Глава 12 
POV Эдвард 
ЧАСТЬ 4

Канада, провинция Альберта, Калгари, 1992 год 

Я закрыл чемодан, нервно поглядывая на часы: до времени «икс», о котором предупредила Мари, оставались считанные минуты. Следовало спешить, если я не хотел столкнуться лицом к лицу со своим убийцей. 

Я привык убегать, но в такой спешке, как сегодня, это происходило впервые – впервые мой брат подобрался настолько близко. Если, конечно, дело было в брате, и нам не грозила какая-то непонятная новая опасность. К сожалению, знать этого точно мы не могли… 

«Что-то произойдет, меня накрыло пару минут назад и до сих пор не отпускает!» - воззвала ко мне Мари, позвонив на мой телефон в больнице в разгар рабочего дня. 
«Ты видишь что-то конкретное?» - умолял я, но обычно ее глодало всего лишь неразборчивое предчувствие. 

Я привык доверять ее ощущением – у моей Изабель интуиция была развита так хорошо, что порой походила на настоящее ясновидение. Я понял это еще тогда, когда прощался с ней, седой и старой, в ее постели. 

Теперь, после обращения, этот невероятный дар усилился в несколько раз, хотя и не до совершенства. Возможно, с годами она сможет его развить, как я натренировал свою телепатию. Ну а пока она могла предвидеть только туманными ощущениями – по крайней мере все, что касалось Джаспера, его она ни разу не смогла разглядеть ясно. 

Несмотря на нечеткость предсказаний, я всецело им доверял: предчувствия всегда были точны, у меня не раз появлялась возможность убедиться в этом. Стоило мне по какой-то причине игнорировать ее советы, случались неприятности. 

Так было, когда мы сели не на тот поезд, и на него напали грабители, расстреляв множество невинных людей, а мы не в силах были помешать их преступлению, боясь раскрыться и напугать обычных смертных еще сильнее. Или тогда, когда нас обманули при покупке дома, и в результате моего упрямства мы с Мари остались и без крыши над головой, и без гроша… 

Жаль, что Мари не была способна четко разглядеть лица преследующей нас беды. Я хотел точно знать, Джаспер ли идет по нашим следам или это предчувствие касается какой-то иной опасности. Увы, но все, что могла сказать девушка – это только то, что моя смерть находится близко. 

Это всегда было так сильно, что ее начинало лихорадить, словно она опять становилась человеком, и успокаивалась она только тогда, когда мы уходили на большое расстояние и хорошенько заметали следы. В современном мире это стало проще осуществить: любой автомобиль отделял нас от преследователя гарантировано и быстро, позволяя затеряться на первом же переполненном шоссе… 

«Я не могу потерять тебя, - бормотала она сквозь помехи в трубке – старенький телефонный аппарат в этой больнице работал чрезвычайно паршиво. – Если это произойдет – никогда не прощу себе!» 
«Успокойся, - молил я, обещая как можно быстрее забрать пальто из больничного гардероба и попросить сослуживцев прикрыть мое исчезновение. Не было времени объяснять им, что я ухожу навсегда, им придется понять это самостоятельно – завтра, послезавтра или через неделю, когда я не вернусь на работу и пропаду без вести. – Сейчас я заеду домой, возьму паспорт и наши вещи и уеду. Встретимся в аэропорту? Насколько ты далеко?» 

Пару дней назад Мари уже испытывала нехорошее предчувствие, но тогда оно было не таким очевидным – и не так скоро должно было исполниться. Она отправилась в Чикаго – присмотреть для нас новый дом на берегу озера Мичиган, все подготовить. 

Казалось, время еще есть, но получается, она ошиблась – беда решила подобраться гораздо раньше запланированного. Повезло еще, что Мари нашла по дороге где-то уличный таксофон, чтобы предупредить, и что я в это время находился рядом со стойкой регистрации, а не дома, где телефонного аппарата не водилось. 

«Я спешу, как могу, сяду на ближайший рейс до Калгари или Эдмонтона. Не знаю, что произошло, Эдвард, все было хорошо, и вдруг… Мы должны покинуть Калгари до шести тридцати! В моей голове еще никогда не было настолько темно – грядет нечто ужасное, и ты не должен ни секунды медлить! Пожалуйста, поспеши! Я буду в шесть пятнадцать, доберусь на такси, ты должен быть к этому времени полностью готов. Мы поедем вместе, чтобы я могла держать на контроле направление». 

Я взглянул на часы: без пяти шесть. Каких-то двадцать минут, и Мари будет здесь. Ну почему, почему эта новость не вызывает во мне трепетных чувств, как перед встречей двух влюбленных? Судьба свела нас вместе, но отняла при этом то, что всегда связывало нас воедино… Я опоздал! 

Много воды утекло, но слова умирающей Елизаветы крепко врезались в память: я больше не должен сомневаться, если не хочу опять потерять ее. Она сказала, что ее память затуманивается – значило ли это, что зло проклятия со временем ослабевает и вскоре позволит Изабель забыть меня и находить счастье в простой человеческой жизни без мучительных воспоминания прошлого и мечтательных видений о грядущем? Или это окажется еще более изощренной пыткой: даже не помня меня, Изабель, родившаяся вновь, все равно не обретет покоя и счастья ни с каким другим мужчиной? Я не собирался впредь допускать очередной ошибки, твердо зная, что не стану медлить при новой встрече. 

Я корил себя за то, что не в моих силах оказалось опередить время, как я ни старался. В каком-то роде я все-таки опоздал, и судьба жестоко наказала меня за промедление. Да, я больше не был один – со мной разделила вечность моя Мари, но разве становилось от этого легче, ведь когда я нашел ее, судьба посмеялась над нами, отняв самое дорогое – возможность любить… 
 

***

Восточная Европа. 1938 год 

С каждым столетием военные столкновения становились все более кровопролитными, а оружие – смертоносным. Количество жертв росло, как и людская жестокость. 

Снова и снова становясь свидетелем массовых убийств и разрушений, я думал, что новая война страшнее предыдущей уже не будет, и всякий раз ошибался – человечество оказалось весьма изощренным в способах уничтожения себе подобных. Вовсе не вампиры, как я думал множество столетий о себе, были самыми отвратительными монстрами – люди доказывали из года в год, что могут быть гораздо худшими чудовищами. 

