Глава 25. Mocha Desperation Sensations / Отчаяние Со Вкусом Мокко

БЕЛЛА

Я проснулась от громкого стука, из-за которого сильнее прижалась к груди Эдварда. Не до конца проснувшись, я морщилась от каждого удара. Поднимаясь и опускаясь с каждым вдохом и выдохом из груди, на которой лежала, я слышала громкий приглушенный голос сквозь стук. Я крепче обняла Эдварда, желая избавиться от этих звуков. Но внезапно я вскочила, и оказалась в сидячем положении вместе с Эдвардом.

«Да подожди ты!» - в панике прокричал Эдвард. Я замерла, когда поняла, что приглушенный голос принадлежал Эммету. Эммету, барабанящему в дверь Эдварда.

«Выходи, твою мать! Карлайл ждет тебя!» - крикнул он через дверь. Мои глаза округлились, и я взглянула на Эдварда с безумным выражением на лице, чьи глаза были распахнуты так же широко, как и мои. И затем я услышала это. Поворот дверной ручки. В панике я схватилась за одеяло, чтобы прикрыться, едва не заехав Эдварду локтем в лицо. Он схватил меня за руку, и его лицо смягчилось от облегчения. «Заперто», - сказал он одними губами, когда дверная ручка остановилась.

Он бросил взгляд на к счастью запертую дверь. «Отвали! Я спущусь в десять», - заорал он в сторону двери. Я съежилась от громкого звука прямо у меня над ухом, и он с извиняющимся видом оглянулся снова на меня. Он легонько придерживал мою руку, ожидая подтверждения, что Эммет ушел. Мы смотрели друг другу прямо в глаза. Это был молчаливый испуганный разговор. Я боялась, что что-то не так. Может, они подозревали, что я здесь. Он отчетливо видел беспокойство в моих глазах, поэтому покачал головой с серьезным выражением лица.

Наконец, мы услышали громкие удаляющиеся шаги Эммета по коридору. Мы оба вздохнули с облегчением и расслабились.

Эдвард упал на кровать, а я осталась сидеть. Он стал ворчать и перебирать рукой растрепанные волосы. Мне удалось разобрать только «гребаные нетерпеливые сволочи… слишком старый нафиг для этого дерьма… полчаса… отличного сна…»

Я взглянула на часы и поняла, что было всего пять утра. Я решила, что для меня все равно было бы неплохо вернуться домой пораньше, поэтому неохотно сползла с Эдварда. Его глаза были закрыты. Но я не была уверена в настоящей причине этого: либо он еще не выспался, либо не хотел меня смущать. Так что я взяла с края кровати свой свитер и быстро натянула его через голову.

Мои бедра затекли от необычного положения, и пока я ковыляла к дивану, чтобы обуться, я пообещала себе, что не буду больше так делать. Я быстро влезла в ботинки и торопливо натянула свою толстовку, боясь возможного возвращения Эммета. Я запихнула в свою сумку контейнеры от вчерашней еды, выудила оттуда его печенье и положила его рядом с будильником, который еще даже не сработал.

Я развернулась к Эдварду, который продолжал лежать в кровати и смотрел на меня с душераздирающе несчастным выражением на лице. Я улыбнулась ему, потому что не хотела, чтобы он грустил по поводу событий вчерашнего вечера. Он печально улыбнулся мне в ответ и поманил меня рукой на кровать. Я забралась на нее без колебаний, готовая получить мой утренний поцелуй в щеку. Он сел и щелкнул лампой, освещая темную комнату светом, от яркости которого мне пришлось сощуриться. Эдвард тоже сощурился и наклонился к моей щеке, оставляя на ней один нежный поцелуй. На несколько секунд он задержался своими губами на моей щеке. Я закрыла глаза, наслаждаясь ощущением его губ на моей коже. В конечном итоге, он откинулся обратно на кровать. Но выражение его лица было пустым и невероятно печальным.

Мое сердце сжалось, и я хотела спросить его, что было не так, однако я очень боялась, что Эммет вернется как раз в этот момент. Но я должна была показать ему, что независимо от того, что он думал или чувствовал, это не заставит меня отвернуться от него. Поэтому я медленно наклонилась к нему. Он не сводил с меня своих грустных зеленых глаз, пока я опускалась к нему и скользнула рукой под одеяло у него на груди. Я прикоснулась к его коже и нашла кольцо Я крепко схватила его и оставила ласковый поцелуй на его теплой шее. Он лежал неподвижно.

Я провела губами по его шее вверх к уху. «Нет ничего, что может заставить меня меньше любить тебя», - искренне прошептала я, отпуская кольцо, и вытаскивая руку из-под одеяла и поднимаясь с кровати. Выражение его лица нисколько не изменилось. Если даже не стало хуже.

