POV Джаспер 

***
Мария – она настаивала, чтобы я называл ее так, ибо имя Алиса использовал тот самый вампир, ее обративший, – действительно тщательно подбирала себе бойцов, и мой необычный талант стал для нее подарком свыше. 

Воспитанная здесь, в жестоком мире войн вампиров, она не испытывала и капли почтения перед чудом человеческой жизни, воспринимая людей как стадо и источник пополнения армии. Поначалу нечто во мне пыталось восставать, но ее стремления и желания были в любой момент для меня абсолютом, потому старые привычки быстро осыпались прахом. 

Меня захлестнуло свободой. Новая судьба возлюбленной отменяла всякий смысл в преследовании Эдварда и, тем более, его убийстве: даже уничтожив брата и всех им обращенных, я никогда не смогу убить возлюбленную. Я выбросил былое из головы, видя единственную задачу в исполнении желаний Марии. Впервые за множество лет я просто существовал, а не гнался за неуловимой, постоянно ускользающей целью. В каком-то роде я был даже счастлив… 

Вместе с привычными задачами канули в Лету и принципы: подобно моему новому окружению я стал питаться чаще и больше, утратив весомую часть годами выработанной сдержанности. Меня окружали новорожденные, думающие лишь о крови и заставляющие, благодаря моему таланту, и меня думать о ней куда чаще, чем раньше, и куда интенсивнее. В какие-то моменты я сам становился сродни им, и огромных усилий стоило держать себя в руках. 

Многие годы старательно следя за тем, чтобы выпитые мной жертвы не обратились, я теперь сам нередко занимался поиском бойцов для армии: к сожалению, даже силы моего дара не хватало на полное подчинение, и новорожденные гибли не только в сражениях с иными армиями, но и в ссорах, то и дело вспыхивающих между ними. 

В основном Мария искала потенциально одаренных вампиров, увеличивающих ее власть, но чаще попадались бракованные экземпляры, польза которых после нескольких месяцев и утери новорожденных качеств сходила на нет. Таких я уничтожал, достаточно легко преодолевая сопротивление, со временем утратив какие-либо сожаления по этому поводу. 

Люди становились расходным материалом для молодняка, а новорожденные – промежуточным звеном в этой цепи, ненужным после недолгого использования. Новообращенные в любом случае были обречены сгинуть в аду, и меня устраивало, что какое-то время они служили защитниками для меня, Марии и девочек, не позволявшими злому року отнять у меня любимую, а потом по обыкновению превращались в пепел. Так или иначе, круг замыкался, и я не изменял себе. 

Годы проходили чередой, наполненные успехами и неудачами в боях, бесконечной вереницей жертв среди смертных и бессмертных, сменяющими друг друга лицами. Я их не запоминал, поглощенный свободой от цели и страстью, которую по-прежнему дарила мне Мария: огонь между нами никогда не утихал. Казалось, так будет всегда, но у судьбы на мой счет оказались совсем иные планы... 

Питер стал одним из самых полезных моих бойцов за очень продолжительное время. Сильный и выносливый, умный и образованный, он прошел со мной бок о бок через множество сражений, чудом пережив критический момент, когда новорожденная сила проходит, не будучи уничтоженным, при этом не имея ярко выраженного вампирского таланта. Он обладал мышлением стратега и необходимой в таких случаях буквально непрошибаемой, уникальной для вампира сдержанностью, и вместе с ним мы составили немало планов, которые принесли победы для армии Марии. 

Ни разу за долгое время я не ощутил в нем и тени липкого страха либо сомнений, которые рано или поздно приводили к предательству. Ни разу до того памятного вечера, когда нам с ним в очередной раз довелось уничтожать потерявших силы бойцов – осуществлять чистку. Мой друг нервничал сильнее обычного: я это понял сразу. Когда же я собрался за очередной жертвой – девчонкой, в которой я недавно почувствовал нежелание сражаться, – он вцепился в мой рукав мертвой хваткой. 

– Джас, не трогай ее, – взмолился он. – Я знаю, ты не утратил способность любить в том аду, в котором мы существуем, потому сможешь меня понять. Я не могу потерять Шарлотту! 

Я обернулся к приятелю, и меня тут же, словно волной, окатило его чувствами. Я и раньше догадывался, что Питер каким-то образом умудрялся скрывать всю глубину эмоций от меня, но доверял, довольствуясь верхним слоем, не видя в нем признаков приближающейся измены. Сейчас же стена контроля рухнула, и я впервые увидел все. 

Под броней спокойствия обнаружился поток чистейшего света, пусть и затмившегося сейчас дымкой тревоги, охвативший меня с головы до ног. Вместо душного помещения я словно оказался в лесу, напоенном ароматами цветов и трав, а вольный ветер откуда-то издалека приносил солоноватые ноты морского бриза, воскрешая воспоминания о родных местах, в которых я когда-то вырос и впервые познал счастье. 

Я стоял, оглушенный, выпав из реальности на бесконечно долгие минуты, далеко не сразу вспомнив, при каких обстоятельствах ощущал подобные, столь чуждые здешнему миру чувства. Я твердо знал: где-то в иной жизни, до встречи с Марией, но где? И лишь спустя несколько мгновений, когда Шарлотта, переволновавшаяся из-за воцарившейся тишины и кинувшаяся на защиту Питера, сияя искренней незамутненной любовью и преданностью, впорхнула в комнату, в моей памяти всплыла мимолетная встреча с Антонио и Камиллой в лесах Европы много лет назад. Случившаяся настолько давно, что успела почти истереться из памяти… 

Тогда мне впервые удалось увидеть, что даже монстры способны не только на похоть и животную страсть, но и на настоящую любовь. Такую же, которая связывала пару, теперь стоявшую передо мной в ожидании приговора. Такую, какой и близко не было между мной и Марией ни в один из мигов наших совместно проведенных десятилетий! 

Осознание заставило меня захлебнуться воздухом, как будто он внезапно стал ядовитым, и зажмуриться. Словно много лет я смотрел через плотную пелену, а сейчас ее одним движением сдернули прочь, отбрасывая потерявшие силу иллюзии, и излишняя резкость реального мира оказалась непереносима для зрения. 

Издеваясь, идеальная память принялась один за другим подкидывать эпизоды общения с Марией, заставляя обращать внимание на эмоции, которые она испытывала, доходчиво демонстрируя: в них никогда не было света, заботы и нежности. Множество мелочей, которые я видел, но не отдавал себе отчета: ее едва заметные гримасы от моих признаний, искру самодовольства от полноты власти надо мной, упорные отказы покинуть Юг и бесконечное наращивание армии с моей помощью. Ее абсолютное равнодушие к моим рассказам о былых встречах, о проклятии, постигшем нашу семью, в противовес искреннему интересу, жившему в ней когда-то, при нашем предыдущем свидании в Париже. 