Каков был смысл в моей профессии, если люди постоянно друг друга истребляли и калечили? Я стал ловить себя на мысли, что, несмотря на то, что я обуздал жажду и подавил свою демоническую сторону, смертей в моей жизни становилось слишком много. Работая врачом, выбирая для практики полевые госпитали поблизости от военных действий, чтобы приносить наибольшую пользу, я постоянно сталкивался с ужасающими последствиями нового разрушительного оружия. 

Рваные раны от разрывных пуль, осколочные ранения от танковых снарядов и гранат, оторванные конечности, удушающие газы и отравляющие вещества… Никогда за все мое существование человеческие убийства не доходили до такого извращенного совершенства. Будущее впервые стало пугать меня, а вместо оказания помощи хотелось отвернуться и бежать, навсегда забыть те ужасы, что видели мои глаза. 

После непередаваемого кошмара Первой мировой войны, когда на неминуемую погибель уходили целые поколения, рушились веками заведенные порядки, казалось, человечество должно было осознать недопустимость нового конфликта, все силы направив на сохранение мира. Однако на деле все сложилось совсем иначе. 

К тысяча девятьсот тридцать восьмому году Восточная Европа снова оказалась в эпицентре назревающего пожарища новой войны, предчувствие страшных событий буквально витало в воздухе, отравляя дыхание. Становилось все очевиднее, что несколько мирных лет после Первой мировой были лишь небольшой передышкой, временным перемирием - не более того. 

Не желая далеко уходить от знакомых мест, я несколько лет провел в Польше, поблизости от Варшавы. Границы не становились для меня преградой, потому я нередко бывал и в Германии, которую почти невыполнимые условия Версальского договора поставили на грань вымирания. Бывал и в образовавшемся на месте уничтоженной Российской империи новом государстве - Советском Союзе, идущем своим, кажущимся крайне странным путем. 

Мир менялся: новая волна, зародившаяся после восстановления целостности Германии, возрождения нации и обретения независимости, постепенно превратилась не просто в могучую силу, но в кошмар, грозивший поглотить весь мир в отмщение за предыдущие проигрыши, спалив его дотла. Усугублялась ситуация тем, что Франция и Англия, ослабленные событиями предыдущих лет, старательно избегали нового конфликта, тем самым невольно даря новому лидеру Германии время, чтобы собрать силы для решительного броска. 

Руководство нацисткой Германии, не прибегая к открытым противостояниям, захватывало все новые области: после аншлюса Австрии последовала Судетская область Чехословакии, а потом и другие земли перешли под протекторат Рейха. 

Мюнхенское соглашение, с которого начался раздел Чехословакии, напомнило мне о Тильзитском договоре, слишком уж похожи были обстоятельства. Оно навевало мрачные предчувствия: я отлично помнил последующие за подобными решениями события, пусть и минуло с тех пор больше сотни лет. 

Становилось ясно: на очереди Польша. 

Напряжение нарастало. Жители разделялись на лагеря, одни поддерживали идеологию Рейха, распространяющуюся, словно поедающая умы чума, другие приходили в настоящий ужас от грядущего. 

За долгие годы перекраивания карты Европы народы смешались, привыкнув жить друг с другом, но теперь разговор об исключительности наций вышел на передний план. В Германии преследовали и массово уничтожали евреев и цыган, провозглашая страну немцев исключительно для немцев. 

Последующие события убедили меня, что в этом безумии участвовать я не смогу, даже если попробую: повсеместно люди подозревали друг друга в предательстве, инакомыслие физически и морально подавлялось, одна коалиция ограничивала свободу воли другой, принуждая выбрать сторону – либо примкнуть к ним, либо исчезнуть. Диктатура нацизма набирала силу, особенно в тех краях, где я проживал последние годы. 

Для такого, как я, чужака на любой земле, иностранца, только пытающегося сойти за своего, да еще и не человека, среди всеобщей подозрительности стало огромной проблемой не привлечь к себе внимания. Даже выдавая себя за врача, я подвергался риску разоблачения моей сущности, если бы кому-то угодно было меня обследовать, или если бы в меня попала чья-то шальная пуля – пару раз я уже имел шанс проверить, что пули, как и ножи и любые другие орудия человека, не могут причинить мне вреда, несмотря на свою растущую смертоносность. 

Покинув Варшаву, я отправился в Будапешт, потом побывал в Праге. И где бы я ни находился, везде видел одну и ту же картину. Даже там, где обычные люди ничего не замечали, я не мог пропустить грозные признаки приближающейся катастрофы. Мир делился на поддерживающих Гитлера и на тех, кто готовился противостоять ему. Остаться в стороне было невозможно. 

Возраст был еще одной помехой моей незаметности: повсюду начались призывы в армию и, где бы я ни оказался, на меня смотрели косо, а купить поддельные документы во времена всеобщей мобилизации стало практически невозможно. Оставалось или стать винтиком в военной машине, или бежать как можно дальше. И я бежал, сменяя одну страну на другую, но покоя, увы, не находил в эти темные времена нигде. 

Мой выбор в конце концов оказался невелик: отсиживаться в лесах, вернувшись к образу жизни дикаря, или уйти далеко на восток. Ни тот, ни другой вариант не казались мне приемлемыми: я слишком привык жить среди людей, чтобы снова прозябать на болотах, а чуждая культура востока не принимала меня так, как бы я хотел. 

К тому же, не следовало исключать мою теорию, что Изабель рождается где-то неподалеку от меня. Это было самой главной причиной, почему я не хотел уходить из привычных мест и решительно ограничивался Европой. Медленно сгорающей в огне новой страшной войны. 

Во окружающем хаосе, казалось, только Великобритания сохраняла разум: собирала собственную армию, чтобы противостоять злу, пыталась гарантировать защиту подвергшихся тирании Гитлера государств, объединилась с союзной Францией против общего врага и третьего сентября тысяча девятьсот тридцать девятого года, после захвата фашистами Польши, объявила Германии войну. 

