Остаток недели прошел в волшебном тумане, сотканном из беседки, печений и влажных темных волос. Ночь всегда была лучшим временем суток. Это было похоже на какую-то гребаную издевку, потому что раньше ночи были для меня самой нелюбимой частью дня, а сейчас абсолютно все изменилось.

Я даже придумал для себя правила в связи со всеми этими изменениями. Самое первое и самое важное – я не мог допустить, чтобы Белле было некомфортно во всех смыслах этого слова. Учитывая ее сильнейшее отвращение к мужчинам, я знал, что даже самая маленькая ошибка расстроит ее. Второе – я не мог показывать в школе, что мы хорошо друг друга знаем. Ничего нового, но это было правило, которое я должен был соблюдать, несмотря ни на что. Ну, а третье – если я могу защитить Беллу, не причиняя ей при этом никакого вреда, и даже рискуя навлечь на себя гнев Элис и всех кого угодно, я буду ее защищать.

Той ночью во вторник я познакомил Беллу с миром необычной симфонии – миром моей музыки. Она взяла один наушник, я другой. Я показал ей свои любимые записи, пытаясь при этом осторожно держать дистанцию, чтобы не стать причиной «Странной Истерики Номер Пять».

Конечно же, я начал с более легких вещей. Для начала немного классики, прежде чем погрузить ее в более тяжелую музыку. Она казалась на удивление любопытной в отношении всего, что я показывал ей, как будто она никогда не знала, что происходит вокруг нее в этом гребаном мире. Она каждый раз удивляла меня своей реакцией на песни. Иногда я проигрывал что-нибудь и задерживал дыхание, ожидая, что она скривится в отвращении, но вместо этого она приподнимала уголок рта и начинала покачивать головой в ритм музыки. У моей девочки был хороший вкус.

Наконец, она осторожно повернулась ко мне: «Это с Майком я тебя сегодня видела?» - спросила она неодобрительным тоном.

Я немного запаниковал, потому что не знал, что она видела нас вместе, и у меня не было наготове никакой подходящей истории для прикрытия. Я сгримасничал. «Мне просто надо было поговорить с ним кое о чем, что произошло на вечернике в пятницу.» Это не было ложью. Технически, он приставал к Белле и на вечеринке, и, грубо говоря, я побеседовал с ним об этом.

Белла выглядела так, как будто и дальше собиралась расспрашивать меня про эту ситуацию с Ньютоном, поэтому я быстро поменял музыку на более тяжелую и громкую - которой, к моему огромному удивлению, Белла, по ходу, наслаждалась.

А что касается Майка… она больше не стала поднимать эту тему.

Зато на следующий день в школе Ньютон впялил свои отвратные глаза в доску, как только Белла вошла в класс по биологии. Я был доволен, что один день прошел без новостей о «Странной Истерике Номер Пять». И я был благодарен Джасу за то, что он не трепался своим гребаным ртом о Белле, а вместо этого сфокусировал все свое внимание на том, чем была занята Брендон. Хороший мальчик.

Ночь среды встретила меня немного безумным поведением Беллы. Хотя я уже начал кое-что замечать.

Белла заснула.

Это случилось в тот момент, когда она проснулась. В том, как она обвела глазами задний двор, чувствовалось напряжение. Интуитивно, хотя я и старался не сильно заморачиваться, я понимал, что ей необходимо было просто выпустить это напряжение. Так что я просто забил на это дерьмо и, усаживаясь на скамейку, отправил ей свой самый лучший взгляд заботливого и мягкого Эдварда с надеждой, что это ее успокоит.

«О чем он был?» - мягко спросил я, протягиваясь за печеньем.

Она посмотрела немного растерянно, как будто не ожидала, что это будет так заметно. Может, для других так и было бы. Но она позволила мне увидеть Настоящую Беллу. Так же, как и я позволил ей увидеть Настоящего Эдварда. Она неохотно начала восстанавливать события последнего сна. Он был во многом похож на прошлый. Вернее, он был абсолютно таким же, как ее прошлый сон. Но в этот раз она не стала ничего скрывать. Она рассказала все мучительные детали, не утаивая ничего. Ни звука ломающегося пальца, когда она пыталась сопротивляться; ни сколько крови вытекло из ее губы, когда он ударил ее. Она рассказала мне, как слушала через стену крики своей матери в темной тишине своего шкафа. Упомянув свою маму, Белла сделала то, что меня чертовски ошеломило. Она заплакала. Никаких громких рыданий или чего-то подобного – только две дорожки из слез, беззвучно скатывающиеся по ее бледным щекам.