Я с содроганием вздохнула и отчаянно посмотрела в сторону двери, жалея, что у нас не было больше времени. Мне нужно было уходить, так что я развернулась и вышла через французские двери, погружаясь в холодную темноту декабря, оставляя Эдварда в одиночестве и печали.

Элис проснулась всего через несколько минут сразу после того, как я вошла в дверь кухни. Мне невероятно повезло, что мои волосы не были спутаны Эдвардом, и впервые за это утро я была благодарна неудобному положению, в котором мы спали. Я даже не успела стащить толстовку перед тем, как она вбежала в кухню. Она вопросительно изогнула брови, увидев ее на мне, а я просто пожала плечами, предоставив ей возможность самой решить, что я этой ночью спала полностью одетая. Она пожала плечами в ответ, и вскочила на табурет, дрожа от волнения, вызванного долгожданным наступлением рождественского утра. Я стала готовить до нелепого большой рождественский завтрак, получив радостное праздничное одобрение от Элис.

После того, как мы втроем съели наш большой завтрак, мы распаковали наши подарки. Это было мое второе Рождество без мамы, но первое с моей тетей и кузиной. Они скрасили болезненную горечь, которую я чувствовала из-за того, что она не могла быть рядом.

Элис просто помешалась на подарках. Из-под нашей елки со всех сторон торчала блестящая оберточная бумага. Подарки для меня и Эсми, а также множество коробок для Джаспера, Эммета и даже для Розали. Она подарила мне много очаровательной одежды, которую я, скорее всего, никогда не одену. Похоже, она надеялась, что если это будет подарок, то есть больше шансов, что я все-таки стану ее носить. Очевидно, у нее и Эдварда был один и тот же взгляд на жизнь, когда дело доходило до рождественских подарков. Я улыбнулась и щедро поблагодарила ее в надежде, что этого будет достаточно, потому что я не собиралась ничего носить. Мне кажется, она догадывалась об этом.

К полудню мы были истощены. Особенно я, потому что поспала всего четыре часа прошлой ночью. Хотя я чувствовала благодарность к Эммету за вторжение. День я провела, убираясь после всех подарков и большого завтрака, который я готовила. Мне понадобилось три часа. Эсми настаивала, чтобы я оставила это, но я была рада отвлечься. События прошлой ночи давили на меня довольно сильно.

Вечером пришли Джаспер и Роуз, чтобы подарить Элис подарки. Я в это время оставалась на кухне, не чувствуя особого желания находиться в компании и притворяться нормальной в течение пары часов. Чтобы успокоиться, я готовила рождественский ужин, пока из комнаты напротив доносились звуки смеха и болтовни. Кажется, Джаспер и Роуз не очень хорошо ладили с тех пор, как произошли все эти события между ним и Элис. Роуз явно не одобряла этих отношений, по причинам, которые я никак не могла понять. Возможно, она думала, что Джаспер не был достаточно хорошо для Элис, или даже наоборот. Это была ситуация, которая могла бы быть похожа на реакцию Элис, если бы она узнала про нас с Эдвардом. От этих мыслей я прониклась большей симпатией к ней. И поняла, что это может стать хорошим аргументом, когда… или если… они когда-нибудь все узнает.

Как раз когда я закончила с ужином, они ушли, чтобы провести это время со своей семьей. Всю неделю я намекала Эсми пригласить Калленов к нам на рождественский ужин. Но когда я не выдержала и спросила об этом напрямую, она отказалась, выбрав вместо этого небольшой ужин только втроем. Я чувствовала, что это было как-то связано со мной, но я ничего не сказала и, в конечном счете, даже осталась довольна, что наш вечер будет таким интимным. Я уговорила ее отнести им часть нашего ужина. На самом деле, я отдельно приготовила для них еду – никто никогда не почувствовал бы разницу, а Эсми, казалось, молча радовалась моей щедрости, вероятно вспоминая аппетит Эммета.

Как только мы закончили, она понесла большую коробку через двор. Я наблюдала за ней с крыльца и улыбнулась, когда Доктор Каллен пригласил ее внутрь, расплывшись в широкой удивленной улыбке. Я расположилась в гостиной, чтобы провести вечер с Элис. Мы обе устали и объелись, поэтому поглаживали наши бедные животы и обещали себе больше ничего не есть целую неделю. Она поморщилась, когда я собралась готовить печенье, но таков был распорядок. Я знала, что она все равно от них не откажется.