Когда между Германией и Британской империей начались морские и авиационные сражения, я принял решение, к которому меня упорно подталкивала судьба: вернуться в родную гавань. В дом, покинутый несколько сотен лет тому назад. 

Скорее всего, я найду там руины, а может, его давно сравняли с землей, и фундамент зарос травой и мхом. Быть может, на месте замка давно поднялся молодой лес, не оставив даже воспоминаний. Или, возможно, вечно шумящий океанский прибой подмыл обрыв, и теперь там бушуют волны? Я не знал. 

Однако точно можно было сказать: наступающая война могла не оставить и камня на камне от прошлого, от которого я так долго и упорно бежал. Я должен был вернуться, чтобы увидеть дом, вспомнить покрытые дымкой забвения лица родных перед тем, как последние свидетельства их существования канут в лету. 

Могилы моих предков, на которых я не был даже после того, как узнал, что мать умерла по моей вине, манили меня, призывая хотя бы раз почтить память людей, которых я когда-то любил, и от которых отрекся, когда превратился в чудовище. Стыд или трусость удерживали меня на расстоянии от места моего рождения и перевоплощения, от места моей самой страшной ошибки. От места моего предательства… От места, где я все потерял, где посеял смерть, убив жену брата, где погибла моя дорогая Изабелла. Где я оставил свое прошлое, устремившись в безрадостное и мрачное, вечно одинокое будущее… 

Я передвигался по ночам. Я более не притворялся человеком, перемещаясь невидимкой, как вампир, под покровом темноты, никем не замеченный. Прислушиваясь к усиливающемуся реву мыслей, выискивая среди людей – и нелюдей – врагов, способных помешать моей цели, я шел вперед, прячась в лесу на восходе солнца и вновь ища путь к морю с наступлением ночи. Я избегал любых встреч, не желая стать мишенью для подозрений, что было сделать не так-то просто в условиях не поддающегося разумению перенаселения. 

Все те места Франции, где я некогда жил, изменились за столетия неузнаваемо: бывшие крупные города выросли еще больше; прежние деревни и поселки превратились в города. Все поселения связывала между собой сеть дорог с твердым покрытием, по которым вместо лошадей теперь мчались автомобили. 

Этот мир стал так же далек от меня, родившегося в двенадцатом веке, как солнце от полярной звезды – нас разделяло огромная черная дыра моей внутренней пустоты, холодная и безжизненная, как межзвездное пространство. Хотя, слушая рокот рассекающих небо истребителей, я не сомневался: в ближайшее время человечество покорит и космос. 

На севере Франции уже вовсю шли бои, поэтому я обогнул Париж и Руан с юга и вскоре вышел к Фекаму – моему приюту несколько столетий назад. 

Увы, здесь не осталось ничего, что могло вызвать ностальгию: старые рыбацкие лачуги давным-давно сменились ухоженными двух и трехэтажными зданиями, превратив некогда крошечную нищую деревеньку в торговый порт. 

Не задерживаясь ни на минуту и не ища цивилизованной переправы, я бросился со скалы в воду и поплыл на северо-запад, надеясь добраться до Британии к утру. 
 

***

День и ночь бродил я по пустынным окрестностям Фолкстона, слушая гул и скрежет разросшегося города вдалеке, гудение кораблей, патрулирующих побережье, и рев моторов самолетов над бурлящим взрывами проливом. Здесь, в моем родном полуразрушенном замке, не было никого. 

Он был брошен довольно давно: многие башни обрушились и затянулись зеленью, ров, некогда окружавший крепкие стены, был засыпан и зарос кустарником. Судя по перестроенным в бойницы окнам и брошенным ржавым чугунным пушкам, здесь очень долгое время стоял солдатский гарнизон, однако последние лет пятьдесят, а то и сто, замок пустовал. 

Печально ступая по пыльному, замусоренному каменной крошкой полу, призраком ходил я по Хейл-Хилл – точнее, по тому, что осталось от некогда величественного сооружения, - чувствуя себя здесь чужаком. Столько воды утекло с тех пор, как я покинул это место, столько ужасающих воспоминаний обрушилось на меня и мучило много дней и ночей… 

Я плакал сухими слезами, найдя среди хлама в одном из подпольев старую, почти целиком выцветшую фреску, изображающую нашу молодую семью еще во времена, когда мы с Джаспером были юными и беспечными детьми. В старинном осколке нельзя было разглядеть ничьих черт – лишь несколько почти целиком утративших краски фрагментов сказали мне, какое сокровище я обнаружил. Для обычных людей это был уже не более чем старый, затертый временем, блеклый камень, не сохранивший о себе никакой истории. Вокруг валялось много таких же невзрачных и безымянных его собратьев, усеивая потрескавшийся пол. 

Когда-то это помещение было частью первого уровня донжона, однако теперь ушло глубоко под землю, а земляной обвал перекрыл вход. Разгребать его никто не стал, и здесь много лет не ступала нога человека. 

Здесь же я обнаружил несколько разбитых кувшинов – когда-то в них хранили вино, - да пару погнутых, не имеющих никакой ценности подсвечников, которые никому не пригодились. Годы бестрепетно стерли следы былых хозяев замка, исполняя старое проклятье. 

Церковь, в которой я когда-то мечтал обвенчаться с Изабеллой, потеряла витражи и крышу; стены, хоть и стояли крепко, постепенно проседали, а камни один за другим рушились вниз, сдаваясь под натиском природы и времени. 

Внутри меня встретила гулкая пустота, и лишь местами на стенах можно было углядеть остатки былых красок. 

Но, вопреки времени и року, святое место сохранило душу моего века: едва оказавшись внутри, я сел, закрыл глаза, поглощенный воспоминаниями, и ощутил тот самый покой, которого мне так долго, чудовищно не хватало. Казалось, я даже почуял запах тающего воска и нежный аромат ладана. Казалось, еще немного – и раздастся размеренная молитва отца Гийома, я услышу его слова, полные веры и утешения. 

