Глава 5.

При взгляде на здание «аэровокзала» Наташины эмоции сменяли одну на другую со скоростью, с которой она за предыдущие сутки пересекла несколько часовых поясов, пролетев страну вдоль, с двумя пересадками, и сейчас она была в конечном пункте своего назначения. Стоя напротив деревянного здания, в другое время она бы восхитилась этой постройкой. Небольшой деревянный дом на фоне огромного леса… Если сделать картинку черно белой, то можно будто увидеть фото с надписями «БАМ – 82» или «Партия сказала - комсомол ответил». Наташу словно перенесли в другой мир, в другое столетие, во времена, которые она должна бы помнить, но не помнила. Жительница мегаполиса, проводившая летнее время на море, в хорошем доме отдыха, по очереди с родителями или бабушкой с дедушкой, а учебное время – в комфорте большой квартиры, она была лишена таких воспоминаний. Люди, летевшие с ней, разъехались, кто-то на белом автобусе, который, кряхтя, остановился, забрав разношёрстную толпу, потом кондуктор спросила: «Куда тебе? Мы ещё не скоро тут будем», кто-то на машинах со встречающими.

После звонка Мише, когда он быстро и максимально подробно объяснил, как добраться до его «леса, и дальше тоже леса», а также комаров с его кулак, и отсутствии жалости, Наташа, на удивление организованно, решила все текущие вопросы, самым сложным из которых оказалось пристройство Пса. Интернет пестрел объявлениями «Гостиницы для животных», но, съездив в парочку, Наташа подумала, что их пёс, честный подобранец, который, несмотря на средние размеры, по всей видимости, считал себя декоративной собакой, проводя дни на диване, уже немолодой зверь, явно не заслуживал комфортабельного места в клетке, сколь бы просторной она ни была. Выручила её Лена, которая без лишних вопросов сказала: «Вези своё сокровище». Летом они с Толиком жили за городом, с мальчишками, так что компания воспитанного пса, которого так и звали – Пёс, им не помешает. Лена отводила глаза, забирая животное, потом, не выдержав, всё же кинулась к Наташе с извинениями, причитая: 

- Прости, Туська. Мне стыдно… Толик говорил, с самого начала говорил, что Пашка просто пьяный вырубился, и надо всё тебе сказать, чтобы не получилось потом… то, что получилось.

- Ладно, вы-то тут причём, спасибо, что берете Пса.

- Да не за что, мальчишкам в радость, они у нас просят собаку, будет им экзамен, - улыбаясь. У полной Лены – открытая улыбка, ничуть не изменившаяся со времён, когда она училась на библиотекаря.

- Куда едешь-то?

- Доминикана.

- О, классно. Там водииичка, надо своего тряхануть, а то совсем засиделись!

- Тряси, как грушу, Лен, - уже садясь в Тахо, опасаясь смотреть на собаку. Этого пса нашёл Пашка, он же принёс его домой, отмыл, свозил к ветеринару и сказал, что он теперь будет жить с ними. Раз уж попался, не выкидывать… Пёс изначально был Альбертом или Гельбертом, Наташа уже и вспомнить не могла, но потом он стал просто Пёс.

И уже сидя в аэропорту, она позвонила Марго, решив, что риск – дело благородное, но не когда у тебя двое несовершеннолетних детей.

- Марго… я сейчас собираюсь совершить самую большую глупость в своей жизни, - прошептала в трубку.

- Ага, слышу я, ты лучше скажи, ты купила тооот чёрный корсет, помнишь… с поясом для чулок?

- Что?

- Туся!

- Купила…  - смешно, но действительно купила.

- А чулки с какой каймой, красной или золотой?

- Золотой, - смешно уже вслух.

- Красотка! Я благословляю тебя на глупость, давно пора, когда будешь достаточно далеко, скинь мне свои координаты, где искать, если что… понятно?

- Я могу сейчас.

- Не-а, Измайлова, когда совсем улетишь… избавь меня от желания спасти тебя.

