Глава 6 
POV Эдвард

Франция, Нормандия 
1662 год от Рождества Христова 


Минуло четыре с половиной столетия после того, как я потерял все, что дорого. Проклятье ведьмы осуществилось, но я выжил, несмотря ни на что. Правда, я не назвал бы свое существование жизнью – скорее, адом. Обреченный вечность сожалеть об утраченном и смотреть, как сменяются эпохи, поколения, верования и традиции, я оставался так же одинок, как в том лесу невдалеке от родного замка, когда понял, в кого превратился и что возвращение домой, к любящим и любимым людям, стало невозможным. Я выбрал тьму, и она поглотила меня. Теперь я тот, кто есть – вампир, отродье дьявола. И вечность – мое наказание. 

Я нес его с честью. Не было ни дня, который я бы не проводил в непрестанных молитвах, надеясь заслужить если не спасение, то хотя бы прощение Господа. Вера – все, что у меня осталось. И лишь она одна помогала мне все эти годы изо дня в день бороться, сохраняя и пестуя в себе человека. 

Опустившись на колени перед распятием, я трепетно зажег свечу и сложил руки в молитве. Запах тающего воска заполнил мои ноздри, вызывая легкое головокружение и почти незаметное противление. Я находился в собственной маленькой часовне, в доме, который купил около двенадцати лет назад, когда перебрался во Францию, прикинувшись бегущим от ужасов революции англичанином. Мало кому из представителей благородных семей Англии хорошо жилось после казни короля Чарльза Первого, кто мог, уехали, поэтому англичан в окрестностях Руана поселилось немало. Многие, правда, убегали ни с чем, сумев сохранить лишь жизнь, и, оставшись без средств, влачили жалкое существование. Но были и те, кто смог спасти состояние и чувствовал себя во Франции неплохо, впрочем, не забывая ненавидеть Кромвеля и мечтать о реставрации монархии. В последнюю категорию легко вписывался я с легендой о покинутом в Англии поместье после смерти загубленной пуританами жены. После Реставрации и восшествия на престол Чарльза Второго, сына казненного короля, многие вернулись, я же предпочёл остаться. Репутация отшельника охраняла меня от излишнего любопытства. 

Я мог посещать и обычную приходскую церковь, святой крест, серебро и молитва давно потеряли на меня воздействие. Но предпочитал скоплению людей уединенность. Не потому, что мог убить кого-то – давно уж нет. Да и человек не представлял для меня существенной опасности, хотя нередко я видел, как борьба с ересью превращалась в гонение инакомыслящих. Простые люди, неповинные в колдовстве, непричастные к темному миру, сгорали в безжалостных кострах глупых борцов с нечистой силой, гибли от рук фанатиков. Люди страдали, иной раз попросту оказавшись не в то время не в том месте. 

Обладая способностью передвигаться быстрее ветра, я мог скрыться от излишне ретивых охотников в любой момент. Но предпочитал не привлекать к себе внимание – жизнь я мог спасти, имущество пришлось бы оставить. Потому я держался особняком, тихо и неприметно. 

Низко опустив голову, я позволил глубокой вине завладеть мной и очистить помыслы. Отринув мирские заботы, целиком отдался во власть священных слов: 
- Господи всемилостивый, видишь ты все прегрешения мои, знаешь глубину моего раскаяния. Услышь раба твоего, не оставь одного в борьбе с демоном, протяни руку помощи к взывающему тебе из тьмы ада… - шептал я Небу знакомые с детства строчки на латыни. 

Молитва стала неотъемлемой частью каждой минуты моего существования, единственным смыслом вечной жизни. Где бы я ни был, что бы ни делал, взывал я к Господу за прощением и поддержкой. Небеса оставались глухи к моим словам, но я не роптал, понимая всю тяжесть вины перед Всевышним. Кто, как не я, не колеблясь отдал душу в обмен на бессмертие и сомнительное спасение невинной юной Изабеллы? Которую смерть все равно вырвала из моих рук. 

Мой прошлый порыв теперь уже не казался благородным. Долгое время я ненавидел брата за убийство невесты, но затем… спустя сотню лет признал, что Джаспер был прав – он уберег душу Изабеллы от ада, в который я собирался забрать ее вместе с собой. С тех пор я усмирял в себе гнев, и боль, и обиду… учился прощать, заново любить брата… Молился о том, чтобы там, на Небесах, Джаспер тоже нашел в себе силы простить меня за то, что я вольно или невольно стал его убийцей… 

Не счесть было грехов моих, были они как море безбрежны. И не было веры в то, что когда-то молитвы обратят взор Господа на меня, что узрит он силу моего раскаяния и отпустит хотя бы часть из них. Но потерять веру в это стало бы еще большим предательством, чем добровольное погружение во тьму. Это значило бы сдаться воле дьявола. Означало бы обесценить десятилетия борьбы с самим собой и предать память Изабеллы… 

Поэтому я сражался. В ожидании часа, когда Господь простит меня и уничтожит демона, я делал все, что мог: зло было надежно заперто в железной клетке моей воли, наглухо закрыто в самом дальнем уголке сознания. И только внешние признаки и способ питания без устали напоминали, что я все же не человек.

- Величественная царица небесная, ты получила от Бога силу и миссию поразить в голову змея-сатану. Поэтому я смиренно прошу тебя, пошли мне на помощь твои небесные легионы, чтобы они под твоим руководством преследовали адские силы и ввергли их в бездну. Добрая, нежная Матерь, пошли святых Ангелов, чтобы они отогнали от меня злого врага… 

Приближающийся цокот копыт вырвал меня из молитвы. Стремительный, хаотичный бег неподкованного коня – кем бы всадник ни был, он очень спешил. 

Нечасто гости посещали мой дом, стоящий особняком вдали от поселений, окружённый огромным парком за высокой оградой. Я старался жить тихо и незаметно и не дольше десяти лет на одном месте – в противном случае люди начинали замечать, что я не старею. Отшельнический образ жизни быстро обрастал всевозможными слухами, и приходилось переезжать, подыскивая новое обиталище подальше от крупных городов. 

Нетерпеливый звон колокольчика возвестил о том, что гость взволнован. Судя по суете возле двери, переминанию босых ног, это был крестьянин из Фекама, ближайшего городка к месту моего обиталища. Что могло произойти, чтобы ему понадобилось обратиться к нелюдимому лорду, почти никогда не выходившему за пределы своих земель? Но, как это часто со мной бывало, я догадался о причине посещения еще до того, как она была озвучена вслух: тяжелобольная мать крестьянина умирала. 

