Фанфики
Главная » Статьи » Переводы фанфиков 18+

Уважаемый Читатель! Материалы, обозначенные рейтингом 18+, предназначены для чтения исключительно совершеннолетними пользователями. Обращайте внимание на категорию материала, указанную в верхнем левом углу страницы.


Wide Awake. Глава 33. Вкусные Ягодные Кусочки. Часть 1
Глава 33. Berry Tasty Nibbles / Вкусные Ягодные Кусочки


ЭДВАРД


Такое ощущение, что когда мы были вместе, вокруг нас ничего не существовало. И я знаю, что это дерьмо похоже на гребаное клише, но, так или иначе, это было правдой. Благодаря нашему «пузырю» моя девочка чувствовала себя в безопасности, и я тоже был более спокоен. В этом ощущении для нас был весь смысл, и мы оба чувствовали себя любимыми, когда вместе шли по школьным коридорам. Он не всегда был непроницаем. Но в те редкие моменты, когда его целости и сохранности ничто не угрожало, мы были совершенно счастливы.

Роуз и Эммет впервые сели за наш столик в первый понедельник. Брэндон и Роуз держались отдельно и болтали о совершенно бесполезной фигне, в то время как Эммет изредка вставлял грубые комментарии, а Джас посмеивался над ним.

Но мы с моей девочкой были в собственном мире, и нам было насрать на то, что творилось вокруг. В тот день она придвинула свой стул ближе ко мне. Так близко, что сидела практически у меня на коленях. Как же охрененно мне это нравилось: обнять ее рукой за плечи, позволить ей прислониться ко мне и вдыхать аромат всех цветов и печенья в ее волосах. Она, как и раньше, гладила меня по коленке, а я, как и раньше, нежно ласкал ее шею, пока мы ели наше печенье в полнейшей тишине. Нам не нужно было смотреть друг на друга или шептаться. Все, что нужно было сказать словами, мы говорили нашими прикосновениями.

В такие моменты, как этот, для нас больше ничего не существовало. Я уверен, что мы оба отчасти понимали, что все остальные за столом с любопытством поглядывали на нас и нашу естественную близость. Но это дерьмо не было способно просочиться внутрь «пузыря».

В коридорах школы моя девочка продолжала нервничать и беспокоиться. Но мне удавалось развеять все ее тревоги лишь одним движением своего пальца по ее руке или ладони. Я шел, обняв ее рукой за плечи, и в такой момент она обычно обхватывала меня за талию, буквально падая в мои объятия. А вжавшись в меня, она, наконец, расслаблялась. Так мы и ходили из класса в класс.

Коридоры были тем местом, где наш «пузырь» был тоньше всего. Люди всегда проходили чертовски близко к нам или говорили что-нибудь неприятное одному из нас, вызывая во мне желание на мгновение дать себе волю и отплатить им всем по заслугам. Но Белла всегда успокаивала во мне этот гнев: обнимала крепче или говорила, что любит меня. Наше обоюдное взаимодействие было странным. Странным, но охренительно прекрасным.

Все задания на биологии мы делали вместе. По большому счету, нам было все равно, совместная это или же индивидуальная работа - мы обязательно придвигались ближе друг к другу и принимались за работу в паре. Я смешил ее, когда спонтанно вставлял какое-нибудь пренебрежительное замечание об очень непрезентабельных фотографиях лягушачьих репродуктивных органов. А она вызывала у меня смех, когда хмурила брови и склонялась над книгой, пытаясь выяснить, где эти органы находятся. А после заливалась румянцем.

Бля, она никогда не рассказывала мне о занятиях физкультурой или о том, что происходило после того, как я оставлял ее у дверей спортзала. Но она всегда выходила оттуда улыбаясь, когда видела, что я ее жду. Несколько раз я предложил подвезти ее до дома, но, похоже, ей нравилось проводить немного времени с Брэндон, поэтому я лишь всегда провожал ее до машины и открывал для нее дверцу.