И когда в девять тридцать они обе, сытые и довольные, наконец-то уснули, я упаковала в сумку еду и приготовленные мною Мокко Со Вкусом Отчаяния.

В десять я выскочила за дверь, сгорая от желания увидеть Эдварда и надеясь на то, что, по сравнению с утром, его настроение немного улучшилось. Я тихо постучала в дверь, почти околев под холодным дождем, который шел снаружи. Когда он открыл, я машинально взглянула в его лицо. Мне не понравилось то, что я увидела.

Он стоял в дверном проеме, одетый в ту же самую одежду, что и утром - темную футболку и джинсы. Его бронзовые волосы были жутко растрепаны, торчали в разные стороны и выглядели так, как будто он провел весь день, запуская в них свои пальцы. Но больше всего меня поразили его глаза. Когда он встретился со мной взглядом, я увидела в них прежнее отчаяние.

Мой желудок сжался, я понимала, что его настроение было вызвано моими действиями прошлой ночью. Я хотела спросить его, в чем была моя вина и как я могу все исправить. Но взглянув на его лицо, я поняла, что вопросы сделают все только хуже, так что замерзшая и промокшая, я молча зашла в комнату. Закрыв дверь, он подошел ко мне и стянул капюшон, освобождая мои волосы. Я быстро развернулась к нему лицом, нуждаясь в самой лучшей части моего дня. Поцелуе Эдварда. Он улыбнулся и наклонился ко мне. Но это была не кривоватая улыбка. Она была мрачной, грустной и полной сожаления, объяснения которому я не могла найти. Когда он обхватил своими губами мою нижнюю губу, мой пульс участился от ощущения нашей близости.

Я быстро ответила, запуская пальцы в его волосы и прижимая его ближе. Этот поцелуй отличался от наших обычных вечерних поцелуев. В нем не ощущалось его обычной страсти и настойчивости, когда он ласково и успокаивающе поглаживал мою щеку. Это был грустный поцелуй, и я почувствовала подкатывающие слезы, когда он отстранился, даже не пытаясь усилить его. Я опустила руки и с отчаянием вглядывалась в его лицо. В его глазах больше не было блеска, они были пустыми и мрачными. Я стояла перед ним, пытаясь не показывать ему всю мою обиду и разочарование. Выражение его глаз подсказало мне, что он обдумывал что-то серьезное. Мне ничего не оставалось, как просто ждать, когда он придет в согласие со своими чувствами. И пока он этого не сделает, он отстранялся от меня.

Я быстро отвернулась, разгружая еду на постель и борясь со слезами, которые готовы были брызнуть из глаз. Я села на диван и смотрела, как он ел в полной тишине. Эдвард никогда не ел молча. Было такое ощущение, будто он находится в своем небольшом пузыре у себя на кровати. Он не смотрел мне в глаза, а лишь глядел в пустоту так, как будто там что-то было. За весь вечер он не произнес ни слова.

Мы легли спать, как только он закончил есть, так как нам очень не хватало сна после прошлой ночи. Когда мы забрались под одеяло и выключили свет, он аккуратно обхватил меня руками. Он нежно поцеловал мои волосы, а я положила голову ему на грудь. Его хватка вокруг моей талии была слабее, и я крепче сжала его, ожидая от него того же. Но он не сделал этого - как будто вообще не хотел прикасаться ко мне. От этой мысли к горлу подкатил ком. Я гладила его волосы и напевала, отчаянно желая почувствовать его настоящие прикосновения. Все это усиливало значение названия моего печенья в десятки раз.

Четыре дня после Рождества было холодно. Дул холодный влажный ветер, потому что температура была немного выше, чем было необходимо для снега. Эдвард еще больше отдалялся от меня. Можно было бы сказать, что вернулись наши «деловые» отношения еще со времен до Феникса, но все было гораздо хуже. Страстные поцелуи у двери превратились в кроткие и целомудренные. Ласки почти прекратились. Выражение его глаз никогда не менялось. Они всегда были просто мрачно-зелеными, безнадежными и несчастными. Я сидела на диване и читала, наблюдая за его молчаливым ужином. Он перестал издавать какие-либо звуки и ел так, как будто это было простое удовлетворение потребностей, а не что-то приятное. Он отдалился и полностью замкнулся в себе. Я видела это в его глазах, когда он избегал моего пристального взгляда. Он сидел прямо передо мной, но при этом был так далеко.