Я с горечью смотрел на запущенное семейное кладбище Хейлов, расположение которого можно было угадать лишь по одному-единственному памятнику – коленопреклоненному ангелу, утратившему крылья. Он был покрыт подтеками, почти скрывавшими белый мрамор, но по-прежнему гордо возвышался над павшими в борьбе со временем братьями, погребенными под толщей земли и поросшими молодыми ясенями, отвоевывающими принадлежащее им пространство у человека. 

«Здесь похоронена леди Алисия Хейл, любимая дочь и жена. Да покоится она с миром», - вырезанная надпись на латыни бросала вызов самому могущественному врагу – природе, стремящейся взять реванш. Словно само проклятие оберегало именно эту могилу, не позволяя забыть причину, по которой я все еще был жив. Как вечный немой укор за мою ошибку… 

Я решил задержаться здесь на неопределенное время – хотя бы до тех пор, пока не закончится война. Удивительно, что подобная мысль не приходила мне в голову раньше: это было последнее место, где меня стал бы искать брат. Вряд ли он решит, что я вернусь туда, где меня проще всего встретить. По крайней мере, я бы думал так же. Самое безопасное пристанище – то, которое кажется наиболее очевидным. 

Бродил я и по болотам. По большей части они пересохли, а лесной массив сократился вдвое из-за подступающих населенных мест. Куда бы я ни направился, везде встречал дороги и новые города, а лес уже не казался таким уж нехоженым, каким был прежде. С прискорбием я отметил, что зверья в некогда богатом и живописном бору едва ли хватит для моего пропитания. Духа рыжеволосой ведьмы, а также ее болотного пристанища не осталось и следа. 

Я не искал склеп, в котором переродился – по понятным причинам у меня не было никакого желания вспоминать то событие. Найдя в старом замке уединение, сбежав от шума, крови и войны, я предавался ностальгическим воспоминаниям, вернувшись к непрестанным молитвам, которые почти забросил, работая врачом. Но это не могло продлиться вечно… 

Вокруг меня гремела война, отзвуки взрывов и дрожь земли от ударов снарядов долетали и до этого заброшенного жилища, небо то и дело озарялось вспышками. Военные грузовики везли смертоносные грузы мимо меня по трассе, расположенной в зоне видимости, из Лондона через Эшфорд в Фолкстон и обратно. Им не было дела до старого замка и призрака, поселившегося в нем. 

Но я за ними наблюдал… Их мысли доносились до меня через расстояние, нарушая покой и бередя дремавшую совесть. Мое отшельничество неизбежно подходило к концу: находясь рядом с льющейся рекой кровью моих сограждан, я просто не мог долго оставаться в стороне. 

В один из ясных дней на закате мая я стал свидетелем необычного явления: исхода от берегов Британии сотен больших и маленьких кораблей. Какое-то грандиозное событие происходило в неспокойных водах Ла-Манша, которое я, добровольно сделавшись пленником собственного заточения, по незнанию пропустил. 

В проливе происходило отчаянное сражение: рев самолетов ни на минуту не смолкал ни днем, ни ночью; гул канонады и крики людей ветер доносил до моего острого слуха, заставляя невольно взбираться на самую высокую сохранившуюся башню, а то и на вершину крупного дерева, и часами вглядываться в синюю даль. День и ночь корабли курсировали туда-сюда, а над ними смертоносно реяли немецкие истребители. 

Большой грузовой траулер с названием «Ариадна» на ржавом борту был лучше других виден мне сверху: за несколько дней примерно по направлению из Дюнкерка или Кале он привез в порт Фолкстона несколько сотен британских солдат с другого берега. 

На моем сердце стало неспокойно, когда я увидел раненых на палубе, расслышал их стоны, приносимые ветром. Выходит, союзные войска потерпели поражение во Франции, и теперь проходила срочная эвакуация под пристальным обстрелом авиационных эскадрилий. 

На третий день «Ариадна» имела все шансы не добраться до родного берега: тихая гладь пролива позволяла разглядеть траулер, преодолевший две трети пути и неизбежно идущий ко дну – через дымящуюся пробоину в левом борту внутрь заливала вода. Люди, крича, держались кто как мог, стараясь не скатиться в воду по кренящейся палубе, но траулер был перегружен, взяв на борт слишком много солдат. 

Машинное отделение не было повреждено – я слышал рев турбин – но судну не хватало времени, чтобы добраться до берега. Люди, попавшие в воды пролива, вряд ли вплавь преодолеют несколько миль. Помочь им было некому: даже если пара суденышек поменьше заметят трагедию и начнут спасение, всех вытащить не получится – жертв все равно окажется слишком много. 

Не в силах более бездействовать, я спрыгнул со скалы и, прячась от закатных солнечных лучей глубоко под водой, поплыл к месту крушения, еще не имея никакого плана в голове, как действовать и чем помочь несчастным тонущим. Это был спонтанный порыв: я просто не мог больше оставаться сторонним наблюдателем - смотреть, как кто-то умирает, и ничего не сделать. 

Решение пришло само собой: вместо того чтобы метаться, пытаясь спасти несколько жизней, рискуя раскрыть свою сверхъестественную сущность, я, оставаясь невидимым, точно атлант, подпер тонущий траулер плечом, гребя вверх, останавливая процесс заполнения трюма водой. 

Будь под моими ногами твердь земли, и не опасайся я создать слишком заметное бурление волн от моих активных движений, дело пошло бы легче, но сопротивления воды хватило лишь на то, чтобы замедлить потопление, но не прервать его. Корабль был переполнен кричащими в ужасе людьми, и все же с каждой пройденной сотней футов их мысленный страх постепенно сменялся надеждой, пока я не услышал, что они начали прыгать с бортов и добираться вплавь. 

В полумиле от берега я бросил судно, позволив ему пойти ко дну, и сосредоточился на солдатах, плывущих к родному порту, из которого навстречу пострадавшим вышли маленькие рыбачьи лодки. Солнце зашло в сизую дымку облаков, подсветив закат символичным кроваво-красным цветом. Облачность позволила мне легко затеряться среди людей, незаметно помогая тем, кто выбился из сил. 

В сутолоке всеобщего хаоса никто не заострил внимания на том, что некий юноша пробыл в воде дольше остальных и, не имея на себя даже спасательного жилета, вытащил на берег несколько дюжин солдат, в большинстве раненых, неспособных плыть самостоятельно. 