Слепец! Как я мог столько лет упорно не видеть всего этого? Жить, даже не задумываясь о том, что лежало на поверхности, довольствуясь жалкими подачками неискренней любви? 

Невыносимая боль лишила стержня, подогнула колени, заставив тяжелым кулем рухнуть на неровный деревянный пол под недоуменными взглядами Питера и Шарлотты. Я наивно размечтался, что, возможно, обращение моей возлюбленной в вампира уничтожило действие проклятие, что бессмертную не в силах у меня никто отобрать! Глупец. Оказалось, все стало намного хуже. 

До сих пор в каждом новом воплощении Алисия помнила обо мне, ждала наших встреч, стремясь к ним даже ценой собственной жизни. Мы были друг для друга всем в каждый момент вечности. Сейчас… она забыла. Стала монстром, жадным до власти и крови, которому я нужен был разве что как орудие… Утратила доброту и человечность, которые прежде я в ней так любил… Потеряла и не обрела вновь чувства ко мне, а я, ослепленный встречей, даже не заметил этого. 

Проклятие ни на секунду не прекращало своего воздействия. Только вместо того, чтобы дать нам с Алисией кратковременное счастье и затем отнять его, оно ниспослало забвение на мою любимую и отняло даже саму вероятность нам любить друг друга! 

Я понимал, что уйти не смогу. Как и убить Марию, предоставив тем самым возможность возродиться заново, мне не хватит духа. Дурак! Я опасался лишиться малейшей надежды на посмертие, оказавшись навсегда прикованным волшебным мечом к истлевшему телу, а взамен обрел ад на земле, хуже которого представить невозможно! Та, которая для меня была источником света и тепла на земле, волей проклятия превратилась в монстра… 

Сжав зубы в попытке обуздать бушевавший внутри ураган, я мотнул головой в сторону дверей, веля Питеру и испуганно выглядывающей из-за его плеча Шарлотте убираться прочь, не теряя времени зря: 
– Уходите. Мария сумеет настоять на своем, если не я, то ты, Питер, получишь прямой приказ убить Шарлотту, и все закончится плохо. Уходите немедля, я постараюсь вас прикрыть. 

Слова давались мне с трудом, но сомнений в принятом решении во мне не было: за бессчетные века одиночества Питер стал первым существом, не связанным с моей человеческой жизнью, к которому я ощутил доверие и тень душевной привязанности. 

– Джас, а ты? – в голосе друга звучало искреннее беспокойство. – Ты знаешь, какой жестокой она может быть… 
– Ты верно сказал: я люблю Марию, – процедил я, не скрывая горечи. – И останусь рядом до конца, невзирая ни на что. Я сомневаюсь, что финал наступит скоро: коварство собственной судьбы за восемь с лишним сотен лет я выучил отлично. 

Я отвернулся, скрывая гримасу боли: удар оказался слишком сильным. Тяжесть разочарования буквально пригвоздила меня к дощатому полу, не давая подняться на ноги ни в прямом, ни в переносном смысле. 

– Послушай меня, – присел рядом вампир, на мое плечо опустилась его рука, почему-то показавшаяся горячей и очень тяжелой, а сквозь боль пробилась волна сочувствия. – Она… действует так на всех, не только на тебя. Я понял это, когда осознал свои чувства к Шарлотте, увидел разницу. Оказалось, я могу защищаться, пусть слабо, но могу, потому теперь вижу, что происходит. На тебя она влияет особенно сильно. Она может… заставить видеть то, чего нет. Будь осторожен. 
– Может, лучше бы я этого не понимал, жить было бы проще, – пробормотал я, малодушно желая забыть последние минуты, и добавил уже громче, поднимаясь рывком на ноги: – Уходите. Время на исходе. 
– Надеюсь, когда-нибудь свидимся, – пообещал Питер. – Не сдавайся. Я мало что понимаю в происходящем, но верю, что этим не может все закончиться. 
– Возможно, когда-то я все и расскажу, – невесело усмехнулся я, действительно надеясь на это, но слабо веря в такую возможность. – Прощайте. 

Пожав мне руку, Питер обнял возлюбленную за хрупкие плечи и спешно повлек наружу. Стоило двери хлопнуть за их спинами, как мне сразу почудилось, что температура упала на несколько градусов, а свет затмился, теряя яркость. Я остался наедине с болью и разочарованием, но времени на сожаления не оставалось: мне предстоял разговор с Марией. Зная ее нрав, к уходу Питера и Шарлотты она вряд ли отнесется лояльно, и не замедлит выразить полной мерой недовольство… 

Следуя отработанным годами рефлексам, я выволок во двор и сжег останки убитых, невольно оттягивая неприятный момент, давая влюбленным время уйти как можно дальше, а себе – подумать о дальнейшей жизни. В одном я был уверен: какими бы ни были перемены, я останусь рядом с Марией. Но на сей раз отдавая себе отчет в происходящем. Я мог сожалеть о своем прозрении, но возвращаться в мир иллюзий уже не хотел. Я и так слишком долго прожил под их сенью. 

Марию я обнаружил в окружении трех особенно преданных ей бойцов. Вампирша была их идолом, они слушались ее даже не как рабы, а как фанатичные поклонники культа, в котором она представала главой пантеона, будучи готовыми целовать землю, по которой она ступала. Ревновал ли я? Нет. Лишь удивлялся временами тому, что она принимает их подобострастие как должное, не испытывая естественного в таком случае презрения к адептам, ведь в них столь редко проявлялись крохи разума и эмоций, отличных от слепого обожания. 

– Джас? – сразу повернулась ко мне она. – Почему так долго? Вы с Питером закончили? Я надеюсь на отличную прогулку сегодня, причем в твоей компании, нам надо пополнить состав юных воинов. 

Она призывно улыбнулась, в голосе зазвучало обещание и приглашение, и раньше от этих ноток у меня замирало мертвое сердце. После чисток, как правило, мы особенно активно искали новичков, для этого нередко забираясь очень далеко от привычного места обитания, которым исторически для нас являлись окрестности Монтеррея. Раньше такие моменты становились долгожданной наградой за сражения, безусловное послушание и безмолвное обожание: ведь мы тогда подолгу путешествовали наедине, посвящая часы и дни друг другу. Когда война оставалась в стороне, все внимание Марии было отдавалось мне и только мне, нашей взаимной любви и страсти. И я пребывал в уверенности, что она наслаждается происходящим не меньше меня, находя в ней проявления настоящих искренних чувств ко мне. 

