Феникс не изменился ни капли. Такой же, каким я его помнила - вымерший и сухой. Это было так кстати. Пока Миссис Ланкастер везла меня из аэропорта в гостиницу, я размышляла о том, как сильно когда-то я любила это место. Все казалось таким высохшим и потрескавшимся. Каждая улица, каждый знак напоминали о далеком и болезненном прошлом.

Весь полет и всю дорогу до отеля я прижимала к груди этюдник Эдварда, подняв капюшон и опустив голову. Я соскучилась по малонаселенному Форксу. Шумный город был переполнен алчными и подлыми людьми, от которых мне хотелось сбежать.

Мой номер был ярким и веселым, оформленным в выжженных пастельных тонах, что вызвало у меня жажду. Все одноразовые принадлежности были упакованы, что показалось мне очень метафоричным. В номере был туалет, который я даже не открыла. После ухода Миссис Ланкастер я запихнула свой чемодан под кровать. Первую ночь я провела в ванной комнате, избегая темного стенного шкафа, лежа в ванной в одной пижаме, которую я упаковала в последнюю секунду, и просматривала рисунки Эдварда, окруженная его ароматом.

Я проводила пальцами по четким линиям, оставленным карандашом на бумаге, и чувствовала, как будто он был немного ближе, чем на самом деле. Он всегда рисовал меня улыбающейся. Небольшая усмешка, крошечная полуулыбка, ухмылка. Смех. Я заметила дату нашего первого поцелуя на одном из моих изображений с широкой глупой улыбкой на моем лице. Я машинально улыбнулась, думая об этом. Я выглядела глупо, но он всегда изображал меня красивой.

Это сбивало с толку. Я действительно не понимала, какое место я занимала среди всех этих страниц с людьми, которых он любил и потерял. Он называл меня «Моя девочка» на каждой странице с моим изображением. Но я не могла понять, почему и в каком смысле. Я так боялась надеяться. Я не знала, что такое любовь, и была ли я вообще способна на чувство столь же прекрасное и чистое. Но я знала - что бы я там ни чувствовала к Эдварду, это было очень близко к тому, на что я, возможно, вообще была способна. И я совершенно не представляла, что он испытывал ко мне, и был ли он в принципе способен на какие-то чувства.

Следующий день был длинным, заполненным совещаниями с кучей юристов. Я уже была уставшей. Нужно отдать юристам должное. Они работали сверхурочно, чтобы мне было удобно, и никогда не оставляли адвоката или следователя мужского пола в одной комнате наедине со мной. Это было сложной задачей. Я была благодарна, что они так много знали о моей ситуации. Я не смогла бы справиться с еще большим напряжением, чем то, в котором я уже находилась.

На третий день до меня уже добралось истощение. Я видела, что вернулись круги под глазами. Миссис Ланкастер была обеспокоена, но я отказалась от медицинской помощи. Мне приходилось пересказывать одну и ту же историю раз за разом адвокатам и следователям. Я старалась поддерживать свое оцепеневшее состояние. Пересказывая историю с минимальными эмоциями. Я видела, что они хотели большего. Больше эмоций. Больше чувств. Больше слез. Но я берегла это. Берегла для того дня, когда я смогу встать и рассказать всю историю людям, для которых это действительно имело значение. До этого момента все было бы бесполезно.

Каждую ночь я сидела в холодной белой фарфоровой ванне, съедая мою ежедневную порцию печенья, и надеялась, что Эдвард тоже их ест. Я по-прежнему надевала пижаму, и все время просматривала его альбом, запоминая его мать и отца, выбирая небольшие детали и черты их лиц, которые достались от них Эдварду. Нос от матери. Волосы от отца. Брови как у матери. От отца - сильная линия подбородка.

И я очень, очень пыталась восхищаться его матерью, глядя на нее, но я просто не могла. Она погубила Эдварда. Оставила его, выбросила как ненужную тряпку. Это приводило меня в бешенство. Возможно, у меня не было права на это. Я знала, что когда речь заходила о ней, Эдвард не говорил всей правды. Я знала, что это не все. Мне казалось, что не было ни одной достаточной причины для этого. Я знала, что ее просто не существовало.

Я проводила день за днем в уютном офисе, уставленном кожаной мебелью, поглощая кофе и будучи объектом для тщательного исследования со стороны каждого из этих высокооплачиваемых и лучших в своем деле профессионалов. Это было ужасно. Я хотела только быстрее покончить с этим и вернуться домой. Похихикать с Элис. Увидеть Эдварда. Поспать. Снова улыбаться.

На четвертый день я спала. Зарывшись в белую пушистую кровать и ненавидя каждую секунду этого, я уснула. И мои сны были сильнее и ярче, чем когда-либо. Как будто они знали, что человек, способный их отогнать, был далеко, за сотни миль отсюда.