Видеть, как она плачет - это, бля, разбивало мое сердце. Я изнемогал от желания успокоить ее, сделать хоть что-нибудь, а не просто сидеть на этой скамейке как статуя. Но я понимал, что лучше. Лучшее, что я мог сделать – это слушать. И я слушал.

Когда на ее лице появилось раскаяние за то, что она «грузила» меня своими снами, я автоматически рассказал ей свой сон, который видел накануне – я показал ей себя. Око за око. Кровь за Огонь. И после того, как мы вывернули наизнанку все ужасы наших снов, мы просто сидели и продолжали слушать музыку, поедая печенья. Успешно возвращаясь к нашей прежней расслабленной атмосфере. Молча отказываясь позволить этим проклятым снам разрушить хоть одну секунду наших жизней, что нам, черт побери, было абсолютно ни к чему.

Такой же была и ночь четверга. Только я и моя девочка. Мы сидели над пакетом с печеньями, тихо высмеивая глупые названия групп. Она рассказала мне немного о своей прошлой жизни в Фениксе, опуская то, что касалось ее матери.

А потом я нашел еще кое-что общее между нами.

«Ты была в приюте?» - спросил я недоверчиво. До того, как Карлайл усыновил меня, я успел побывать в нескольких. И в них ничего хорошего, бля, не было.

«Да», - вздохнула Белла. - «Я не хотела обременять Эсми и остальных», - пробормотала она и пожала плечами. Прозвучало, как самопожертвование. «Но ….в конце концов, мне пришлось уехать оттуда. Там было слишком много…людей», - бормотала она, напряженно уставившись на iPod..

Я знал, что под словом «люди» она имела в виду мужчин. Мальчишек. Неважно. Я сочувствовал ей, и это меня удивляло. Она рисковала собой, допуская все это дерьмо и Странные Истерики, только для того, чтобы порадовать Эсми своим присутствием. На ее лице читалось сожаление, когда она положила iPod обратно на стол. Судя по тому, как она сгорбилась, было похоже, что она сожалела о своих провалившихся планах остаться в Фениксе. А так как у нас все было око за око, я показал ей, о чем были мои сожаления.

«А я был в нескольких приютах до того, как Папочка К. …» - указал я через плечо большим пальцем в направлении дома и схватил iPod, - «… усыновил меня», - продолжил я рассеянно, листая треки в плеере. «Все было офигеть как «здорово». Люди всегда хотят устроить тебе проверку и прочее дерьмо в этом духе, как будто проводят какую-то гребаную разметку территории». Я фыркнул и пожал плечами, вспоминая все те драки, в которые ввязывался в приютах в Чикаго.

Белла задумчиво молчала, прежде чем снова заговорить. «Как вы познакомились с доктором Калленом?» - спросила она спокойно.

О-о-о. Это было самое лучшее мое воспоминание, и я автоматически улыбнулся. «Я лежал в больнице с гриппом. Карлайл был моим лечащим врачом в Чикаго. Мы вроде как сблизились, пока я был там. Моя сучка-директор из приюта заявилась туда однажды крайне раздраженная из-за того, что кто-то что-то там у нее украл», - я сделал паузу и посмотрел на Беллу, покачивая головой. - «Обычная для приютов дебильная драма. Слишком много способных на это детей в одном здании». Я закатил глаза и продолжил. - «В общем, Папочка К. вошел в тот момент, когда эта сумасшедшая тетка орала на меня - беспомощного больного на больничной кровати - и он…» - я опять остановился, усмехнулся и счастливо улыбнулся воспоминаниям, которые мог произвести с идеальной точностью, - «…Он сказал ей убираться к чертовой матери из больницы и не возвращаться до тех пор, пока она не выяснит, что за высушенный орган у нее в том месте, где должно быть сердце». Теперь я смеялся открыто, от всего сердца. Это был определяющий момент моего существования. Я лежал больной и слабый на больничной постели и был близок к смерти, но надо было видеть мое лицо, когда я услышал, как крутой и всегда собранный Папочка К. грязно выругался - это был момент, достойный быть запечатленным на сотни фотокамер.

