Глава 5 «Нет ничего моего»

«Не могу назвать тебя «моё счастье»,

Поскольку нет в тебе ничего моего,

Кроме одиночества».

(с) Вера Полозкова

Он остался.

Каждый день, когда Чарли увозил Джимми, я садилась на крыльцо и ждала Эдварда. Иногда я не успевала присесть на ступеньки, потому что он появлялся, стоило полицейской машине скрыться за поворотом. Прислушиваясь к мыслям людей в округе, он быстро прошмыгивал в калитку, и мы шли в дом. Мы были вместе до того часа, когда я уходила забирать Джимми. И на следующий день Эдвард приходил опять.

Джимми также выскакивал ко мне из школы, и мы шли гулять с коляской, а он засыпал меня вопросами и показывал сестренке все, что видел вокруг. Больше я не ходила с ним через шоссе, и он облюбовал для лазания большой бук у здания библиотеки. Мы по-прежнему приходили домой до темноты, укладывали дочку, делали уроки и играли все вместе, потом ужинали вместе с голодным Чарли, с которым мы потом коротали вечер, как два одиноких холостяка.

Но если бы теперь меня спросили, как я себя чувствую, сказать «все хорошо» уже не требовало бы огромных усилий. Я знала, что так удивительно спокойно, как раньше, уже никогда не будет. Но когда утром на крыльце я видела Эдварда, который как будто по волшебству появлялся из утренней зыбкой дымки и каждый раз несмело, осторожно приближался ко мне, словно бы спрашивая разрешения, я радовалась. Удивительное ощущение уходящей боли, которое я испытывала, когда видела его, не проходило. Как глупая девчонка, я расплывалась в улыбке, когда понимала, что он не исчез, что он пришел ко мне еще раз, и сегодня мы снова побудем вместе. Увидев мою радость, Эдвард стряхивал свою печаль и непривычную робость, нехарактерную для него, и, поднимаясь ко мне по старым поскрипывающим ступенькам дома Чарли, он улыбался теплой, искренней улыбкой, он которой всегда счастливо и горьковато щемило в груди.

Дочка все еще просыпалась по ночам, жалобно плакала и доводила меня до изнеможения необъяснимыми слезами; из резервации то и дело приезжали друзья, и, как бы я ни была рада их видеть, внутри все переворачивалась от их плохо скрываемой жалости и осторожного, дружеского любопытства. Все их визиты и неминуемо всколыхивали во мне сотни непрошеных воспоминаний, которые всеми силами я пыталась запереть в каком-нибудь дальнем углу памяти – поэтому я почти всегда радовалась, когда они уходили, и можно было больше не напускать на себя беззаботного вида. Все также каждая наша встреча с Джейкобом, любое неосторожное напоминание о нем мигом заставляли меня вспомнить обо всей усталости, о бессоннице и непроглядной мути, колыхавшейся внутри каждый раз, когда приходилось вставать и снова жить после очередной тяжелой ночи; но каждый день ко мне приходил Эдвард, и мы были вместе.  И то, что он действительно приходил, было таким подарком, что мне действительно становилось легче.

Поэтому я радовалась. И дело было не просто в том, что мне больше не было мучительно одиноко – я видела, что хорошо не только мне. Заново радостен был и Эдвард. Тяжесть прошлого и неловкость первых встреч исчезла почти сразу, и мы с ним снова могли говорить обо всем на свете, и во всем на свете понимать друг друга. Эдвард помогал мне по дому, расспрашивал и интересовался моим Джимми, и все чаще случалось, что дочка снисходила до него, шла на руки, узнавала и с готовностью улыбалась в ответ на его улыбку, становившуюся еще теплее, когда он на нее смотрел. Долгие часы становились удивительно короткими, когда мы вместе сидели на кухне, или в гостиной рядом с манежем, или в моей комнате. Больше мы не упоминали никаких сроков или обязательств, не подбирали слова, чтобы ответить на неудобные, заданные напрямик вопросы, не испытывали неловкости, вспоминая о том, что было раньше. Мы прекрасно знали, что было в нашем прошлом, и не думали о нем, стараясь наслаждаться настоящим, пока оно у нас было.

Раньше, когда, оставшись одна, я представляла себе встречу с Эдвардом как самое невозможное из невозможных, мне почему-то думалось, что он будет казаться мне мальчиком. Кем еще будет выглядеть семнадцатилетний красавец в глазах тридцатилетней тетки? В резервации мы относились как к мальчишке даже к Сету Клируотеру. Но Эдвард не казался мальчиком. Такой же одуряюще красивый и молодой, каким я его помнила, он был в моих глазах неиссякаемой копилкой знаний, наблюдений и опыта. Раньше я не могла оценить весь его громадный багаж, а сейчас не переставая восхищалась его умом. И в то же время не чувствовала себя с ним глупой и неопытной, как могла бы. Как не ощущала себя постаревшей или некрасивой рядом с ним. Его умение убедить меня в том, что все будет хорошо, как бы ни вышло, до сих пор никуда не делось, и после всех обрывочных воспоминаний и рваных снов было таким облегчением опять довериться этой его уверенности.  Но спокойно, как раньше, мне тоже не было. И Эдвард тоже об этом знал.