Вечера я проводил с Карлайлом в его кабинете. Обычно мы просто играли в шахматы или разговаривали на определенные медицинские темы, которыми я с недавнего времени стал интересоваться. Ему нравилось это дерьмо. Всякий раз, когда я затрагивал медицинский вопрос, его взгляд загорался, и мы проводили гребаные часы, обсуждая его. Я придерживался нейтральных тем беседы. Он интересовался моей девочкой, но воздерживался от вопросов, напрямую связанных с ее состоянием. Так уж был устроен Папочка К. Он ни хрена не мог справиться с собой, если видел кого-то, кому он, по его мнению, был способен помочь. Ближе к концу вечера он посмеивался надо мной и качал головой. Обычно он выигрывал у меня в шахматы.

А ночью... Ну, ночь… бля, это было самое лучшее время с моей девочкой. И не только потому, что мы с ней зажимались или пользовались самым грязным, никем не подтвержденным способом ослабления ее чувствительности. А еще и потому, что мы не нуждались в «пузыре», когда были наедине в моей комнате. Мы просто, бля, были... собой. Мы были нормальными, и нам было спокойно и комфортно.

Она прислонялась к моему плечу и с улыбкой наблюдала за тем, как я ужинаю, пока мы разговаривали о дерьме, произошедшем за день.

А после этого... что ж...

Первые пару ночей я старался придерживаться простоты в наших действиях. Просто зажимался с ней до тех пор, пока нас не накрывала усталость, как и в первую ночь. Я путешествовал своими руками по наименее чувствительным частям ее тела. Руки, спина, бока, бедра, живот. Простое обычное дерьмо. Ей всегда нравилось, когда я дотрагивался до нее. Ее маленькие ручки тоже блуждали по моему телу. Ей нравилось гладить меня по груди и по бокам. И, конечно же, дергать меня за волосы.

В третью ночью процесса ослабления чувствительности мы просто легли и начали целоваться так же, как и в предыдущие две ночи, как вдруг я обнаружил, что мне тоже нужно стоп-слово. Мы лежали на боку, пока наши языки боролись друг с другом за превосходство, и она всем телом прижалась ближе ко мне. Я провел рукой по ее шее от щеки до плеча, а потом и дальше вниз по руке, которой она сильно схватилась за меня и притягивала ближе к себе.

Как обычно, поцелуй постепенно набирал обороты. Она, как обычно, закинула ногу мне на бедро и потерлась об меня, вызывая у меня бездыханный стон. Бля, ей всегда нравилось слышать от меня эти звуки. И я никогда не сдерживался c этим дерьмом. Она тяжело дышала в мой рот, пока ее рука подбиралась вверх к моей шее. Я знал, что за этим последует. Но для того, чтобы успеть вовремя ее остановить, я был слишком увлечен тем, что притягивал ее за бедро ближе к себе и глубже погружался языком в ее рот. Она запустила пальцы мне в волосы и крепко сжала их в кулак, с новой силой набрасываясь на меня.

Я зашипел ей в рот и отшатнулся. "Печенье, твою мать", - почти заорал я, пытаясь восстановить дыхание. Распахнув глаза, я встретился с ее потрясенным взглядом.

Она попыталась убрать ногу, но я крепко держал ее своей рукой. Наконец, она ослабила хватку в моих волосах и посмотрела на меня с недоумением.

Я облегченно вздохнул и взглянул на нее с извиняющимся видом. "Волосы", - выдохнул я, медленно поглаживая ее бедро, пока она ласково перебирала пальчиками мои локоны.

Она глядела на меня, нахмурившись и делая частые вдохи и выдохи. "Прости, я думала, тебе это нравится", - прошептала она, переместив руку на мою щеку и ласково погладив ее.

Я еле сдержался, чтобы не закатить глаза. "Да, мне нравится", - прошептал я честно, глядя прямо в ее слегка прикрытые карие глаза, - "Просто дай моей шевелюре немного времени, чтобы восстановиться", - объяснил я, скривившись от того, что кожа головы в данный момент немного пульсировала. Три ночи подряд постоянного дерганья - достаточно болезненное дерьмо.

"Оу", - понимающе выдохнула она, переместив руку мне на затылок, пока я, не переставая, ласково гладил ее вверх и вниз по бедру. "Хорошо...", - прошептала она со странным любопытным видом, - "А что еще тебе нравится?" - спросила она, облизав губы, пока ее дыхание возвращалось к нормальному ритму.