Миша, услышав дату прилёта, сказал, что в этот день он не сможет встретить сам, Наташа не стала дёргаться или принимать на свой счёт. Она мало что понимала в военной службе, даже не знала толком, чем точно занимается  Миша, но и на обычной работе не всегда есть возможность вырваться. Наташу должны были «встретить и доставить прямо ко мне», однако никто её не встречал, и она уже пятнадцать минут любовалась зданием аэровокзала, высоким лесом и слушала пение утренних птиц, сидя на деревянной скамейке остановки. Появившаяся было паника, отчего-то улеглась практически сразу, Наташа была абсолютно уверена, что если не «кто-то», то сам Миша её встретит…

Откуда в ней взялась подобная уверенность в чужом, по сути, офицере, женщина не смогла бы ответить. К тому же, усталость после перелётов и смены часовых поясов давала о себе знать. Возможно, будь она не такой уставшей, она бы начала паниковать, искать гостиницу, покупать билеты обратно, сейчас же она ограничилась проверкой сотового телефона, который, к её удивлению, уверено ловил сигнал, потом прикрыла глаза и стала слушать воздух, который чирикал, шуршал, разносился разношёрстными голосами.

Скрип тормозов вывел из задумчивости, возникший рядом военный что-то сказал, вернее – проорал Наташе, возможно, это были извинения, а возможно – приветствие, женщина отступила на шаг от человека, который слишком громко нарушал её личное пространство.

После чего у неё уточнили имя, сверились с листочком под козырьком машины и открыли дверь в салон с обещанием «довезти с ветерком». Дорога была не слишком длинной, прямой, прорубленной сквозь лес и смотрелась как-то сюрреалистично в этом царстве зелени, деревьев и мхов, как на обработанных фотографиях. Молодой человек, представившись Николаем, в желании быть любезным, а, возможно, от природы, был на редкость разговорчив, через какое-то время Наташа поняла, что её ответы не требуются, и просто погрузилась в созерцание природы. Она никогда не была в лесу, если не считать пару походов за грибами, рядом с дачей Толика, когда, пройдя пару километров, женщина сдавалась, и её отводили на край села, откуда, была уверенность, что Туська всё же доберётся домой. Она не очень хорошо ориентировалась на местности, ориентиры на солнце или звезды звучали для неё абсурдом, и даже новомодный навигатор не внушал ей доверия. Такое чудовищное количество леса, когда сквозь стройную поросль вдоль дороги видны тёмные, изогнутые, корявые стволы, словно уводящие в чужой мир – пугало женщину.

В какой-то момент понадобился её паспорт, и Наташа безропотно дала, потом лес сменил городок, пятиэтажки восьмидесятых, а порой и шестидесятых годов строительства, с зелёными газонами, которые сменяли газоны с густой, словно луг, травой. Белые бордюры, клумбы, но не это привлекло внимание. Дети, которые бегали по городку, сидели на качелях, собираясь стайками по возрасту. Даже самые маленькие дети были без родителей. Наташа долго провожала и встречала своих уже подросших погодок в школу, представить же, что они будут просто «гулять» Наташа не могла и сейчас. Они свободно передвигались по городу, но всегда по определённой надобности, отзваниваясь и отчитываясь в своём местонахождении. Тут же явные дошкольники бежали вдоль дороги, не обращая внимания на автомобиль, который притормозил, и Николай шутливо пожурил малышей, после чего они дали стрекоча в сторону ближайшего «луга».

- Садик закрыт, ремонт, - объяснил Николай.

- А родители?

- Что родители?.. Не, у нас, что может случиться? - смекнул Николай озадаченность свой пассажирки.

В самом обычном здании, куда завели Наташу, Николай оставил её напротив плаката по технике пожарной безопасности, уйдя быстрым шагом. Женщина села на откидные стулья, как в старом кинотеатре, и смотрела, как мимо проходили солдаты и офицеры, звания, которых она не знала. Эти наборы звёздочек на погонах были китайской грамотой для Наташи. Мужчины бросали короткий взгляд и шли по своим делам. Пока один из них не остановился, с интересом разглядывая женщину, потом поинтересовался, кто она, к кому, и был более чем удивлён тем, что она сидит тут.

- Я полагал, вы уже доставлены по месту назначения, - мужчина улыбался.

- Эм… это не то место?

- Пойдёмте, милая, я вас проведу, - какой-то шустрый военнослужащий подбежал и забрал Наташин чемодан, пока офицер спокойно провёл её по длинному коридору и, открыв дверь кабинета, сказал:

- Располагайтесь, Михаил будет через двадцать минут… и вас не затруднит назвать имя и звание офицера, который оставил вас в столь затруднительном положении?

- Затруднит, я не знаю звания.