Сейчас, глядя на женщину, я видел исключительно холодный расчет: пока я был ей полезен, минуты нашего уединения были всего лишь платой за мою преданность, способом удержать меня в подчинении. Мария получала наслаждение от наших плотских утех – эта жажда свойственна вампирам не менее чем жажда крови, – но о любви с ее стороны речи не было и быть не могло. Я выдавал желаемое за действительное. 

Учитывая мое намерение остаться, – сама мысль об уходе наводила оторопь, – мне не следовало нарываться, но жертвовать друзьями ради мнимого спокойствия я не хотел. Я обещал Питеру и Шарлотте защиту, а значит, уже нарушил волю Марии, а она такого не прощала. Можно было не сомневаться: мне предстояло пережить взрыв с непредсказуемыми последствиями. 

Нескольких секунд моего молчания хватило, чтобы Мария потеряла терпение. В прищуренных алых глазах вспыхнуло раздражение. До сих пор я покладисто выполнял все распоряжения, по сути, недалеко уйдя от ее рабов, настороженно взирающих на нас из угла, а сейчас не торопился отвечать, что уже могло породить подозрения, на которые Мария всегда была падка. 

– Что случилось? Где Питер? – нахмурилась еще сильнее вампирша, подходя ко мне. 

За почти восемьдесят лет, проведенных вместе, у нас был единственный повод для разногласий – мое желание покинуть Юг, увезя возлюбленную от войн и сражений, от чего она раз за разом уклонялась, находя бесконечную череду причин. На сей же раз я открыто пошел против ее воли, и оправдания своему поступку у меня не было, кроме благорасположения к Питеру. Но Мария не признавала никаких взаимных чувств, полагаясь только на силу и выгоду. Странно, что до сих пор, прекрасно это видя, я почему-то наивно считал, что сам являюсь исключением. 

– Питер ушел, – коротко сообщил я. – Он совершил то, о чем я так давно тебя просил: бросил все и отправился на север со своей возлюбленной, Шарлоттой, надеясь обрести другую жизнь. 
– И ты вот так просто отпустил его, а теперь спокойно сообщаешь об этом мне? – идеальные брови взлетели вверх, а голос обрел шипящие нотки. – Эту девицу было приказано уничтожить, а не помиловать. И уж тем более нельзя было отпускать Питера! 
– А он разве раб? – хмыкнул я. – Его, в отличие от меня, здесь уже ничего не держало. Их нет. Какая разница, мертвы они или покинули Юг? 
– Ты глупец! – яростно воскликнула Мария, распаляясь. – Он знает все наши слабости! Или ты с ним в сговоре? 
– Ты не слышала меня? – Я сильно тряхнул женщину за плечи, вглядываясь в пылающее гневом лицо. – Они ушли на Север. Прочь от сражений и войны. Они не угроза нам! 
– И ты им поверил? – Вопль разнесся по комнате, заставляя трех невольных свидетелей разборки вжаться в стенку. – Я знала о твоей легковерности, но никак не думала, что ты будешь таким дураком, что позволишь уйти сильнейшему из наших бойцов! 
– Мария, приди в себя, – попытался утихомирить я вампиршу. – Питеру не нужна война. Ему хочется жить с любимой вдали от бесконечных сражений – и только. Они любят друг друга. 

Горечь поднялась в глубине моего естества от осознания, сколь далеки мы стали с Марией в этом ее воплощении. Она разучилась сопереживать чужому счастью, также как недостаточно любила теперь и меня. В ее глазах сверкали лишь гнев и алчность, и мне было больно оттого, что она превратилась в столь черствую и холодную женщину, так непохожую на прежнюю мою добросердечную и ласковую жену. 

– Хватит нести чушь, – фыркнула она, выворачиваясь из моих рук. – То, что ты всю жизнь потратил на погоню за призраком, не означает, что кто-либо другой в этом видит смысл! Сейчас ты возьмешь вот этих троих на помощь, – она кивнула в сторону ждущих у стены бойцов, – догонишь и уничтожишь эту парочку. Мне не нужны соперники. Пока Питер не собрал армию, мы должны убить его. 
– Нет, – я покачал головой. – Я этого не сделаю сам и не позволю другим. 
– Ты смеешь мне перечить?! Да кто ты такой? Я подобрала тебя, дала власть, силу, избавила от ненужной шелухи, из-за которой ты сотни лет влачил жизнь неудачника, потакала твоим капризам, тратя время, а теперь ты восстаешь против меня? 

Слова сыпались, как удары кнута. Безжалостные и жестокие. Мария словно сорвалась с цепи: впервые я видел, чтобы она настолько потеряла самообладание. И если вначале я верил, что мы любим друг друга, сегодня осознал отсутствие в ней прежних глубоких чувств, но все же надеялся довольствоваться их остатками, то сейчас… Сейчас она выглядела как разъяренная фурия, которая до дрожи меня ненавидит и одновременно боится. Так сильно, что способна даже убить. 

Мне словно дали пощечину. Я дернулся, отступил на шаг и застыл, вглядываясь в лицо той, что мне была дороже всех на свете последние восемьдесят лет, не узнавая ее, словно увидел впервые. Она казалась незнакомкой. Абсолютной. В ней не осталось и тени схожести с той, кто составлял смысл моей жизни. 

В памяти возник образ Алисии из далекого прошлого, окутанный невесомой дымкой колдовской пыли, усиливая эффект внезапного прозрения, заставляя задаться убийственно жестоким в своей простоте вопросом: почему? Почему я решил, что встреченная мной вампирша является новым воплощением моей потерянной возлюбленной? Что заставило меня так думать? Даже потеряв память, даже пройдя через все испытания, моя Алисия не могла превратиться в бессердечную убийцу, которую я теперь видел перед собой, называющую наши чувства глупостью и слабостью! 

В голове услужливо всплыли слова Питера об умении Марии влиять на других. О том, что сам он это осознал лишь вместе с чувствами к Шарлотте. Я замер, ощущая, как марево иллюзии спадает с моих глаз, все ярче и четче подсвечивая настоящий образ женщины напротив. Мне хотелось ударить себя или потрясти головой, выбрасывая оттуда остатки наркотического опьянения – именно так я ощущал себя теперь. Будто я проснулся после долгого летаргического сна… неожиданно трезвея. Неужели все столь просто, и я десятки лет жил под властью не просто иллюзии о взаимной любви, но и принимая одного человека за другого? 