Я вздохнул, низко наклонив голову и закрыв глаза, ища в событии дыхание Бога: если Господь желает, чтобы я оказывал людям помощь, значит, в том и состоит мое искупление, и я должен нести это бремя. 

Я не искал намеренно славы врачевателя, но, потеряв всех своих близких из-за чумы, не мог пройти мимо чьей-то беды. А единожды вмешавшись, неизбежно оказывался перед выбором, когда люди снова и снова обращались ко мне за помощью. И находили ее. Я не мог отказать и позволить кому-то страдать, обладая знаниями, скопленными в течение четырёх с половиной долгих столетий. Непрерывно наблюдая смену поколений, видя смерть и муки неизлечимых больных, я знал о недугах больше, чем продвинутые современники, считавшие себя светилами науки, но продолжавшие лечить все – и холеру, и мор, и подагру с проказой – единственным известным им средством, которое считали панацеей – кровопусканием. 

Старый дворецкий, мой единственный слуга Пьер, знал, где искать меня в это и любое другое время суток, так что его шаркающие шаги приближались, а вскоре вслед за неровным пламенем свечей показалась в дверном проеме и сутуловатая фигура. 

- Сударь, молодой посыльный из Фекама хочет видеть вас, он принес это, - на ладони у седого старика лежал выцветший тряпичный кисет, в котором слабо позвякивали скудные монеты. 

Поднявшись, я накинул простой, без изысков, темно-зеленый кафтан на плечи. 
- Верни деньги владельцу, Пьер, - попросил я, направляясь в широкую гостиную, - я помогу ему просто так. 
- Знаю, мой господин, - засеменил Пьер, едва поспевая за мной, хотя я и старался идти неторопливо. – Но разве кто лечит в наше время бесплатно? Побойтесь Бога, эти монеты, видать, собирали всем селом. Хоть они люди нищие, но оскорбятся, если не возьмете. 
- Ох, ну будет, - остановил я слугу, неодобрительно забирая кисет и надвигая на брови широкополую шляпу. Вычурная, чрезмерно напыщенная мода середины семнадцатого века не нравилась мне, но шляпы я принимал без должного осуждения, они были превосходны по сравнению с теми, что носили в Англии во времена моего рождения. – Скажи, пусть скачет, я быстро догоню его. 

Пьер кивнул, и я пропустил его на порог, приподнимая шляпу в знак приветствия посетителю и быстро оценивая его внешность: совсем молодой парнишка лет четырнадцати. Босой, чумазый и вспотевший после долгого пути по ночной лесной дороге. На лице – отчаянье и страх. 

Увидев меня, он рабски поклонился, боясь смотреть в глаза – такое неравенство, с одной стороны, было мне привычно, ведь я родился и вырос дворянином. С другой, чем дольше я существовал, тем сильнее меня возмущало расслоение общества, в котором одни жили в достатке и пышности, а другие прозябали в полной нищете. Притом, что титулы не всегда переходили по наследству, многим они даровались королем и далеко не всегда за выдающиеся заслуги. История видела немало родов, возвышенных из безызвестности по воле монарха до самых вершин власти. Правда, нередко, подобно знаменитому герцогу де Люиню, они не удерживались на пьедестале: малейший промах становился фатальным. Хотя для этого семейства, в любом случае, всё закончилось благополучно.* Неравенство становилось все ощутимее с каждым столетием, а при нынешнем молодом короле Франции голод простого народа достиг поистине громадного размаха. 

Если б я мог, если бы такая неосторожность не грозила мне в конечном итоге разоблачением и преследованием, я бы занимался благотворительностью, помогая простым крестьянам выживать. Увы, подобные революционные настроения осуждались власть придержащими, особенно учитывая происходившие в приграничной Англии события, и привлекло бы излишнее внимание к моей персоне. Так что я просто оставался в своем особняке, до тех пор, пока гул сплетен не достигал опасного уровня. А затем незаметно уезжал, оставляя после себя лишь шлейф ничем не подкрепленных подозрений. 

Теперешнее мое положение становилось более угрожающим в последние годы – все чаще мой дом посещали нежелательные гости. Кто искал помощи, кто любопытствовал. Я прожил здесь дольше, чем где бы то ни было, пришло время покинуть гостеприимный приют. Но что-то постоянно удерживало. Может, место, где я поселился, никак не отпускало – близость моря, отвесный берег напоминали отчий дом, к тому же именно из этих краев, Нормандии, прибыл на кораблях с Вильгельмом Завоевателем мой давний предок. Возможно, где-то на просторах Франции могли сохраниться потомки старшей ветви де Хейли, но поисками я не занимался, понимая бесполезность такого знания. А может, мне не хотелось покидать Пьера, с которым впервые за многие десятилетия у меня установилась такая доверительная связь, которая бывает только в настоящей семье. И расстаться со стариком, оставить его доживать последние дни в одиночестве становилось сложнее с каждым годом. 

Нас связывали не только отношения хозяина и слуги, а куда более личные. Много лет назад в его семье чуть не случилось несчастье. 

♦♦♦ 

Когда я приобрел большое поместье на западе Нормандии у представителей древнего, но впавшего в немилость и разорившегося до нитки рода, оно уже много лет пустовало. Слуги разбежались в поисках лучшего места, остались только Пьер – стареющий дворецкий – и его жена Кларис, присматривающие за приходящим в запустение домом. Жалованье прежние владельцы не платили много лет, но старикам идти было некуда, и они жили чем придется, занимая дворовой флигель и питаясь в основном овощами, выращенными в развалинах хозяйских оранжерей. 

Супруги были так рады появлению нового хозяина, что многое взвалили на себя: Пьер спешно обновил гостиную к моему приезду, разыскивая уцелевшую от разрухи мебель по всему дому, Кларис приводила спальные комнаты в жилой вид. Комфорт не имел для меня никакого значения, но я вынужден был притворяться человеком, поэтому не спорил, позволяя добрым супругам заботиться обо мне. Стоило нанять больше слуг – так поступил бы любой другой на моем месте, - но чем меньше людей меня окружало, тем проще было хранить секрет. Если бы в доме вообще не оказалось обитателей, меня бы это более чем устроило, но такой расклад породил бы слишком много слухов. 

