Глава 6. Продолжение 
POV Эдвард

Тяжело оказалось попасть туда – демон свирепствовал, на него давили сами стены. Повсюду изображения святых, статуи, мощи – ослепляли. Даже стены кусали руки, когда я их касался. Само место, святое место восставало против моего присутствия, выталкивая прочь. 

- Ну же, - поторопил отец Мейсен, когда я словно вкопанный застыл перед стеной, не в состоянии переступить порог – черту, за которой начиналось сущее истязание. Демон, казалось, выкручивал мои внутренние органы, ища безопасное место и не находя его, до боли впивается острыми когтями, силой таща подальше от монастыря. – Или передумал? 
- Не передумал, - прохрипел я, шагая внутрь, и захлопнувшаяся со скрежетом тяжелая дверь отрезала мне путь к отступлению, оставив лицом к лицу с Господом, готовым принять мое искупление, каким бы трудным оно ни оказалось. 

Отец Мейсен выделил мне отдельную келью, а остальным монахам представил меня странником, желающим стать послушником монастыря. 

- Терпи, - приказал он строго, заметив мучения, отражающиеся на моем лице. Жестокая борьба за власть над телом, за право выбора – остаться или уйти – заставляла почти метаться между стенами, дрожать от изматывающей боли. – Ты справишься. 

Сцепив зубы, я сопротивлялся зову демонической силы, искушающей оставить бесплодные попытки и вернуться в леса. Демон находился в панике, оказавшись в столь неприятном для него месте. Но не я! 

- Я смогу, - подтвердил я еще раз свое намерение, твердо кивая. Голос сломался, но я был убежден, что ничто не способно теперь заставить меня отказаться от представившегося шанса. 

♦♦♦ 

Солнце взошло, пригревая спину сквозь кафтан, обжигая тыльную сторону ладони, спрятавшуюся в желтоватой траве. Я хмуро взглянул на подсвеченную лучами кожу, которая перестала раскаляться много десятков лет назад. Теперь я мог вытерпеть обжигающую мощь светила, оно больше не причиняло вреда. Запах раскаленного камня исчез вместе с болью, им на смену пришло неяркое сияние, источаемое рукой. Словно кожа смазана жиром. Этим я обязан был отцу Мейсену, много лет боровшемуся за то, чтобы вернуть мне облик человека. 

♦♦♦ 

Что мы только ни перепробовали! Отец Мейсен использовал все известные ритуалы изгнания демона, мучил меня распятием и молитвой, окроплял святой водой и заставлял пить ее, призывал молиться вслух, горя на солнечном свету. Все это походило на бессмысленные пытки, не приносившие плодов, но я добровольно соглашался на что угодно, лишь бы отправить демона туда, откуда он явился. Если для этого необходимо было убить себя, я был готов и на это. Отец Мейсен даже пытался вырезать демона из моей груди, но нанесенные раны заживали быстрее, чем рука священника могла добраться до чудовища 

Монастырь принял меня как своего. Поначалу никто не догадывался о моей природе, отец Мейсен никому не рассказал, что привел в святую обитель выходца из Ада. Но недолго получилось утаивать секрет, слухи об одержимом, нашедшем приют в стенах обители, быстро распространились среди других монахов. Сначала меня боялись, бросали косые взгляды, недовольно роптали и даже пытались повлиять на решение настоятеля. Затем привыкли, принимая непреклонную волю человека, которого в монастыре почитали все от мала до велика. А позже и вовсе, похоже, стали принимать за человека, ведь я вел тот же образ жизни, что и они, работал наравне со всеми, читал молитвы и безупречно исполнял обязанности. 

Уединенность монастыря, его удаление от густонаселенных городов не позволили слухам просочиться дальше высоких каменных стен. Моя тайна так и не распространилась по округе. 

Я прожил при монастыре одиннадцать лет, и это было самое лучшее время моего существования. За те годы многое во мне переменилось. Опыты над демоном не принесли результата, на который мы надеялись – я не смог вновь стать человеком. Но с каждым месяцем становилось легче переносить истязания, и по истечении этих лет я мог похвастаться тем, что приучил демона не реагировать на предметы, ранее заставлявшие корчиться в муках. Долгое время я питал надежду на полное излечение и видел в укреплении духа и тела хороший знак. Но вскоре стало понятно, что это всего лишь очередная сделка с дьяволом. Как когда-то я смог своею волей принудить его отказаться от человеческой крови, заменив ее на животную, так и сейчас демон всего лишь уступил молитве и приучился не воспринимать ее, но не ушел насовсем. Моя кожа все еще была тверда, холодна и бела, а прожитые года так же, как раньше, не сказывались на внешности. 

У постели умирающего отца Мейсена я скорбел так, будто в мир иной уходит родной отец. Он дал мне кров, защиту, вернул мне часть себя и стал надежной опорой, помогал все эти годы. Любил меня. И я полюбил его тоже. Не мог представить дальнейшего существования, когда отца Мейсена не станет. Снова не с кем будет поговорить, некому довериться. Моя жизнь рушилась вместе с угасанием этого святого человека. 

- Не плачь, - гладил меня отец Мейсен по голове, рыдающего на коленях рядом с кроватью, цепляющегося на простыню. Я чувствовал запах смерти, он заполнил все вокруг, впитался в стены, мебель и ткани, проникал в мои легкие с каждым вдохом. Эта келья вскоре опустеет, счет шел не на часы, а на минуты. 
- Смерть – естественное завершение жизни, - жаловался я. - Но отчего же она всегда кажется такой несправедливой?! 

Почему именно отец Мейсен, а не кто-то другой? 

- Не ропщи! – голос святого отца скрипел как старая сосна. – Принимай волю Господа нашего смиренно. 
- Да, отец… - сцепил зубы я, искренне взывая к своей светлой стороне и ища в глубинах несуществующей души покорность. Может это дьявол искушал меня неправедными мыслями, а может возродилось давно забытое юношеское бунтарство. – Но без вас… я снова себя потеряю. Демон возьмет верх. 
- Больше веры, сын мой, больше веры. Вспомни свой первый день в монастыре. Глядя на тебя, я думал, ты не продержишься здесь и недели. Но ты боролся. И посмотри на себя сейчас – ничем почти не отличаешься от человека. 

Я знал, о чем он толкует. Отец Мейсен считал, что демон со временем отпустит меня, если я буду продолжать усердно молиться. «Твоя воля сильна, и вера спасет тебя однажды, - говаривал он, когда мы исчерпали способы излечить мое тело от недуга. – Ты больше не боишься ни креста, ни святой воды, ни серебра. Возможно, ты превращаешься обратно в человека. Имей терпение, вероятно, это будет длиться долго». 