- Врача, врача! – Мой слух уловил панический крик, в то время как последние спасенные с помощью встречающих их десятков рук местных жителей взбирались на мокрую, переполненную тяжело дышащими, усталыми и изможденными солдатами пристань. 
- Я врач, - привычно откликнулся я, спеша на зов. 
 

***

За одним пострадавшим последовали другие. Госпиталя были переполнены, и медиков не хватало. Я незаметно и совершенно естественно влился в кипящую военную жизнь: никто не спрашивал, кто я и откуда, все решили, что я прибыл на одном из кораблей. Никто не требовал документов с беженца, в спешке покидающего земли союзников, на которые наступал враг. 

Британия переживала не лучшие времена: война, словно злокачественная опухоль, распространилась повсюду. Лондон, куда меня распределили после завершения Дюнкерской операции, регулярно бомбили немецкие истребители, так что работы хватало. Раненых привозили и из провинции, иногда доставляли чудом выживших моряков или сумевших вернуться из боевых вылетов летчиков. 

Я снова стал частью человеческого сообщества, успешно выполняя избранную роль, только теперь я был на правильной стороне – и гордился своим английским происхождением. 

Я не тратил времени даром: фашисты бомбили город по ночам, как самые последние трусы, когда обычные граждане – женщины, дети – спали в своих постелях. Это были не сражения, а вероломные нападения ради того, чтобы психологически раздавить Британию, вызвать страх и деморализовать, подорвать боевой дух народа. Ночами я, пользуясь своими преимуществами – скоростью, умением оставаться незаметным и телепатией, – находил пострадавших в бомбежке раненых людей и доставлял в больницы. В одну из таких ночей я и встретил мою Мари… 

Звук канонады всегда привлекал мое внимание, становясь маяком, на который я шел. Руины – то, что оставалось на месте красивых зданий. 

Лондон изменился за время моего отсутствия настолько сильно, что стал чужим, однако все-таки я чувствовал родство с землей, на которой родился и вырос. Забавно, но даже британский акцент за семь с половиной сотен лет стал иным, и меня легко могли принять теперь здесь за иностранного гражданина. В эти нелегкие времена я чувствовал себя безмерно одиноким: без дома, без любимой, без корней. 

Ближайшие дымящиеся развалины казались пустыми: ни мыслей, ни запаха человеческой крови – люди успели укрыться в бомбоубежище. Им будет некуда вернуться: снаряд прошил дом насквозь, разорвавшись внутри, оставив лишь несущие стены да груду кирпичей между ними, накрывшую проезжую часть улицы. 

Уже собравшись уходить, я вдруг услышал слабый стон с другой стороны дома. Когда я взобрался на руины, слабый ветерок вместе с гарью и запахом горящей проводки принес аромат крови и… осязаемый страх вкупе с непонятной надеждой. Странно, что я не слышал мыслей попавшего в беду: обычно это было моим самым главным ориентиром в поисках. 

Дрогнувшая в мертвом сердце надежда на чудо вела меня вперед. Едкий сизый дым мешал разглядеть жертву бомбардировки. В груде кирпичей угадывался пролом. Сломанные балки, скрещенные между собой, с погнутой раскаленной арматурой, погребя под собой человека, в то же время спасли ему жизнь: я снова услышал стон. 

Нежная золотая пыль, смешиваясь с серо-черной завесой, едва различимая даже моим острым вампирским зрением, уносилась в небо, и моя душа, не успев наполниться, стала пустеть, когда я понял по хаотичному сердечному ритму, что смерть уже почти утащила мою любимую в мир мертвых, еще до того как я успел ее разглядеть. 

- Изабель! – закричал я, расшвыривая в стороны обломки и пробираясь в сердцевину разрушенного дома со всей возможной скоростью, не обращая внимания на то, что меня могут увидеть – все дома вокруг были пусты. 

Сирена разрывала ночную мглу, вместе с ревом моторов самолетов создавая жуткую какофонию, от которой в бомбоубежище хотелось бежать даже неуязвимому бессмертному, настолько неприятны были режущие слух звуки. 

- Я здесь, - отозвалась она, и я, наконец, добрался до ее лица, черного от копоти, в каплях пота и драгоценной крови. – Я знала, что ты придешь… 

Откапывая возлюбленную, я обратил внимание, что мы находимся на другой стороне улицы: по-видимому, девушка спешила по тротуару, когда на нее рухнула стена здания. Обе ее ноги оказались под бетонной плитой, раздробленные по всей длине бедра: кости у колен выходили наружу. Я ахнул, приходя в ужас от открывшейся моему испуганному взору картины: Изабель истекала кровью на моих глазах, а боли не чувствовала лишь благодаря сильному шоку. 

- Спаси меня, - всхлипнула она. Карие глаза смотрели с непостижимой уверенностью, словно девушка точно знала, что это мне по силам. 
- Держись, - прошептал я, подгоняемый страхом, что могу не успеть. 

Каждая секунда приближала смерть, едва ли я успею выкопать и унести Изабель отсюда – она погибнет в любую минуту. 

- Будет больно, - решительно молвил я и, не медля более, схватил тянущуюся ко мне руку, вонзив зубы в тонкое, покрытое копотью запястье, заставив девушку, вытерпевшую боль от переломанных ног, удивленно закричать. 
 

***

Канада, провинция Альберта, Калгари, 1992 год 

Я бросил в камин старые паспорта и бумаги, которые могли выдать нас с Мари – все, что могло навести на след моего карателя. 

Мы с Мари завели привычку иметь по несколько комплектов поддельных документов, как раз на подобные случаи, когда нужно быстро исчезнуть. Мари и Эдварда Мейсенов – по легенде, брата и сестры – больше не существовало, с сегодняшнего дня мы стали Мари и Эдвардом Калленами, путешествующими историком и врачом; имена и свою профессию я всегда оставлял неизменными. 