Большую часть времени я проводил в молитве. К дому была пристроена небольшая часовенка, и я почти не выходил оттуда, лишь изредка прерывался на чтение и охоту. 

Однажды из молитвы меня выдернул грохот и жалобные крики. Я бросился на звук в противоположное крыло дома и застал ужасающую картину: в дыре, сквозь прохудившийся потолок второго этажа, болтались ноги Кларис. Видимо, старый гнилой пол не выдержал веса тучной женщины и провалился. 

Густая пыль заполнила помещение, куски деревянного перекрытия все еще падали вниз, когда я влетел, должным образом оценив сложившуюся ситуацию: если не вмешаюсь, женщина, падая, сломает ноги. А может, все закончится и того печальнее – из заваливающих пол досок опасно торчали ржавые гвозди, она могла смертельно пораниться. 

У Пьера не было шансов, хотя он и бежал со всех ног наверх, в ужасе призывая жену держаться. Но как только он поднимется, пол провалится и под ним. Он и сейчас продолжал разрушаться на моих глазах, на решение оставались считанные секунды. 

Пьер успел преодолеть всего две ступеньки, когда Кларис сорвалась и, истошно закричав, полетела вниз, беспомощно раскинув руки в стороны. Болезненный вопль Пьера вторил, полный отчаянья и потери. 

Я не мог спокойно смотреть на это. Тем более, в случившемся была моя вина: если бы не мой приезд, Кларис не занималась бы уборкой этажей в прогнившем и отсыревшем доме. Если бы я вовремя обратил внимание на состояние перекрытий и обновил настилы, женщина не подверглась бы опасности. Поэтому единственным верным решением было спасти ее – кинуться сквозь пыль и подхватить тело, прикрыв собой от падающих сверху грубых досок. 

Я вынес потерявшую сознание Кларис на свежий воздух и осторожно опустил на мягкую траву, разросшуюся вокруг дома в огромном количестве. 

- Вы спасли ее, ваша светлость!.. - плача, повторял Пьер, из-за моей спины пытаясь разглядеть жену, которую я тщательно осматривал. Кларис дышала ровно, я нашел лишь несколько царапин на ногах и руках, в остальном она была в порядке. 
- Все будет хорошо, - успокоил я обезумевшего от волнения дворецкого, пропуская его к пришедшей в себя жене, удивленно моргающей из-за яркого солнца и попавшей в глаза пыли. 
- Да храни вас Господь, сударь! Вы спасли мою Кларис, вы спасли ее! – с таким трепетом Пьер обнимал супругу, со слезами на глазах помогал ей встать, а затем обтирал влажной тряпицей каждую царапинку, что в ту секунду я почувствовал себя как никогда одиноким. И лишним в этом мире влюбленных живых. 

Простое человеческое счастье, о котором я когда-то мечтал и которое потерял навеки, освежило в сердце боль, края пульсирующей рваной раны разошлись и загорелись. Я ощутил себя нежелательным свидетелем чужой любви, поэтому тихо удалился, чтобы не мешать супругам утешать друг друга после пережитого – то была не моя жизнь. 

Следовало подумать о новом переезде – ведь я невольно выдал себя. Пьер, совершенно определенно, видел и мое стремительное перемещение, оценил и легкость, с которой я нес крупное тело. Рано или поздно он задался бы вопросами: кто я и откуда во мне такие способности. Он заметил слишком многое. Я должен был покинуть этот дом как можно скорее. 

Но Пьер достойно отблагодарил меня за спасение жены. Ни в тот день, ни в последующие ни разу я не слышал от него ни одного вопроса. Он безупречно вел себя, охраняя мой секрет на протяжении длительного времени. 

Я бы решил, что в пылу отчаяния и из-за пыли дворецкий попросту ничего не разглядел, если бы порой не замечал осторожные взгляды, полные сдержанного любопытства и твердого намеренья молчать, искреннего уважения к обнаруженной по случайности тайне. 

Шли дни, проходили недели и месяцы, я успокоился и осел здесь, перестав волноваться по поводу невольного разоблачения. И даже когда Пьер замечал, что я подолгу не сплю или, не чувствуя сгустившейся темноты, читаю, не зажигая свечей, он предпочитал не задавать вопросов. Я смог поверить – невзирая ни на что, Пьер навсегда сохранит мой секрет от чужих ушей. 

♦♦♦ 

Его жена ушла в мир иной два года назад. Я пытался облегчить ее страдания и продлить жизнь, но мне удалось задержать уход лишь ненадолго – возраст неумолимо брал свое. Мы с Пьером остались в доме одни. 

♦♦♦ 

- Ваша светлость, должен ли я нанять для вас новую кухарку в деревне? – поинтересовался он после похорон Кларис. Со дня смерти женщины некому стало готовить в полупустом доме. 
- Спасибо за заботу, Пьер, - благодарно кивнул я, закрыв философский томик Спинозы «О Боге, человеке и его счастье», который изучал ради интереса. Сидя в мягком кресле, обитом шелком, удобство которого было мне безразлично, и вытянув ноги к потрескивающему огню в камине, тепло которого ничуть не согревало меня, я несколько секунд обдумывал ответ, гадая, а не сказать ли Пьеру правду, разом решив все вопросы. Я был уверен, что могу всецело ему доверять. 
- С вашего позволения, граф, - опередил он меня. – Можно дать вам совет? 
- Конечно, - я слушал его со вниманием. 
- Я видел, что вы выбрасываете ужин в камин, и я, ей-богу, прокормил бы себя и без Кларис, но если у вас не будет кухарки, это вызовет новые толки в деревне, коих и без того ходит немало. Кроме того, вам обязательно необходима горничная, чтобы держать хозяйство в чистоте. 

Он перевел дух, я не перебивал его. 

- Если не возражаете, я бы пригласил сюда дочку местного кузнеца. Она немая, к тому же не от мира сего – с головой не в порядке. Не бог весть какая выйдет горничная, но это лучше, чем ничего, к тому же, что бы она тут ни увидела, разболтать не сможет. 
- Не возражаю, - прошептал я, глубоко тронутый проницательностью Пьера. Он все еще топтался возле двери. – Иди сюда, посиди со мной. 