Во вторую ночь я спросила его, что не так. Его отстраненность убивала меня. Но он просто пробормотал, что он в порядке и выдавил небольшую улыбку для меня. Мне хотелось подскочить к нему, встряхнуть, сказать, каким глупым он был, и заставить снова поцеловать меня по-настоящему. Я едва сдерживалась. Но он должен был справиться с этим сам и в свое время, и если бы я начала его торопить, то ситуация лучше бы не стала. Я просто почувствовала это, заглянув в его глаза в ту ночь. Я поняла, что все мои усилия достучаться до него сделают все только хуже. Поэтому я терпеливо принимала его редкие поцелуи, хотя не думала, что буду способна на такое, и держала рот на замке, отказываясь делать себе еще больнее.

По ночам его объятия были почти смехотворны, пока он спал, его рука едва касалась моей талии. Я чувствовала, как ко мне подбирались сны, почти пробиваясь на поверхность и заставляя меня просыпаться по утрам со знакомым чувством страха. Это не были полноценные сны. Это было ощущение этих снов и борьбы с ними. Я хотела, чтобы он крепко прижал меня к себе и прогнал их. Но вместо этого я получала рассеянные прикосновения и легкие поцелуи. Это было так, словно тусклое пламя, горевшее в его душе перед Рождеством, полностью погасло. Я боролась, и это была борьба между тем, чтобы повиснуть на нем или остаться терпеливой.

Я проводила свои дни дома в одиночестве, чувствуя сожаление от провала с рождественским подарком. Я понимала, что он имел отношение ко всему этому. Как бы я ни пыталась отрицать сама себе, что такой подарок как любовь не может вызвать подобную реакцию, я знала, что все дело в этом. И мне было ненавистно то, что я жалела о сказанном.

Элис постоянно спрашивала меня, что случилось, прекрасно видя мое настроение. Я отмахивалась от нее и расстроено отталкивала. Я была расстроена от того, что даже не могла пойти к ней за советом. Она не должна была узнать о нас. Если это «мы» все еще существовало. Каждое утро мои боль и разочарование быстро перерастали в негодование, когда я просыпалась от своих почти-снов в его почти-объятиях.

ЭДВАРД

Первым рождественским поцелуем этим утром был поцелуй в щеку. Я смотрел, как она закрыла глаза, с трепетом упиваясь им так, как будто он был чем-то, ради чего она жила и дышала. И я сильнее, чем когда-либо, постарался прочувствовать этот момент. Я хотел почувствовать к ней ту любовь, которую так отчаянно искал. Которую она так сильно заслуживала. Но я не чувствовал ничего. Мне захотелось оттолкнуть ее, схватить и спросить, какого черта она не ненавидит меня.

И она действительно не ненавидела меня. Ее любовь была абсолютно безоговорочной. И это делало все только хуже. Я хотел этого больше всего на свете. Черт возьми, я хотел всего лишь испытать это к ней и показать ей свои чувства. Но каждый раз, когда я открывал дверь и смотрел на нее, я чувствовал в себе еще большую пустоту и не мог найти в себе эти эмоции. Я ни хера не был способен на подобные чувства.

Поэтому в следующие ночи я стал отдаляться от нее. Я пытался убедить самого себя в том, что таким образом я просто защищаю ее от своей темной сущности и дерьмового настроения, когда она входила в мою дверь этими вечерами. Но все это было ложью. С каждой секундой я ненавидел себя все больше и больше за то, что видел в ее глазах печаль и боль. Я продолжал причинять ей боль, потому что не мог ничего почувствовать. Я знал это по тому, как она называла свое печенье, и по выражению ее глаз. Я был отравой. Я совсем перестал целовать ее так, как целовал раньше, пытаясь воздержаться от прикосновений. Я поступал так не потому, что хотел этого. Я делал это из-за того, что ее любовь ко мне вызывала у меня эту проклятую горечь. Ее глаза сияли, когда я гладил ее кожу или целовал ее в макушку. Это еще больше давало мне понять, что я ни хера не был способен на такие чувства. И по отношению к ней это было несправедливо.

В первую же ночь после случившегося я больше не мог смотреть ей в глаза. Я просто, бля, отводил глаза, прячась от ее любви и прощения, которые читались в ее терпеливом и причиняющем боль взгляде. Это разъедало меня изнутри. Ковыряние в своих мелких недостатках, которые превращались в уродливую кучу полнейшего гребаного отвращения к самому себе. Когда она уходила по утрам, я валялся в кровати почти весь день. Я думаю, что при этом у меня был чертовски жалкий вид. Но я все еще пытался найти внутри у себя эти чувства. И я был в ужасе от того, что, возможно, никогда не смогу их отыскать в себе. Я проводил весь день взаперти и пытался разложить по полочкам дерьмо в моей голове.