Меня огорчал тот факт, что Изабелла, предпочитавшая раньше свое первое имя, теперь просила называть ее вторым. Конечно, оно когда-то было двойным и звучало как Изабелла-Мари, однако мне было привычнее производное от Изабеллы, чем безликое Мари, словно проводящее между нами границу, которую нам так и не удалось переступить. 

Я тщетно искал в Мари черты своей прежней любви, но по какой-то неясной причине не находил. Мое сердце не замирало при взгляде на нее: богатые каштановые локоны преобразились в модную нынче стрижку «бубикопф», уложенную мягкими волнами до подбородка, и были не того оттенка, что я помнил и когда-то любил. Карие глаза, ставшие затем алыми, а позже золотистыми, не сохранили своего прежнего выражения нежной кротости. Тонкий хрупкий стан больше не вызывал во мне трепетных сердечных чувств. 

Я знал, что не мог ошибиться – я видел золотую пыль, взвивающуюся в небеса! Но когда превращение в вампира было завершено, и девушка открыла глаза, строго поправив мое нежное «Изабель» на отчужденное «Мари», я понял, что магия нашей взаимности полностью иссякла, навеки проложив между нами непреодолимую грань. 

Мы горячо любили друг друга, но… скорее, как родственники либо как друзья. 

- Что ты имела в виду, когда сказала, что знала о моем появлении? – спросил я после того, как мы впервые поохотились и обсудили основные аспекты нового образа жизни Мари, после того как она поняла, что стала вампиром, и смирилась с тем, что отныне будет жить в этом облике. Впрочем, она особо не страдала – казалось, она давно предвидела, что все обернется для нее именно так. 
- Я не знаю, - пожала она плечами, нахмурив лоб – выражение ее лица было настолько непохожим на мимику Изабель, что этот факт истязал мое измученное сердце больнее всей предыдущей долгой разлуки. – Я просто понимала, что этот день будет днем моей смерти и моего рождения. Я чувствовала: что-то или кто-то спасет меня, я не умру в обычном смысле. 
- Что ты помнишь? – из разрозненных деталей прошлого я пытался воссоздать привычный образ моей Изабеллы, но Мари мало чем смогла меня порадовать: ее воспоминания не содержали той информации, на которую я рассчитывал. 

Мне стоило бы радоваться – не сохранив хороших воспоминаний о прошлых жизнях, она забыла и плохие, которые наверняка имелись. Но я никак не мог смириться с тем, что она забыла заодно и меня… Не мог поверить, что вечное и светлое чувство любви остыло и в ней, и во мне. 

И только лишь золотая пыль, уносящаяся вместе с дымом, да тишина ее мыслей оставались верным признаком той женщины, которую я когда-то любил всем сердцем и душой. 

Нам с Мари пришлось, конечно, сразу же покинуть Лондон: новорожденная вампирша не могла жить в столице, а я не мог оставить ее без присмотра и продолжать работать. Мы вернулись в мой родовой замок и прятались там несколько месяцев. 

Все время я посвящал заботе о Мари, обучая ее контролю над жаждой и охоте на диких зверей, одновременно постепенно узнавая о ней как можно больше. 

Она родилась в Уэльсе, в городе Суонси, восемнадцать лет назад. За полгода до войны вся семья переехала из родных мест в Лондон: отцу Мари, адвокату, предложили новое место работы, девушка собиралась учиться. 

Ужас, приносимый немецкими самолетами, уничтожил все планы семьи, заставив их переселиться в туннели лондонской подземки. Но предосторожности оказались напрасны. 

Незадолго до судьбоносной встречи со мной родители Мари погибли при внезапном авианалете, и девушка осталась одна. 

Она помогала раненым, стараясь даже не думать о том, что будет дальше. 

Очередной удар немецкой авиации застал Мари дома - она забежала в пока еще чудом целое здание за теплыми вещами, собираясь передать их маленьким детям, оставшимся бездомными и зачастую сиротами. Выбежав на улицу, девушка оказалась погребена рухнувшей стеной соседнего дома, где я и отыскал её. 

Так что мне пришлось признать несостоятельность своей теории о том, что Изабель рождается неподалеку от места, где я живу – в Англии до этого момента я не бывал множество веков. 

Однажды Мари поразила меня видением грядущего: по ее словам, в старом замке вновь собирались разместить военную часть. Моя родина готовилась к возможному сухопутному вторжению Германии, слухи о котором ходили повсеместно по побережью. Я поверил, и не ошибся: нежданные гости появились в тот же день, лишив нас скромного убежища. 

Нам пришлось искать новое уединенное место. Несколько лет мы скрывались в горной Шотландии, ожидая возможности покинуть эти края. 

Ничто больше не держало меня близко к Европе: Мари, которую я долго искал, была со мной, война, безжалостно уничтожающая людей миллионами, пусть и закончилась победой моей родины, но оставила горький осадок. Поэтому когда самоконтроль молодой вампирши укрепился и перестал вызывать опасения, мы купили билет на пароход – билет в один конец, желая начать жизнь с чистого листа в новом, спокойном и приятном месте. 

Так мы оказались в Соединенных Штатах, еще в пятидесятые годы… и с тех пор эту землю не покидали. 

Америка оказалась страной огромных территорий и необычайных возможностей. Поначалу это место выглядело чуждым и непривычным, но со временем я смог оценить то ощущение пространства и независимости, которые дарила людям эта большая величественная страна. Безопасность была важнейшей составляющей нашего существования, и мы с Мари ощутили ее тут в полной мере. 

Американцы вели себя куда свободнее и раскрепощеннее, чем люди, среди которых я ранее жил. Я порядком успел устать от атмосферы бесконечной подозрительности, а в этой стране, казалось, никто никого не мог удивить. Здесь меньше держались за веками сложившиеся устои и предрассудки, страна была молодой, что для нас стало благом. Местные люди во многом были нам близки, даже говорили на родном английском языке, пусть и со странным акцентом. А самое главное, среди бескрайних просторов американских и канадских лесов легко было затеряться. 

Десятилетиями ничто не нарушало наш покой. Мы с Мари счастливо существовали рядом с людьми, притворяясь то родственниками, то путешествующими вместе друзьями. И только несколько лет назад безмятежная жизнь оказалась нарушена внезапным возвращением моего брата. 