Убрав ноги с кресла, я отложил Спинозу и подбросил в камин дров, чтобы старику было теплее. За несколько столетий новой жизни вряд ли у меня был кто-то ближе Пьера, и внезапно я ощутил потребность просто поговорить. За десять лет, что мы прожили бок о бок, перебрасываясь ничего не значащими, обыкновенными фразами в быту, мы никогда не обсуждали ни моих странностей, ни городских сплетен. Пьер уважал мою склонность к уединению. Но теперь мы остались совершенно одни, и я мог позволить себе некоторую откровенность. 

- Позвольте еще совет, граф, - почувствовав укрепление доверия между нами, пробормотал Пьер, расслабляясь в мягком кресле и задумчиво наблюдая за огнем. Череп его был почти лыс, седые волосы остались лишь на висках и затылке, похожие на пух, рассыпавшийся по плечам. Но, несмотря на внешние признаки приближающейся старости, старик был еще довольно крепок и физически здоров. 
- Говори, - заинтересованно смотрел на него я, впервые за многие десятилетия ощущая радость и облегчение, что могу поговорить с кем-то на равных, не опасаясь последствий. После смерти отца Мейсена такое со мной случилось в первый раз. 
- Негоже молодому графу довольствоваться только книгами да молитвой. Тяжко быть одному, жениться бы вам. 

Улыбка с моих губ вмиг исчезла. 
- Девушка, которую я любил, давно умерла, - пробормотал я. – А другой мне не надо. 

Пьер отрицательно покачивал головой. 
- Что бы ни сделали плохого, ваша светлость, вы давно уже отмолили все свои грехи, - указал он в сторону коридора, ведущего в часовню. 
- Ты ошибаешься, - отвернулся я, глядя на огонь. 

В памяти проплывали годы, превращающиеся в столетия. Молитвы и скитания, не приближающие, сколько бы я ни старался, к исцелению. Я бы очень хотел, чтобы слова Пьера оказались правдой. Но, увы, я все еще был жив, все еще не человек. Разве Господь не избавил бы меня от темного наследия, если бы даровал, наконец, прощение? Я мог лишь надеяться, что с каждым прожитым днем, с каждой молитвой двигаюсь к желанной цели. 

- Можно тогда еще один совет? – осмелел Пьер, вытягивая ноги ближе к огню и чувствуя себя, к моему удовольствию, вполне удобно в моем обществе. 
- Я всегда готов выслушать тебя, - сказал я с заделом на будущие беседы. 

Пьер кивнул, с задумчивым видом теребя морщинистый подбородок. 
- Почему бы вам не отдаться целиком тому, что у вас неплохо получается? Бог дал вам талант, не отказывайтесь от его подарка. Вы стали бы отличным целителем, если б дали себе труд всерьез заняться этим. Не только книги, - указал он рукой на мою внушительную библиотеку. – Я же вижу, с каким усердием и интересом вы изучаете медицину. Отправились бы в Париж, поучились у светил науки в Сорбонне, стали бы практиковать, помогать людям – глядишь, вышли б из скорлупы, в которую заточили себя сами. 

Я мрачно покачал головой, хорошо зная свои ограниченные возможности. 
- Известность – не для меня, Пьер. 

Старик вздохнул, как мне показалось, соглашаясь. 

♦♦♦ 

Таких вечеров возле камина было между нами много с тех пор. Пусть мы никогда не обсуждали мою нечеловеческую жизнь, зато находили множество нейтральных тем для бесед. Я мог лишь догадываться, насколько много старик обо мне знает, подозревает ли, кто я есть. Но меня радовала его искренняя поддержка и отеческая – так мне казалось – любовь. Своих детей Господь им с Кларис не дал, во мне Пьер нашел названного сына. 

Пока Пьер и гонец разговаривали, я направился в конюшню. Когда проходил мимо мальчонки, его кобыла, которую тот не удосужился привязать, учуяв меня, захрипела, встала на дыбы, сорвалась с места и галопом умчалась прочь. Мальчик успел лишь разочарованно закричать ей вслед, потрясая кулаками. 

У меня были лошади – немного по вполне объяснимым причинам: животные приходили в ужас, как только я появлялся рядом. Я держал лошадей ровно столько, сколько нужно для подтверждения легенды. Четыре – для выезда, да любимый арабский гнедой. Я дал ему кличку Смельчак, потому что этот необычный конь никогда меня не боялся. Задиристый нрав, дикость и храбрость сделали его непригодным даже для скачек, потому что он постоянно скидывал седоков. Я купил его за бесценок и ни секунды не пожалел о приобретении – конь стал моим единственным другом на много лет. Других кобыл приходилось долго приручать к моему присутствию, прежде чем они переставали шарахаться при моем появлении, а Смельчак сразу признал меня. 

Большую часть времени лошади находились в свободном выгуле. И только Смельчак в любой момент был готов отвезти меня куда угодно, встречая норовистым ржанием и нетерпеливым стуком копыт. 

- Готов прогуляться? – потрепал я его по гибкой мускулистой шее, быстро фиксируя седло и закрепляя сбрую. Мог обойтись и без них, мне нравилось оставлять коня естественно свободным. Но сейчас предстояла поездка в Фекам, и дворянин на коне без упряжи вызвал бы недоумение и ненужные вопросы. 
- Хр-р-р, - одобрительно встретил мое предложение Смельчак, нетерпеливо толкая грудью деревянные ворота и вылетая из загона – я запрыгнул в седло на ходу. Мы помчались, рассекая воздух, резко остановившись лишь на мгновение, чтобы подобрать мальчишку. 

Я протянул гонцу руку в перчатке, предлагая запрыгнуть в мое седло, ведь его лошадь убежала. 

- Давай, быстрее, - крикнул я, с трудом сдерживая беснующегося коня, недовольного задержкой. 

Паренек нерешительно медлил, и я, схватив его за предплечье, легко, как пушинку, закинул за свою спину. 
- Держись! 

Отпустил поводья, и мы поскакали быстрее ветра навстречу морю. В такие моменты, упиваясь скоростью, я забывал, кем стал, чувствуя себя прежним человеком. Несмотря на то, что сам теперь умел передвигаться быстрее арбалетной стрелы, я все еще любил восторг скачки. 

Фекам спал. Узенькие мощеные булыжником улочки были погружены во тьму, только возле двери ночного питейного заведения одиноко горел тусклый смоляной фонарь, распространяя кислый запах. 