Моя рука замерла у нее на бедре, и я стал поглаживать его только пальцем, вглядываясь в ее глаза. Я решил, что все это дерьмо - подлинная искренность в отношении того, что нам нравилось, а что нет – крайне важно. Поэтому, бля, я и сказал ей. "Ты знаешь то дерьмо, что я делаю с твоей шеей?" - тихо прошептал я, пока она ласково поглаживала мой затылок своими пальчиками. Она слегка улыбнулась и кивнула, но я все равно испытывал потребность в демонстрации своих слов.

Я прервал наш взгляд, провел губами по ее подбородку и, едва касаясь кожи, спустился ими вниз по шее к горлу. Я стал покрывать ее поцелуями, неспешно поднимаясь вверх к уху. Она вздохнула и откинулась головой на подушки, чтобы предоставить мне больше доступа. Я подключил язык, облизывая и посасывая ее кожу на пути к крошечной мочке уха, вызывая у нее мелкую дрожь.

Она наклонила лицо к изгибу моей шеи и ласково коснулась ее губами так, как уже делала иногда. Но в этот раз она добавила язык и лизнула ее. Я выдохнул ей в кожу в тот момент, когда ее теплый язычок коснулся моей шеи, и возобновил свои ласки у нее на бедре. Бля, она стала тихо постанывать, облизывая и иногда посасывая кожу на моей шее, подбираясь вверх к моему уху. Ее действия вынуждали меня вжиматься в нее бедрами, и мое дыхание участилось.

Когда ее губы добрались до мочки моего уха, она нежно задела ее зубами, вызывая во мне дрожь по всему телу. "Ты такой вкусный", - тихонько промурлыкала она мне на ухо.

Отрывисто выдохнув, я крепче вцепился пальцами в ее бедро. Возможно, это было самой сексуальной гребаной штукой из всех, что когда-либо шептали мне на ухо. Не то чтобы самой грязной, но определенно самой сексуальной. Я хотел было попросить ее укусить меня сильнее, но моя шевелюра сказала мне заткнуть нахер свой чертов рот. Так что вместо этого я набросился губами на ее шею, облизывая и нежно посасывая ее, как ей нравилось, не переставая при этом гладить ее по бедру. Я хотел узнать, что нравилось ей, но решил, что она не будет иметь об этом ни малейшего понятия до тех пор, пока не почувствует в первый раз.

Когда мы наконец-то вернулись обратно к губам друг друга, я решил начать ослаблять ее чувствительность оттуда, откуда не пробовал раньше. Спустя несколько поцелуев, я отстранился от нее, хватая ртом воздух, посмотрел прямо в ее затянутые поволокой глаза и медленно провел рукой вверх по ее бедру.

В ее взгляде не было никакого протеста, когда я уменьшил давление ладони и обхватил ею ягодицу, едва касаясь ее.

Она немного напряглась, и я знал, что за этим последует. "Печенье", - прошептала она, продолжая ласково теребить мои волосы, и облизала губы, когда я снова вернулся к поглаживанию ее бедра.

Потребовалось всего две попытки, прежде чем я полностью схватился рукой за ее попку и прижал к себе, вызывая у нее приглушенный стон, когда мы снова возобновили наши поцелуи.

Это был всего лишь один большой гребаный процесс. И три ночи спустя я смог схватиться за ее задницу, даже не вызывая у моей девочки ни одной мысли про печенье. И когда мы с ней целовались, она улыбалась именно благодаря этому.

Начиная со следующей ночи, мы начали тренироваться в облапывании разных частей тела. С ее грудью всегда было сложнее всего. Мы уставали и ложились спать, так и не переборов "печенье". Я боялся, что это ее расстраивает. Но когда мы ласково утыкались друг в друга носами и засыпали, я видел в ней веру в нашу методику.