Я все время боялась, что Эдвард уйдет. Мы никогда не говорили, сколько он еще пробудет в городе и что будет дальше. Я боялась, что он принимает во мне участие не по той причине, по какой бы мне хотелось, а только помогает пережить острый период, чтобы потом со спокойной совестью оставить меня одну. Я боялась, что короткий отрезок времени, который он посвящает мне, будет играть только промежуточную роль в моей и его жизни. Я боялась, что если он уже ушел два раза, выстроив логическую цепочку верных аргументов, он сделает это и в третий раз. А больше всего я боялась, что больше мы не любим друг друга, и однажды он не появится утром из осеннего тумана, а я буду напрасно ждать его на крыльце.

О том, что Эдвард вернулся и пока не уезжает, я никому не говорила. Он сам никогда не просил меня об этом, но я видела, что ему хочется пока остаться в тайне – а мне и не хотелось никому о нем рассказывать. Я как будто жила двумя жизнями – той, которая была у меня после развода с Джейкобом, и той, которая была у меня до свадьбы с ним. И я еще не знала, как сделать так, чтобы я смогла больше не разделять их.

Между тем становилось ясно, что мой переезд к папе не был ошибкой. Джейкоб и Мария стали проводить много времени вместе, все чаще появлялись вместе на людях. Об этом мне сообщали все сплетники и друзья из резервации, то и дело приезжавшие навестить меня и детей. Когда Джейкоб приезжал, он выглядел более спокойным, больше не казался таким измученным своей виной, и это меня радовало. Но даже теперь, когда у меня хоть на какое-то время снова был Эдвард, визиты Джейка до сих пор давались мне нелегко.

Джимми очень скучал по нему, если они долго не виделись – а «долго» по нашим меркам было два-три дня, потому что Джейк приезжал к нам чуть ли не через вечер, а Джимми проводил у него несколько ночей в неделю. А если дома долго не было Джимми, то скучать начинала я, потому что терпеть не могла находиться далеко от своего мальчика, в котором всегда было столько задора и оптимизма. Даже дочка, казалось, чувствовала, что наша семья раскололась. После того, как к нам приезжал Джейкоб, она засыпала хуже всего и была особенно нервной, словно ей было жалко, что папе приходится уезжать.А может быть, она капризничала потому, что чувствовала, что после отъезда Джейкоба гораздо сильнее начинала тосковать я.

Иногда после хорошего дня с Эдвардом вечерняя темнота не давила на меня неподъемной тяжестью, и выпадали ночи, когда мне удавалось отдохнуть, а не устать.

А бывало, что все возвращалось.

В начале ноября выпал снег, довольно рано для здешних мест. Сильно похолодало, и в воздухе чувствовалось приближение зимы. Приближались первые школьные каникулы Джимми – на День Благодарения у первоклассников была целая неделя, чтобы отдохнуть от школы. Чарли обещал взять его на дальнюю рыбалку на лодке, и они вместе готовили удочки и прочие снасти. Я заранее радовалась, что мы будем проводить вместе целые дни, как раньше, и выдумывала маршруты долгих прогулок, на которые мы отправимся. Втайне я надеялась, что с нами отправится и Эдвард, но пока не спрашивала его об этом. Может быть, слишком боялась, что он уже уедет к тому времени, или что он мне откажет, или что Джимми не захочет, чтобы папино место занимал кто-то другой.

Мне снова выпал нелегкий вечер. Целый день я беспокоилась за приболевшую дочку, которая капризничала больше, чем обычно, а когда Эдвард снова провожал нас до школы, мне опять почудились печальные нотки в его взгляде, всегда пугавшие меня. Как когда-то давно, он непонятно долго смотрел на меня, расставаясь, быстрым осторожным движением провел рукой по моей щеке и быстро ушел. Такие прощания всегда оставляли у меня в душе тяжелый осадок. Мне было трудно гадать, вернется ли он завтра или сочтет, что ему пора уезжать.

С двумя детьми всегда есть, на что отвлечься от тяжких мыслей – я знала, что ночью и так не найду себе места, и старалась не думать о тревожном, пока могла. Джимми нарисовал мне картинку на уроке рисования и гордо продемонстрировал ее, когда мы вернулись домой. Мы вместе делали математику, когда неожиданно пришел Джейкоб, хотя на сегодня мы не договаривались. Поцеловав обоих детей, он с виноватым видом сообщил, что хочет поговорить со мной.