- Как это? – похоже, невозмутимость и спокойствие всё же покинуло этого человека, и он был не на шутку заинтересован.

- Я не очень понимаю… вернее, совсем не понимаю, вот вы… Я, простите, не знаю вашего звания.

- Адмирал? – офицеру было смешно.

- Ну уж нет, адмиралы на флоте, а форма у вас не морская… так что не адмирал, точно.

- Может мичман?

- Возможно, а, возможно – сержант, - Наташиных знаний вполне хватило на подшучивания, она прекрасно понимала, что перед ней не сержант, к тому же не она начала шутить на эту тему.

- Возможно, возможно, что ж, уверен, я могу смело оставить вас здесь одну, и если даже какая-нибудь военная тайна промелькнёт перед вашими чудесными глазами, вы, милая, этого не поймёте. Ещё раз, располагайтесь.

И, повернувшись, ушёл. Наташа подумала, что ему не составит труда узнать имя офицера, который «поставил её в затруднительное положение», и ей стало жаль Николая, не такое и затруднительное положение было у Наташи, двадцать минут вполне можно было провести в холле, на старых сиденьях.

Обычный кабинет, типовая мебель, нечто среднее между её кабинетом и кабинетом директора школы, в котором учатся её погодки. Книги. Компьютер и даже комнатные растения. Это мог быть чей угодно кабинет, ничто не указывало на личность владельца, не было фотографий, не лежали разбросанные ручки, не было ярких точилок или художественной литературы, как в кабинете Наташи, где на краю стола так и остался пролитый лак для ногтей, стояли фотографии погодок, в обнимку с Пашкой, и фотография всей их компании в юности, где в органайзере было много ярких гелевых ручек, которыми редко пользовался главный бухгалтер, но сам факт присутствия поднимал настроение, и в столе всегда была припрятала шоколадка «на чёрный день».

Её глаза встретились с Мишиными, когда он уже входил в кабинет, видимо, наблюдая какое-то время за женщиной, которая, не найдя ничего примечательного в кабинете, наблюдала из окна за отчаянной птичкой, которая выпрашивала угощение у детей, а порой даже садилась им в руки, и мальчишки, замерев, разглядывали незваную гостью.

Он был в форме. Конечно.

Его руки были вокруг женщины, её голова покоилась у него на груди, она слышала мерный стук сердца и отчего-то успокаивалась, отпускала свою нервозность, которая, оказывается, всё же была в её теле. Просто на фоне тотальной усталости от того, что Наташа не спала уже больше суток, ненавидя самолёты и запутав свой организм часовыми поясами, напряжённость не ощущалась.

- Ты скажешь, что у тебя случилось, девочка?

- На Гоа трёхметровые змеи заползают в отели…

- О… - Наташа чувствовала улыбку Миши.

- И скаты.

- Было бы ужасно, если бы к тебе в номер заполз трёхметровый скат, - куда-то в затылок, скорее выдыхая, даря своими руками долгожданное успокоение. Это было странно, но Наташа просто не могла сейчас думать…

- Миш, мне кажется, или ты меня нюхаешь? – не отнимая головы от груди, позволяя зарыться в свои волосы, с которых слетела резинка.

- У тебя хорошие духи.

- Я оставлю тебе флакон.

- Думаю, они действуют вместе с тобой… тебе идёт этот аромат, ты его украшаешь.

Наташе казалось, что она сейчас попросту уснёт, настолько ей было тепло, не сколько физически, в руках этого мужчины, а возможно, это сказывалась усталость – это было бы самым простым и верным объяснением.

- Пойдём, Наталь, ты сейчас уснёшь прямо тут… Где твои вещи?

- У мальчика, там, внизу.

- У кого?

- У мальчика, худенького мальчика, вы их кормите?

- Ах ты, председатель комитета солдатских матерей, - легко целуя губы, - кормим, не волнуйся, если хочешь, свожу тебя в столовую, чтобы ты убедилась.

Наташа ожидала от квартиры Миши что угодно, как, в самом деле, мог жить одинокий офицер? Но мебель оказалась новая, современная и функциональная, на стене был телевизор нелепо большого размера. Всё очень отличалось от дома Наташи, где даже последние приобретения были словно «под старину». На кухне стоял отреставрированный буфет, принадлежавшей прабабушке, а в ванной комнате – этажерка, к реставрации которой приложила руку сама Наташа. Она любила старые вещи, в них была история, душа. Новую же мебель заказывала в этом же стиле, что, конечно, было дорого, но выверенность интерьера того стоило. Дом – как музыка, часто думала Наташа, её дом был классической музыкой, дом Миши – современным ритмом, но симметричным, основательным, прошедшим хоть небольшую, но проверку временем.