– Это не предательство, – покачал головой я, испытывая порыв ответной злости, вспыхнувшей во мне неудержимым лесным пожаром от одного допущении о глубине моего падения. – Нельзя предать то, что не существует и никогда не существовало. Не так ли? Ты же сама сказала – любовь лишь призрак. А призрака нельзя предать. 

Мы стояли в двух шагах друг от друга, и я ясно видел, как меняется лицо Марии, чувствовал, как ее ярость сменяется страхом, который снова перетекал в гнев, смешанный с досадой. Я наблюдал за метаморфозами и уразуметь не мог, насколько сильно оплошал. Мой мир – мир, который я выстроил вокруг себя и поверил в каждый существующий кирпичик – рушился с неудержимостью горной лавины, ломающей все на своем пути, превращающей мой рай в хаос. 

– Ты не уйдешь вот так просто, – прошипела Мария, и я сполна ощутил действующую на меня силу – силу, которой она обладала, и о которой я до этого момента совершенно не догадывался: мне нестерпимо захотелось поверить. Забыть несколько последних часов, вернуть все на круги своя. Вновь получить дозу обезболивающего дурмана и наслаждаться приятным миражом, дарующим ложное чувство счастья… 

Изо всех сил сражаясь с наваждением, я зажмурился, и перед внутренним взором вновь возникла Алиса – такая, какой я видел ее последний раз в лесах Нормандии. Что стало с ней? Сколько страданий пришлось на ее долю из-за моей пусть невольной, вынужденной, но самой настоящей измены, душевной и телесной? Я был коварно околдован, но оправдывало ли это меня? 

Воистину, если Бог хочет кого-то наказать, то делает его слепым и глухим. За самонадеянность я расплатился так, что никогда не смогу забыть этого урока. Сам умея влиять на других, я самоуверенно полагал, что не поддаюсь чарам иных вампиров, и восемьдесят лет прожил в плену чужого дара. И спасли меня не мои расхваленные навыки и не чувства к Алисе, а любовь, вспыхнувшая между другой парой! Лишь сравнив одно и другое, я сложил два и два. И как же больно… как чудовищно черно и холодно стало сейчас у меня на душе… словно я провалился в глубокую бездонную пропасть и летел в бесконечность, не в силах принять тот простой факт, что целых восемьдесят лет наивно обманывал самого себя! 

– Уйду. На меня уже не действует твоя сила, – сквозь зубы ответил я, отступая к двери. – Можешь не пытаться. Поздно. 
– И ты так легко бросишь меня одну? – Мария, приближаясь шаг за шагом, внезапно сменила тон, в голосе вновь появились умоляющие и обещающие нотки. Напор ее способности, теперь ярко мною ощутимый, вновь усилился. Я чувствовал, как он окутывает меня ватной пеленой забвения и искусственного счастья, как лицо напротив мерцает, ненадолго принимая любимые черты, которые я так мечтал увидеть… Мария давала мне то, что я больше всего желал – в этом и состоял ее дар. Обманом одурманить, заманить в свои сети. Словно паучиха, вьющая липкую сеть, вампирша давала каждому то, что он больше всего хочет видеть, и тем подчиняла их души себе. Я не стал исключением. – После всех этих лет, которые мы провели вместе? После всего, что я дала тебе, будучи рядом? Ведь ты ни разу не подумал о ком-либо другом рядом со мной, я точно это знаю. Тебе было со мной хорошо! Зачем же ты борешься? Зачем теперь-то сопротивляться? 

Я не знал, на что она рассчитывала – возможно, подавить мою волю и вернуть надо мной контроль, – да только просчиталась. Ее слова оказались горстью соли, щедро высыпанной в открытую рану, лишний раз напомнив мне о глубине свершенного мною предательства. Тонкая нить, держащая меня на грани, со звоном лопнула. Все последние годы я убивал, отнимал одну жизнь за другой, но именно жажды убийства не испытал ни разу. Я или питался, или уничтожал тех, чей час пришел, или сражался насмерть, защищая себя и других, но эмоции и чувства оставались далеко. Для меня имела значение Мария – и только она. А теперь я внезапно лишился опоры. 

Она играла с огнем. Дразнила и без того взбешенного монстра, уверенная в своей полной над ним власти, не осознающая, что он сбросил оковы и выбрался из хитро сплетенной паутины. Лучше бы ей было молчать. Существовала грань, которую переступать не стоило. 

Поток чувств, прорвав плотину, в необузданной силе своей стал чистой первозданной яростью, с которой справиться было при моем нынешнем уровне владения собой просто невозможно. Как когда-то давно в лесах на берегу Сены, я ощутил, как меня с ног до головы захлестнуло стремление крушить все вокруг, превращая из человека даже не в вампира, а в неудержимую стихию. 

В следующий же миг мои пальцы сомкнулись на шее Марии. Верные ее рабы, кинувшиеся на помощь, были распластаны на полу, покорные и жалкие, поглощенные собственной ничтожностью, и для этого мне не понадобилось даже шевелить пальцем. 

Видит Бог, я не желал такой развязки, но вся моя былая выдержка давно осталась в прошлом, а Мария и ее цепные псы теперь олицетворяли собой все самое худшее: потраченные впустую года и десятилетия, мою слабость, мою самонадеянность. И если осознание собственной вины еще заставляло меня держать себя в руках, то несостоявшаяся попытка снова поработить меня, предпринятая вампиршей, вырвала с корнем последние скрепы. Я просто позволил себе делать то, к чему стремилось все мое существо. 

– Прекрати! Остановись! – дико прорычал я в ее искаженное болью лицо. 
– Да ни за что! – выплюнула Мария, пытаясь отодрать мои руки, вновь и вновь атакуя меня даром в отчаянной попытке спасти жизнь и обрести свободу. 

Но он уже не действовал, а лишь подбрасывал поленьев в бушующий огонь обжигающей ярости... 

Через несколько секунд в большой комнате остались куски четырех вампиров, небрежно сваленные в одну кучу. Я поджег связку ветоши, бросил сверху и отошел на несколько шагов, с ненавистью к себе и к ним наблюдая, как пламя, пожрав ткань, медленно поглощает тела и старые доски пола, унося с собой мою боль и воспоминания обо всех преступлениях. Когда огонь уверенно заплясал на достаточно большой площади, я развернулся и вышел вон, чтобы уже никогда не возвращаться. 