Но я-то знал, что моя кожа так же тверда и холодна, как и была вначале. Что заставляло отца Мейсена считать, будто Бог простит меня и избавит от страшного наказания? Мы приручили, а не изгнали демона, с горечью признавал я. 

- Да, отец… - прошептал я, не смея перечить и ища в вере отца Мейсена опору для собственной убежденности. 
- Я за тебя спокоен, - слабо прохрипел настоятель. – Ты славно поработал над собой. Куда бы ты теперь ни направился, с тобой все будет хорошо. 
- Разве мне нельзя остаться в монастыре? 
- Когда я уйду, у тебя не останется здесь защитника. Я оберегал тебя, как мог. Но ты не стареешь, и рано или поздно слухи распространят эту пугающую весть. Беги, пока не стало слишком поздно. 
- Да, отец, - пообещал я, хотя перспектива ухода вселяла настоящий ужас – это место давно стало мне домом, и я не видел другого пути. Вдруг я ощутил себя одиноким в целом мире! Птенцом, еще на научившимся летать, но которого безжалостно выбрасывает кукушка из родного гнезда. 
- Ты многого достиг, стремись и дальше к поставленной цели. – Голос стал затихать, я с болью в сердце ждал момента, когда жизнь оставит немощное тело. – Не то, что я… 
- Отец, не уходи, останься! – молил я, целуя ослабевающую руку. 
- Не все я сделал… - бредил он, не открывая глаз. Мне пришлось наклониться к самому рту, чтобы различить спутанную речь. – Грех на мне остался… как камень в душе. 
- О чем вы говорите, отец? Какой на вас может быть грех? – Я сжал холодеющие пальцы, и морщинистые, влажные от слез глаза слабо приоткрылись. 
- Не смог спасти брата. Не оставляй родных, сын мой, если они у тебя есть… Будь с ними до последней минуты… - Казалось, пред самой смертью святой отец немного двинулся умом. Но я трепетно внимал каждому слову. 

Взор старика внезапно прояснился, и я с содроганием понял, что это последний предсмертный проблеск.

- Я никогда тебе не говорил, - бормотал он едва слышно. – У меня был брат – распутник и хитрец. Много лет прошло в противоборстве между нами… Я не должен был уходить и оставлять его прозябать той жизнью, которую он избрал. Сражался я за его душу безуспешно, дьявол управлял всеми его порывами. Он вырос полной моей противоположностью, высмеивая истовую веру в Бога. Попытки вразумить его наталкивались на неприятие и ненависть. Не знаю, что с ним сталось… Но то, что я сдался тогда, простить себе не могу до сих пор. 
- Ваш брат?.. 
- Я родился далеко отсюда, в предместье Лондона Саутворке, там стоял дом нашей семьи, неподалеку от церкви Пресвятой Девы Марии. Брата звали Джошуа. Узнай о нем для меня, жив ли и если нет, как кончил. Ненавидит ли меня до сих пор или все же простил… Камнем лежит на душе это воспоминание. 
- Я узнаю, - поклялся я, страдая оттого, что слишком поздно высказал святой отец просьбу. Он умрет, не успев услышать благую или печальную весть. 
- Спасибо, сын мой, - зажмурился отец, расслабляясь на подушке. – Отправляйся сейчас… а то не успеешь вернуться… 

Я сощурил глаза, осознав уловку: святой отец пытался избавить меня от необходимости наблюдать его смерть. 

- Чуть позже, - твердо возразил я, не желая терять последние драгоценные совместные минуты. – Еще немного побуду тут. 

Слабая улыбка осветила старое лицо… и добрый человек, который дал мне так много, что я никогда не смог бы достойно отплатить ему за все, покинул меня навсегда. Превратив мой мир вновь в бессмысленную и безлюдную пустыню, погрузив в непроглядный мрак, унеся с собой свет, которым окружал каждого страждущего. 

Несчастный и потерянный, я прожил в монастыре еще три недели. Отец Мейсен оказался прав: новый настоятель не приветствовал в святой обители демона. Я стал замечать косые взгляды послушников и монахов, еще вчера безропотно работавших со мной плечом к плечу. Теперь они меня сторонились. Шептались за спиной. Боялись. 

Я понял, что мне действительно придется уйти, вновь превратиться в одинокого, всеми отвергнутого отшельника. В одну из ночей, поставив свечи за упокой отца Мейсена и поблагодарив его и сами стены за приют и помощь, я тихо ушел, чтобы более не нарушать покой святого места. 

Отправился я в Саутворк, памятуя просьбу отца Мейсена о брате. Хотя святой отец и умер, я все же считал своим долгом узнать о том, жив ли Джошуа. Я верил, что с Небес за мной будет наблюдать мой друг и наставник, а значит, увидит то, что не успел узнать. 

Лондон встретил меня туманом и проливными дождями. Толпы людей на улицах были непривычны, слишком долго я прожил в лесах и уединенном монастыре. Мое потрепанное монашеское одеяние не слишком привлекало внимание: в столицу стекалось немало всякого люда, среди которого легко можно было затеряться. 

Я нашел дом Мейсенов быстро, робко позвонил в дверной колокольчик и замер, ожидая ответа. Перебирал в уме варианты фраз, которые скажу. Думал просто поговорить, рассказать брату о брате и надеяться на снисхождение. Наверняка святой отец неправ, старший Мейсен по младшему обязательно скучал, не может брат ненавидеть брата. 

Дверь открылась только после пятого звонка, последовало скрипучее раздраженное ворчание: 
- Новый секретарь, полагаю? Они прислали монаха? Умно, - ошеломил меня старый лысоватый мужчина, чертами лица отдаленно напоминающий отца Мейсена. – Но я не верю даже вашей братии. Ну что ж, раз никого другого не нашлось, проходи, - посторонился он, пропуская меня внутрь. 

Маленькие глаза на раздраженном лице, зрачки которых наполовину были замутнены белым, выражали недоброжелательность и подозрительность, злобу. Морщины вокруг рта, в противоположность «добрым» морщинкам отца Мейсена, опущены вниз, губы недовольно поджаты, а дряблый подбородок немного выдавался вперед. 

Дверь хлопнула за моей спиной, щелчок задвигающегося засова прозвучал так, будто меня заперли в клетке подземелья, да и затхлый воздух в доме подкреплял впечатление. Похоже, тут уже несколько лет не водилось слуг, и старший Мейсен доживал старость в полном одиночестве. 

- Учти, я хоть и плохо вижу, но замечу, если ты украдешь хоть один пенни. И еще я не собираюсь кормить тебя, самому не хватает. И оплату скоро не жди, сначала посмотрю, чего ты стоишь! Комнаты для гостей не занимай, я терпеть не могу посторонних в доме! На дворе есть сарай, там и поселишься. Все понял? – шаркая и подсвечивая дорогу крошечным заплывшим воском огарком, сварливый Мейсен вел меня… куда-то. 

