком и резком объятии, укачивая меня в попытке успокоить, пока я плакал, наконец-то получив возможность носить траур. Я позволил ей этот жест, который на меня никак не подействовал.



Безучастно уставившись на бумагу, я рассеянно прикусил щеку. Я смотрел на очень знакомые мне сине-красные полосы по краям, но не мог подобрать слов. Услышав громкий шум из холла, я поднял голову и, бросив бумагу, помчался из комнаты в прихожую. Моя мать стояла там, в оцепенении прислонившись к стене, долго пытаясь сфокусировать на мне взгляд. Я сжал челюсть, подошел к ней, крепко схватил за руку и помог дойти до ванной в конце коридора.

"Я не хотела... ты... не, не здесь. Иди", - нечленораздельно говорила она, спотыкаясь о собственные ноги, пока я поддерживал ее вес и опускал на кровать. Она зарылась носом в свою грязную постель, и мои руки сжались в кулаки. Я намеревался ее выстирать. Она же, бля, была просто непригодна для жизни. Волосы моей матери прикрыли болезненную бледность ее лица, когда она начала бессвязно бормотать: "Ты не должен быть здесь".

Я закатил глаза и развернулся к выходу, по дороге выключив свет и закрыв за собой дверь. По-прежнему слыша, как за стеной копошатся крысы и тараканы, я вернулся на свое место на диване: к своим одеялам и подушке, на которых я спал две предыдущие ночи.

Поскольку ось моей жизни сдвинулась, сон стал в некотором смысле хуже, но в некотором и лучше. Некоторые кошмары приходили не так часто, в то время как больше стали сниться другие. В основном, он. Рана, которая нарывала последние три вечера, все еще была открытой и болела. И не было никаких признаков улучшения, поэтому я думал, что вряд ли это когда-то случится. Я чувствовал себя так, как будто впервые за всю свою жизнь потерял того, кого любил. Это было пыткой.

Задушив эмоции, которые переполняли мою грудь, я вернулся к бумаге и прижал к ней ручку. Бля, это же так просто. Так почему же мне так тяжело? Возможно, я уже знал ответ на этот вопрос. С содроганием выдохнув, я стал быстро водить ручкой по бумаге, даже не потрудившись перечить все написанное целиком. Тщательно сложив листок, я засунул его в конверт и запечатал, прежде чем успел передумать и переписать это снова.

Я вышел на улицу, чтобы выкурить сигарету. По иронии, свежий воздух приносил удовольствие. Не успев докурить, я дошел до конца квартала вниз по дороге и остановился у почтового ящика. Просунув в него конверт, я с опаской придержал его на пару мгновений. Но, определившись в последний раз, я толкнул его внутрь и смотрел на то, как он исчезает в темноте.


БЕЛЛА

Я превратилась в ракету. Я старалась придумать более подходящую метафору своим чувствам, но ничто и близко не было похоже на именно это определение. Программы новостей всегда освещают запуски ракет, когда бы это ни происходило. Они делают это не только потому, что людям интересно на это смотреть. Люди наблюдают за запуском, потому как ждут, что что-то пойдет не так. Все они ждут, что с ракетой случиться что-нибудь ужасное, и она взорвется на миллиарды крошечных осколков, попутно убивая всех, кто на борту. И когда происходит "несчастный случай", канал срывает куш. Все хотят сидеть в первом ряду при отличной катастрофе с жертвами.

С другой стороны, может быть, я просто ради самой себя стала слишком циничной.

Но именно так я себя и чувствовала. Я стала зрелищем для окружающих, и чувствовала, что они ждут какого-то ужасного случая. Мне все это казалось нелепым... разве они не поняли? Забытье стало моим "взрывом". Они опоздали на шоу.

Забудьте про рейтинги.

Мы все окунулись в свои предсказуемые будни, и хотя я знала, что для Эсми было убийственно дать мне свободу в доме Карлайла, она это, тем не менее, сделала. Не знаю, как так получилось. Может быть, дело было в Розали, или сам Карлайл стал адвокатом "сучки в ее мрачное и ленивое время". Может быть, свою роль сыграла и Элис. Я не знаю. Но пока тянулись недели, я обнаружила, что у меня отсутствует способность переживать по этому поводу.