Мне было глубоко безразлична судьба остальных бойцов Марии: теперь их жизнь зависела от них самих. К счастью, среди них не осталось, благодаря моей внимательности и осторожности, тех, кого я сам обратил. Я просто хотел как можно скорее, пока меня не накрыло непереносимой печалью осознания случившегося, остаться в одиночестве. Максимально далеко от людей, чтобы мой срыв не унес чьих-нибудь невинных жизней. 
 

***

Следующие годы прошли как в тумане. За восемьдесят лет привычка к свободной, не скованной ограничениями жизни настолько въелась под кожу, что уйти от нее оказалось крайне нелегкой задачей. Бессилие, порожденное чередой поражений в непростой битве с собой, то и дело провоцировало вспышки раздражения, грозившие опасностью любому неосторожному человеку, находившемуся поблизости. Я впадал из крайности в крайность, то голодая месяцами, не в силах заставить себя забрать жизнь даже у смертельно больных людей, то срываясь и кормясь как во времена Марии, пусть и соблюдая меры осторожности. 

Я старался не думать о ней… женщине, обманом заставившей меня прожить с ней почти столетие, поверить, что она и есть моя любимая, и исполнять любой ее приказ. Одно лишь воспоминание об этом моем падении выворачивало меня наизнанку, заставляя ненавидеть себя и одновременно горько сожалеть об упущенных годах. Мало что могло меня сломить в этой жизни, но самообман, в котором я прожил столь долго, подвел меня очень близко к саморазрушению, к желанию сдаться. 

Порой я по нескольку дней сидел где-нибудь в чащобе или далеко в горах, погрузившись в отчаяние и не видя никакого просвета в мрачном настоящем. А затем мог, впав в ярость, ломать деревья, чтобы выпустить пар. Но ни то, ни другое не приносило облегчения и не помогало ни на минуту забыть о моем предательстве, и все мои мольбы внутренне были обращены к существующей где-то Алисии – безмолвные мольбы простить меня за то, за что невозможно было простить самого себя. 

Постепенно во мне сформировалось стойкое неприятие убийства, и даже с дорогими друзьями – Питером и Шарлоттой – находиться рядом я уже не мог, хотя в первые месяцы именно они помогли мне удержаться на краю пропасти, позволяя дышать атмосферой чистых искренних чувств. 

Я выполнил обещание и впервые за сотни лет рассказал историю тем, кого она напрямую не касалась. Их понимание, принятие и поддержка помогли мне снова переступить через прошлое со всеми его ошибками и все-таки двигаться дальше. 

Вот только в старых парадигмах я существовать уже не мог: нахождение на Юге еще более ясно, чем новость о возрасте Вольтури, показало, насколько утопична сама идея уничтожения всех вампиров, имеющих связь с Эдвардом. Даже если он за все время своего существования обратил одного, скольких потом обратил этот единственный, продолжая увеличивающуюся цепочку? Их могли быть тысячи. 

Также как и любой встреченный бессмертный мог не иметь абсолютно никакого отношения к моему брату, так как он или его предшественник были обращены кем-то другим, происходящими не от того демона, которого мы с братом нашли и пробудили в пещере. И я никак не мог отличить одних от других. 

Существовала ли возможность прервать проклятие, если хотя бы одно создание Эдварда бродило по земле? Думаю, нет. Рыжая ведьма все предусмотрела… 

Единственной нашей надеждой оставалось перерождение людьми, которое может подарить нам с братом шанс на искупление, на замаливание грехов, ибо у человека имеется душа, в отличие от вампира, и человеку необязательно убивать других людей. Нашим возлюбленным это дало бы долгожданную свободу. О том, сколь ускользающе малой будет вероятность встречи с Алисой, если появлюсь на свет человеком, я старался не думать, слишком горька была эта мысль, слишком подтачивала она силы и решимость. 

Я вел жизнь обычного кочевника и за несколько лет побывал, наверное, почти в каждом уголке Америки. Ни разу я не наткнулся даже на тень следа брата, поэтому, когда моих ушей настигли слухи о полыхавшей в Европе очередной войне, я решил все-таки вернуться в родные края: в хаосе сражений вампиру легче существовать, чем в мирной обстановке. К счастью, мои способности позволяли путешествовать самостоятельно, потому, попрощавшись с друзьями, я просто нырнул в холодные воды Атлантики, держа путь на северо-восток. 

Путь занял не более суток, и вскоре я очутился в хорошо знакомых местах – на севере Франции. 

Оказалось, что за последние годы человечество шагнуло далеко в искусстве убивать друг друга. В Америке меня мало волновал этот вопрос: я был поглощен иными делами и задачами, но в знакомых не первое столетие краях не обратить внимания на шокирующий контраст не мог. Оружие начала прошлого века теперь выглядело детскими невинными игрушками по сравнению с тем, что я нашел на полях новых сражений. Воздушные, наземные и даже подводные бронированные в железо и сталь машины, пулеметы, плюющиеся потоками огня, отравляющие газы, несущие смерть каждому, кто осмелится сделать вдох – когда-то я видел зачатки того, что сейчас получило бурное развитие, подстегиваемое борьбой за власть над миром. 

Погрузившись в поиски, я отметил и еще одну интересную особенность: мое обоняние стало еще более обостренным. Теперь я помимо разницы между людским и вампирским следом легко определял давность аромата вплоть до дней и даже часов. Именно неспособность понять, насколько старыми были следы, когда-то подвела меня в Лилльбонне, заставив кинуться за Эдвардом и оставить Алису в одиночестве. Зато теперь, стоило натолкнуться на запах, я видел картину целиком: время, направление, даже скорость передвижения. Если бы я, как раньше, вел охоту на любого вампира, мне бы новые способности пришлись кстати, лишая противников даже призрачного шанса на спасение, но теперь меня интересовал исключительно брат, а признаков его пребывания в Европе я долгое время не замечал. 

Только на исходе третьего года после моего возвращения, когда война закончилась, я все-таки наткнулся на след, живо напомнивший об Эдварде. Сначала он привел меня в Нормандию, а потом и вовсе ушел в холодные воды Атлантики, стремясь, похоже, в родные края, к английским берегам. Он был достаточно старым, но то было куда лучше, чем ничего. 

Англия активно восстанавливалась от нанесенных страшной войной язв: люди заново отстраивали города, разрушенные долгими бомбардировками, несколько лет назад обрушившимися на остров, возводили новые селения, тщательно залечивая раны родной земли. 