Кажется, он принял меня за нового работника, но я не осмелился возразить. В конце концов, если он нуждается в помощи, почему бы не согласиться оказать ему такую услугу? Святой отец одобрил бы мое стремление позаботиться об его брате. Мне хотелось в память об умершем сделать доброе дело. Поселившись в одном доме со стариком, я смогу открыть тайну его жизни. Со временем найду способ поговорить и узнать то, о чем спрашивал святой отец – это гораздо правильней, чем с порога вывалить информацию на неподготовленного человека. 

Стечение обстоятельств благоволило моему стремлению. Я поселился в сарае, усердно исполняя роль помощника для стареющего бывшего купца. Кроме того, чтобы считать и пересчитывать сбережения мистера Мейсена, обязанностей за мной не водилось. Но уйма свободного времени и желание исполнить посмертную просьбу привели к тому, что постепенно я стал в этом доме незаменим, выполняя всего понемногу. Убрал старое гниющее тряпье, починил крышу и проветрил помещения. Перебрал и привел в порядок библиотеку, содержа книги в чистоте и сухости. Ходил и покупал продукты на скудное жалованье, которое мне самому было ни к чему. Захаживал в ближайшую церковь, чтобы помянуть покинувшего этот мир одного Мейсена и поставить свечу за здравие и вразумление живого. 

Постепенно я узнавал старика лучше, и впечатление складывалось самое пренеприятное. Злобный, жадный, завистливый, он выгнал из дома всех обитателей. Ближайшие родственники уехали, не желая его знать. Соседи считали, что он давно выжил из ума, помешался на своем несуществующем богатстве, и предостерегали меня от работы на него. Никто не мог сказать ни единого доброго слова, всех этот безумец-скупердяй чем-то обидел. 

Ночами я молился Господу, прося терпения. Надежда на то, что хоть перед самой смертью сварливый старикашка признает ошибки прошлого, меркла. Отец Мейсен был прав насчет брата, тот прожил жизнь, обрастая всеми возможными грехами, был насквозь пропитан ядовитыми помыслами и семимильными шагами направлялся в Ад. Мои попытки вразумить наталкивались на глухоту, а повешенное на стену изображение Богоматери вызвало скандальный протест, после которого я едва не оказался на улице. 

Я прожил в доме четыре года, терпеливо снося любые капризы Мейсена, черпая силы из воспоминаний об его святом брате. И лишь когда ворчун оказался на смертном одре, у нас впервые открылась возможность поговорить. Причем, к моему бескрайнему изумлению, не я стал инициатором. 

- Я все знаю, - просипел старик, и я невольно сравнил его положение с положением брата. Насколько разными были мои чувства сейчас и тогда. Четыре года назад я переживал потерю, сравнимую почти со смертью возлюбленной – иначе, но так же сильно. Сейчас я, коря себя за неправедные мысли, испытывал… облегчение. Жизнь со старшим Мейсеном под одной крыше была сущей мукой. 

- Ты думаешь, я безумен, но я все вижу и знаю, зачем ты ко мне явился. Что же, ты думал, я не замечу, как ты подкладываешь продукты в мой погреб, когда самому их не хватает?! 

На секунду во мне вспыхнула надежда, что старший Мейсен еще не потерян для спасения. Но при следующих словах она мгновенно угасла… 

- Отравить меня хотел?! Завладеть домом, моим состоянием! Не выйдет, оно надежно припрятано там, где тебе не найти! 

Я терпеливо взял старика за дряхлую руку. 
- Это последнее, о чем вам нужно думать сейчас, - попросил я, беспомощный облегчить предсмертные страдания умирающего больного. Его недуг касался не столь тела, сколь духа, испорченного мелочностью и злобой. – Позвольте мне за вас помолиться? 

Старый Мейсен мерзопакостно рассмеялся над моими словами. 
- Что, Бог?! – воскликнул он, возмущение придало его немощному голосу силы. – Оставь это бессмысленное занятие, дурак! Я вижу дьявола, он ждет меня у двери. 

Невольно я обернулся, почти готовый увидеть ухмыляющееся воплощение повелителя тьмы. Но никого не почуял и не заметил, комната оставалась абсолютно пустой. 

- Может, это не так, - взмолился я. – Может, для вас еще не все потеряно. 
- Отстань, - выдернул старик руку и закашлялся от напряжения. – Уйди прочь, несносный мальчишка. Мне не нужен ни ты, ни твой Бог! 

Поднявшись, я заменил мокрое полотенце на лбу старика новым, смоченным в прохладной воде, помогающей снять жар, терзающий дряхлое тело. Все это время старый Мейсен въедливо, раздраженно и презрительно следил за моими нехитрыми действиями. 

- Я знаю, что ты задумал, - молвил он скрипучим сварливым голосом. – Думаешь меня разжалобить и получить долю богатства? Я не дам тебе ни гроша! – закричал, приподнимаясь с постели, он. 
- Мне не надо ничего, - в тысячный раз повторил я, вздыхая и поправляя слетевшее полотенце. Терпение мое было на исходе уже давно, но я мучительно сражался с самим собой, исполняя последнюю волю наставника. Конечно, он просил всего лишь узнать, чем живет его брат и ненавидит ли до сих пор, но я пошел дальше, заботясь о старике до самой смерти. Даже если он этого не заслужил. 
- Ох, как сильно ты раздражаешь меня, молодой человек, - скривил старик морщинистые губы. – Ты напоминаешь мне его. Он говорил тем же голосом те же вещи, все пытался меня просветить, научить жить иначе, глупый юнец. Я был так рад, когда он, наконец, оставил меня в покое. И ты уходи, не нужно мне ничего! 

Я поднял глаза – мне почудилось, или старый Мейсен сравнил меня со своим братом? Это был тот самый шанс, которого я ждал. 
- О ком вы? 
- О моем брате, юноша, о брате! – подтвердил старик догадку. На лице его застыло неудовлетворение. – Вечно ходил за мной по пятам, как преданный пес, заглядывал в глаза и наставлял, что я должен делать, а что нет. Он осуждал любое мое решение! Ух, и ненавидел же я его! Тот еще упрямец и зануда. 
- И до сих пор ненавидите? – тихо спросил я, не отводя глаз, чтобы не пропустить даже незначительное сомнение в глазах и лице собеседника. 
- Нет, - пожамкал Мейсен беззубым ртом, и я мысленно воззвал к Богу, искренне надеясь, что отец Мейсен слышит сейчас признание брата. – Куда уж. Он уехал, не попрощавшись. Я так долго просил его оставить меня, и вот, он бросил меня одного. Как я и мечтал. Он был надоедливей домашнего щенка! 
- Думаю, он делал все это, потому что любил вас, - робко предположил я, пожимая дряхлую руку. 
- Если любил, не бросил бы гнить в тюрьме! – закричал старый Мейсен, гневно сверкая глазами. 
- Он не знал, - прошептал я, изо всех сил оправдывая отца Мейсена. – И просто поступил так, как вы ему велели. 
- Так мне и надо, - неожиданно признал старый Мейсен с издевающейся полуулыбкой. – Я это заслужил. Много крови я ему попортил. Как и родителям. Нехороший я получился человек, нужно было избавиться от меня еще в младенчестве, а не возиться. 