Я чувствовал по отношению к ней дружбу, преданность, заботу, желание защитить и бесконечное обожание. Для меня проще простого было почувствовать даже страсть к ней. Но все это походило на то, как будто я не могу достичь другого уровня эмоций. Не только по отношению к ней, но и к любому другому человеку. И чем больше я думал об этом, тем дерьмовее я себя чувствовал. Мне следовало бы любить Карлайла. Он же спас меня, черт побери. Он любил меня так же безоговорочно, как и Белла, и поддерживал меня во всей херне, через которую ему приходилось проходить из-за меня. Он заслуживал моей любви так же, как и моя девочка. Но даже в этом случае я ничего не чувствовал. Спустя четыре гребаных года, я все еще ничего не чувствовал. Я испытывал уважение, верность, заботу и даже немного долбанного восхищения им. Но не любовь.

Мне казалось настолько бессмысленным то, что я не мог почувствовать это. У меня было и сердце, и душа. Но я просто ни хера не ощущал. Я даже не мог найти в себе ту причину, которая могла бы вызывать у меня страх перед этими чувствами, потому что только сама мысль о том, что я, возможно, никогда не смогу испытать эти эмоции, заставляла меня хотеть этого еще сильнее.

Я чувствовал себя гребаным уродом. Пустым и неискренним. Она хотела помочь мне, позаботиться обо мне. Я видел это в ее взгляде. Но это было единственное, в чем она не могла мне помочь. В этом случае она не могла просто показать мне себя. Потому что там, где речь шла о любви или об ее отсутствии, мы не были око за око. Все дело было только во мне. Потому что она продолжала испытывать ко мне эти чувства, показывала мне это и вызывала у меня гребаную улыбку, а я не мог сделать то же самое для нее.

Поэтому, когда она приходила ночью, я уходил в себя. Я был в комнате, но меня там не было. Я погружался в свои мысли и искал в их темных глубинах одно и то же каждую ночь. И ни разу не находил. Я был потерянным и опустошенным, чувствуя нахлынувшее на меня ощущение безнадежности и вялость, сгустившуюся в воздухе вокруг меня.

Я ненавидел то, как поступал с ней. В течение этих ночей она была со мной, но все ее улыбки были натянутыми и фальшивыми. И впервые за все время я хотел, чтобы она надела свой капюшон, чтобы могла спрятаться под ним от той боли, которую я причинял ей. Потому что я сам не мог избавить ее от этого.

Прежде чем она ушла в канун Нового года, нам надо было обсудить с ней запасной план, как и когда она придет в эту ночь. Карлайл и Эсми устраивали благотворительную вечеринку на лужайке заднего двора у реки. Они делали это каждый год - возле воды было безопасно запускать фейерверки. Как будто в этом городе вообще существовало что-то достаточно сухое, что могло загореться. Нас всех принуждали появиться там в полночь, а весь гребаный задний двор и решетка у стены будут видны всем, кто придет на вечеринку.

Я обдумывал идею отменить эту ночь с моей девочкой. Но, в конечном счете, решил, что не хочу отмечать наступление Нового года в одиночестве и чертовски уставшим. Поэтому я решил в пользу парадного входа. Это будет легко, и никого не будет с той стороны дома во время вечеринки, так что это имело смысл. Я сбивчиво рассказал ей свой план. Продолжая сохранять дистанцию между нами и разговаривая монотонным голосом, чтобы она не увидела всего моего гребаного отвращения к самому себе и чувства вины. Она тихо согласилась и вышла за дверь.

Я чувствовал себя все дерьмовее и дерьмовее каждый раз, когда они уходила. Я нежно целовал ее в щеку, и она уходила, не глядя мне в глаза, чувствуя себя отвергнутой, плохо скрывая от меня свою гребаную боль. Именно в эти моменты, во время этих маленьких ласковых поцелуев, я сильнее всего старался почувствовать любовь к ней. Я хотел схватить ее, прижать к себе, сказать моей девочке, что наконец-то это чувство появилось во мне, и увидеть, как ее лицо загорится как гребаная рождественская елка от моих слов.

Но это ни разу не произошло.

После того, как она ушла, весь последний день года я провел в своей комнате. Возможно, я был в депрессии и вел себя как полный придурок эмо, но я ничего не мог с собой поделать. Я хотел покончить с этим, поэтому я продолжал искать в себе возможность стать для нее кем-то большим. Я думал, что, возможно, слишком стараюсь и мне нужно просто дать себе время, чтобы это чувство само пришло ко мне. Как в моменты, когда вы усиленно стараетесь вспомнить что-то и ни хрена не можете... и вспоминаете сразу же, как только перестаете пытаться. Но отчаяние и безнадежность всей ситуации держали меня в напряжении. Я подумал, а не был ли прав Папочка К., когда предположил, что у меня было что-то вроде химического дисбаланса. Тогда я задумался, смогут ли наркотики помочь мне почувствовать это. Если да, то я приму их моментально, только бы увидеть улыбку моей девочки, когда я наконец-то покажу ей свои чувства.