Мы продвигались дальше ночь за ночью. Я всегда прекращал ее целовать перед тем, как сделать что-то, чтобы она могла сказать стоп-слово. Чтобы успокоить ее, я стал гладить не ее руки, а бока. Похоже, это действовало более эффективно. Потом, проводя руками от живота к горлу, я задевал ими холмики ее груди. Все это каждый раз отнимало слишком много времени, поэтому мне не удавалось нормально облапать ее грудь до того, как мы ложились спать. В какой-то степени я был рад этому: я до усрачки боялся, что, как только я стану лапать ее в своей кровати, я потеряю над собой контроль, и наш темп будет задавать уже она. А моя девочка была адски нетерпеливой.

И чтобы облегчить все это сексуальное напряжение, которое я зарабатывал в кровати предыдущей ночью, каждое утро я задерживался в душе все дольше и дольше. Если серьезно, то я совершенно не возражал двигаться в таком чертовски медленном темпе. Более того - для меня он был более предпочтительным. Это давало мне ощущение, что я хотя бы раз в своей жизни что-то делаю правильно. Делаю правильно с моей девочкой. И пусть ценой этому был болезненный пульсирующий стояк. Но зато каждый день, выходя из душа, я видел ее маленькую синюю зубную щетку рядом со своей, и улыбался от этого как долбанный идиот.

* * *

Школа каждый день подводила нас к краю. Мы шли по переполненным коридорам, и я крепко прижимал мою девочку к себе, пока мы лавировали между людьми. Уставившись в пол, она прижималась ко мне щекой. Я хотел, чтобы она держала свой гребаный подбородок поднятым вверх и смотрела всем им прямо в глаза. Но она не могла. Поэтому я делал это за нее.

И обычно я оказывался рад тому, что она не поднимала глаза и не видела их, поскольку некоторые из обращенных на меня взглядов были охренительно неуместными. Каждый день перед уроком физкультуры я наблюдал за тем, как Стэнли, проходя мимо, бросает на нее яростные взгляды. Видя это, я сжимал руки в кулаки.

За обедом же с каждым днем становилось все... интереснее. В начале первой недели Джас завел разговор о книге, которую читала Белла. Какая-то историческая биография или еще какое дерьмо. Это привлекло ее внимание и, не переставая гладить мою коленку, она робко высказала свое мнение о ней. Я обнимал ее одной рукой, а они говорили о книге все то время, пока мы ели наше печенье. Это был первый раз, когда мы говорили с кем бы то ни было за столом во время ланча.

Каким-то образом Розали втянулась в беседу, немало шокировав всех нас своей осведомленностью в теме беседы. Она закатила глаза, перекинула свои светлые волосы через плечо, склонилась над столом и еще какое-то время болтала с моей девочкой об этом. Я молчал, гладил ее шею и слушал разговор. Она была такая тихая и охренительно робкая, но, тем не менее, включилась в беседу.

У Эммета с Джассом оказалось гораздо больше общего, чем я думал. Они перекидывались друг с другом грубыми шуточками и в некоторые из дней смеялись так, что Роуз и Брэндон раздраженно закатывали от них глаза. Белла и я лишь нежно ласкали друг друга и иногда посмеивались над их шутками. Я бы хотел, чтобы она рассказала им тот грязный анекдот про монахинь, но я знал, что она лишь покраснеет и спрячется за моей курткой.

Когда началась вторая неделя, стало еще интереснее. Мы сидели за столом и ели наше печенье, а Брэндон рассказывала про новую группу, которая ей нравилась. Они сидели с Джассом рядом, и она с таким восторгом говорила о музыке, как будто это было второе пришествие Христа или еще какое дерьмо в этом роде. Бля, я ненавидел эту группу. Поэтому я фыркнул ей в ответ. Джас с интересом наблюдал за тем, как я непростительно оскорбил музыкантов, которые ей так нравились.

Она лишь развернулась ко мне, изогнув бровь. "Ну, о Знаток Всея Музыки…" - закатывая глаза, холодным тоном заявила она мне через стол, пока я продолжал гладить шею моей девочки. Белла вздохнула и покачала головой, резко прижавшись ближе ко мне, в то время как Брэндон продолжила: "…Что для такого, как ты, считается "приемлемой" музыкой?" - спросила она, изобразив воздушные кавычки.