Её глаза уже закрывались, когда она думала об этом, сидя на разобранном диване.

- Мне надо в ванну.

- Не надо тебе в ванну, ты не в шахте была…

- Противно с дороги, - послушно поднимая руки.

- Ты сейчас уснёшь и не вспомнишь – противно тебе или приятно, ты спала в дороге?

- Нет, - позволяя снять с себя брюки и капроновые носки.

- Спи…

- Но?

- Наталь, спи. Я знаю, как влияют перелёты и смена времени, думаю, тебе ещё тяжелей.

- Женский организм выносливей, помнишь такое?

- Конечно, только не вижу причин что-то выносить, если можно просто выспаться, - было последнее, что слышала Наташа, перед тем как поняла, что её укрывают одеялом, и постельное белье пахнет до странного знакомо. Кондиционер везде одинаков.

Быстро прошмыгнув в ванную комнату, даже не глядя на часы было ясно, что ночь, Наташа привела себя в порядок после сна и дороги. Тщательно. Знакомый запах лосьона для тела приносил некоторое успокоение в незнакомой обстановке, а движение рук по внутренней стороне бёдер будило желание, но, сидя на краю ванны, смотря на свои ноги, разглядывая придирчивым взглядом педикюр, шрам под коленкой, две родинки рядом с кружевом, Наташа испытывала нервозность, от которой ей хотелось избавиться. Это был первый раз, когда она осталась один на один со своими мыслями, своими страхами, своей неуверенностью. И ей не удавалась переключиться, прогнать это из своей головы.

После новости о происшедшем пятнадцать лет назад, всё закрутилось слишком быстро. Вернее, сама Наташа закрутила этот барабан «Поля чудес» и сейчас в ужасе смотрела, как он замедляет свой ход и не было никаких шансов, что остановится он на призе, скорей уж на зеро… Она не позволяла себе думать, прогоняла навязчивые мысли, она уехала от этих мыслей, пересекла страну, но они её нагнали и были тут, в чужой для неё ванной комнате, зная, что владелец этой комнаты спит… Наташа проснулась одна, во всей квартире не было света, и только записка «Разбуди меня сразу» говорила о том, что в ней есть ещё живое существо помимо растерявшейся женщины.

Наташа никогда не сомневалась в любви Пашки, никогда не сомневалась в своей привлекательности для него, как женщины. Возможно, она не была самой красивой или яркой, возможно мужчины не бросали на неё заинтересованные взгляды, всё это не имело значения для Наташи. Пашка её любил. Но, однако же, что-то привело его в ту ночь в одну постель с яркой Марго? Возможно ли, что внешняя непривлекательность Наташи толкнула его? Возможно, дело вовсе не в выпитом алкоголе… возможно дело в ней? Женщина признавала, что её мысли глупы, мелочны даже, она мыслила категориями обиженной восьмиклассницы, но была не властна над ними… Ей просто нужно было время, чтобы успокоиться, поэтому она продолжала изучать педикюр, шрам под коленкой и две родинки у кружева.

Она не сразу заметила, что не одна в помещении, Миша стоял в лёгких пижамных брюках и так же внимательно изучал шрам и родинки.

- Ты невероятно смелая женщина.

- Разве? – сидя тут, на краю ванны, отгоняя неуверенность и даже страх, она не казалось себе храброй, Наташа никогда не была храброй.

- Приехать через страну к мужчине, будучи неуверенной в своей привлекательности для него, нужно иметь мужество…

- Или глупость… и я уверена, - глядя на педикюр, всё же на мизинец немного криво нанесли покрытие, - в привлекательности, - тихо.

- И где же она?

- Кто?

- Та женщина, которую я знаю? Та смелая, сексуальная и даже безбашенная женщина?

- Хм…

Он не стал нагибаться, чтобы поцеловать женщину, он просто поднял её, прижав к своему горячему телу, держа одной рукой за поясницу, другой забираясь под кружевные трусики. Она задохнулась от такой близости. Его поцелуй не был нежным, дыхание становилось судорожным, когда он просто сказал: «Всё, хватит», и отнёс женщину в постель, по пути всё же сняв с неё злосчастное кружево, которое, судя по чертыханию в её шею, нервировало Мишу. Где-то между поцелуями, блуждающими руками, прикусанными губами, он вдруг остановился, словно вспомнив что-то.