Удивившись, я невольно поспорил: 
- Каждый достоин заботы и прощения… 
- Опять ты за свое! – перебил он меня, выдергивая руку. – Я не нуждаюсь в жалости или сочувствии! Убирайся прочь! 

Перемены в настроении старика случались каждые две минуты, так что я лишь привычно вздохнул, меняя полотенце на новое. 

Агония умирающего длилась несколько дней. Я и не надеялся на просветление разума, не верил, что Господь услышит на этот раз. Но чудо все-таки случилось. 

- Где ты… - метался старик в бреду, когда я отлучился, чтобы купить лекарств, способных облегчить состояние больного. Я только вошел в дом, когда услышал жалобный слабый крик. 

Невооруженным глазом было видно, что старый Мейсен доживает последние часы – его скулы ввалились, придавая пепельному лицу изможденный вид. Дряблая кожа обтянула сухие кости. 

- Иди сюда, иди сюда, - звал он, неизвестно как почувствовав мое присутствие – глаза-то его почти ослепли. Он мог разглядеть что-то лишь в самой близи. 

Бросив покупки, я торопливо уселся рядом. 

- Там… - скрюченным пальцем показал старый Мейсен в сторону пола. Оглянувшись, я увидел только паркет и дырявый ковер. – Дай мне это, дай все! Я должен взять его с собой, не могу оставить его без присмотра. Подай мне все, только не урони, чертов мальчишка. Пошевелись, а то прогоню из дома вон! 

Смущенный и озадаченный, я поднялся, пройдя в центр комнаты и почти не слушая бред, который несет старик, не обращая внимания на угрозы. 

- Я все про тебя знаю, смотри, не подведи, а то найду управу, отыщут, куда бы ни спрятался! Все тащи сюда, мальчишка, все мне! Не вздумай утаить ни цента! 

Тут я догадался, о чем толкует безумец. Откинув ногой старый ковер, нашел дверь в подпол и открыл ее. 

- Быстрее, быстрее! – визжал умирающий, поторапливая. 

Спустившись по гнилой деревянной лестнице, я обнаружил в подполе сундуки и полки с различными свертками. Это были золотые монеты, украшения, драгоценные камни и долговые расписки. Последних было превеликое множество – похоже, что старик нередко ссужал деньги под процент, приумножая и без того немаленькое свое состояние. Напрасно соседи считали его выжившим из ума. 

Все было покрыто толстым слоем пыли, но от этого не утратило огромной ценности. 

- Ну что ты там застрял?! – стонал наверху старик, пока я пытался разгадать, что именно из мною увиденного он хочет получить в руки. В итоге взял всего понемногу и понес наверх. 

Мейсен жадно протянул к скарбу руки, на глазах его заблестели слезы умиления, когда он благоговейно обнял любимое имущество, вдыхая его сырой пыльный запах так, будто осязая любимую женщину. 

- Милые мои, мне так жаль покидать вас, - плача, бормотал он, разговаривая с вещами, как с живыми. – Не смотри так! – заорал он на меня, заметив мою застывшую фигуру. – Пошел прочь с глаз моих, пока я не сдал тебя за воровство городской страже. Ты слишком много теперь знаешь… 

Развернувшись, я покорно оставил комнату, занявшись своими делами. 

Мне нравилась домашняя библиотека, за четыре года я прочел каждую книгу не по одному разу. И обнаружил в себе неукротимое стремление к знаниям. Теперь, после смерти отца Мейсена вновь предоставленный себе, я больше не хотел странствовать по лесам в одиночестве. Я мечтал приобрести дом, где буду беспрепятственно учиться всему, что может дать развивающаяся человеческая цивилизация.

- Пойди сюда, несносный юноша! – позвал старик, а когда я бесшумно возник в проеме, требовательно указал на чернеющую дыру подпола: - Разве я не приказал тебе принести мне все?! 
- Но… - попытался я возразить, что это не имеет никакого смысла, ведь нажитое имущество никуда не денется, оставшись в сохранности в темном углу. 
Но был прерван гневным окриком: 
- Все! Когда я говорю – все, это значит, что все мои милые безделушки должны находиться в пределах досягаемости! Я хочу умереть… - откинулся он на подушки, выражение лица стало мечтательным и счастливым, - окруженным тем, что мне дорого… 

Под пристальным наблюдением я перенес все сундуки наверх, расположив их вокруг кровати. Шкатулки с драгоценностями и камнями сложил в ноги старика, а бумаги оставил на столе. 

- Ты ведь знаешь, что теперь мне придется убить тебя, глупый малолеток? – скрипел старик, рассыпая бессмысленные угрозы, которые не был способен исполнить. – Я не дам тебе забрать мои богатства! 
- Я не стану ничего трогать, - поклялся я снова, как делал все эти годы, повторяя из раза в раз. – Я здесь не для этого. 
- А для чего тогда, а? – взвизгнул Мейсен. – Что ты хочешь, говори! 

Я замер. И, поразмыслив, решил, что этот момент не хуже и не лучше других, чтобы обозначить, наконец, правду. Пусть узнает ее перед смертью. 