Когда я дерзко ухмыльнулся ей в ответ, Джас и моя девочка простонали одновременно. Эта ухмылка стала началом самого длинного разговора, который когда-либо происходил у меня с Брэндон. Я рассказал ей, что считал приемлемой музыкой, и к моему большому удивлению она рассказала мне о своих мыслях на этот счет. Ее музыкальный вкус был не такой уж и дерьмовый, но «в шкафу» ее iPod`а были кое-какие скелеты. Все за столом смотрели на нас в шоке, когда мы действительно пришли к согласию в том, какая музыка нравилась нам обоим. А к концу часа Брэндон уже больше не смотрела на меня сердито. Это не сделало нас лучшими друзьями на веки вечные или еще какое дерьмо вроде этого. Но она действительно криво улыбнулась мне, когда направилась на урок, взявшись с Джасом за руки.

Белла была так офигенно счастлива из-за того, что мы двое поладили, что улыбалась на протяжении всей биологии, даже несмотря на то, что темой урока были бактерии, пожирающие плоть. Поэтому я дал себе обещание приложить все усилия, чтобы найти общий язык с Брэндон, раз это делало ее такой счастливой.

* * *

Были ночи, когда мы набрасывались друг на друга как два идиота с зашкаливающим гормональным фоном. Но были и ночи, омраченные нашими призраками.

В один из таких вечеров мы с Карлайлом разыгрывали в его кабинете очень унизительную для меня партию в шахматы. И он поднял тему моей матери. Реально охренительно тонко и настолько внезапно – он просто сидел напротив меня за шахматной доской и пытался выяснить ее возраст, когда, взяв мою ладью, осторожно поглядывал в мою сторону.

И точно так же, как и всякий раз, когда кто-то затрагивал это дерьмо, на меня нахлынули воспоминания. Даже несмотря на то, что я изо всех сил старался подавить их в себе и забыть об этом, они все равно владели моим разумом и вынуждали меня сжимать кулаки.

Я просто встал и вышел из комнаты во взбешенном состоянии и отказался разговаривать с ним о чем-либо подобном. Одно единственное упоминание угробило весь мой вечер. Думаю, что как только я открыл дверь, Белла сразу поняла, что я пребывал в прострации.

Я ел молча и ждал возможности достать свой альбом и выплеснуть наконец это конкретное воспоминание на бумагу, чтобы вытащить его из моей долбанной головы хотя бы на пару минут. Но вместо этого она заставила меня прилечь вместе с ней лицом к лицу на кровать и стала ласково гладить мои волосы. Я вздохнул. Она стала расспрашивать меня о воспоминаниях, которых я так старательно избегал.

Что-то в том, как она шептала и обнимала меня, вынудило меня полностью открыться ей, рассказать ей обо всем том дерьме, о котором я даже думать не мог в компании других людей. О том дерьме, которое переносило меня на годы назад в прошлое, в маленький домик в Чикаго.

Я бы и хотел разозлиться на нее за то, что она спрашивала у меня такие вещи и выуживала их из моей головы своим ласковым голосом и гипнотизирующим взглядом своих карих глаз. Но я не мог. Потому что рассказать ей оказалось даже лучше, чем просто нарисовать их, и когда я проснулся на следующее утро, я снова был в норме.

В точности как у меня, у моей девочки тоже были дерьмовые дни. Для меня всегда было так чертовски очевидно, когда она приходила с явно натянутой улыбкой. Прислонившись к моему плечу, она притихала и замыкалась в себе, пока я ел свой ужин и украдкой поглядывал на нее краем глаза. После этого я просто притягивал ее к себе на колени и обнимал. И тихим голосом просил ее рассказать мне о том, что случилось. И обычно она так и делала.

Один раз это была такая мелочь, которая поставила меня в гребаный тупик. Ей пришлось отказать Брэндон, когда та попросила пройтись с ней по магазинам. Но в другую ночь это было кое-что посерьезней. Она рассказала мне, что увидела, как Эсми и Брэндон вместе лежали на диване и вспоминали детство Брэндон. Она мучительно назвала это "моментом между мамой и дочерью". И в этом я мог всецело, бля, посочувствовать ей. Поскольку это было основной причиной, по которой я так редко бывал у Джаса дома. Он всегда был очень близок со своей матерью.