Я пустил коня неспешной рысью, звонкие удары подков о камень рассекали ночь. Мы пролетели небольшой городок за несколько минут и оказались на окраине, булыжники сменились утрамбованным песчаником, оставляющим после нас столб пыли. Мальчишка неуклюже подскакивал за спиной, накрепко пальцами вцепившись в полы моего камзола. Я безошибочно высмотрел кособокую хибару, стоявшую в рядок с другими похожими рыбацкими лачугами, и повернул коня туда даже прежде, чем мальчонка указал на нее пальцем. 

Здесь уже веяло морем. Слышался далекий плеск волн, ударяющих о берег, а из соседних домов раздавалось бормотание, сонное дыхание и храп. Кто-то стонал, мучаясь от того же недуга, что и женщина, к которой я приехал. Тяжёлый дух болезни окутал меня, едва я переступил порог – неприятный, мерзостный запах гнили, рвоты и экскрементов. 

Мать мальчика металась в бреду: лицо бледнее муки, серые губы, грязные волосы налипли на лоб и шею. Постельные принадлежности не менялись, должно быть, несколько недель, и пропахли мочой и потом. Условия, в которых эта женщина болела, никак не способствовали ее выздоровлению. 

- Давно она не встает? – спросил я, вешая шляпу на ржавый гвоздь, торчащий из стены. 
- Несколько дней, - жалобно пробормотал мальчик. 
- Кто-то в семье еще есть? Твой отец, родные? – просканировав дом, я не обнаружил ничьего присутствия. 
- Тетка приходит помочь, живет в третьем доме отсюда. 
- Беги к ней и скажи: пусть даст чистое белье и сорочку. Твоя мать не поправится, если все останется как есть. 
- Слушаю, сударь, - сорвался мальчишка прочь. 

Пока он отсутствовал, я осмотрел больную. Живот был вздутым и твердым как камень, что говорило о внутренней инфекции. Я бы мог заподозрить холеру, если бы не сыпь, которая вместе с другими признаками навевала мысли о брюшном тифе. К этой же мысли склонял и запах из кувшина, стоявшего рядом с кроватью – вода в нем была мутной и дурно пахла. 

Мальчик вернулся вместе с теткой, наспех накинувшей на старое платье накидку. К этому времени я уже разжег в кособокой печи огонь и поставил греться воду. Пока тетка меняла вонючее белье на свежее, тяжело ворочая лежавшую без сознания сестру, я давал инструкции, надеясь, что успел вовремя и этого будет достаточно для спасения жизни. 

- Воду пейте только прогретой на огне. Больную – поите втрое больше нормы. Откройте окна, вычистите дом и меняйте белье хотя бы раз в неделю, лучше чаще. Когда придет в сознание, кормите понемногу, но не всем подряд. Выпечка и крепкие бульоны подойдут лучше всего. 
- Городской лекарь уже сделал ей кровопускание, ей стало после него лучше – она перестала бредить, - поделилась сестра больной. – Может, сделаете ей еще одно? 
- Забудьте о кровопускании! – Я скрежетнул зубами, раздражаясь на невежество местного врача. – Это не та болезнь, которую лечат потерей крови, этим вы еще скорее убьете ее! Держите в чистоте, давайте много кипяченой воды, и с Божьей помощью она поправится дней через пять. 
- Воды?.. – усомнилась женщина, складывая на груди руки и смотря на меня с непробиваемым скепсисом. – Никогда не слышала, чтобы лечили простой водой! Ее тошнит, едва подносишь чашку ко рту! 
- Ну, еще бы! Даже скотина не стала бы пить такую! – зарычав, я сунул ей под нос кувшин, чтобы она понюхала и убедилась, что за отраву дает пить родной сестре. – Ее тело полно этой дряни! Хочешь, чтобы она умерла?! 

Женщина недовольно от меня отшатнулась. 

- Не помогут ей лекарства, - продолжал я. – Просто обеспечьте условия, при которых она сможет поправиться. Чистое питье – единственное спасение. Тиф излечивается сам, просто не мешайте ее организму справляться самостоятельно! 
- И сколько ты заплатил ему? – хмуро уставилась женщина на оробевшего племянника. – Кто он вообще такой? 
- Слухи о нем ходят, - оправдывался мальчишка перед теткой, - что поднимал даже безнадежных больных. Спросите у трактирщика Филиппа и у ткачихи с ярмарочной площади, они расскажут. 
- Он предлагает лечить твою мать водой, Патрик! – сердилась женщина, наседая на племянника. 
- Она умирает! – закричал отчаянно мальчик. – Городской лекарь был тут два раза, взял денег, но ничем не помог! 
- И ты потратил оставшиеся сбережения на проходимца-графа, когда у самого даже корки хлеба нет?! – взвилась тетка. 

Я не хотел становиться свидетелем семейных разборок, со своей стороны сделал все, что мог. Послушаются меня – у женщины появится шанс. Не станут – скорее всего, она умрет мучительной смертью. Невежественных людей было трудно разубедить, что кровопускание – не панацея от всех болезней. С годами я начал сомневаться, что оно вообще необходимо хоть кому-нибудь, хотя в некоторых случаях могло облегчить состояние. Но точно не при тифе. 

Я не послушался совета Пьера – незаметно оставил кисет с деньгами мальчика рядом с печкой, ему они нужнее. Схватив шляпу, вышел на свежий воздух. Смельчак исчез, но я услышал тихий перестук копыт в конце улицы и вздохнул, смиряясь с непокорным нравом жеребца, которого любил именно за дикие причуды. Конь всегда сбегал, чуя близость простора. Любому человеку наши отношения показались бы, по меньшей мере, странными, но на какие только забавы не согласится человек, когда абсолютно одинок?

Паренек выбежал, чтобы сердечно меня поблагодарить. Я сказал ему звать меня снова, если в течение пяти дней не наступит улучшения. Пожелал удачи и ушел прочь, ловить опьяненное свободой животное. 

Город спал, его умиротворяющая сонливость расслабляла мои напряженные мышцы. Густая темнота не была помехой, а полная луна заставляла мостовую мерцать. Смельчак фыркнул и повернул голову, стрижа ушами, когда почувствовал мое бесшумное приближение. Другой конь уже сбежал бы без оглядки, почуяв рядом хищника, но этот жеребец был сделан из другого теста. Я улыбнулся возможности немного поиграть и нырнул в тень, намеренно позволяя шагам нарушить тишину окружающей ночи. 