На уроки меня сопровождал тот, у кого по близости тоже были занятия. Моя голова всегда была опущена. Я не собиралась, на самом деле, прятаться или что-то в этом роде. Грязь на полу просто была гораздо более привлекательной, чем оставшиеся прежними взгляды и перешептывания. Грязь под ногами всегда была новой. В одни дни это была мокрая гуща, в другие она превращалась в песок. Сегодня она могла быть краснее, чем в завтра, и если мне везло, мои глаза натыкались на бумагу или обертку от конфеты. В этом не было никаких скрытых смыслов или мотивов, просто это было подобающе. Для кого? Не знаю. Может быть, для всех.

С другой стороны, возможно, ради самой же себя я просто стала слишком много анализировать.

Обеды стали очень нормальными, и я, к своему большому удивлению, обнаружила, что это меня бесит. Это ощущалось так, будто все идеально, все хорошо и как будто большая часть нашей жизни не пустовала, как стул рядом со мной. Эммет и Роуз улыбались и целовались, а Элис и Джаспер с одинаковыми удовлетворенными улыбками перешептывались между собой. Все было так отвратительно спокойно. Они делали попытки втянуть меня в разговор, но слышали в ответ только одно: "Мне насрать". Они не были скучными. Скорее, до невозможности раздражающими. И, кажется, все они подстраивались под мое настроение.

С первого дня моего возвращения в школу я стала ездить домой с Эмметом и Роуз. Когда Эммет увидел, что я жду возле джипа, его брови удивленно взметнулись вверх.

"Тебя подвезти?" - неуверенно спросил он, останавливаясь на безопасном от меня расстоянии. Я кивнула и, не говоря ни слова, села в машину, несмотря на то, что его слова не были прямым приглашением. Кажется, он не возражал, и Роуз, которая стала моей вездесущей тенью, сочла это изменение в повседневном распорядке довольно забавным.

"Ты заставь его хотя бы просто конфету предложить для начала", - ухмыльнулась она в тот день, но по ее виду я могла сказать, что она была довольна моим новоявленным комфортом в его присутствии. Или, по крайней мере, она думала, что мне комфортно. Честно говоря, я терпела, когда находилась рядом с Эмметом. Я не хотела, чтобы он увидел, что может за этим последовать.

Элис обиделась и расстроилась в ответ на мою отстраненность, хотя и отрицала это всякий раз, когда Роуз упоминала об этом. Я бы и хотела утешить ее, но была не в состоянии этого сделать. Я отказывалась возвращаться в дом Эсми, и чувствовала при этом, как неудобно Элис видеть меня у Калленов. Вместо этого я старалась поддерживать наши дружеские отношения, насколько это было возможно в школе.

В один из первых дней, она отвела меня в сторонку и спросила: "С тобой все будет в порядке?". Беспокойство и опасение в ее взгляде раздражали меня. Чтобы смягчить ситуацию, которая ей казалась крайне серьезной, я фыркнула и поладила ее по голове.

"Ты слишком беспокоишься. Я просто сплю в доме Калленов, а не калечу свое тело лезвием бритвы или что-то еще". Кажется, на тот момент ее тревоги улеглись, поэтому она улыбнулась и проводила меня в класс, очень осторожно избегая таких запретных тем, как Эдвард или Эсми. Я понимала, что она хочет мне чем-нибудь помочь, но, честно говоря, кроме как дать мне свободу, она ничего не могла бы сделать. Думаю, она поняла это после того, как много дней подряд задавала мне одни и те же вопросы.

Когда мы приезжали домой с Эмметом, мы входили в дом Калленов, и я поднималась по лестнице на третий этаж. Он никогда не пытался меня остановить или составить мне компанию. Бедный парень, вероятно, больше нервничал в моем присутствии, чем я в его.

Я никогда не надевала кожаную куртку Эдварда, но иногда наклонялась над диваном там, где она лежала, и вдыхала ее запах. Мне просто казалось неправильным носить ее. Словно это было признанием в ней подарка на память, а не того, к чему он планировал вернуться домой.