- Нет, подожди, я же должен тебя накормить.

- Должен, я бы сказала, обязан, - рукой ныряя в брюки, дёрнув предварительно шнурок на резинке, - оооооо, - рукой по горячей коже, захватывая в руку, поглаживая, слегка сдавливая, потом отпустив, проведя по венке, по головке, - должен.

Оказавшись сверху, захватив коленками бедра мужчины, она медленно, очень медленно, насаживалась сверху, игнорируя явное нетерпение Миши, которое, тем не менее, он сдерживал. Сделав два качка бёдрами, на полную длину, прикусив губу, потерявшись в своих ощущениях, она услышала:

- Ну, привет, - в губы, с улыбкой.

- Привет…

Он позволил Наташе взять инициативу в свои руки, устанавливать свой ритм, подстраивая свои желания под её. Пока она не потерялась в собственном оргазме, и тогда он полностью завладел ситуацией, врезаясь почти агрессивно в практически безвольное тело, когда, словно в забытьи, Наташе казалось, что она уже больше не может, не может выносить этот напор, этот поток страсти, который обрушился на неё – абсолютно не готовую морально и эмоционально. Но с каждым толчком, с каждым вздохом, всхлипом, с каждым «давай, девочка», мысли Наташи очищались, неуверенность выходила вместе с нечаянной слезой, нервозность исчезала, погребённая под мужским телом.

- Я больше не могу… не могу, кончай…

- Вместе с тобой.

- Я не могу…

Чем-то хищным сверкнули глаза Миши,

- Можешь.

И она смогла, сначала сорвавшись на крик, потом упав в подушки, задыхаясь, судорожно пытаясь свести ноги, что ей позволили сделать тут же, угадав её желание.

Миша жил в маленьком городке, действительно маленьком и на редкость спокойном. Иногда он уходил на службу, и Наташа смотрела телевизор или общалась в интернете, погодки присылали подробные отчёты, она смотрела фотографии, выложенные в сеть их руководителями, и радовалась их улыбкам и загорелым лицам.

Иногда они прогуливались по аллеям и дворам, где встречали Мишиных знакомых. Новостью Наташа была от силы дня три, потом с ней коротко здоровались, женщины приветливо улыбались, мужчины деловито кивали головой, словно были знакомы с ней тысячу лет.

Женщине нравился более чем неспешный ритм жизни, нравилось никуда не спешить, нравилось, что пробегающие мимо дети выкрикивали: «Здрасьте, тётя», наверное, такова жизнь в провинции или раньше была, Наташа всегда жила в большом городе. Этот город напоминал её двор, только домов было больше и мужчины, по большей части, в военной форме.

 Ей нравилась какая-то стабильность, которая словно витала в городке. Нравилось спокойствие, которое исходило от мужчины, у которого она жила, он словно забирал своими тёплыми руками её нервозность, успокаивал, убаюкивал, углаживал. Нравилась его ненавязчивость, порой Наташе требовалось личное пространство, за пять лет она привыкла быть одна, и тесное общение вдруг начинало её утомлять, тогда дом погружался в тишину, чтение, бубнение диктора новостей, пока Наташа, словно кошка, соскучившаяся по ласке, не забиралась на колени или не ложилась рядом с Мишей, греясь в его тепле.

Стук в дверь оторвал от монитора, Наташа коротко посмотрела в сторону прихожей, но услышав: «Открой, пожалуйста», вышла, встречаясь с большими синими глазами и двумя косичками.

- Ой, - пискнула девочка, едва ли первоклашка, - а у меня один билет, - было похоже, что девочка расплачется, стоя на пороге, из-за какого-то билета.

- Может, мы пройдём по одному? - сверху голос Миши.

- Нет, надо по двум!

Наташа села, чтобы оказаться на уровне глаз девочки, и поинтересовалась, что же это за билет такой. Оказалось «в клуб, на выступление» и «мы написали всем пригласительные».

Было ясно, что вход на детскую самодеятельность абсолютно свободный, а пригласительные скорее, чтобы занять детей, оставшихся летом в городке, которых, судя по всему, было немало.

- Ты знаешь, как делаются исправления в важных документах?