Той ночью моя девочка плакала. Это разбивало мое сердце ко всем чертям, и я успокаивающе гладил ее по спине и укачивал на своих коленях. Обычно причиной слез была боль, вызванная ее состоянием, или какой-то инцидент. Но я редко видел, чтобы она плакала именно из-за таких вещей. И пока она тихо рыдала на моем плече больше часа, я продолжал держать ее.

Мы оба чувствовали, когда ночь была нам нужна только для того, чтобы пережить реальность нашего существования. Чтобы лишь несколько гребаных часов проваляться в темноте, пока все не уйдет. Это был странный вид интуиции.

Однако, благодаря этим темным и мрачным ночам, следующие были более яркими и светлыми. Потому что все дерьмо улетучивалось, и мы просто могли быть вместе, больше не думая об этом. Мы снова могли улыбаться и смеяться во время моего ужина. А после него мы нетерпеливо продолжали с того места, где в прошлый раз остановили наш процесс ослабления чувствительности.

* * *


На двенадцатую ночь мы добились прогресса. Мы как обычно обнимались и целовались, и она закинула ногу мне на бедро. Пока она лизала и посасывала мою шею, я, совершенно бесстыдно лапая ее за задницу, стонал ей в рот. Мне безумно, непреодолимо хотелось перекатить ее на спину. Но вместо этого я перекатился сам, и она оказалась сверху на мне, и наши губы встретились снова. Это был первый раз, когда мы изменили нашу позицию.

Хватая ртом воздух, она застонала, прижалась ко мне, потерлась об мою эрекцию и выдохнула мне в рот. Я застонал в ответ и еще крепче схватил ее за задницу, вполне поощряя ее действия, и она сделала так еще раз. Это было охренительно сексуально. Но спустя несколько минут борьбы языками, я стал задыхаться. Вернув нас в сидячее положение, я оторвался от ее губ и возобновил свои попытки коснуться ее груди. Она схватилась пальцами за мои волосы и облизала губы. Мои поглаживания и ласки настолько расслабили ее, что, когда я задел руками ее грудь, она прислонилась своим лбом к моему и закрыла глаза.

Это была первая ночь, когда я смог так сделать. Мы преодолели это всего за два "печенья". Обычно нам требовалось четыре, прежде чем на нас наваливалась усталость, и мы не могли продолжать дальше. Мои руки замерли у нее на груди во время последней успешной попытки. Уголки ее губ приподнялись в триумфальной улыбке, и она, продолжая упираться в меня лбом, наконец-то открыла глаза и посмотрела прямо на меня.

Она обрушила на меня свои губы, выгнувшись грудью в мои ладони, желая, чтобы я сжал ее крепче. И я сделал это. И тоже застонал ей в рот, когда стал лапать ее и одновременно посасывать ее язык. Молясь при этом о том, чтобы она не стала тереться о мой стояк, пока сидела на мне.

Той ночью мы легли спать чуть позже. Я знал, что ей хотелось подольше чувствовать это - победу и доказательство того, что методика работала. Поэтому я продолжал массировать руками ее груди и прижимать ладони к ее соскам, пока она облизывала и посасывала мою шею, двигаясь вниз и вверх и, едва дыша, снова набрасывалась на мои губы.

В конечном счете, я сбавил темп поцелуев, превращая их в ласковые медленные касания губ, уменьшил давление ладоней на ее грудь и, наконец, провел ими по ее щеке и волосам. Она поняла причину моих действий и, поцеловав в последний раз, слезла с меня с улыбкой, которая меня рассмешила.

Став напевать мне колыбельную, она все еще улыбалась, лежа у меня на груди, а я впитывал аромат цветов и печенья в ее волосах.

Для моей девочки это была хорошая ночь. А я смог по-настоящему облапать ее, поэтому мне и самому не на что было жаловаться.

* * *

С тех пор я начал менять наши позы, пытаясь найти ту, какая нравилась бы ей больше. Я охренительно много узнал о моей девочке. Многие важные мелочи. Ей нравилось, например, когда я нежно прикусывал мочку ее уха. В ответ она делала то же самое с моей, и я неизменно стонал в изгиб ее шеи. Но было и то, что вынуждало ее говорить стоп-слово. Причем это было совершенно неожиданное для меня дерьмо.