Меня никто не побеспокоил в этот день. Все были так чертовски заняты приготовлениями к вечеринке, что меня даже не замечали. Что для меня было просто охрененно хорошо.

К тому времени, когда весь квартал начал заполнять наш задний двор, мое настроение стало просто отвратительным. Я слышал музыку и счастливый смех, доносившиеся из-за моей балконной двери, отчего мне захотелось блевануть. Я выключил свет, когда начали запускать фейерверки, и свет от них стал окрашивать мою комнату в противоречащие моему состоянию радостные цвета.

В одиннадцать тридцать я надел свою кожаную куртку и ботинки и вышел во двор. Я показался только для того, чтобы порадовать Карлайла и, быть может, мельком увидеть улыбку моей девочки, когда она будет смотреть на фейерверк. Я уже много дней не видел ее улыбку. Я протащился через весь двор, уставившись вниз на свои ботинки. От радостной воодушевляющей музыки мое настроение стало до невозможности мрачным. Брэндон украсила фонариками всю лужайку за беседкой, где стояла довольно внушительная звуковая установка, которая была чересчур классной для Форкса. Я вынужден был отдать ей должное. Они никогда не делала это дерьмо наполовину. Это было замечательное качество, которому я очень даже завидовал. Потому что делать дерьмо не в полную силу - это именно то, в чем я был охрененным профи.

Вокруг было много людей, они выпивали, курили и смеялись над шутками друг друга. Я обнаружил Карлайла готовящим для всех барбекю. Никто не обратил на меня внимания, когда я добрался до пустого раскладного кресла у края толпы прямо за беседкой. Замерзнув как черт, я тяжело плюхнулся в него и вытянул ноги перед собой, тупо уставившись на реку.

Случайный фейерверк осветил лужайку, отразившись блестящей россыпью на поверхности воды. Я осмотрелся вокруг, пытаясь найти мою девочку. Я увидел Джаспера в дальнем конце лужайки, тусующимся с Брэндон. Он выглядел таким чертовски счастливым и влюбленным, что я его даже немного возненавидел. Я видел, как она расплылась в улыбке, когда он обнял ее и оставил влажный поцелуй на ее шее. Она радостно рассмеялась над его действиями, слегка откидывая голову назад и задевая своими волосами его щеку. Он ласково погладил их и своим фирменным жестом поцеловал ее в тыльную сторону ладони, после того как выпустил из своих объятий. С любовью. Вызывая у нее улыбку. Я ни хера так не смогу.

Я отвел взгляд от этой сцены, чувствуя себя охреннено несчастным, и продолжая оглядываться по сторонам. Тогда я увидел Эммета и Розали в другом конце лужайки. Они выглядели офигительно счастливыми и тоже безумно влюбленными. И чем больше я смотрел, тем больше я видел это. И чем больше я видел это, тем несчастнее становился сам.

Я продолжал искать Беллу, пытаясь утихомирить всю желчь, которая подкатывала к моему горлу при виде всех этих счастливых гребаных парочек. Сначала я не увидел ее и подумал, что она могла остаться дома, и это чертовски меня разочаровало. Разве девочкам не должны нравиться фейерверки?

Но потом я наконец-то увидел, как она подпирает стену, недалеко от толпы в двадцати футах от меня, и выглядит так, как будто ей охрененно некомфортно и холодно. Она стояла там в темноте, в точности как и я. По крайней мере, для нас все еще действовал принцип «око за око».

Я невозмутимо уставился на нее в темноте со своего места. На ней была ее толстовка с капюшоном, который полностью ее скрывал. Но время от времени она поднимала голову, чтобы посмотреть в небо на одинокие залпы фейерверка, которые бросали на ее лицо разноцветные блики. Она выглядела так охрененно красиво. Я почувствовал, как меня накрыло странное и мощное чувство, пока я наблюдал за ней, укрытой темнотой. Я чувствовал, как у меня все зудит от желания пойти туда к ней, и это желание было настолько сильным, что мои ноги дернулись. Моя реакция была такой чертовски странной, потому что я провел много таких дней в школе. Наблюдая за ней, но держась на расстоянии.

Я продолжил с любопытством рассматривать ее, пока до последнего полуночного новогоднего отсчета не осталось две минуты. Она засунула руки в карманы своей толстовки, уставилась в землю и небрежно пинала влажную траву ногами. Никто в толпе даже не заметил ее в темноте. Я напряженно смотрел на нее, желая, чтобы она взглянула на меня, и я смог бы увидеть ее глаза и понять, радовалась ли она фейерверку.