Я занималась разными вещами - в основном, бесстыдным изучением вещей Эдварда. Я рассудила, что если я его девушка и в полной мере ощущаю это звание, то я разрешила бы ему сделать то же самое, если бы могла. Иногда Роуз приезжала вместе с Эмметом и составляла мне компанию, пока я делала домашнюю работу на его кровати. Эдвард оставил свой iPod, и я слушала его музыку, пока делала уроки, и даже пользовалась его учебниками вместо своих. Страницы были небрежно переложены разными бумагами. Обтрепанные по углам странички из блокнота выглядывали с разных сторон - каждый по-своему, - и это вызывало у меня улыбку. Наполовину законченные эссе и черновики, украшенные почерком Эдварда, попадались мне на каждой перевернутой странице, и всякий раз это было для меня сюрпризом.

Я разграбила его комод и по вечерам одевалась в его одежду. Надевая его белые футболки и темные боксеры, я чувствовала, что принадлежу ему. Немного нелепо, но я представляла себя выражение его лица, когда она узнает об этом. Я решила представлять себе его удивленным, а не возмущенным.

Самым интригующим и... приводящим в бешенство был его прикроватный столик. В нижнем ящике, который явно был его "очень личным ящиком гормонального подростка" я сделала разные ужасные открытия. Всегда знала, что найду что-нибудь неприличное, если буду рыться в спальне подростка. Я вела себя осторожно и была уверена, что, вне зависимости от моих находок, меня это не обеспокоит, но порнографический журнал, спрятанный в глубине ящика, угрожал подорвать это решение. Я морщилась, глядя на фотографии бюстов и отвратительных поз до тех пор, пока сердито не отбросила журнал в сторону и не продолжила свои поиски. Записки от девушек были хуже всего. Я всегда понимала, что Эдвард привлекательный и пользуется популярностью у большинства наших ровесниц, но вещи, которые они писали ему, - это было нечто. Должно быть, за эти годы он получил сотни записок, но оставил только эти - грязные, развратные, распущенные записки, в которых описывались разные фантазии, связанные с ним. Мне потребовалась секунда, чтобы представить, почему он хранил их, прежде чем я поднялась и сердито сжала бумаги в кулаках.

Я проигнорировала толстый слой пыли, покрывавший ручку ящика, который явно указывал на то, что им не пользовались, и стала собирать все эти раздражавшие меня вещи. Широко улыбаясь, я выбросила их в корзину для мусора. К сожалению, все это раззадорило мое любопытство и ревность, и дверь стенного шкафа стала дразнить меня тайными сокровищами, скрытыми в его недрах. Это было единственное место, куда я не рискнула бы войти. Я чуть не попросила Роуз, чтобы она освободила его для меня в один из ее визитов, но я побоялась настолько вторгаться в его личное пространство. Даже сейчас я не очень хорошо чувствовала себя, и хотя чувство вины длилось недолго, когда я подумала о его внезапном отъезде и отсутствии новостей, шпионство, в конечном счете, потеряло свою привлекательность.

Я никогда не знала, в каком часу Карлайл возвращался домой, потому что всегда занималась своими делами в комнате Эдварда. Поздно ночью, когда мой желудок начинал возмущаться, я пробиралась вниз на кухню. Я готовила себе что-нибудь маленькое и простое, все время молча обещая себе все возместить Карлайлу. А потом возвращалась назад в комнату.

По ночам я рассматривала его рисунки и читала до восхода солнца - если не чувствовала, что слишком устала. В противном случае, я засыпала с включенным светом. Каждое утро я принимала душ в его ванной, а потом встречалась с Эмметом внизу, и мы ехали в школу. В холле я проходила мимо Карлайла, и он, ничего не говоря, грустно улыбался мне, готовясь уехать в больницу. Карлайл ни разу не упомянул Эсми, и, хотя он по-прежнему ходил мрачным, мне было интересно, насколько близки они все еще были. И сглаживала ли как-то Эсми для него отъезд Эдварда. Безмолвно я надеялась на это.