Мы сели на кухне, друг против друга, как бывало раньше. Джейкоб выглядел подавленным, и это меня взволновало.

- Что-то случилось, Джейк?

- Нет, - он долго готовился и как будто не знал, что сказать. – Белла, я хотел договориться с тобой… Мне бы хотелось забрать Джимми на каникулы. Прямо на всю неделю.

Я помолчала.

- Вроде бы мы договорились, что он проведет у тебя половину каникул. Ты же знаешь, я не имею ничего против, чтобы он часто ездил в Ла-Пуш.

- Нет, Белла,  речь не о резервации. Я бы и не стал разговоры разговаривать. Просто… Я уезжаю на День Благодарения. Если получится, конечно. Это, как тебе сказать… не совсем моя идея, потому что мы летим в Мичиган, на Великие озера. И… мне бы хотелось взять Джимми вместе с собой. Съездить с ним.

Я не знала, что ответить. Снова стало трудно дышать.

- В Мичиган, так далеко? А зачем?

Джейк сглотнул и стал выглядеть окончательно виноватым. Осторожно взял меня за руку, и я позволила.

- Там… живут родители Марии, - он произнес это имя с непривычным для его голоса преклонением, и я поморщилась. – Я еду знакомиться с ними, потому что так нужно, ну и вообще. Я поговорил с ней, она была бы очень рада, если бы ты отпустила Джимми, они много раз виделись у нас в резервации, и они нравятся друг другу…

Я высвободила руку и отвернулась, чувствуя, что холодею. Джейкоб продолжал говорить.

- Это в общем не надолго, Белла, всего на шесть дней. Я увезу его и привезу, он будет рад впервые полетать на самолете, помнишь, он спрашивал? И ему там будет интересно. Там у них домик прямо на озере, и у них есть лодка, и гидросамолет – он будет в восторге! И я не позволю ничему случиться с ним – ты знаешь, что я не позволю. Мы с ним всегда хорошо проводим время. Я был бы очень рад, если ты позволишь ему поехать.

Всё это были правильные, вполне верные аргументы. Я знала, что Джейкоб прав, и что я спокойно могла бы отпустить с ним ребенка.

- А как же я?

Он вздрогнул он звука моего голоса.

- А ты пока будешь с Тэсси, и ты как раз отдохнешь от него, не надо будет рано вставать и все время следить за ним. К тому же мы вернемся очень быстро, это всего на пять-шесть дней, ты даже не успеешь соскучиться…

Не успею соскучиться? Джимми уезжал в Ла-Пуш на один вечер, а я уже скучала. И ведь это за пятнадцать миль отсюда, я могла забрать его в любой момент. А здесь он уедет на неделю, целую неделю – я никогда не расставалась со своим ребенком так надолго! Что я буду без него делать, о каком отдыхе может идти речь? Я же и так глаз не могу сомкнуть, когда его нет дома, а он будет так далеко, с той женщиной, из-за которой Джейкоб разлюбил меня. Какие бы ни были у них отношения, мысль о том, что она будет проводить с ним его первые каникулы, кормить его и читать ему на ночь, разъедала меня, как соль открытую рану. Как мне принять то, что на озере с папой и с нею Джимми скорее всего будет интересней, чем со мной?

Не знаю, понял ли Джейкоб, как трудно мне было принять решение. Во всяком случае, Джимми пришел в восторг, когда тем же вечером мы предложили ему поехать с папой и мисс Марией на озеро. Он скакал, как мячик, и долго-долго расспрашивал Чарли, как устроены гидросамолеты. Сообщил мне, что он очень любит ходить куда-нибудь с папой, потому что они могут лазить по деревьям очень высоко, когда они вместе. И пообещал мне нарисовать много картинок того, что увидит во время путешествия.

Перед сном он только и говорил, что о том, куда  они поедут с папой, и заснул с мечтательной улыбкой на губах.

 А моя ночь снова превратилась в прежний театр кошмаров.

На следующий день меня почти не развеселил даже приход Эдварда. Он открыл калитку, но я не бросилась к нему в радостном порыве, как обычно, потому что у меня не было сил встать с крыльца. Было почти больно от радости, что он пришел;  я попросила его сесть рядом, попросила разрешения прислониться к его плечу, и мы долго молчали. Он не стал задавать вопросов, хотя, конечно, понял, что что-то не так. Он всегда знал, когда мне будет трудно отвечать ему. Он всегда знал всё обо мне.