Ноги коня напружинились, готовые унести животное подальше. В темных бусинах-глазах зажегся озорной огонек. Наклонив голову, конь аккуратно, почти бесшумно шагнул в боковую улочку, скрываясь из виду. Каков хитрец, - усмехнулся я, не спеша обходя дом с другой стороны, чтобы дать животному насладиться иллюзией, будто ему удалось меня одурачить. 

Эта игра в прятки случалась между нами всегда, когда я коня отпускал. Думаю, Смельчак так и остался необъезженным, и удовольствию быть его всадником я был обязан только своей ловкости и быстроте. В противном случае конь давно бы сбежал или был застрелен из-за опасности, которую представлял для обычных людей. Никто и никогда не мог приблизиться к нему без увечий. 

Я с хрустом раздавил носком сапога валяющуюся веточку, когда мне надоело ждать коня, тихо замершего в узенькой улочке и притворяющегося, будто его там нет. Озорник даже дышал тише, слившись с темнотой. Я широко улыбнулся, когда Смельчак тотчас попятился назад, намереваясь вернуться на прежнюю улицу. Скорость позволила мне оказаться там первым, резко появляясь перед мордой с выраженным азартом в глазах. Я рассмеялся, расставляя руки, когда конь пружинистыми задорными скачками попытался прорваться мимо меня, дергаясь то вправо, то влево. А затем с глубоким ржанием поднялся на дыбы, молотя копытами воздух. Я мгновенно оказался на его спине, похлопывая по подрагивающему упруго загривку. 

- Ну-ну, тш-ш, не буди людей, - укорил я, натягивая поводья. Дернув два раза крупом и поняв, что я не из тех, кого легко скинуть, конь смирился и затих, недовольно сопя и заметно противясь управлению. 

Направился я не домой. Близость моря разбудила горькие воспоминания, я развернул коня к крутому обрыву, чтобы встретить там рассвет. Не было разницы, где находить уединение для разговора с Господом. Место, напоминавшее отчий дом, отлично подойдет. 

Расседлав Смельчака и отпустив его на вольный выпас, я сел на самый край, свесив ноги с отвесного берега и устремив горестный взгляд в сторону горизонта. Где-то там, за безбрежной гладью моря, лежала земля, на которой я родился. Раньше я часто возвращался туда, не находя покоя, затем почти перестал, когда береговая линия обрушилась. Я навещал могилу раз в году, поминал день смерти возлюбленной, скорбел над безмолвными камнями и снова уходил в никуда. Какую же боль я испытал, не обнаружив однажды захоронения. Волны подмывали склон из года в год, пока один из штормов не уничтожил место моей памяти – единственное, что заставляло возвращаться в родные места. 

♦♦♦ 

Спустя несколько десятилетий скитаний, когда я убедился, что демон под твердым контролем, и я могу безопасно находиться среди людей, меня сызнова потянуло домой. Не думал, что когда-либо вернусь в окрестности замка, особенно после того, как пережил утрату священного для меня места упокоения возлюбленной и потерял причину появляться в Англии. Но наступили времена, когда я осознал, что скучаю. Я так много прожил, считая себя монстром, что теперь, когда демон потерял надо мной прежнюю власть, жаждал еще сильнее ощутить себя прежним человеком. Возвращение в место, где я родился и вырос, казалось идеальным решением. 

Те, кого знал, давно умерли, но я надеялся увидеть потомков старшего брата Джеффри, приходящихся мне кровной родней. Не собирался заявлять о себе, только взглянуть издалека, убедиться, что род не угас, и есть кому заботиться о наследии предков. 

Каково же было мое огорчение, когда я узнал, что о роде Хейлов почти никто не слышал, помнили лишь единицы из рассказов старожилов. Замок был занят солдатами короля и постепенно разрушался. И только на городском рынке до меня долетели запутанные слухи, дескать, да, когда-то замок принадлежал роду гордого нормандского графа, но страшное проклятие могущественной ведьмы уничтожило всю семью до последнего колена, не оставив от большой семьи и следа. В тот миг я горько пожалел, что не был в родных краях слишком долго, и не осталось никого, кто мог бы рассказать подробности этой истории. Я мог лишь предположить, со свойственным мне самобичеванием, что то проклятие запустил ни кто иной, как я. 

Печальные думы завели меня тогда в дикую глушь – я снова закрылся в себе, ища уединения. Тогда я уже был способен молиться, чем и занялся со всем отчаянием и рвением. Сидя на пустынном берегу, взывал к Господу о прощении и спасении. Лишь волны да чайки слышали мой крик, но молчали, им не было дело до моих горестей. С надеждой встречал я закат, но и он оставался безмолвен к просьбам. С рассветом я уходил в густой лес, скрываясь от палящего солнца, но даже эта преграда не мешала мне, прячась в тени, истязать демона молитвой. 

В порыве отчаяния я не раз пытался покончить с собой. Когда моя возлюбленная погибла, а оставшиеся в замке близкие стали недосягаемы, я решился уничтожить демона, принесшего мне и моей семье столько горя. Прекрасно помня рассказы отца Гийома об этих существах, заметив уязвимость нового тела к солнцу, я дождался рассвета. Несмотря на сопротивление дьявольской сущности, собрал волю в кулак и вышел на яркий свет, желая покончить со злом раз и навсегда, пусть даже ценой жизни. 

Боль была чудовищной. Я горел, надеясь на милость Божию, что это не продлится долго. Невыносимая агония сковала тело в борьбе, я цеплялся за скалу, разрушая камень пальцами, повреждая кожу об осколки, но удерживая кричащего демона на месте. Увы, истории отца Гийома оказались лишь наполовину правдой: солнечный свет мог причинить демону вреда не больше, чем крохотный ожог от искры. В какое-то мгновение, осознав, что смерть не желает приходить, я открыл глаза, чтобы удостовериться, долго ли еще продлится мое мучение. Кожа рук была раскалена, я видел ожоги, оставляемые безжалостными лучами, но они заживали так же стремительно, как и появлялись, прямо на глазах. Мой мужественный поступок плодов не принес – солнце ранило монстра, но не могло убить его. 

Я предпринимал и другие попытки сжечь себя: выходил в полдень, когда светило стояло в самой высокой точке, вечером, ловя его косые лучи. Ни одна из них не увенчалась моей смертью. 