Шли дни, перетекающие друг в друга туманом, состоявшим из черного кофе, коричневых кожаных стульев и людей, постоянно делавших какие-то заметки. Даже в помещении я натягивала капюшон. Люди украдкой поглядывали и откровенно глазели на меня, молча намекая на то, что мое психическое состояние оставляло желать лучшего. Возможно, они были правы. И как бы сказал Эдвард, мне, по правде говоря, было насрать на это.

Я много раз подумывала о том, чтобы найти телефонный номер Каленов и позвонить Эдварду, но я знала, что от этого будет только хуже. Мне было нужно быть рядом с ним. Так что я не стала этого делать. Я просто проводила ночь за ночью в холодной ванной, в пижаме, рассматривая рисунки Эдварда и поедая печенье.

И затем, где-то в череде дней, затуманенных отсутствием сна и заурядным черным кофе, наконец-то пришло время покончить со всем этим. Миссис Ланкастер приехала рано, вручив мне коробку с милым платьем, которое мне было страшно одевать. Я распаковала скромное синенькое платье и посмотрела на Миссис Ланкастер взглядом, который говорил: «Почему у платьев не бывает капюшонов?»

Она была пожилой милой женщиной. Седой и много испытавшей в жизни. Сдержанной и покрытой морщинами. Как истинная жительница Феникса. Она причесала мои волосы, потому что это напоминало ей о ее дочери. Я позволила ей сделать это. Потому что это напоминало и мне о моей матери. Скорчившись, я нацепила строгое синее платье, и мы направились в здание городского суда, окрашенное оранжевыми лучами утренней зари.

Своей очереди я ждала в еще одном офисе, обставленном кожаной мебелью. Я хотела бы сказать, что я нервничала или чего-то боялась. Но я слишком устала. Так что я просто откинула голову на жесткое кожаное кресло и думала об Эдварде и чем он сейчас занят. Я поняла, что сейчас было время третьего урока, и скоро он пойдет через школьный двор.

Когда они, наконец, открыли дверь и позвали меня, вот тогда я стала нервничать. Я нервно проковыляла в зал суда, низко склонив голову. Потому что только так я могла справиться со всем этим. Когда я встала, я смотрела куда угодно, только не на Фила. Если бы меня спросили, я бы даже не смогла описать, как он выглядел, и был ли он вообще там, потому что я ни разу не взглянула прямо на него.

Я пересказала свою историю тихим шепотом, с благодарностью воспользовавшись своим маленьким микрофоном. Я плакала, я рыдала. Я дала им именно то, чего они ждали от меня все одиннадцать дней. И когда я закончила, все мое лицо было в слезах, и я снова вернулась в свое оцепеневшее состояние.

Я даже не помнила, как вышла из зала, и как миссис Ланкастер проводила меня до автомобиля. Я помнила, что убеждала ее, что не хочу оставаться тут дольше и ждать оглашения приговора. Все и так знали, каким он будет. Фил не был опытным преступником. Улик против него было достаточно.

Поэтому я сорвала с себя уродливое синее платье и наконец-то нацепила свою удобную толстовку, как только мы вернулись в отель. Мой чемодан, уже упакованный, лежал на пышной кровати, и я была готова вернуться домой. Домой в Форкс.

ЭДВАРД

Я был уверен в том, что в первый день без нее будет хуже всего. Я сидел и ел за ланчем ее прощальное печенье в полном одиночестве, пока Джасс лапал Брэндон в кладовке уборщика. Она не сидела рядом со мной на биологии, и не прошла мимо меня в школьном дворе. Когда я вернулся домой, поднялся в свою комнату и уставился на пустой гребаный диван, я подумал, что чувствовать себя еще дерьмовее, чем в этот момент, уже просто невозможно. А позже, пока чистил зубы, я смотрел на ее голубую зубную щетку, которая одиноко стояла в держателе.

Той ночью я надел свою проклятую пижаму. В этом ни хрена не было необходимости, потому что не было ни единого шанса, что я засну без моей девочки. Но она пахла ею. И кровать тоже. Поэтому я надел свою пижаму и забрался под одеяло, принюхиваясь к запаху печенья и цветов, и всю гребаную ночь просто пролежал так без сна и чувствовал себя дерьмовее некуда.

Джасс уже на второй день знал о том, что происходит. Элис сказала ему, что Белла уехала. Я уже охрененно устал, и он это видел. Он не сказал мне ничего, а просто сочувственно посмотрел на меня, из-за чего я практически фыркнул. Потому что он ни хрена не понимал, что я просто адски скучал по ней больше, чем просто хотел выспаться. На третий день вернулись темные круги под глазами, и я стал похож на зомби. Когда Джасс запрыгивал в машину тем утром, я выуживал у него новости о Белле, медленно управляя автомобилем. Надеясь, черт возьми, на то, что Брэндон расскажет ему хоть что-нибудь о том, как дела у Беллы. Но он ничем не смог мне помочь.