На смену раннему снегу пришла оттепель. Шел сильный дождь, и мы сидели с девочкой в гостиной, жарко подтопленной электрическим камином. Эдвард держал Тэсси на руках и мягко подбрасывал вверх, так, что она визжала и смеялась от восторга. Она никогда не смеялась так со мной, сколько бы я не выискивала для нее интересных упражнений и занятий, и я разомлела от их веселого смеха, еще больше нагревающего комнату. Только закончив стирку, я позволила себе посидеть, бездумно любуясь тем, как Эдвард и Тэсси улыбаются друг другу - у них уже завязалась особая, только их собственная дружба, и девочка шла к нему на руки так же охотно, как к своему папе, и куда охотнее, чем к моему. Все было так хорошо, что меня вдруг испугала мысль, что это может кончиться и не вернуться, неожиданно и невозвратно. Как это бывает, я уже знала.  

- Джейкоб забирает Джимми на каникулы, - пожаловалась я, не выдержав желания поделиться с ним своей грустью. У меня никогда не было от него секретов, но почему-то я боялась говорить с ним о некоторых вещах – до тех пор, пока не стало невмоготу. – Они едут на Великие озера с Марией, и берут его с собой на всю неделю.

Эдвард сочувственно покачал головой, как будто разделял мои переживания.

- Ты очень огорчена?

Мы говорили, когда дочка уже уснула, умотанная непривычной физической нагрузкой в виде полетов, и я сидела с ней в стареньком кресле-качалке в своей комнате. После вчерашнего визита Джейкоба она опять плохо спала, то и дело просыпаясь и требуя моего внимания. Поэтому и я снова чувствовала себя усталой и больной, в страхе думала о грядущей ночи, и то, что рядом с ним Эдвард разрешал мне быть слабой, расслабило меня.

- Очень, - призналась я искренне. – Я не хочу отпускать его, и не хочу думать, что с ними ему будет веселее. Я чувствую себя ненужной и старой.

- Чем я могу помочь тебе?

Эдвард сидел на полу у окна. Он любил сидеть и смотреть, как я укачиваю Тэсси, и мне было приятно видеть его перед собой.

- Предупреди меня перед тем, как захочешь уехать, - попросила я, наконец доверив свои страхи. – Чтобы я смогла подготовиться. Чтобы я заранее об этом знала, а не гадала, придешь ли ты или нет. Пожалуйста. 

Мне казалось, что после нашей разлуки глаза Эдварда изменились – золотистых или темных, их взгляд теперь выражал еще больше разных чувств, но в их глубине всегда пряталось что-то печальное, и эта печаль иногда вырывалась наружу, когда он смотрел на меня.

- Почему ты думаешь, что я собираюсь уехать?

- Потому что каждый раз ты прощаешься со мной, как будто в последний раз. Потому что я чувствую, что у меня совсем нечего дать тебе, что я никогда не смогу поставить детей на второе место и не знаю, какое место хочется занять тебе. Каждый раз я гадаю, не надоела ли я тебе со своими заданиями по математике, прогулками и кормёжками по часам.

- Белла, а мне иногда казалось, что ты поумнела и перестала растить в себе комплексы относительно меня! – по-доброму, но совсем не весело усмехнулся он, а потом надолго замолчал. - Скажи мне, когда ты захочешь, чтобы я уехал, - продолжил он после паузы, и перестал улыбаться, потому что был очень серьезен. – Я не уеду, пока ты мне не скажешь, что тебе этого хочется.

Он говорил спокойно, и его голос был по-обычному бархатным, но почему-то мне стало еще страшнее.

- А если я не захочу? Я так не хочу, чтобы ты исчезал.  Я каждую ночь боюсь теперь, что завтра ты не придешь, что что-то случится, и ты уедешь. Особенно когда Тэсси не спит, или я болею и не могу заснуть – мне так страшно, что ты вдруг не захочешь приходить ко мне больше…

- Зови меня, когда ты не можешь заснуть, - печаль в глазах Эдварда снова выбралась на поверхность, и его голос стал почти строгим. – Каждую ночь я по-прежнему дежурю под твоим окном.

Вскоре он снова стал приходить на ночь в мою комнату. После того, как я укладывала Джимми и сидела вечером с Чарли, я приходила к себе, и Эдвард сидел у колыбели, смотря на спящую Тэсси. Если она просыпалась ночью, мы успокаивали ее вместе. Когда я после этого не могла заснуть, он сидел со мной рядом, как много лет назад, и тихо напевал колыбельную, которую сочинил для меня, или плавно переходил на попурри моих самых любимых песен группы «Сумерки». Я чувствовала, что медленно оживаю рядом с ним, и он улыбался, потому что ему тоже было хорошо.

Как-то вечером я делала уроки с Джимми, и он сказал мне: «Мама, я так люблю, что ты стала улыбаться так часто!» - и просиял своей удивительной белозубой улыбкой, такой похожей на улыбку его  отца.

Эдвард тоже улыбался, когда я рассказала ему об этом.