Присев так, чтобы не потревожить сундуки, я заглянул в маленькие слезящиеся глаза. 
- Я здесь по просьбе вашего брата, Оливера Мейсена. Он просил меня позаботиться о вас. 
- Что?.. Ты знаешь моего брата?.. – губы дрогнули. На лице старика возникла растерянность и… вина? Сменившаяся затем яростью: - Передай этому самозванцу, что он не получит от меня ни пенни! Это все мое, это все принадлежит только мне! И что он рассказывал тебе про меня? Небось наврал, что я прикарманил его часть богатства? 
- Этого он не рассказывал, - уверил я обезумевшего от волнения старого человека, небезосновательно беспокоясь за слабое сердце, застучавшее скачкообразно. – Говорил о вас лишь как о заблудшей душе. Сожалел, что не смог обратить в веру. Он любил вас. 
- Любил?.. – замолк старый Мейсен и внезапно съежился на кровати, сгорбив тщедушные плечи. 
- Конечно, любил, - прошептал я. – Вы же родные братья. 
- Братья, - эхом повторил Мейсен, внезапно заплакав. – Что ж, он был прав, посмотри, - обвел он рукой свои сокровища. - Я не оправдал бы его ожиданий. Всю жизнь только обманывал, мошенничал. Я ужасный человек, даже мать от меня уехала… 
- Ваш брат был бы рад узнать о вашем раскаянии, - подтолкнул я старика в единственно верном направлении, получив в ответ отнюдь не грозный взгляд, а полный тоски и сожаления. Слезы, едва ли не впервые, казались искренними. Это было похоже на просветление, пришедшее перед самой смертью. Чудо. 
- Я тоже любил его, - признал старый Мейсен, кивая. – Несносный он был, это точно. Но я знал, что могу всегда на него опереться. Он был полной моей противоположностью, от него буквально веяло святостью. Терпел и сносил мой характер, держался рядом, даже когда я гнал его прочь, унижал и лгал. Но он считал, что сможет меня исправить. Глупец! Слишком добрый, слишком наивный и честный, чтобы быть моим братом… Я никогда не был достоин его любви. 
- Любят не за что-то, - напомнил я мягко. – Любят просто так. Потому что вы родная кровь. 
- Да, да, - согласился Мейсен с глубокой печалью в голосе. И заторопился, протягивая руку к столу: - Дай мне бумагу и перо, скорее. 

Озадаченный, я подал старику все, что он просил, принес книгу в твердом переплете, чтобы было удобнее писать. Открыл чернильницу и придерживал ее на весу, чтобы Мейсен мог дотянуться. 

- Стал ли мой брат послушником, скажи? – вопросил умирающий. – Это была его мечта… 
- Он стал настоятелем монастыря, - улыбнулся я шоку на лице старого Мейсена. – Его почитали и любили… 
- Ты знаешь, где его найти, - бормотал старик, быстро скрепя пером по бумаге. – Половину имущества – забирай. Это его часть, которую я украл у него. Мы когда-то вместе начинали торговать шерстью, неплохо поднялись, только он не знал, что кроме честного заработка я не брезговал нажиться и разбоем… Когда он посмел упрекнуть меня в жадности, я прогнал его, отняв у него законную долю. Но я верну сполна… Будет ли этого достаточно, чтобы он простил меня?.. – задумчиво добавил Мейсен, поджимая губы. 

С болью мне пришлось сообщить, что брат его давно на Небесах. Это повергло старика в отчаяние. 

- Так не должно было случиться, - всхлипывал он, вытирая слезы дряхлой рукой. – Он ведь младше меня… Почему Господь, которого вы так любите, забирает лучших? 
- Не знаю, - опустил я глаза, задаваясь тем же вопросом. Ища в себе смирение, о котором говаривал наставник. 
- Вы так похожи, - схватил старик меня за ладонь, и в ней неожиданно оказался сверток бумаги. – Теперь я знаю, почему. Он воспитал тебя. Ты стал ему сыном, я вижу это. Оттого ты столь безропотно сносил от меня унижения все эти годы? Ты тоже любил его? 
- Он был мне как отец, - согласился я, снова испытывая боль потери, как и годы назад. Лицо исказилось, глаза жгли невыплаканные слезы. 
- Если ты сын ему, то и мне будешь сыном. Возьми это, - зажал он моими пальцами сверток бумаги, - впиши свое имя. Я знаю, ты сможешь распорядиться этим лучше меня. Молчи! – прервал он мою попытку возразить. – Бери, пока я не передумал и не умер, не совершив хотя бы одного хорошего деяния! Этого хотел мой брат – чтобы я изменился?! Этого же хочешь и ты, ведь так? 
- Так, - согласился я подавленно. 
- Половину оставь здесь! И дом… дом моим детям! 
- У вас нет детей, - грустно напомнил я. 
- Верно, – признал старик с тяжелым вздохом, его сознание путалось, металось от решения к решению, эмоции сменялись на осунувшемся лице. – Даже этим не обзавелся… Я все равно не смогу забрать свое богатство с собой? – на секунду превратившись снова в жадного, брюзжащего скрягу, жалко проскулил он. 

Я безмолвно покачал головой 

- Мне страшно, мальчик… - заплакал он, хватаясь за мою руку. – Смерть близка… 
- Не бойтесь, - пытался я поддержать его. – Брат ждет вас на Небесах. А Бог простит за все. Верьте в это.
- Дай мне… что-нибудь… может, крест… - откинулся он на подушки, его лицо внезапно побелело. – Может, ты прав… еще не поздно для меня… 

Я сорвал с шеи крест, который носил, не снимая, и вложил в слабеющую руку. Вместе мы читали молитву, я вслух, старик – едва шевеля губами, повторяя за мной. Я молился о том, чтобы Господь принял это отчаянное раскаяние последних секунд жизни. Молился, чтобы отец Мейсен принял брата на Небесах. Молился до тех пор, пока не понял, что сердце старика больше не бьется… 

♦♦♦ 

Солнце поднялось выше, едва ли пригревая сильнее – в последнее время я не чувствовал его обжигающего тепла. То ли летняя пора много лет подряд выдавалась прохладной, то ли солнечные лучи слабее влияли на меня. О последнем я задумывался все чаще, и не всегда в приятном смысле. 

Смельчак пасся возле кромки леса – иногда я слышал его удовлетворенное фырканье. Глядя на горизонт, я наблюдал, как, чернильный у кромки воды, он переходит в бордовый, розовея над головой, светлеет по мере восхода солнца. И вспоминал о том, что произошло более трёхсот лет назад. 

Я надеялся, что исполнил волю старого Мейсена верно: часть имущества передал монастырю в Ирландии, об освобождении дома оповестил уехавших Мейсенов – пришлось потрудиться, чтобы отыскать их следы. Семейные реликвии не тронул, полагая, что они станут неплохим приданым для племянниц купца. Долговые расписки сжег, тем самым освобождая должников, большинство из которых были нищими, от обязательств. 

Сначала я вообще не думал оставлять что-либо себе… Мне казалось это крайне неблагородным поступком. Но затем, разбирая документы, обнаружил, что старому Мейсену принадлежал кусок земли на побережье на севере Норфолка, находящийся слишком далеко, чтобы представлять какой-либо интерес для семьи. Это было похоже на исполнение мечты – уединенное место. Дом, в котором я смог бы укрыться от внимательных глаз и неторопливо предаваться любимым занятиям – чтению книг и изучению наук. И я не устоял перед искушением. 

Назвавшись сыном Мейсена – что было недалеко от правды, ведь и один брат, и другой нарекли меня им, - я построил небольшой дом и жил там много лет, наслаждаясь – если можно так сказать – одиночеством. 