- Как?

- Пойдём, я тебе покажу, ты исправишь, и билет будет уже на два человека.

Девочка старательно перечеркнула слово «одного» написала сверху «два» и длинное, едва поместившееся словосочетание «исправленному верить» и даже примостила подпись. Всё это время Миша придерживал выскальзывающий «билет» и подбадривал девочку, что навело Наташу на вопросы, которые, впрочем, совсем не хотелось задавать. Незнание словно защищало от чего-то, давало свободу мыслям, оставляло простор… Она не спешила задавать личные вопросы и не спешила отвечать на оные. Но, глядя на ребёнка, невольно вырвалось.

- У тебя ведь дочка, Миша?

- Да.

- А… вы общаетесь?

- Иногда по телефону, иногда в интернете, но не часто.

- Почему?

- Она меня не знает почти, Наталь. Мы с её матерью познакомились, когда меня распределили в Новосибирск, поженились, дочка родилась, меня сюда перевели, жена не поехала… потом, почти сразу, замуж вышла. Я сначала злился, а потом… ну какой я папа? Раз в год она меня видела, только пугалась, я для неё чужой дядька, а тот, другой… папа. Оно верно, кто он… отец и есть. Все болезни ему достались, все шишки… так что у Насти есть папочка и «тоже папа». «Тоже папа» - это я. Сейчас она старше, меня не пугается, когда я приезжаю, сама звонит иногда, правда чаще, когда мать не покупает чего-то, - улыбаясь, - я звоню. Но папа-то для неё другой человек…

- Но, может, можно было что-то исправить, все-таки она твой ребёнок…

- Может и можно было… со службы уйти, настоять, чтобы со мной… что толку судить сейчас. Настя не обделена. У неё мать любящая и два отца, позавидовать можно.

- Ты поэтому?

- Что «поэтому»?

- Не женился… из-за жены? – в общем-то, наверное, не имело значения, если Миша скажет, что до сих пор чувствует привязанность к своей бывшей жене, ведь и Наташа определённо чувствует подобное к мужу, тем не менее – она тут, с ним, потому что люди не всегда властны над обстоятельствами.

- Не поэтому. Не встретил видимо… а из-за жены я переживал недолго, молодыми поженились, молодыми разбежались.

Наташе импонировала его честность и какой-то простой взгляд на жизнь, взгляд, которого порой не хватало самой Наташе. Их ночи были безумны, их дни спокойны, тягучи, словно они прожили вместе много лет, порой дни менялись местами с ночами. Миша не задавал вопросов, не спрашивал – из-за чего Наташа приняла такое странное решение провести отпуск у него, словно это был само собой разумеющийся шаг.

- У меня длиннющие выходные, почти отпуск, - сказал Миша, - поедем, отдохнём?

- Я уже отдыхаю, но поедем, конечно.

Снова перед глазами Наташи была дорога, убегающая вдаль, словно чужеродная капроновая лента на теле зелёного леса, с хвойными лапами и жутковатыми корягами пней.

- Я думала, моё чудовище большое… но это…

- Чудовище?

- Тахо, ты с ним знаком лично, - вспоминая первый снег.

- Ааааа… у нас дорога там, где проедешь, так что мне моё чудовище необходимо, а вот зачем тебе твой Тахо?

Наташа сама себе много раз задавала этот вопрос, зачем ей, проживающей практически в центре города, этот огромный автомобиль. Она боялась управлять им, не любила многочасовые пробки и если была какая-нибудь возможность не ехать на машине, она игнорировала авто и добиралась своим ходом или на такси. Ответ на него был очевиден, как и очевидно было то, что она не станет отвечать на этот вопрос Мише.

- Нравится, - слишком беспечно.

- О, если женщине нравится… - в ответ, так же слишком беспечно.

- Куда мы всё же едем, - чтобы перебить неловкую паузу, - дороги всё меньше, а леса всё больше… где ты проводишь выходные?

- Увидишь. У приятеля, он тут что-то вроде лесника, у него домик… охота, рыбалка.

- Охота? - Наташа сознательно проигнорировала слово «рыбалка». Она ненавидела реки, озера, она ненавидела всё, что связано с водой или рыбой, пожалуй, только вода в водопроводном кране не заставляла её скулы судорожно сжаться, - не жалко зверюшек убивать?