Однажды ночью я выбрал позицию, в которой я был сверху. Казалось, что она вполне наслаждалась этим, пока мы, чуть дыша, боролись языками друг с другом. Она дернулась в меня бедрами и стала оттягивать мои волосы. Кожа головы зудела еще с прошлой ночи, и мне не очень хотелось, чтобы она так рано снова взялась за дело. Но вместо того, чтобы сказать стоп-слово, я потянулся, схватил ее за запястье, нежно высвободил ее пальцы из моих волос и с облегчением вздохнул, когда ее рука оказалась на подушке рядом с головой. Не знаю, почему я это сделал, но я не отпустил ее запястье, а лишь оторвался от ее губ и стал прокладывать дорожку из поцелуев вниз по ее шее, пока она извивалась подо мной. Тогда я поднял ее запястье над головой и придержал его там.

Она напряглась подо мной, прекратив извиваться. "Печенье", - выдохнула она, вырывая руку.

Я отпустил ее запястье и взметнулся над ней так быстро, что у меня слегка закружилась голова. Часто дыша, я оказался на коленях у нее между ног. Пока мы восстанавливали дыхание, я с извиняющимся видом стал поглаживать ее бедра.

На этом наша ночь закончилась. Я чувствовал себя крайне дерьмово из-за того, что сделал такую глупость, как попытался занять доминирующую над моей девочкой позицию. Мне следовало бы знать, что это вызовет у нее дискомфорт.

После этого я был осторожен, обычно позволяя ей оказываться сверху и пытаясь продемонстрировать ее подсознанию, что доминирующей здесь была она. Я продолжал ее лапать. Она так охренительно страстно ждала того момента, когда мы начнем, что иногда отрывалась от моих губ и безмолвно умоляла меня приступить к процессу еще до того, как я сам был готов.

С каждым разом "печенья" слышались реже, и она расслаблялась быстрее, что каждую ночь давало нам все больше времени на то, чтобы я мог насладиться ощущением ее груди в своих ладонях. От моего внимания не укрылось, что она стала носить более тонкие свитера.

Это были ночные битвы с ее разумом, и мы шаг за шагом, прикосновение за прикосновением ломали этот барьер. Мы задыхались друг от друга, целовались чертовски жадно и непрерывно, притягивали друг друга ближе со стонами и вздохами. Методика была охренительно медленной штукой. Но, в конце концов, мы это сделали.

Тридцать дней. Целый месяц испытаний методики на ее груди. И спустя гребаную вечность, я наконец-то смог хвататься за нее своими руками без всякого "печенья".


Источник: http://robsten.ru/forum/19-40-1
Категория: Переводы фанфиков 18+ | Добавил: Tasha (01.08.2011) | Автор: Tasha / PoMarKa
Просмотров: 4068 | Комментарии: 46 | Рейтинг: 5.0/32
Всего комментариев: 461 2 3 4 5 »
46   [Материал]
  А я вот никак не могу понять, что это за ласка такая: дергать партнера за волосы???????????????? Он скоро лысый будет...

45   [Материал]
  Я хотел было попросить ее укусить меня сильнее, но моя шевелюра сказала мне заткнуть нахер свой чертов рот  bj bj :bj: 

44   [Материал]
  giri05003 Ох и миленькие печенюшки! А Эдарду респект за такую терпеливость

43   [Материал]
  Эдвард такой потрясающий! hang1

42   [Материал]
  Терпение у мальчика не отнимать!!! Просто умничка!!1 hang1 hang1

41   [Материал]
  Спасибо

40   [Материал]
  Многим мужчинам есть чему поучиться у Эдварда.А именно:терпению!

39   [Материал]
  Какой же Эдвард молодец! Целый месяц терпеливо отрабатывали методику!!!!

38   [Материал]
  Спасибо.

37   [Материал]
  какой же Эдвард чуткий, внимательный и терпеливый! JC_flirt

1-10 11-20 21-30 31-40 41-46
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]