Это было очень давно, три столетия минуло с тех пор, а я все еще носил фамилию Мейсен в память о святом отце. Приходилось переезжать, продавать землю, покупать новый дом на противоположном краю света, чтобы не допускать слухов. Но, как бы ни колесил по миру, чем бы ни занимался, я всегда с благодарностью вспоминал названного отца. Благодаря ему я приобрел цель в жизни, не сломался, а боролся. Отец Мейсен подарил мне надежду на то, что я все еще могу снова стать человеком… когда-нибудь. 

Именно с помощью неустанных молитв святого отца, его настоятельных попыток изгнать демона, бесконечных изнуряющих физических испытаний я сейчас мог довольствоваться тем, что кожа не горит на солнце. Я больше не чувствовал боли от солнечного ожога, стал к нему неуязвим. Прежде приходилось прятаться от людей в дневное время, но теперь я уже много лет жил как обычный человек, не боясь, что окружающие заметят во мне демоническую сторону. Солнце согревало, но не вызывало дискомфорт, дарило свет и краски наступающему дню. Перестало быть моим личным врагом, вновь став благодетелем жизни. 

Умиротворение утра воздействовало на меня, заставляя почти поверить в то, как близок я к желаемому. Мне так отчаянно хотелось снова ощутить себя человеком… Вдруг обнаружить холод и боль, усталость и ограниченность зрения, даже обыкновенный страх приближающейся смерти… 

Но Смельчак подал голос, и вместе с его рокочущим ржанием мой острейший слух поразило сильное и громкое биение его большого сердца. В нескольких милях отсюда закричала сойка, шелест ее крыльев рассек влажный воздух просыпающегося леса. Ноздри заполнил свежий запах травы и моря, иссохшей земли и летучих мышей, поселившихся в расщелине на склоне. Я ощущал каждый удар океанской волны, заставляющий берег подрагивать и по крупице разрушаться. Если бы не обостренные чувства, неутомимо напоминающие, кто я есть, я мог бы на краткое мгновение обмануться… Я ждал этого отчаянно, тщетно… но судьба по-прежнему не была благосклонна, капля за каплей отнимая последние крохи скудной надежды. Вновь и вновь сталкивая меня лицом к лицу с собственным отражением, из которого на меня смотрело уродливо страшное лицо живущего внутри монстра… 

Подняв руку, я наблюдал, как солнечные лучи играют на тыльной стороне ладони, заставляя кожу мерцать. Выглядело так, будто я вспотел, и только в тени рука становилась снова матовой. Эта перемена вызывала сильное беспокойство, я гадал, что она означает – прежде кожа не переливалась на солнце, свечение появилось недавно, несколько лет назад и, казалось, усиливается со временем. Станет ли это новым препятствием для меня в недалеком будущем, если люди заметят? 

В груди неприятно выпустил когти страх, что все мои десятилетиями произносимые молитвы так и остались бесплодны. Долгое время я считал достижения отца Мейсена признаком возвращения моего человеческого облика, надеялся, что с каждым прожитым праведно годом приближаюсь к прощению, а отсутствие боли и реакции демона на священные предметы означают и скорое исцеление. Но так ли это было на самом деле? Отец Мейсен призывал меня верить в себя. Но что, если мы оба стали жертвами заблуждений, и Господь уготовил мне еще более серьезное испытание? 

Напряжение сковало все тело, и я сглотнул, страшась такого разворота событий. Многие годы я черпал силы к жизни только в вере, что могу быть, в конце концов, прощен. Если потеряю эту веру… значит, вновь исчезнет смысл дальнейшего существования, не станет цели. Всю жизнь я построил вокруг надежды снова стать человеком… Я не мог утратить веру в исцеление, эта правда окончательно убьет меня. 

Мой кулак невольно сжался, захватывая горсть земли вперемешку с травой и каменными обломками, превращая твердые частицы в пыль. И вновь, в который раз я неустанно поразился силе, заключенной внутри моего тела – казалось, она росла с годами, хотя должна уменьшиться. Демон, запертый словно в клетке, ослабленный молитвами и борьбой, вопреки моим усилиям изгнать его лишь крепче цеплялся, незаметно, но все жестче завладевал телом, проникая в каждую мышцу и повышая ее мощь. Мог ли я прежде с такой легкостью крушить каменные осколки, будто они состоят из спрессованного влагой рыхлого песка? 

Конечно, я обладал силой, во много раз превышающей человеческую, но мягкость, которая раньше не была присуща камням, напугала меня. Смогут ли теперь сдержать демона толстые металлические цепи, которыми отец Мейсен приковывал меня в подземелье монастыря, не давая сбежать? Цепи те создал монастырский кузнец, толщиной в два локтя, и никто, кроме меня, не мог их даже поднять, чтобы отнести в нужное место. Я ощущал их вес, они были достаточно тяжелыми и могучими, чтобы удержать меня от побега в моменты испытаний, и если потеряю контроль. Я добровольно надевал их. Теперь я испугался, что те цепи стали бы легким препятствием для силы моего нынешнего тела – как камни, ставшие похожими на влажный песок, металлические обручи показались бы сделанными из глины. Если сила продолжит расти, вскоре ничто не будет способно удержать или нанести демону вред. И это означало, что я все дальше ухожу от цели, а не приближаюсь к ней… 

Конечно, я не жаждал быть пойманным или заточенным в темнице, раненым или разрубленным на куски. Но мысль о собственной уязвимости всегда находилась в голове как шансе закончить существование в порыве отчаяния. Я поклялся, что не стану делать этого, смиренно принимая наказание Бога. Но мысль овозможности смерти утешала достаточно, чтобы существовать в ожидании избавления. Теперь мне казалось, что Господь хочет лишить меня еще и этой надежды, отбирая последнее, что помогало находить смысл. 

Настроение было испорчено. Я поднялся, рассвет, каким бы прекрасным ни был, потерял значение на данный момент. Мне необходимо было вернуться домой и предаться молитве, пока я не утратил веры в себя. 

Темной тенью низко над полем скользнула сова, раскинув огромные крылья и направляясь к лесу. Я неприязненно смотрел ей вслед – она напомнила мне о событиях, причинивших столько боли. Сова стала душераздирающим символом моего грехопадения, смерти и дьявольского соблазна. В ее глазах я видел ведьму, преследующую меня повсюду, куда бы ни шел, словно та рыжеволосая обманщица лично следила за исполнением предначертанного мне проклятия. Я ненавидел эту птицу, потому что она превратилась для меня в символ беды, неизбежности и близости ошибки. Оскалив зубы, я смотрел, как она почти беззвучно скрылась в лесу, а грудь заполнило нехорошее предчувствие, идеально накладывающееся на мое удрученное состояние. 