На четвертый день меня опять начало водить из стороны в сторону. Я отказывался спать без нее, но знал, что мне придется это сделать. В ту ночь я попытался заснуть в своей пижаме в надежде, что все эти гребаные цветы и печенье отгонят от меня кошмары, или вместо этого, возможно, мне приснится она. Но это ни хрена не сработало. Мне опять снились кошмары, и спустя два часа я все равно проснулся в слезах и весь дрожал, как гребаный ребенок. Я опять начал курить той ночью. Я бросил, когда мы начали спать. Но теперь мне это было чертовски необходимо. Я вышел на свой балкон и уставился на решетку, жалея, что она не карабкается по ней в своей черной толстовке в этот момент. Бля, я был жалок.

На пятые сутки я совершил набег на тайник Папочки К. с амфетаминами. Он любезно пополнил запасы с тех пор, как я начал спать. И я воспользовался ими на полную катушку. Я купил новый этюдник, и всю ночь напролет рисовал мою девочку, часто поглядывая на диван и вспоминая о ней.

Каждую ночь я продолжал надевать эту проклятую пижаму. На седьмой день темная фланель и белый хлопок полностью потеряли ее запах. Я попробовал скачать колыбельную. "Милые Маленькие Лошадки". Я вставил наушники от iPod`а, лег в пижаме в кровать и стал слушать. Все было не так. Это ни хрена не работало. Кошмары вернулись. И теперь на заднем фоне в них еще играла эта жуткая песня. Это было в первый и последний раз.

Я чертовски устал. В оцепенении я бродил по школе и по дому, всеми силами пытаясь не уснуть. Много всего вернулось на восьмые сутки. "Туннельное зрение", небольшие провалы в памяти, абсолютная долбанная неспособность сконцентрироваться на чем-либо. Я опять стал раздражительным мудаком. И я не винил Джасса, когда он решил во время ланча уйти с Брэндон. На самом деле, для меня так было даже лучше. Скорее всего, он понимал это дерьмо.

Каждый день я открывал новый пакет с печеньем. Это было единственная вещь, которая осталась от нашего распорядка. Иногда я становился нетерпеливым и был готов съесть еще один пакет. Но ни разу не поддался. Я разрешал себе есть только один пакет за день. Вся моя еда на вкус была как дерьмо, поэтому я был жутко голоден. Но я так охрененно устал, что на самом деле не замечал этого, или же мне просто-напросто было насрать.

В девятую ночь я в одной пижаме спустился вниз в беседку, в надежде, что холодный декабрьский ветер поможет мне не заснуть. Но от тишины и спокойствия вокруг я почувствовал еще большую усталость. Там было пусто. Я отсчитывал дни. А время так медленно перетекало из одного дня в другой. Не было ни дня, ни ночи. Все просто смешалось в одну большую кучу дерьма.

На десятый день Карлайл потянул мою задницу на рождественский шоппинг. Бля, он знал, что я не сплю, и поэтому пытался весь день выбить это из меня. Но не было никакого дерьма, которое я мог бы ему рассказать. Он весь день ходил по торговому центру Порт-Анджелеса, кидая в мою сторону осторожные взгляды, от которых мне чертовски хотелось заорать.

Десять вечера были самым худшим временем суток. Я всегда думал, где сейчас Белла и как она со всем справляется. Я чертовски хотел быть там, чтобы обнимать ее, пока она будет плакать. Потому что я знал, что она будет плакать. Без нее в моей гребаной комнате было так пусто. В каждой ее части были кусочки воспоминаний о ней.

Я продолжал убеждать себя, что у моих страхов не было никаких оснований. Моя девочка вернется, захочет снова увидеть меня, спеть мне колыбельную и даже, может быть, чуть больше гребаных поцелуев. Мне было неважно, сколько себя она сможет отдать мне. Мне было нужно хоть что-то. Но сомнения всегда были поблизости. Страх, что я испугал ее, что я причинил ей слишком много боли и что она никогда не позволит мне все исправить. Если бы я только мог. Это мне очень напоминало о другом красивом человеке, который пел мне перед сном каждую ночь.

Когда наступила одиннадцатая ночь, я устал от попыток не уснуть в своей комнате, поэтому я отправился бродить по дому, пока Эм и Карлайл спали. В конце концов, я забрел на темную кухню. Единственным звуком в ней было тиканье часов. Равномерные звуки, каждый из которых приближал ко мне мою девочку. Я сел за стол и просто слушал их, доедая мой последний пакет с печеньем, сопротивляясь желанию закрыть глаза и пытаясь держать голову в вертикальном положении. Rocky Road Напоследок. Они зачерствели и почти потеряли свежесть. Но все равно были охрененно вкусными.

Пока я ел их, я мысленно прощался. На всякий случай. Просто на всякий гребаный случай, если история повторится, и она больше не захочет быть моей девочкой.

* Rocky Road - традиционные американские сладости из бисквита, шоколада, карамели, со вкусом мороженого