Так начинался еще один, похожий на все остальные день. Все было предсказуемо, скучно и, хоть у меня и было много желающих поддержать меня друзей, мне было одиноко.



Мои глаза знали майскую страницу календаря, как свои пять пальцев. Мне никогда не нужно было ни у кого интересоваться, что сейчас за день недели. Мой ум идеально настроился на маленькие столбики из черных цифр и белых квадратов. Каждый день я чувствовала себя так, будто еще одна ступень ракетоносителя возвращалась назад к моему поврежденному фюзеляжу. Боже, я превратилась в такую истеричку.

К тому моменту, когда обратный отсчет достиг трех дней, все мое тело начало подергивать от нетерпения. Я вышагивала по золотистому ковру спальни и пыталась найти хоть что-нибудь, чем можно отвлечься на всю ночь. Даже если я и чувствовала потребность сдаться и поспать, то это было просто невозможно. Я нервничала на протяжении всего дня в школе, чуть ли не начиная дергаться к последнему звонку. Я бегала из класса в класс так, будто моя активность могла ускорить время. Иногда Элис и Роуз приходилось прилагать усилия, чтобы не отстать от меня, и это не всегда им удавалось.

Этот день неминуемо приближался, и когда наступило последнее утро, я обнаружила себя взгромоздившейся на эркер в доме Калленов. С тревогой глядя на подъездную дорожку, я ждала, что вот-вот там появится серебристый "Вольво". Карлайл прошел мимо меня по пути на работу, и хотя я сомневалась, что он одобрит мое поведение, по тому, как он улыбнулся и вышел из дома, я видела, что и он тоже сгорает от нетерпения.

Эммет наконец-то спустился вниз, похлопав себя по плечу, когда достиг двери. "Пошли, секси леди. Последний день школы для твоего покорного слуги. Я не хочу опоздать", - улыбнулся он, и на щеках появились его очаровательные ямочки. Я улыбнулась в ответ и последовала за ним, пытаясь игнорировать двойственные ощущения: головокружение и беспокойство.

День в школе оказался переполнен волнением - похоже, все ученики с энтузиазмом ждали наступающего лета. У нас не было никаких занятий, никакой домашней работы, и большую часть дня мы провели, убираясь в наших шкафчиках. К тому времени, как прозвенел последний звонок, я была одним сплошным нервом. Розали встретилась со мной за моим столом и провела на парковку, по-дружески рассказывая об их с Эмметом планах на конец лета и колледж. Они оба были взволнованы, потому что Карлайл не возражал против жилья за пределами университетского городка.

Элис и Джаспер были очень улыбчивыми, и казалось, что все находились в приподнятом настроении. Не знаю, было ли дело в конце учебного года, приближающемся возвращении Эдварда или, может быть, и в том, и в другом одновременно, но в этот раз я смеялась и улыбалась вместе с ними, пока Эммет вез нас домой.

Я настолько сгорала от нетерпения, что задержала дыхание, когда мы выехали на нашу улицу. И хотя я мысленно отвела Эдварду четыре дня на дорогу, я ждала, что увижу его автомобиль на подъездной дорожке. Мало ли что может произойти по пути. И все равно, когда мы подъехали и увидели, что там никого нет, у меня засосало под ложечкой от разочарования. Эммет все правильно понял и в зеркале заднего вида мельком послал мне утешающую улыбку.

Не успели мы войти в дом, как пронзительный голос Элис сообщил мне, что она во дворе соседнего дома. Она бежала к нам по дорожке с чем-то в руке и, наконец-то добравшись до нас, осторожно посмотрела на меня. Элис протянула мне конверт, который я взяла с каким-то предчувствием. На нем не было обратного адреса, но я сразу же узнала почерк. Я опустилась на пол и торопливо разорвала конверт, пытаясь игнорировать обращенные на меня взгляды и то, как Элис еле слышно прошептала Эммету: "Это от Эдварда".

Я отчаянно рвала бумагу, в ужасе думая, что что-то не так, что что-то с ним случилось. И когда я, наконец, вырвала из конверта и развернула письмо, мне потребовалось всего три секунды, чтобы прочесть его.