Свистом я подозвал коня, слишком разочарованный и расстроенный, чтобы играть с ним в догонялки. Смельчак, хоть и был непокорным, остро чувствовал, когда хозяин не в настроении. Фыркнув два раза и топнув передними ногами, не дождавшись ответной реакции от меня, он без возражений позволил надеть на себя седло и сбрую, хотя и косил недовольно черными свирепыми глазами: ему не хотелось возвращаться в унылое стойло. И мы помчались со скоростью ветра, но сейчас я был слишком обеспокоен, чтобы насладиться верховой ездой. 

Налив коню свежей воды и потрепав по густой нестриженной гриве, я отправился в дом, движимый сильнейшими внутренними противоречиями. Отчаяние – большой грех, говаривал отец Мейсен, но сейчас я был настолько близок к нему, что даже опасался за покрывшееся трещинами сомнений будущее. Мое тело было крайне напряжено, почти раскалываясь на части из-за болезненного желания кричать и ломать. Хотелось грозить Небу кулаком, разбить и сжечь дотла маленькую часовню, требуя от Бога ответа. Я знал, что ненависть и ярость, клокочущую в сердце, рождает демон, и боролся как мог. Но когда упал на колени перед распятием, дерево столешницы под пальцами продавилось и захрустело, а из горла вырвался не то стон, не то вой. 

- Господь премилосердный! - сухие слезы щипали глаза, горло нещадно жгло – не жаждой, а горечью разочарования и рвущимся наружу криком. – Разве мало я молился?! За что ты продолжаешь наказывать меня?! Столько лет… этого огромного куска времени было недостаточно, чтобы вымолить хотя бы маленькую часть прощения?.. Скажи, что я делал не так! Я отдал тебе всего себя! Раскаяние мое глубоко, а смирение огромно. Я просил многого, знаю и, возможно, не заслуживаю исцеления… Но за что ты отбираешь даже то, что есть сейчас?! Почему отнимаешь ту малость, которая называется надеждой?.. Господь мой, не хочешь прощать – не надо. Но не забирай то, что уже дал! Прошу… умоляю тебя… 

Моя молитва не была покорной, как полагается – нет, она была полна бунтарства и возмущения, жестокости и гнева. То была не мольба к Господу, а угроза Небу. Я был в секунде от того, чтобы сломаться и потерять все, чего с таким трудом достиг. 

Шорох за спиной не отвлек моего внимания, я продолжал исступленно шептать, сжимая кулаки, роняя на пол подсвечники с огарками свечей, стоявшие на небольшом столике. Пьер – а это был он – откашлялся, осмелившись прервать мой порыв сумасшествия, грозивший закончиться катастрофой, падением на дно, с которого я едва-едва поднялся. 

- Ваша светлость, ну будет вам убиваться… 

Я обернулся, являя слуге искаженное от раздирающих эмоций лицо, желая одного – чтобы он ушел, пока не попал под горячую руку обезумевшего чудовища. Но когда увидел в глазах Пьера настоящее, живое сострадание, мой гнев иссяк… сменившись сожалением и раскаянием. Я не успел оценить, что происходит – руки Пьера, дрожа, легли на мои плечи, а голова оказалась прижата к его груди. 

- Поплачьте, сударь, - отечески просил он, не понимая, что я лишен этой человеческой прерогативы, - станет легче, правда… 

И, к моему удивлению, из горла вырвался сухой надтреснутый всхлип… затем другой – то выходили из тела напряжение и злость, и возвращалось утраченное спокойствие. Пьер спас меня в шаге от того, чтобы развалиться и погибнуть… 

- Плачьте, сударь, вам это нужно, не сдерживайтесь… Позвольте подставить вам плечо. Тут нечего стесняться… 
- Ох, Пьер… - взвыл я, с трудом заставив себя отстраниться – негоже было пользоваться добротой слуги, когда он не понимал, что утешает монстра. – Вся моя жизнь – насмешка. Я страшно согрешил, и сожалею. Но сколь долго может длиться раскаяние, чтобы я получил прощение?.. Мои силы на исходе. Я устал. 
- Вам, сударь, жену надо найти, - пробормотал Пьер, переводя дух и ища, где бы присесть. На нем было только нательное белье и колпачок для сна – должно быть, я вел себя так громко, что разбудил его. 
- Нет, Пьер, это невозможно, слишком поздно, - прошептал я, прислоняясь спиной к стене и ощущая разливающееся по сердцу напряженное опустошение. 
- Да что вы! Такой молодой, а хороните себя. Ваша светлость, вы бы в люди выбрались, честное слово! Давно пора. Только молитесь и молитесь, оставьте это старикам да недужным, займитесь жизнью! 
- Жизнью?! – слово звучало как издевка, и я вспылил, негодующе сжимая в кулаке подсвечник, случайно попавший под пальцы, так что металлическое основание погнулось, заскрипев. Я поднял его, с яростью глядя на острый язычок, с которого отвалилась свеча, покатившись по полу. – Жизни нет, ее я отдал дьяволу! Моя душа проклята, а тело мне не принадлежит. Господь отвернулся и не слышит мои молитвы. Я обречен быть одиноким, потому что для таких, как я, не уготовано место ни в раю, ни в аду, а жизнью то, что со мною происходит, язык не поворачивается назвать! 
- Отчего вы так уверены, что Господь не слышит вас? – удивленно вопросил Пьер, опускаясь на скамью возле стены и прикладывая руку к слишком быстро бьющемуся от волнения сердцу. – Бог вокруг нас, и я уверен, дарует прощение всем, кто искренне просит! 
- Я прошу неискренне?! – Слова Пьера добавили новых сомнений моему обезумевшему разуму. Неужели я недостаточно преданно молюсь? 
- Бог не обязан отвечать. С чего вы взяли, что он все еще не простил вас? Может, давно отпустил, да вы сами не можете оставить прошлое позади? Он слышит всегда, а вот мы его часто услышать не можем… 

На секунду Пьер заставил меня усомниться и в этом… но затем я почувствовал под пальцами слабую сталь и снова рассвирепел. 
- Если это так, отчего бы Богу не вернуть мне то, что я потерял? Почему он не дает ответ моим молитвам?! Я так надеялся, - раздираемый болезненным разочарованием, я говорил громко, с надрывом. – Все эти годы я менялся, думая, что это и есть мой путь. Светлый путь, ведущий к исцелению! Радовался, что человечность так близка, ну вот же, еще немного и получится… Но это, - прорычал я, ощущая новую неудержимую волну гнева и ненависти к демону, искалечившему мою жизнь, - был обман, дьявольские игры с моим тщеславием. Все напрасно… Мечты тщетны. Молитвы не помогают. Все становится хуже, в тысячу раз! Даже смерть теперь недоступна! – и с последними словами, прозвучавшими как отчаянный выстрел в ночи, я поставил ладонь на пол и изо всех сил ударил по ней подсвечником, вонзая металлическое острие в собственную руку. 