В этот момент она посмотрела прямо на меня, и ее карие глаза встретились с моими. Она выглядела удивленной. Возможно, из-за того, что я вообще потрудился выйти на улицу на холод, чтобы посмотреть фейерверк. Но она не выглядела счастливой или пораженной при виде разноцветных вспышек в небе. Она торопливо отвела взгляд и начала озираться на толпу, которая стала делиться на парочки для того, чтобы подарить друг другу новогодний поцелуй ровно в полночь, пока продолжался обратный отсчет. Все эти долбанные счастливые парочки. У всех был кто-то, вместе с кем можно было начать Новый год. Ее лицо вытянулось при виде происходящего, и чувство у меня в груди стало еще сильнее.

Бля, и я просто сделал это. Я попытался оправдать риск желанием подарить ей новогодний поцелуй, как у всех остальных. Или, может быть, я тоже этого хотел. Но это была гребаная ложь. Чувство у меня в груди тянуло меня к ней так сильно, что я ни хрена не мог больше его выносить.

Я вскочил со своего кресла и направился прямиком к ней, скрываемый темнотой, на границе которой мы находились. Она не видела, как я иду, но я знал, что она чувствует меня. Электричество, о котором она всегда говорила, было для меня таким родным чувством. Когда я наконец-то дошел до нее, я схватил ее за руку и потянул за собой, увлекая дальше в темноту. Она оглядывалась по сторонам и смотрела на меня широко раскрытыми глазами, но у меня не было времени объяснять. Я крепко держал ее за руку и тянул за собой к реке и лужайке, бегом направляясь к безопасному укрытию в беседке. Она молчала и семенила за мной.

Как только мы вбежали в темноту беседки, я развернулся и подтолкнул ее к одной из больших колонн, которая скрывала нас от толпы. Ее глаза были широко распахнуты, и она выглядела шокированно, когда я выглянул из-за колонны, чтобы проверить, остались ли мы незамеченными. До полуночи оставалось двадцать секунд, и все были слишком заняты своими партнерами, чтобы заметить что-то еще. У меня перехватило дыхание от адреналина, бега и наших пряток. Я посмотрел на мою девочку, которая стояла передо мной вжатая в колонну с широко распахнутыми глазами и всматривалась в мое лицо.

Я сделал шаг вперед, пока полностью не прижался к ней, немного расслабился, потому что щемящее чувство в груди утихло, как только я почувствовал ее близость, и стянул вниз ее капюшон. Я глубоко вздохнул и улыбнулся моей девочке. По-настоящему улыбнулся впервые за последнее время. Она выглядела такой охрененно растерянной, что мне захотелось рассмеяться. Но вместо этого я просто взял ее маленькое личико обеими руками, когда до полуночи оставалось 15 секунд. Люди стали считать вслух, когда я наклонился к ее лицу. Понимание наконец-то озарило ее лицо, пока толпа отсчитывала секунды. Бля, и тогда она улыбнулась мне. Широкой улыбкой во все 32 зуба, вся сияя и излучая красоту прямо перед моими глазами. Срань Господня, как же я скучал по этому. Ее глаза сияли, излучая что-то вроде облегчения и счастья, и были наполнены безоговорочной любовью, которую она чувствовала ко мне. В этот раз я не отвел взгляд в сторону. Я хотел, чтобы она видела меня. Мне нужно было это сделать. Щемящее чувство в груди прошло, но я все еще чувствовал потребность быть ближе к ней.

Я приблизился своими губами к ее губам и закрыл глаза, когда обратный отсчет добрался до десяти, и я чувствовал, как она изо всех сил пытается сдержать улыбку для моего поцелуя, но она была так счастлива, что не могла вытерпеть. Я лишь улыбнулся в ответ в миллиметре от ее губ. Как я мог не сделать этого, когда она так улыбалась? Улыбалась мне. Для меня. Из-за меня.

Я крепче обхватил руками ее лицо, поглаживая ее щеки большими пальцами и зарываясь остальными в ее мягкие волосы за ушами, изо всех сил пытаясь дождаться последней секунды, чтобы целовать ее со всей страстью до потери сознания, пока не утихнет это щемящее чувство в груди. Меня ни хрена не волновала такая чушь, как нежные поцелуи. Когда наконец-то осталась одна секунда, я просто просунул свой гребаный язык между ее улыбающихся губ, всецело охваченный потребностью быть ближе к ней. Мои колени подогнулись, когда она с таким же напором ответила на поцелуй. Она запустила пальцы мне в волосы и притянула мое лицо ближе, углубляя поцелуй и проникая языком в мой рот. Мои движения становились более неистовыми, дыхание участилось, и я яростно работал языком и прижимался к ее телу.