Не удержавшись, я выбрался на берег недалеко от дома, и почти сразу отметил главное отличие по сравнению с последним визитом: война оказалась в такой мере разрушительной, что умудрилась уничтожить даже следы давнего проклятия, столетиями довлевшего над окрестностью. Люди наконец-то переступили через невидимую границу, отделявшую родовое гнездо семейства Хейл от обитаемых мест, и всего в сотне ярдов от стен старого замка теперь шла активная стройка. Из подслушанных разговоров я понял, что в Хейл-Хилл еще во время войны вновь разместили военную часть, и она осталась в здешних краях после наступления мирного времени, правда, расположившись чуть дальше по побережью. У стен замка же, в удобной долине, защищенной от холодных ветров, совсем не просто так выбранной когда-то моими предками, теперь возводили жилые дома для семей военных и погорельцев нескольких деревень, уничтоженных во время бомбежек. 

Но больше всего меня поразил удивительный факт: вся местность оказалась густо испещрена следами Эдварда. Он не просто заезжал сюда ненадолго, подобно тому, как делал я несколько раз, но провел здесь, по крайней мере, несколько месяцев! Меня снова подвела инертность мышления: бывая в родных краях регулярно и ни единого раза не учуивая следов брата, я решил, что он и дальше сюда заглядывать не будет… 

Мало того, временами рядом с братом я ощущал странный, кажущийся смутно знакомым аромат. Несомненно, вампира. Что предсказуемо натолкнуло на мысль, что Эдвард опять принялся за старое – а может и не переставал никогда обращать новичков. Но не создавал при этом армию, с какими я встретился на Юге, а по какой-то причине отпускал новообращенных на все четыре стороны… 

А может дело было в другом: учитывая прошлые события, это могла быть и Изабелла. И я невольно почувствовал совершенно нелепую зависть: неужели брату опять удалось встретить потерянную возлюбленную? Ответа следы не давали. 

Особенно сильно пахло братом под сводами древнего семейного храма, пусть теперь и почти разрушенного: похоже, Эдвард скоротал здесь немало часов. Это место и так было насквозь пропитано памятью, а теперь, когда я чуял брата, картинки казались особенно яркими. Невозможно было не представлять, как когда-то Эдвард проводил здесь дни напролет в обществе отца Гийома, ловя каждое слово. Как в праздники в храме собиралась вся семья. Как здесь венчался сначала Джеффри, а потом и я. Сонм светлых, живых воспоминаний, давным-давно не посещавших мою голову, заполнил душу, стоило впервые за долгое время ступить под знакомые своды, и уже не желал оставлять. 

Но с моментами счастья рука об руку пришли мысли о горестных минутах, разрушивших счастье нашей семьи. Ведь именно тут когда-то я прощался с женой, над чьей могилой до сих пор плакал ангел на старом кладбище. 

Давно покинутого участка земли тоже коснулись перемены: кто-то из местных расчистил несколько чудом сохранившихся могил от старых веток и вездесущих вьюнов, а белоснежные мраморные крылья отмыл от подтеков, подчеркнув тем самым окончание эпохи заброшенности этих мест. Теперь тут поселились люди, прогнав призраков далекого прошлого. 

Но одного призрака я все-таки видел: под частью рухнувшей стены храма обнаружилось гнездо пестрой совы. Обходя местность в поисках следов, я испугал птицу, и она метнулась в темнеющее небо, оглашая окрестности тревожными криками, заставив меня вздрогнуть всем телом: такие встречи случались не впервые, и ни разу они не приносили мне радостных вестей, чтобы теперь ждать хорошего. 

Я провел в окрестностях родного дома несколько дней, пытаясь составить полную картину перемещений Эдварда и найти в них какой-то смысл, чтобы понять, чем он занимался. В конце концов, выделив из сложной паутины самые поздние следы, я отправился в Лондон, а потом – дальше на север, в Шотландию. 

Иногда казалось, что я скоро настигну беглецов, настолько ярким был запах, но надежды снова оказались пустыми, окончившись ничем: брат покинул родные берега. Причем на корабле, что порядком удивляло: дальнее плавание занимало много времени, и рядом постоянно должны были находиться люди. Как он сумел? Никаких слухов о таинственно пропавших пароходах найдено мной не было, то есть стоило предположить удачное окончание плавания. Конечно, он мог отплыть на корабле, а потом уже нырнуть в воду, путая следы, стремясь меня запутать, но я и так успешно потерял след. 

Из Глазго уходили суда во все края, как пассажирские, так и грузовые. В безумии портового столпотворения даже вампирское чутье, обостренное многими годами опыта, не могло выделить правильного направления, и оставалось только гадать. Отметая южные жаркие страны, которые преобладали в перечне пунктов назначения, я по зрелому размышлению все-таки решил вернуться в Америку: вероятность отправления брата туда была выше, чем в Австралию или Японию, но и таких вариантов исключать не следовало. 

Приняв решение, я не стал задерживаться. Куда бы ни занесла судьба Эдварда, его уже точно не было в родных краях. А это означало, что и мне снова предстоял долгий путь. К счастью, мне не требовалось искать попутное судно: держась в юго-западном направлении, я сначала пересек Ирландское море, не задерживаясь, пролетел через Изумрудный остров и прыгнул с разбега в холодные воды Атлантики, держа путь к берегам Нового Света. 
 

***

Кап! 

Пока я предавался тяжелым воспоминаниям, день перевалил за середину, причем быстрее желаемого. 

С того момента, как я, гоняясь за Эдвардом, вновь прибыл в Америку, прошло уже много лет, и пусть, в результате долгих розысков вдоль побережья, я все-таки умудрился уловить тень следов брата в толчее порта Нью-Йорка, дальнейшие поиски зашли в абсолютный тупик. 

Если ранее использование лошадей лишь слегка замедляло исполнение моей задачи, то изобретения нового века то и дело норовили поставить на ней крест, на корню губя надежду на успех: поезда, автомобили заполонили все вокруг, успешно помогая затеряться в толпе любому, кто владел собой достаточно для нахождения среди людей. Как оказалось, брат и его до сих пор остающийся безымянным спутник или спутница обладали достаточным самоконтролем, потому легко исчезали из моего поля зрения, только в нем появившись. 

Я напоминал слепого новорожденного котенка. Полагаясь на удачу, я метался по американскому материку год за годом, и поначалу казалось, что коварная дама отвернулась от меня окончательно: я ни разу не учуял присутствия Эдварда после потери его следов в Нью-Йорке. Но именно тогда, когда я готов был отчаяться и отправиться в иные края, гадая, какое направление выбрать, мне повезло. След снова привел в никуда, потерявшись на людном вокзале, но я получил доказательство недавнего присутствия брата на одном материке со мной, что не могло не радовать. 

