ЭДВАРД

Тяжело вздохнув, я оставил Беллу и пошел на английский. Я нарушил все свои гребаные правила. На самом деле я не жалел об этом. Из-за своего стола я видел, как все происходило. Моя храбрая девочка, подняв подбородок и выпрямив спину, выглядела такой взрослой и смотрела своему страху прямо в глаза. Она использовала бедного, ни о чем не подозревающего Эммета в качестве своей подопытной морской свинки. Я гордился ею. Я надеялся. А потом испугался. И разозлился.

По правде говоря, хотя я так до конца и не смог принять этот факт, крошечная часть моего мозга пыталась понять, было ли на самом деле состояние Беллы таким безнадежным, как она сама себе представляла. Я никогда не был свидетелем этого. А она не только позволила мне прикоснуться к ней, но и прижимать к себе всем телом. А я, похоже, был слишком далек от того, чтобы действительно чем-то отличался от остальных.

Но когда я увидел, как все произошло, я почувствовал себя дерьмом из-за того, что позволил себе даже просто подумать о чем-то подобном. Потому что было совершенно очевидно - дела обстоят именно так плохо, как она и говорила. Затмившее все чувство вины заставило меня уйти из столовой. К счастью, Джас не заметил Странную Внезапную Истерику, которая разворачивалась у него за спиной. Поэтому я выдал ему какую-то брехню о том, что мне надо пойти покурить, и выбежал за моей девочкой.

Черт, когда я нашел ее за школой, всю съежившуюся и трясущуюся, я увидел полную противоположность той Белле, за которой я наблюдал в столовой - готовой встретиться лицом к лицу со своим монстром. Она выглядела как потерянная маленькая девочка, которая задыхалась от слез и нуждалась в том, кто просто, черт возьми, был бы рядом. Поэтому я нарушил правила. Монстр победил, и хуже этого быть уже не могло.

Однако сейчас мне больше, чем когда-либо, надо было придерживаться правил. Потому что если кто-либо когда-нибудь узнает, что Белла каждую ночь спит в моей кровати, все будет истолковано неверно. Они сделают не имеющие ничего общего с действительностью дерьмовые выводы. Она будет жертвой, а я - манипулирующим ею засранцем. А Брендон совершенно точно потребует моего ареста за это нездоровое и извращенское дерьмо. И мне не в чем было бы ее винить.

В течение всей следующей недели Белла и я начали совершенствовать наш ежедневный распорядок. Она приходила теперь раньше - в десять вместо полуночи – и все так же приносила мне ужин, а я все так же обожал каждый его гребаный кусочек. Она слушала музыку на своем месте на диване и смотрела, как я ем. Если мы не чувствовали сильной усталости, она читала какую-нибудь мою книгу, пока я рисовал, сидя на кровати, и мы просто, черт возьми, разговаривали обо всей той чепухе, которая произошла за день. Когда один из нас решал, что достаточно устал для того, чтобы продолжать в том же духе, второй сразу же сворачивался, чтобы приготовиться ко сну. Наши действия были взаимозависимыми. Око за око, как и всегда.

Моя девочка начинала чувствовать себя спокойнее, находясь в моей комнате. Она сказала мне, что в ту первую ночь для нее она была чем-то вроде прибежища, что, в сущности так и было, и я с радостью предоставил ей свободный доступ к своей ванной, которой она благодарно пользовалась. Она приносила с собой еще одну сумку поменьше и всегда проводила в ванной, по меньшей мере, минут десять, умываясь перед сном.

Когда мы оба были готовы ко сну, мы ложились полностью одетыми на покрывало. Белла никогда не снимала свою толстовку, а я не менял одежду, в которой ходил в школу. Я думаю, нам обоим было удобнее, когда нас разделяли многочисленные слои одежды. Первые несколько ночей все еще присутствовала явная неловкость, которая наполняла атмосферу, как только мы забирались в кровать. Но стоило мне выключить лампу, и она исчезала. Это было что-то вроде инстинкта или еще какого дерьма. Мы поворачивались лицом к лицу и без лишних колебаний оказывались в объятиях друг друга. То, как Белла водила своими крошечными пальчиками по моим волосам, всегда вызывало у меня вздохи. Бля, от этого дерьма мне было так хорошо. Через некоторое время она начинала напевать мне, а я крепче прижимал ее к себе, что ей, похоже, всегда нравилось. Я думаю, что это было именно то, что помогало Белле заснуть. Ей нравилось, когда ее обнимали, нравилось чувство безопасности. И по какой-то гребаной причине, я был тем, кто вызывал в ней это самое чувство. Поэтому я никогда не колебался, стоит ли прижимать ее ближе к себе. И я никогда не мог удержаться, чтобы не вдохнуть аромат ее шелковых волос. Цветы и печенья. Это уже само по себе убаюкивало меня.