Тогда я решил, что Господь бессмертием наказал меня за непослушание, вынуждая влачить существование в новом облике в назидание за все грехи. Должно быть, и дьявол не посчитал меня достойным Ада, раз также отверг попытку лишиться жизни. Я был существом, застрявшим между мирами, наполовину демоном, наполовину человеком, и не было мне места нигде – ни на Земле, ни за ее пределами… 

♦♦♦ 

Смирившись с волей Господа, я оставил мысль умереть. Долго бездумно брел, не придавая значения направлению, удерживаясь так далеко от людных мест, как только мог. Я бежал. Трусливо прятался от самого себя, живя инстинктами и утонув в отчаянии. Перебравшись на материк, забрался в дикие нехоженые леса, бесцельно блуждая без смысла жизни. Десятилетиями скрывался в далеких северных землях, откуда много лет назад пришли в Нормандию мои предки. 

И лишь когда почувствовал, что демон более не управляет моими порывами, решился вернуться в места, где родился, узнать о судьбе близких. Увы, меня ждало горькое разочарование, вновь отравившее одинокое существование на годы. 

Но затем жизнь круто поменялась, после появления на моем пути отца Мейсена, изменившего все и оказавшего помощь, которую трудно переоценить даже сейчас. Всем, чего добился, я был обязан ему. Я встретил его случайно… 

♦♦♦ 

Сломленный горем после посещения замка, не видя причин оставаться на старом берегу после разрушения могилы Изабеллы, я ушел далеко от знакомых мест родного острова, в края, родом откуда была мать – на земли Уэльса. Провел там несколько недель, живя воспоминаниями, но так и не нашел покоя. 

Скитания привели меня в Ирландию - страну зеленых полей, лесов и высоких скал, обрывающихся в бирюзовые морские просторы. Красота природы была мне безразлична, но я заметил, что всегда задерживаюсь в местах, напоминающих родной Фолкстон – должно быть, несуществующая душа нуждалась в некотором самообмане. Я не мог завести друзей, но отвесные скалы и близость моря часто становились моими единственными безмолвными слушателями. 

Долго и бесцельно бродил я по берегу, отвлекаясь на охоту раз в несколько дней, чтобы утолить жажду монстра. Пока, наконец, не остановился, облюбовав покрытый редкими соснами холм, обдуваемый с четырех сторон ветрами и так сильно похожий на разрушенный штормами берег родной Англии. 

Невдалеке от обрыва, на котором я денно и нощно молился, стоял уединенный монастырь, тоже ставший невольной причиной остановки. Подолгу рассматривая его высокие стены, я мечтал о времени, когда смогу вернуться в лоно Церкви, коснуться святынь и исповедаться в безбрежных своих грехах. Стыд и страх не позволяли даже думать о том, чтобы приблизиться и тем более искать там спасение. Я был проклят и прекрасно понимал, что отныне вход в святую обитель для меня навсегда закрыт. 

В один из вечеров от ворот монастыря отделилась закутанная в длинный плащ фигура и двинулась по направлению к облюбованному мной мысу. Я обернулся к монаху, когда его шаги раздались в непосредственной близи. Должен был уйти, но все-таки остался, с тревогой и любопытством вглядываясь в полуприкрытое тканью лицо. Это был немолодой мужчина, посох помогал ему подниматься по каменистому склону. 

Он убрал капюшон, тяжело дыша после трудного восхождения. Голова его имела лишь проблески седины, длинные волосы наполовину были темными. Серые глаза, окруженные лучиками морщинок на веках, отражали мудрость прожитых лет и благодушие верующего человека. 

Запах пота, смешанный с ароматом человеческой крови, оживил демона, заставив меня пристыжено ссутулить плечи. Но я давно уже научился противостоять искушению. Потому остался на месте, взволнованно ожидая первых слов святого человека. Узнал ли он во мне демона и пришел с целью изгнать из этого места, или его привело сюда что-то иное. Я не чувствовал ауры страха, который обычно испытывали находящиеся рядом со мной люди. Не ощущал и угрозы. Все, что видел в его глазах – глубокую печаль и настоящее сострадание. 

Опираясь на посох, монах слегка поклонился, приветствуя меня, и я сделал то же самое, безмолвно ожидая объяснений. 

- Давно наблюдаю за тобой, милый друг, - начал мужчина, устало опустившись на плоский, отшлифованный ветрами камень. – Твое одиночество и привело меня сюда, узнать, может, ты в чем-либо нуждаешься? 

Сам факт того, что со мной завел разговор человек, на ком лежит печать божественной благодати, поразил. Я вдруг ощутил себя услышанным Господом, впервые за много лет. Это ли не знак, которого я ждал так долго, что даже стал забывать человеческую речь? 

Нуждался ли я в чем-то? Определенно, да. Все мое существо, - ну, может не все, только людская часть, - отчаянно возжаждало довериться и, рыдая, покаяться в грехах. Молить принять мою исповедь и помочь найти самого себя. Я столь долго дожидался такого случая, что горло сковал чудовищный страх: возможно ли вообще мое прощение? Имею ли я право обращаться к праведному человеку, будучи ночным кошмаром, которому предписано убивать? Что если он, узнав, кто я, откажется, прогонит прочь или даже посчитает долгом начать облаву? 

Я знал, что за десятилетия многое во мне изменилось: глаза потеряли алый цвет благодаря охоте на животных – в этом я видел знак прощения Господа, так же как и в молитве, которой демон почти перестал сопротивляться, в солнце, которое не пожелало меня сжигать. Возможно, святой отец обманулся, не признав во мне чудовище? Но это пока. Все изменится, как только я ему открою правду. 

- Святой отец, - прошептал я, не осмеливаясь смотреть в глаза. – Единственное, в чем я нуждаюсь, это молитва. Помолитесь за меня в стенах монастыря, попросите Господа обратить взор на раскаивающегося грешника, потерявшего все, даже самого себя. 
- Отчего бы тебе не пойти со мной и самому не попросить Бога об этом в стенах святой обители? 

От такого предложения трудно было отказаться. У меня перехватило дыхание от мысли о возможности попасть внутрь монастыря. Это было больше, намного больше, чем я мечтал. 