С тех пор ситуация изменилась: словно дразнясь, судьба то и дело мне подбрасывала подарки, позволяя вновь учуять знакомый запах, не давая отчаяться, но каждый раз в конце меня поджидала очередная неудача в виде толчеи либо, к примеру, водной преграды. 

Лишь усилием воли я заставлял себя продолжать: действия успешно защищали меня от чрезмерных размышлений, от накатывающей волнами тоски и от горьких воспоминаний об ошибках. Годы, проведенные в плену Марии, оставили особенно тяжкий след: раньше мною двигала четкая цель, не позволяя опустить руки; теперь ненависть к себе за то, что, пусть и невольно, я предал память возлюбленной, жестоко обманулся, терзала сердце, лежа на нем вечным грузом размером со скалу; словно чугунный якорь, тащила назад и затрудняла дальнейший путь. Стоило мне остановиться, последствия могли оказаться непредсказуемыми. 

С годами я приноровился выискивать знакомые следы даже в столпотворениях больших городов, связывать запахи живых существ и механизмов воедино, но моя цель раз за разом неуловимым призраком выскальзывала из рук. Словно некий ангел-хранитель либо сам дьявол, не желающий развязки, предупреждал Эдварда о моем появлении, и моей добычей снова и снова становились покинутые в спешке жилища и тщательно заметенные следы пребывания. 

Уже было ясно, что рядом с братом находилась именно девушка, которая, бесспорно, была вампиром – в брошенных торопливо домах оставались не только мужские, но и женские вещи, пропитанные одними и теми же запахами. 

Вероятность того, что она была обращена братом, следовало признать значительной, хотя и иные варианты я не исключал: Эдвард мог встретить в своих скитаниях какую-нибудь вампиршу, которая способна была скрасить одиночество, став партнером, другом или даже кем-то большим. Однако он мог и обратить кого-то с той же целью... 

Я долго пытался себя убедить, что смерть станет спасением и для меня, и для него, но назойливая мысль об окончательном снятии проклятия, возможном после смерти всех, обращенных братом, по мере того, как становилась все более призрачной, поднимала изнутри волны глухой досады и застарелого отчаяния, подтачивающие мои силы. Как ни крути, мне хотелось поставить точку, однако судьба, похоже, помогать мне не собиралась. 

Я понимал: если сбудутся мои худшие опасения и брат отыскал Изабеллу и обратил ее, мне придется собрать всю свою волю, чтобы совершить осознанное убийство возлюбленной Эдварда, с которой он, вполне вероятно, даже отчасти счастлив. В том, что вампиры способны испытывать чувства, я уже давно не сомневался. 

Вполне очевидно, что Эдвард не хотел умирать. Но вдруг, если нам удастся, наконец, поговорить, он поймет причину, которая толкает меня сделать это, и разделит мою точку зрения? Это стало бы наилучшим выходом для нас всех, если брат и его возлюбленная согласятся прервать проклятие, лежащее на наших плечах тяжелым грузом веками, добровольно! Однако мечтать о таком с моей стороны было бы верхом наивности и оптимизма, таких подарков мне никогда не доставалось. 

Кап! 

Очередная капля отмерила время, и я поднялся на ноги. До вечера еще было далеко, но солнце спряталось в облака, а значит, я мог отправляться в путь, не опасаясь выдать своей нечеловеческой природы. 

Спустившись по крутому каменистому уступу, я попал в густой лес. Здесь еще витали отголоски аромата давешнего охотника, смешанные с густым духом звериной крови: охота была удачной. Мужчина отправился на юго-восток, и я последовал за ним, планируя наведаться в Калгари – ближайший к приютившему меня заповеднику город. 

По следам охотника я выбрался на пустую автомобильную стоянку. В подобных местах я давно привык добывать информацию, не брезгуя изучать мусор либо просто забытые людьми вещи. Прочитанные газеты нередко оставляли просто валяться, и я подхватывал их для прочтения, ища самые необычные полицейские сводки, способные навести на вероятных жертв вампиров, всегда проверяя такие слухи в первую очередь. 

Мне повезло: из урны торчал свернутый в трубочку относительно свежий номер таблоида «Калгари сан». На страницах этого издания, по опыту, среди странных по содержанию статей и бесчисленных новостей спорта можно было отыскать любопытные заметки, позволявшие держать руку на пульсе происходящих событий, что, собственно говоря, мне и требовалось от периодической прессы. 

Первую страницу на сей раз занимала статья о проведенной врачами медицинского центра Футхилс – одной из больниц Калгари – сложной операции по удалению труднодоступной раковой опухоли, удачные результаты которой могли стать прорывом во врачебном искусстве. Пробежав взглядом по строчкам, я собирался перевернуть лист, не найдя ничего интересного, когда заметил на заднем плане крупного группового фото улыбающихся медиков фигуру работника центра. Я прищурился, не веря своим глазам. Не обладай зрением вампира, заметить и опознать мужчину я вряд ли бы смог, но я им обладал, и сомнений не возникло: это был Эдвард. 

Одетый в униформу врача, он, похоже, случайно попал в кадр, просто проходя мимо… Снимку было от силы дня три-четыре, и когда эта мысль пробралась через заслон вгоняющего в ступор удивления от подобной нежданной удачи, я уже бежал в сторону Калгари: такой шанс упустить было нельзя. 

Большое светло-желтое здание я заметил издалека и опознал по фотографии из газеты: оно мало того, что располагалось на холме, так еще и было окружено малоэтажной застройкой, являясь чуть ли не единственным высотным зданием в западной части города. 

Я учуял здесь запах Эдварда сразу, но на этом везение закончилось: следов было много, как совсем старых, так и относительно свежих, но еще больше вокруг сновало людей. Больница была одной из крупнейших в Калгари, к тому же находилась рядом со студенческим городком, и в разгар дня здесь было не протолкнуться. 

По здравому размышлению следовало отсидеться где-нибудь в укромном месте, дождаться хотя бы шести-семи вечера, когда зимние сумерки окончательно укроют меня от любопытных глаз. Поначалу я так и планировал поступить, однако в памяти всплыли эпизоды последних лет, когда добыча раз за разом ускользала буквально из-под моего носа. Я абсолютно не желал в очередной раз обнаружить покинутое жилище, потому махнул рукой на осторожность и принялся за знакомое до оскомины дело – выделение самого свежего следа, планируя, при необходимости, даже проникнуть внутрь здания. 