Мы снимали дом к западу от Портленда, почти на окраине леса – в этом северном городе солнце большую часть года было скрыто облаками, и мы могли оставаться неприметными для внимательных людей. 

Однажды вечером Мари внезапно стало плохо: ее глаза расширились и уставились в пустоту, а безделушка, которую она разрисовывала и украшала бисером уже несколько часов, рассыпалась в напрягшихся пальцах, мельчайшими осколками засыпав идеально чистый ковер. 

- Что такое? – нахмурился я, до сих пор не привыкший к тишине мыслей своей подруги. 

Мой дар развился за последние пятьдесят лет: я мог отчетливо слышать мысли любого человека на расстоянии в несколько миль. Однако Мари нечасто делилась со мной сокровенным: я мог улавливать ее настроение, общий фон ее намерений, но ее разум не был так открыт, как другие. 

Сейчас все изменилось: меня словно ударило волной неконтролируемой паники. Их хаоса безумно скачущих, стремительно меняющихся картин, похожих на мазню экспрессиониста, мой дар выхватывал отдельные слова: блестящие светлые локоны… холодная красота ангела… алый взор убийцы… теплый луч надежды потерян, надеяться не на что… любая попытка обречена… что бы мы ни сделали, как бы ни пытались объяснить, он не станет слушать голоса разума… все слишком запутано… он несет смерть… нам придется уйти… нельзя допустить встречи, не сейчас, не в этот раз… может быть, позже… 

- Мари! – испуганный и взволнованный, я оказался на коленях перед девушкой, схватив ее холодные руки и умоляя прийти в себя. 

Пустой мрачный взор медленно обратился на меня – в черной бездне глаз я видел глубокий шок от пережитого ужаса, отчаянную безысходность и тоску, но покой нашего жилища никем не был нарушен. В ближайшем кустарнике спокойно пели птицы, по отдаленному шоссе ровно шли машины, а мой острый слух не выхватывал ничьих угрожающих мыслей, которые могли бы так сильно напугать Мари. 

- Нам придется уехать, - в опустошенном тоне сквозил холод могильных плит, словно Мари сейчас была не здесь, не со мной, а на похоронах самого дорогого друга. 

Ее руки задрожали, а за ними все тело затрясло как в лихорадке – я потрясенно наблюдал эти перемены, а по моему позвоночнику поползли непроизвольные щупальца страха. Я еще никогда не видел Мари в таком растрепанном состоянии. 

- Хорошо, мы уедем. Только не волнуйся так, - сжал я ее застывшие пальцы, согласный на все, лишь бы девушке стало лучше. 

Мы собрались в кратчайшие сроки и снялись с места. Тогда я еще не совсем поверил ей, сочтя простой женской причудой ее странное поведение, тем более она не поделилась деталями своего предсказания, объяснив, что оно пришло в виде невнятного, но очень сильного предчувствия. Я не считал целесообразным поддаваться паранойе, не имеющей четкого обоснования, но так как ничто особо не привязывало нас к местам нашего обитания, я предпочел уступить перепуганной девушке и сделать то, о чем она просит. 

Лишь позже, спустя несколько недель, когда я во время одной из охот решил наведаться в старый дом под Портлендом и, к своему безграничному удивлению и ужасу, почуял там запах Джаспера, до меня дошло, что предчувствие Мари вовсе не было надуманным – она действительно предсказала появление убийцы, так же как много лет назад предсказала появление военных в стенах замка, и как множество раз за наше совместно прожитое время предвидела другие, не такие важные мелочи. 

По какой-то причине она не могла разглядеть лицо убийцы, его действия тоже оставались для нее как в тумане. И на все мои уточняющие вопросы Мари отвечала, что по-прежнему отчетливо не видит ситуацию. 

Мы пробовали множество раз: я давал Мари описание внешности брата, но она утверждала, что «это не может быть он», и в то же самое время настаивала, что мы должны срочно бежать от предполагаемого убийцы – лица которого обрисовать так и не могла. Словно это были две разные личности – мой брат и новая смертельная угроза, что идет за мной по пятам. 

Поэтому я до сих пор не мог знать точно, Джаспера ли видит Мари или это какое-то новое зло, о котором я пока ничего не знаю. Но я всегда прислушивался, если Мари настигали «образы грядущего», даже если они не были четкими - игнорировать опасность было бы в моем случае глупо. 

Мы старались физически натренировать талант Мари: она подолгу сидела, напряженно вглядываясь вдаль и пытаясь рассмотреть «лицо» опасности, но при попытке просчитать местонахождение Джаспера и его планы у нее лишь начинала раскалываться голова. Ясновидение не поддавалось какому-либо контролю – видения либо приходили сами собой, либо не возникали вообще. 

«Сначала я увидела ангела, - делилась Мари, и казалось, она и сама не понимает, что именно с ней происходит, ее разум словно блокировал неприятные картины, как это бывает у людей в случае психологической травмы. – И я подумала, что очень хочу увидеться с ним. Но как только я это решила, видение изменилось: все застила кровавая пелена, а ты… - Мари взглянула на меня с глубоким ужасом и взяла за руки, - ты лежал там… мертвый… твое тело было черным, неподвижным и покрытым пеплом». 

Мне совсем не нравилось окончание этих видений, которые оставались неизменны. Мне не хотелось умирать, и я предпочитал верить интуиции своей девушки. Я не собирался проверять – Джаспер или не Джаспер преследует меня, - я был почти уверен, что он. Всякий раз при воспоминании о нем у меня кровь стыла в жилах, а картина оторванной головы в его руке разрывала мое сознание. Мы с Мари бросали все и уезжали, меняя города, штаты и страну, избегая крупных мегаполисов, поселяясь рядом с большими резервуарами воды, чтобы в случае опасности можно было скрыться в океане или озере, не сохраняющими следов. 

Это не трусость, - оправдывал я себя, - это обыкновенный инстинкт самосохранения. И нежелание ввязываться в заведомо проигрышный поединок с человеком, который когда-то был мне дорог и не заслуживал ни моей ненависти, ни поднятой на него руки. Даже после того, что он сделал с моей Изабель… 

Часы пробили ровно шесть, и я понес вещи в машину, оставив хозяйский ключ под ковриком. Мы прожили в Калгари почти четыре года, а теперь отправимся в Чикаго, где Мари, я надеялся, присмотрела нам дом. 