На заднем плане громко взрывались фейерверки и звучала глупая гребаная новогодняя песня "Старое доброе время" (Auld Lang Syne). Но я ничего не видел и не слышал, кроме прижатой ко мне моей девочки. Так охренительно плотно, что кольцо, скрытое под моей футболкой больно впилось в мою исполосованную шрамами грудь.

Она сжала мою кожаную куртку в кулак, тянула ближе к себе и так же яростно сражалась с моим языком.

Я невероятно сильно вжался в нее всем телом, настойчиво двигая язком. Она была зажата между мной и колонной как гребаный сэндвич, и я знал, что это больно, но она лишь продолжала тянуть меня ближе к себе, и наклоняла голову, еще больше углубляя поцелуй. Мой мозг был переполнен желанием и страстью, и я вжался в нее бедрами. Но в этом было еще что-то. Я льнул к ней, прижимал ее ближе и вел себя слишком грубо с моей девочкой. Но я не мог обуздать свое желание полностью обладать ею. Мне хотелось стать частью ее и никогда не покидать.

И от этого необузданного гребаного чувства, которое разгоралось у меня внутри, я захныкал ей в рот, дернув ее за волосы. Это было какое-то охренительно новое, незнакомое и более сильное чувство из всех, что мне доводилось ощущать раньше. Я не знал, как его назвать. Я не мог понять ничего, кроме бешеного желания быть ближе к ней. Я понятия не имел, была ли это любовь, которую я так отчаянно искал, но я знал, что для меня это был совершенно новый уровень. Больше чем просто забота, дружба, обожание и даже страсть.

И я просто наслаждался всем этим, черт побери.

Я почти рассмеялся ей в губы, потому что меня до краев переполняла эйфория от незнакомых мне эмоций. И вместо того, чтобы разбираться в них, я лишь вложил все эти новые чувства в наш хренов поцелуй. Неважно, чем это было. Я полностью отдал это ей, в надежде на то, что она сможет все это почувствовать и, может быть, скажет мне, что все это означает, и было ли этого для нее достаточно.

Когда мой поцелуй стал еще более настойчивым, благодаря незнакомым эмоциями, которые я вложил в него, она стала задыхаться и захныкала мне в рот. Мы оба стали отрывисто дышать, обдавая жарким дыханием губы друг друга. Мы льнули друг к другу, притягивали друг друга ближе, продолжая наш страстный поцелуй под прикрытием темноты в той самой гребаной беседке, где все началось.

Я так сильно боялся, что если я разорву поцелуй, то это чувство уйдет и я больше никогда не почувствую его снова. Но мне так охренительно сильно был нужен воздух. Поэтому я неохотно оторвался от ее губ и начал хватать ртом холодный декабрьский воздух, но моя девочка продолжала целовать меня, покрывая мою шею вверх и вниз до самого горла горячими влажными поцелуями.

Черт, это чувство все равно осталось.

Задыхаясь, я рассмеялся деревянной колонне передо мной, ближе прижимая ее голову к своей шее, продолжая чертовски наслаждаться всем этим. Наверное, она подумала, что я свихнулся к чертовой матери, но она ни разу не оторвалась от моей шеи и не сказала ничего такого. Я продолжал смеяться и задыхаться, когда она прошлась поцелуями по моему горлу, щекам, подбородку, и просто везде, где только было можно. И как только я достаточно отдышался, я вернул ей все эти поцелуи. Я обхватил ее лицо руками и осыпал крошечными поцелуями ее маленькие щечки. Она продолжала широко улыбаться мне и тянула ближе к себе за волосы. Я воспользовался всеми поцелуями, всеми взглядами и всеми своими улыбками, чтобы показать ей себя. Я еще не знал, кем я все-таки был, но во мне было какое-то чувство. И оно вызывало у нее улыбку. Она хихикала мне в губы каждый раз, когда я оставлял поцелуй на ее разгоряченной коже. Когда я покрыл поцелуями каждый дюйм ее красивого лица, я обнял ее за тонкую талию и крепко прижал к себе. Она опять рассмеялась, переводя дыхание, и решительно обняла меня в ответ. Обессилев от поцелуя, я уронил голову ей на плечо, разворачиваясь так, чтобы дотронуться губами до теплой кожи ее шеи, и радостно улыбнулся. Бля, это был самый счастливый момент всей моей жизни.