Белла смеялась вместе со мной, мягко, нежно, запрокинув голову назад, в то время как ее влажные от тумана волосы развивались на ветру.

Мой смех утих, но я все равно продолжал покачивать головой. «Когда он меня вылечил, и мне стало лучше, он просто однажды вечером забрал меня к себе домой, разрулил все юридическое дерьмо, а через месяц привез нас с Эмметом сюда», - закончил я, пожимая плечами.

«Судя по его поступку, он прекрасный человек. Должно быть, ты его очень любишь», - сказала она мягко с маленькой улыбкой на губах.

«Я люблю Карлайла по-своему. В основном, он пытается не быть строгим отцом со мной… из-за моего прошлого…но он, бля, реально классный», - искренне ответил я.

Большую часть ночи мы провели, рассказывая друг другу ужасные истории из приютов. У меня в запасе было достаточно таких историй. Так же, как и у Беллы. Некоторые были очень грустными, некоторые смешными. Я наслаждался тем, что у нас было еще что-то общее.

В конечном итоге, разговор снова вернулся к теме школы и отвратительным людям, которые в нее ходили. Когда Белла упомянула Джессику Стэнли, я рефлекторно сморщился от отвращения.

«Что?» - спросила она с немножко забавной улыбкой, кладя в рот кусочек печенья.

Я положил на место свое печенье, потому что один лишь звук этого имени вызвал у меня тошноту. Мне не хотелось обсуждать мою романтическую сторону жизни с Беллой, потому что я боялся, что ей это будет неприятно.

«Что? Ты должен рассказать мне!» - посмеиваясь, сказала она.

И потому, что моя девочка имела надо мной непонятную мне власть, я знал, что должен был выложить всю подноготную об этой сучке Стэнли. Я потряс головой и вздохнул. «Да ничего особенного. Просто у нас с Джессикой было, ну типа…», - я остановился и, немного наклонив голову набок, нахмурил брови, пытаясь найти правильные слова, чтобы описать то, что было между нами, но не найдя ни одного, закончил самым жалким образом: «…кое-что».

На секунду что-то блеснуло в глазах Беллы, но я не смог понять, что именно. Вдруг ее лицо превратилось в маску безразличия, как это бывало в школе. Это дерьмо мне совсем не понравилось. Со мной она должна была быть Беллой, а теперь я облажался, сказав то, что все разрушило. Я нарушил правило номер один.

«О», - сказала они спокойно. - «Что кое-что?» - спросила она все еще без капли гребанных эмоций на своем лице. Бля, я ненавидел это. Я вдруг понял, что ни в коем случае нельзя было рассказывать ей об этом одноразовом перепихоне со Стэнли однажды ночью. Вместо этого я схитрил. Я не хотел лгать, но знал, что сейчас это было необходимо, чтобы с ее лица исчезла эта гребаная маска.

Я насмешливо фыркнул: «У нее склонность к сумасшедшему преследованию, включая, кстати, и тебя».

Вот оно! Это не было ложью. И я молился про себя, чтобы этого оказалось достаточно, и не нужно было придумывать историю. К счастью, этого оказалось достаточно.

Она просто покачала головой и пробормотала что-то про «легко доступных блондинок», из-за чего я рассмеялся. После нескольких шуток в адрес Ньютона, маска снова исчезла с ее лица, и ночь была спасена.

Мы устали. Без всяких сомнений. И когда Белла в пятницу вошла в класс биологии, я видел, что ей надо было немного поспать. Ее взгляд был полностью расфокусирован, она вращала глазами во все стороны. Я мог каждый день выделить для себя час или два дома после школы, но Белла, похоже, была на грани срыва. Нервничая из-за того, что она могла сорваться и получить замечание от учителя на замене, я решил нарушить одно из моих правил. Вырвав листок из альбома, в котором я делал наброски, я написал ей короткую записку.

Я тебя разбужу. Этим было сказано все, что должно было быть сказано. Она поймет.