Джаспер – если это был он, конечно – найдет тут только запах, а след нашей машины затеряется на большой переполненной дороге. 

Мы двинемся на восток, чтобы сбить убийцу со следа, а затем повернем на север к Эдмонтону, где по новым паспортам сядем на самолет. 

Меня накрыло как раз тогда, когда я укладывал сумки в багажник: прошло, должно быть, от силы пять минут. До времени «икс» оставалось чуть менее получаса – достаточно, чтобы дождаться появления Мари и скрыться в неизвестном направлении. Внезапно все мои мышцы сковало дикой яростью, почти мгновенно сменившейся апатией, насильно насаждаемой извне. 

Это было как… словно мне в вены впрыснули лекарство, стремясь парализовать физически и подавить морально. Это было сильно – как смирительная рубашка, путы которой сковывают движения. Даже мой дар застыл, не в состоянии работать в полную мощь. 

Я вздрогнул, осознав, что Мари ошиблась с расчетами: Джаспер окажется здесь не через двадцать пять минут, до его появления осталось всего лишь несколько секунд – так воздействовать мог только он, я в этом не сомневался, памятуя нашу прошлую встречу. Только на этот его влияние было куда сильнее – должно быть, я не напрасно предположил, что у него тоже есть дар. И брат не терял времени даром, столетиями оттачивая его. 

Отчетливо понимая, что испытываемые эмоции – не мои, что Джаспер использует их как оружие, подавляя мою волю и принуждая к подчинению, я выхватил ближайшую сумку с вещами, в которую так же был упакован меч, и саквояж с документами и бросился прочь, надеясь, что еще не слишком поздно для исчезновения. 

Деревья замелькали перед глазами – я мчался через лес, надеясь на фору и скорость. Мы с Мари много раз отрабатывали разные пути отступления на случаи непредвиденных обстоятельств, и сейчас мне необходимо было добраться до любой реки, которая скроет следы. 

«Трус!» - наваливающаяся тяжелым грузом апатия сменилась новым приступом ярости: по вспыхнувшей в моей голове картине пустого дома я догадался, что Джаспер добрался до него и обнаружил мой побег. Нас разделяло мили три, не более. 

Полное ненависти и бешеного желания догнать меня обвинение неприятно царапнуло чувство собственного достоинства – уж кем-кем, а трусом я не был. Мой брат не понимал, что причина моего поведения кроется вовсе не в слабости духа, а в сознательном стремлении избежать братоубийственного сражения. Я столько веков лечил людей отнюдь не для того, чтобы убить единственного оставшегося в живых родственника или самому быть убитым. 

Почуяв усиление давления, подобно паутине накрывающего сопротивляющийся разум, я прибавил шаг, сворачивая на звук шума реки. 

«Не смей бежать от меня снова! Остановись и встреть смерть достойно, Эдвард, будь мужчиной! – Бешеный призыв прошил меня насквозь, точно посланная в цель ядовитая стрела. – Ты знаешь: рано или поздно я окажусь быстрее и хитрее, и тебе придется… придется ответить за свои преступления. Даже если уйдешь сейчас, ты не обретешь покоя, я буду вечно преследовать тебя, пока не найду». 

В моем сознании сменялись плохо различимые картины дома, леса, следа и отголоски моих собственных эмоций – словно многократно повторенное скалами эхо. Я слышал удивление брата, его неистовую решимость и разочарование в себе, но не мог прочитать отдельные слова. Его разум, как и разум Мари, был от меня почти закрыт, оставаясь неприступной крепостью с бурлящей сердцевиной, из которой я выхватывал только «вершину айсберга» - отдельные, особенно сильные, концентрированные мысли. 

Такие как дом и оставленные в нем свидетельства, которые укажут мое новое место жительства. Такие как запах второго вампира, которого Джаспер еще не видел, но мог подкараулить его там и затем пытать, чтобы узнать обо мне все, прежде чем убьет его. 

Словно судьба поставила мне подножку в самый неподходящий момент. Мари. Это имя заставило меня задохнуться от ужаса и резко затормозить, протаранив в земле глубокую темную борозду, запахшую прелой прошлогодней листвой. 

За густым подлеском, почти в зоне видимости, громко и маняще журчала вода – мое спасение было всего в паре сотен метров. Но я больше не мог двигаться: все мои мысли сосредоточились на девушке, которая вот-вот явится домой и, не обнаружив там меня, помчится по моему – и Джаспера – следу. 

Я не сомневался, что она не бросит меня в беде, и я не мог… тоже не мог оставить ее на растерзание зверю. Что неизбежно случится, если я продолжу бежать. 

Медленно бросив на землю сумку и саквояж, с опустошением и смирением человека, согласного на добровольную жертву, я вытащил из ножен блестящий меч и с тяжелым сердцем повернулся к преследователю лицом, крепко обхватывая рукоять двумя руками, как учился когда-то давным-давно, почти тысячу лет назад... надеясь, что не растерял навыков сражения. 

И даже зная, что я не стану ранить родного брата и уж тем более убивать его, понимая, что истекают, по сути, последние минуты моей затянувшейся жизни, я понимал, что буду биться со всей свирепостью, с которой сумею… оттягивать момент неизбежной смерти до того мгновения, пока не увижу Мари и не крикну ей уходить. Я буду биться за то, чтобы Мари могла продолжать существование – в отличие от меня, у нее, потерявшей воспоминания, теперь был шанс стать счастливой… с кем-то другим, не со мной. 

Я мрачно смотрел на густые кусты, прислушиваясь к звукам приближающейся смертоносной тени. Джаспер был прав: я больше не мог убегать. Нельзя бежать всю жизнь. Когда-то придется остановиться. И встретиться лицом к лицу с последствиями своих ошибок, ответить за все причиненное близким людям вольное и невольное зло. Я сам создал монстра, собирающегося убить меня – и я приму бой, как он того желал.