Понадобилось чуть более получаса, чтобы на меня начали обращать нежелательное внимание окружающие люди. Мысль о том, чтоб отложить погоню до вечера, казалась все более разумной, но в последний момент я все-таки наткнулся на то, что искал. И теперь не сомневался: Эдвард был здесь не позднее пары часов назад, а потом исчез, направляясь к ближайшей окраине города. К счастью, даже шины его автомобиля несли отчетливую нотку запаха вампира, и, пока они были свежими, оставался шанс на успешные поиски. 

Первые минуты дались мне непросто: бежать быстро по городу я не мог, боясь потерять след либо попасться на глаза людям, и нетерпение, страх опоздать, терзали меня, вцепляясь острыми ядовитыми когтями в сердце, пока дорога не устремилась на юго-запад, наконец-то перестав разветвляться, петлять и почти обезлюдев. Здесь я уже понесся во весь опор, не опасаясь сбиться с пути. В отличие от городской толчеи, на этой некрупной трассе проезжало столь мало автомобилей, что машину Эдварда я чуял без труда даже на предельной скорости. 

Вскоре след привел меня на узкую проселочную дорогу, ведущую в глубину леса. Очередной этап поисков подходил к концу, и скоро все должно было, наконец-то, разрешиться. 

Не сбавляя хода, припомнив тактику использования моего дара, когда-то разработанную Марией, я сконцентрировался, стараясь пронзить окружающее пространство коктейлем эмоций, способным сковать даже самых непрошибаемых новобранцев. Ярость переплеталась с апатией, чередуя слои, мешая самим мыслям течь в моем противнике, гася всякие порывы к побегу, внушая растерянность и страх. Как правило, получив такой удар, что люди, что вампиры, застывали на месте, не в силах решить, как действовать дальше, и раньше осечек у меня не случалось. 

Только на сей раз меня снова ждало обескураживающее поражение: когда я выбежал на небольшую поляну, в центре которой у небольшого коттеджа стоял автомобиль с открытым багажником, Эдварда рядом уже не было. Следы сборов в дорогу показывали: если бы я не поторопился, он снова бы оставил меня с носом! Сумки с вещами, пропитанными ароматами его и спутницы, лежали в багажнике, дом был закрыт – без сомнения, они уже намеревались покинуть насиженное место, и успели бы, задержись я всего на несколько часов, если не минут. Словно их кто-то предупредил о моем появлении! 

Я зарычал. Эдвард и теперь был близко, очень близко – не больше чем в паре миль от меня, – но все-таки сумел осуществить то, что никому доселе не удавалось: вырваться из плена внушенных мной эмоций и сбежать! 

Я потратил несколько драгоценных мгновений, чтобы совладать с вихрем нахлынувших ощущений: высокая ель, попав мне под руку, с хрустом пала, когда я выместил на ней внезапный приступ бессильной злобы, направленной скорее на себя, ведь я вновь попался в ловушку самоуверенности, понадеявшись на свои способности. 

Однако шансы догнать брата оставались, и терять их попусту я не собирался, быстро уловив направление движения Эдварда. Судя по запаху, сейчас он был один. Где его спутница, я не имел понятия. 

Его поведение казалось мне чистой воды трусостью: я ощущал ускользающие вдали эмоции, как эхо настоящего ужаса. Неужели ему столь дорога недожизнь, которую мы влачим несчетные года, чтобы так ее беречь? Он же слышал тогда мои слова, и был достаточно умен, чтобы сделать правильные выводы из полученной информации. Или – на миг мелькнула иная мысль – он уводит меня прочь, служа приманкой, чтобы его возлюбленная могла уйти невредимой? 

Нет, от этой мысли я быстро отказался: запах свидетельствовал, что спутницы его тут не было уже несколько дней, я превосходно чуял разницу между свежими и старыми следами. Бросившись вдогонку и стремительно преодолевая лес, никогда еще не двигался я столь быстро, как сегодня. Можно было не сомневаться: дичайшая смесь из моих надежд и страхов сейчас накрывала все вокруг, заставляя все живое в ужасе убираться с пути. Эдвард тоже не мог не почувствовать творящегося со мной, и, скорее всего, испытывал схожие чувства, поддаваясь самым сокровенным кошмарам. Они подгоняли, но и лишали сил... 

Я летел, точно молния, разрезая лесную чащу со скоростью кометы, не замечая ничего на своем пути, лишь бы не упустить шанс – один из самых удачных за долгие столетия. Решимость во мне смешивалась с яростью, жажда покончить с ненавистным проклятием переплеталась с горьким осознанием, что брат мой превратился в труса, так не похожего на того прежнего, каким он был, что убить его, возможно, будет не так уж и трудно, а разговаривать, скорее всего, окажется просто не о чем. 

«Не смей бежать от меня снова! – безмолвно кричал я, вкладывая в эмоции всю силу своего дара, привычно пытаясь подавить сопротивление противника. – Остановись и встреть смерть достойно, Эдвард, будь мужчиной!» 

Но мои старания, увы, оставались тщетны – к огромному разочарованию, на Эдварда они не действовали. Он удирал. Расстояние, которое я отчаянно пытался сократить, увеличивалось с каждым шагом – может, я и был хорошим бойцом, но бегал Эдвард явно быстрее. Его эмоции становились приглушеннее, я уже едва улавливал их. 

Журчание реки, внезапно раздавшееся в нескольких милях впереди, раскрыло план брата, и я сдавленно зарычал от осознания, что если его след скроется в водном потоке, шанс будет потерян. Как я мог его остановить? Как поймать того, кто так искусно научился скрываться, ускользая даже тогда, когда я буквально иду за ним по пятам? Ну разве что… если потерплю неудачу, я мог вернуться в дом и выследить второго вампира? И если я найду спутницу Эдварда, то способы развязать ей язык отыщутся достаточно просто: я же не зря отрабатывал приемы столько лет! Она могла бы мне отлично помочь в поисках... 

Внезапно мир вокруг как подменили. То, что ощущалось смесью ярости и ужаса, превратилось в подавляющее чувство безысходности, и я был поражен своим неожиданным успехом в применении навыков дара на Эдварде. В том, что я сделал, наконец, что-то правильно, сомневаться не приходилось – брат был сломлен, я чувствовал, как эти его эмоции пронизывают меня, усиливаясь с каждым пройденным метром, свидетельствуя, что я приближался к нему. Я мог вот-вот увидеть сквозь ветки кустов его лицо… 

Окончание главы >>>