- Вы передумаете, когда узнаете меня получше, - закрыл глаза я, качая головой. Не было и шанса, чтобы меня пустили на освященную землю. Нельзя было надеяться на понимание, когда монах осознает, насколько заблуждается. 
- Мы никогда не отказываем заблудшим в утешении. Ты можешь получить у нас и кров, и ночлег, и воду с краюхой хлеба. 
- Не думаю, что святая земля примет меня, - возразил я, все еще не поднимая глаз. 
- Что сделал ты, из-за чего так сильно себя ненавидишь? – с теплым, пробирающим до костей состраданием, от которого я задрожал, проговорил святой отец. – Скажи, не бойся. Ты убил кого-то? 

Кто, как не убийца, мог считать себя недостойным войти в обиталище Господа? 

Раздавленный виной, я тяжело кивнул. 

- Не бойся, исповедайся, - протянул он в мою сторону руку, и я, разрываемый раскаянием, упал на колени перед ним. Рука легла на мою голову, вызывая сокрушительную по силе боль облегчения. – Бог видит искренность и всегда протягивает руку помощи. 
- Я убил брата… - стонал я, дрожа от ужаса, выпуская наружу весь накопленный десятилетиями гнев, съедающий изнутри небьющееся сердце. – Застал его с ножом в руке возле ложа моей невесты и пришел в ярость. Он убил ее, а я его. Я этого никогда бы не хотел, я любил брата! Но в тот момент то был не я… дьявол руководил моими действиями… и часть меня… наслаждалась предсмертными криками. Я ненавидел брата всей своей черной душой, желал отомстить… 
- Сколько времени прошло с тех пор? 
- Много. Очень много, - содрогнулся я, понимая, что, если бы не бессмертие, то сейчас я был бы глубоким стариком – гораздо старше мужчины, сидевшим передо мной на камне. 
- Тогда ты должен простить его. 
- Я стараюсь, - сознался я, закрывая лицо руками. – Не было ни дня, когда бы я не сожалел, вспоминая о той ночи. Но даже спустя столько лет, - скрежетнул я зубами, - мне трудно думать о нем как о брате. Трудно перестать ненавидеть. Даже зная, что он тем поступком ее спас, я не могу перестать гневаться на него за убийство… 
- О чем ты толкуешь, не пойму, что значит «он ее спас»? - удивление прорезалось в голосе святого отца, и я вскочил, слишком быстро для человеческих глаз, не зная, то ли пора бежать, то ли исторгнуть правду. 
- Да посмотрите же на меня! – воскликнул я, выпростав из-под старого истрепанного плаща бледные руки, которых уже коснулись первые солнечные лучи, подсвечивая кожу цветом раскаленного камня. – Мой грех гораздо глубже, чем убийство! Я демон, а не человек. Я продал душу дьяволу, позволил ему соблазнить меня и превратился в чудовище!.. 

Кажется, монах начал прозревать. Он приподнялся с камня, цепко вглядываясь в мои глаза. Приоткрыл рот, его лицо медленно вытянулось от потрясения и побледнело. 

- Много лет я прошу Господа простить меня за ту ужасную ошибку. Я бы все отдал, чтобы вернуться назад и выбрать иной путь! Но, видимо, мне суждено вечность скитаться непрощенным, не находя согласия с самим собой. – Я опустил голову, стыдясь и стискивая до хруста пальцы. – Я лишь надеюсь, что когда-нибудь моих молитв окажется достаточно, чтобы избавиться от проклятия… и снова стать человеком… Господь же может спасти меня, скажите, святой отец?! 

Монах не находил слов. Однако я все еще не чувствовал с его стороны ни страха, ни осуждения. Он был растерян. Впервые столкнулся с подобным существом – демоном, пытающимся быть человеком. 

- Одержимый дьяволом? – вопросил он пытливо, все еще пытаясь понять, с кем говорит. – Кем же ты стал, скажи? 
- Кровопийцей! – выплюнул я слово, как ругательство. 

Невольно рука святого отца поднялась, сжимая крест на груди, скрытый плащом. Он отшатнулся, его губы задрожали, зашептали слова молитвы. Случилось то, чего я ожидал и боялся: люди всегда шарахались от меня, если что-то подозревали. 

- Впервые вижу демона-кровопийцу, - святой отец взял себя в руки довольно быстро, и я был практически счастлив оттого, что он не сбежал прочь или не начал тыкать крестом в мое лицо. – Я много чего повидал, но никогда не слышал, чтобы демоны молились или раскаивались в грехах. 
- Я обуздал жажду крови, - мрачно признал я, поднимая руки в открытом жесте, стараясь не напугать. – Кроме того злополучного дня, демон никогда не имел власти надо мной. Я истязал его, пока он не смирился с моим превосходством. Я живу настолько праведной жизнью, насколько могу. 
- И ты утверждаешь, что не пьешь кровь людей? – Сомнение святого человека было мне вполне понятно. 
- Никогда! – воскликнул я болезненно. – Даже в тот единственный раз я не тронул брата. Он пострадал случайно, от моей жесткой руки, я не рассчитал силу в гневе. – От воспоминаний пальцы сжались, я вновь как наяву слышал ужасающий крик, чувствовал, как ломаются с хрустом кости. Всякий раз, когда думал об этом, содрогался. 
- Чем же ты живешь? – выпытывал святой отец. – Подобные тебе демоны разве могут обходиться без крови? 
- Животные стали моим спасением, - махнул я рукой в сторону синеющего на горизонте леса. – Господь дал мне подсказку прежде, чем оставил насовсем… 
- Я верю тебе, - монах кивнул, и я ощутил, как от его признания мое тело покидает напряжение. Это был шанс вернуть утраченную человечность – впервые за много лет. И ничто бы не разубедило меня теперь, что монаха привела ко мне на холм рука Бога. Это был подарок, который я вымаливал десятилетиями. И, наконец, получил то, о чем просил. 
- Вы мне поможете?.. – взмолился я, готовый на что угодно, лишь бы не терять возможность. – Святой отец, вы изгоните дьявола из моего тела? – бросившись на колени, я целовал край длинной рясы и стоптанные кожаные ботинки. 
- Сделаю все, что в моих силах, – согласился отец, одним словом исцеляя мою потерянную душу. – Пойдем со мной, раз ты в самом деле хочешь этого. Если на то будет Божья воля, мы найдем выход. 


♦♦♦ 

Уставившись на светлеющее над головой небо, чувствуя спиной первые солнечные лучи, я вздохнул, вспоминая истинное безумие того времени. Отец Мейсен сдержал слово, допустив меня в монастырь.