Я всегда засыпал первым, но я никогда не сомневался в том, что моя девочка не слишком-то от меня и отставала. В течение ночи наши ноги переплетались. Но мы спали крепким сном. Я имею в виду, на самом деле крепким гребаным сном. Даже самая сильная гроза Форкса не смогла бы разбудить нас. Нам никогда не снились сны, и после этой песни я никогда не помнил, что происходило ночью.

По утрам будильник звонил ровно в пять тридцать, даже в выходные. Белла ненавидела эти гребаные часы. Она всегда обнимала меня крепче, желая, чтобы этот нарастающий визг исчез, но я всегда откатывался от нее со стоном. Потому что я тоже ненавидел эту гребаную штуку, и мне хотелось поскорее ее заткнуть.

Она проводила быстрые десять минут в ванной каждое утро. Делая то, что обычно делают девушки по утрам, что бы это, черт возьми, ни было. Чистила зубы, причесывалась, вынашивала планы по спасению детенышей тюленей или еще какое дерьмо вроде этого. Бля, чтоб я знал. Когда она выходила из ванной, никогда не оставалось никаких доказательств о ее пребывании там. Она всегда собирала свои вещи в сумку и перебрасывала ее через плечо. По пути к двери она улыбалась мне и выкладывала на мой прикроватный столик пакет с печеньем. А я всегда улыбался ей в ответ, потому что эти гребаные печенья вселяли в меня уверенность, что день прожит не зря.

Как только она благополучно спускалась по решетке - иногда, когда на улице было действительно темно, я выглядывал из окна, чтобы убедиться, что все в порядке, - я начинал свой собственный утренний распорядок дня с душа и бритья, и, черт возьми, был рад хотя бы раз почувствовать себя нормальным человеком.

Джасс по-прежнему ждал меня на обочине, но я стал добираться до его дома раньше, чем обычно. Теперь, когда я не спал, я чувствовал себя уверенно за рулем, и я обнаружил, что вождение доставляло мне массу удовольствия. В школе все было так же, как и всегда. Я по-прежнему всех избегал, включая Беллу. Как и раньше, я пересекался с ней во дворе, но никогда не позволял себе посмотреть на нее, потому что если бы это случилось, я бы, скорее всего, улыбнулся ей. И всем бы стало интересно, почему Эдвард Каллен улыбался новенькой. А не пошли бы они! Кажется, она не возражала. На самом деле, она и не должна была, принимая во внимание тот факт, что она была для меня ближе, чем кто-либо, включая Джасса.

Я видел, что в школе она все еще была напряжена. Она прилагала все усилия, чтобы держаться от всех на расстоянии. Всегда одевала капюшон и опускала голову вниз, и никогда ни с кем, кроме Брэндон, не разговаривала. К счастью, у нее больше не было срывов.

За ланчем я всегда ел ее восхитительное печенье. Джасс всегда с любопытством пялился на пакет, до чертиков умирая от желания спросить, откуда я их взял, но знал, что он не мог этого сделать. Потом он возвращался к еде и, вероятно, своим фантазиями о гребаной Брэндон. Мне было плевать. Время от времени я посматривал на стол, за которым читала моя девочка. Она сказала мне, что Эммет никогда больше не упоминал инцидент с рукопожатием. Я был рад этому, потому что мне не особо хотелось надирать ему задницу. Я был вполне уверен, что это не та драка, из которой я вышел бы целым и невредимым. Этот сукин сын был больше меня. И Карлайл бы взбесился. Не говоря уже о том, что, на самом деле, это с самого начала была не его вина.

Мы проводили время на биологии, небрежно игнорируя друг друга. В редких случаях, когда нам надо было работать вместе по заданию, мы сводили разговоры до минимума. Ньютон никогда не спускал с нас глаз, находясь на удобном от нас расстоянии.

После школы я просто высаживал Джасса и ехал домой. Я ждал в своей комнате, когда Папочка К. придет домой, и иногда спускал свою задницу вниз по лестнице, чтобы немного поговорить с ним. Ему нравилось это дерьмо. Он всегда болтал о каком-нибудь передовом оборудовании или о какой-нибудь новой книге, которую он прочел. Но я всегда избегал контактов с Эмом. Он все еще офигенно бесил меня.

В десять моя девочка забиралась на мой балкон, и мы начинали наш распорядок снова и снова. В общем, этот режим был идеален. После того, как мы придерживались его в течение всего одной недели, я уже представить себе не мог, как можно без этого жить. Это убедило меня и дальше непреклонно и неизменно следовать моим правилам. Белла выглядела счастливее, чем когда-либо. И от этого дерьма я тоже чувствовал себя счастливым. Она даже выглядела более здоровой. Круги под глазами полностью исчезли через семь дней, так же, как и мои, я полагаю. Я как будто впервые почувствовал себя человеком.

Где-то в глубине души я знал, что мы оба становились зависимыми от нашего распорядка. Но так ведь не могло продолжаться вечно. Поэтому я решил просто наслаждаться этим дерьмом столько, сколько смогу.