Я свернул записку, и когда никто не смотрел, незаметно пододвинул на ее сторону лабораторного стола.

Она медленно открыла ее, щурясь, чтобы прочитать слова. Перед тем, как смять записку, она тяжело кивнула, и, немного колеблясь, положила свою голову, на которую все еще был надет капюшон, на стол.

К своей работе я отнесся со всей серьезность, прекрасно понимая, как сильно Белла не хотела спать. Поэтому я напряженно прислушивался к ее дыханию, которое сразу перешло в мягкий устойчивый ритм. Через несколько минут я услышал мягкие, почти похрапывающие звуки, которые моя девочка всегда издавала во время сна. Это был самый успокаивающий, убаюкивающий звук на свете. От этого я почувствовал себя еще более сонным, чем уже был к тому моменту, но я боролся с собой, оставаясь бодрым и прислушиваясь к каждому ее вздоху,.. ожидая начала сна, и чертовски надеясь, что этого все-таки не произойдет.

Но он начался. 45 минут спустя я услышал это. Ее дыхание изменилось почти незаметно – оно стало прерывистей,.. с задержками, а потом сразу ускорилось.

Я воспринял это как знак и легонько наступил своей ногой на ее ногу, не отрывая глаз от моего альбома. Ничего не изменилось. Я попробовал еще раз, сильнее стукнув ее по голени.

Она подскочила, быстро обведя покрасневшими глазами весь класс. К счастью, все громко болтали, и никто не заметил ее беспокойного поведения. Она яростно потерла свои глаза, а затем послала мне быстрый благодарный взгляд, после чего вытащила из своей сумки книгу и усердно принялась ее читать.

Весь день я чувствовал себя дерьмово и после того, как чихнул, наверное, уже в сотый раз подряд, начал понимать, что у меня начинается простуда. Засунув руку в сумку, я стал искать в ней носовые платки. Я громко высморкался, и мне было посрать на то, что все люди вокруг оглянулись на меня. Я просто посмотрел на них всех взглядом, который ясно давал понять – Пошли. Вы. Все.

Белла посмотрела на меня из-за завесы своих волос полным заботы взглядом, но я просто продолжил рисовать у себя в альбоме. Обычная простуда, ничего особенного! Вот что случается, когда ты проводишь пять часов ночью в ноябрьском тумане и под холодным дождем. Хотя это того стоило.

Когда прозвенел звонок, я выволок свою уставшую, пылающую жаром, сопливую задницу из класса и решил, что я чувствую себя достаточно дерьмово, чтобы уйти домой раньше. Я поймал Джаса в коридоре, когда он шел на свой урок, и сказал ему, что домой он поедет с Роуз. Он выглядел так, как будто хотел закатить мне истерику, но потом понял истинное положение вещей и признал, что вид у меня и правда был дерьмовый. Больной Эдвард – это, бля, хреновый Эдвард.

Сначала я заехал в больницу, чтобы рассказать Папочке К., что со мной, и, возможно, получить какое-нибудь хорошее лекарство. Пройдя мимо всех медсестер, которые знали меня по имени, я направился прямиком в кабинет Карлайла, шмыгая носом и чувствуя себя в полной жопе, попутно решая, не лучше ли будет сегодня ночью остаться дома. Мои плечи слегка опустились из-за таких мыслей.

Карлайлу хватило одного взгляда на мой красный нос и опухшие глаза, чтобы на его лице сразу появилось понимающее выражение. «Ты болен», - сказал он, хмурясь, когда я буквально свалился в мягкое кожаное кресло напротив его стола.

Я просто кивнул в ответ, шмыгнул носом и простонал с отвращением.

Он уверенно улыбнулся, но все равно решил провести гребаный осмотр, волнуясь, что у меня опять может быть грипп. После всех тыканий и ощупываний, и всех моих сопротивлений, он пришел к выводу, который и так был очевиден. Самая обычная гребаная простуда. Большое спасибо за все эти иголки, Папочка К. Он снабдил меня лекарствами и отправил домой, и всю ночь я провел, чувствуя себя ужасно жалким. Потому что я был болен, потому что не было ни единой гребаной возможности выйти на улицу в эту холодную сырую дерьмовую ночь, и потому что это была первая ночь на этой неделе, когда я не увижу мою девочку!