На что я надеялся? Не лучше ли было оставаться в приятном заблуждении, трусливо закрывая глаза на очевидные вещи: я уже не тот, что прежде. Я не становлюсь человеком, отнюдь нет… вопреки молитвам, заверениям отца Мейсена и слепой надежде демон все прочнее занимает место в моем теле, поселившись там навечно, накрепко, навсегда… 

Подсвечник издал гулкий плач, встретившись с моей поистине каменной ладонью, и сложился, превратившись в бесформенный металлический кусок. Не оставив на моей руке даже маленького следа. Я в ужасе смотрел на неопровержимое доказательство возросшей силы… теряя веру, теряя смысл… 

- Вы не поранились, граф? – ахнул Пьер – от моего резкого движения порыв воздуха погасил почти все свечи, и комната погрузилась в мрачный полумрак. 
- Нет, - простонал я. - Бог отнял у меня теперь и это. Вместо того чтобы вернуть то, что я потерял, он продолжает отбирать… 
- Бог не возвращает мертвых из земли, - прошептал Пьер. 

Его глаза расширились в испуге, а сердце стучало все сильнее, и я не мог понять, то ли он волнуется, что сказал лишнее – то, о чем мы негласно молчали много лет, – то ли боится меня, последствий неосторожного слова. Говорит ли он о потере моей возлюбленной или обо мне самом, как о мертвеце, которому даже Бог не вернет человеческую смертную жизнь? 

Думал ли я сам когда-то об этом в таком смысле? Господь всемогущ, но разве способен он вернуть то, что я добровольно отдал его врагу? Можно излечить тело от недуга… но нельзя получить назад утраченную душу, отданную в уплату самому дьяволу. Мне ни за что не стать прежним, я обречен… 

Странно, но эта мысль принесла вдруг облегчение. Пьер продолжал говорить, и его слова ложились на благодатную почву – словно он протягивал руку помощи, и я хватался за эту тоненькую нить, ведущую из мрака к свету, вытаскивающую из-под толщи воды, в которой тону. 

- Какой знак от Господа вы ждете? Бог не принадлежит этому миру, милорд, нельзя его узреть. Но его деяния простираются далеко. Быть может, вы просто слепы и не видите, что Бог дал вам уже так много? Оглянитесь вокруг – разве плохо живете? Богаты, у вас есть дом, здоровье, ум. Осталась малость – обрести согласие с собой и найти женщину, которая вас полюбит. Бог милостив, он может это дать. А вы не покидаете пределов поместья. Где уж тут заметить знаки Господни? 

В голове моей все перемешалось, но ясно было одно – Пьер зародил в душе ростки сомнения. 

- Думаешь, я слеп? – пробормотал я, испытывая вину за то, что просил у Господа слишком многого, тогда как должен довольствоваться тем, что имею. 

Умеренность – благодетельна. А я был жаден, и мое уныние – это лишь разочарование от несбывшихся ожиданий. Но разве Бог что-то мне обещал? Я был так жалок в своем нелепом гневе. Будучи неблагодарной тварью, обесценил все, что получил. 

- Бог посылает нам ежедневно знаки своего присутствия, но только истинно верующий замечает их! – Пьер, кряхтя, поднялся, направляясь к двери, я удивленно смотрел ему вослед, ощущая ауру надежды, которую он распространяет. Его слова бальзамом влились в мою израненную душу, сейчас я поверил бы в любое чудо, произойди оно на моих глазах. Я падал, и Пьер был тем, кто помогал подняться. 

Он вернулся спустя несколько минут; я все еще сидел на полу, в задумчивости перебирая в уме послания, прозвучавшие из уст доброго слуги. Он сам казался мне сейчас перстом судьбы, тем знаком, который Господь послал, призывая прислушаться. И я внимал с открытым сердцем, цеплялся за малейшую надежду, которая позволила бы выплыть на поверхность, не сломаться, выжить. 

Бог был везде – в аромате свечей я чувствовал его запах, в мертвом сердце трепетало его легкое как ветерок прикосновение, в глазах Пьера отражалась его мудрость. 

- Ваша светлость, милое ли дело за двенадцать лет ни разу не познакомиться с соседями. О вас ходят слухи среди нищих слоев как о целителе – добрые дела вы вершите, и это зачтется Господом. Но, право слово, другие знаки вы отказываетесь замечать! Сходите, развейтесь – кто знает, приглянется вам быть может девушка. Многие соседи устраивают балы, не раз приходили приглашения. Да и ваш дом можно было бы привести в порядок и устроить прием для окрестной знати. Никто не откажется! 
- Балы? Нет! – трепетное ожидание чуда испарилось, не оправдавшись. Как мог Пьер говорить о каких-то веселых развлечениях в такой момент? Девушка?! Никогда! Ни за что! Девушки, которую я любил, больше нет. А другая не заменит мне Изабеллу… 

Я собрался истово возражать – даже представить не мог, чтобы оказаться среди напыщенной толпы и ярких развратных нарядов; танцевать и в лживой учтивой манере поддерживать разговор с неинтересными людьми и мечтающими о замужестве раскрашенными девицами. Но в этот момент Пьер сунул мне в руку пачку писем-приглашений, скопившихся за множество лет. Я выронил их, будто они обожгли мне руку. И оцепенел, когда в глаза бросилось имя – единственное из миллионов имен способное привлечь мое внимание. Изабелла… 

Многократно повторенное почти в каждом послании, оно будто выжигало в моем разуме неизгладимый след, отчетливо сверкая, словно было написано ярче остального текста: 

«Благородное семейство баронов де Тюртерель приглашает на свадьбу старшей дочери Изабель де Тюртерель…» 

«Помолвка Изабель де Тюртерель состоится…» 

« …приглашает на прием в честь двадцатилетия Изабель де Тюртерель…» 

«…отметит семнадцатилетие прекрасной Изабель де Тюртерель…» 

Двенадцать! Двенадцать приглашений из шестнадцати с именем Изабель! 

Пьер все еще что-то говорил, убеждая меня оставить уединенность в прошлом и выйти в люди, еще не понимая, что я уже поддался чарам имени и настойчивому зову судьбы – знаку, брошенному прямо в лицо. Ничто теперь не способно было удержать меня от того, чтобы увидеть лицо Изабель – убедиться, что это еще один самообман, или спастись, встретив чудо. Я не слышал Пьера… Дрожащими пальцами вел по контуру букв, рисуя любимое имя. Изабель. Изабель… Изабелла…