- Жалко, поэтому я рыбалку больше люблю… рыбу вроде и не жалко… у Егорыча знаешь, какая рыбалка? Река совсем рядом, рыбы хоть руками лови, места знать надо…

Миша говорил и говорил о рыбалке, о снастях, о клёве, а Наташа смотрела в лобовое стекла и старалась не слушать, не слышать, потому что слышала в это время совсем другой голос. « Натик-Бантик, почему ты такая сердитая? Я же скоро вернусь, правда. Привезу тебе рыбки, сделаешь в духовке, как в прошлый раз. Вкусненько было. Я люблю тебя, мой ненаглядный Натик-Бантик». Тогда она так и не приготовила рыбку в духовке и больше не готовила никогда. Единожды Толик предложил завезти «огромного леща», но увидев глаза Наташи, быстро перевёл разговор.

Резкий звук тормозов, хруст абс – и Наташа практически упала на торпеду. Её остановила мужская рука, которая не только придержала, но и немного вдавила женщину в сиденье.

Рыба. Сети. Спиннинги. Мормышки – глупейшее слово. Кто-то гибнет за металл, а кто-то за полкило сраной рыбы, словно её нельзя купить в магазине, словно на дворе сорок первый год, разруха и голод, словно поймать щуку больше, чем в прошлый раз – важно. Важнее жизни.

- Наталь? – Наташа сидела на своём месте, тогда как Миша открыл дверь машины с её стороны и стоял рядом, так странно, - иди сюда, - его руки просто подняли женщину, как будто она ничего не весила, и прижали к себе, - прости меня, прости, - с волос слетела заколка, - прости меня, - Наташино тело было напряжено, натянуто, скованно, - ну же, девочка, ответь мне, - чьи-то губы целовали, - ответь, - чьи-то руки перебирали волосы, - давай, - кто-то сильно вдавливал тело Наташи в мужское, - Наташенька, давай, моя хорошая… ну же… господи, девочка, прости меня, я забыл, не подумал, скажи мне, скажи, - губы продолжали целовать, немного по-другому, руки прижимали более властно, - вернись ко мне, девочка.

 Наташина кофта где-то валялась, тогда как чьи-то губы целовали её грудь.

– Хорошая моя, славная.

 Наташа видела верхушки деревьев и ярко-синее небо, понимала, что лежит на чём-то, что чьи-то руки проводят по внутренней стороне бёдер, и она приподняла свои, чтобы помочь снять с себя белье, она двигалась в такт этих рук, этих губ, этих бёдер, она слышала: 

– Мне жаль, - и она отчётливо понимала, что она в лесу, где-то на окраине мира, с офицером из дальнего гарнизона, чьи глаза сейчас внимательно смотрят в её. Рука женщина скользнула между телами, нашла то, что ей сейчас нужно, и она ещё раз, ясно услышала.

- Мне жаль.

- Чего? – словно это имело значение, когда направляемая рукой женщины одна плоть скользила по другой – дразня, обещая, предвкушая.

- Мне жаль, что я могу помочь тебе только так, - когда сильно обхватившие его женские ноги направляли его движения.

Егорыч оказался не старше Наташи, невысокого роста, коренастый, покачивающийся из стороны в сторону при ходьбе, как матрос на царском флоте. Он постоянно добродушно улыбался, рассказывал про дичь, кабанов, и Наташе казалось, что он точно привирает, но она испуганно удивлялась, словно подыгрывала ему, пригревшись в руках Миши. Она не один раз извинилась перед ним за свою болезненную реакцию, он извинился, что «наступил на мозоль», и, казалось, всё было забыто. Наташа попыталась откинуть в сторону свои мысли, и ей это удалось. Благодаря рукам Миши и безобидным шуткам Егорыча, которого, казалась, бесконечно веселила горожанка, вдруг, оказавшаяся в их краях.

- Ну что Миш, всё готово, когда выходим? Я – как ты скажешь, ты знаешь.

- Не, никакой рыбалки.

- Как? Ты чего это…

- Так. Никакой, - прижимая к себе крепче Наташу, - никакой, всё, Егорыч.

- Всё так всё…

Практически ночью Наташа вышла на деревянное крыльцо, чтобы подышать свежим воздухом, словно его было мало в этом царстве зелени, и, возможно поторопить Мишу, ей никак не спалось одной на новом месте. Наташа не любила новые места, не любила перемены, боялась их, ей было неуютно в странной спальне Егорыча, на чужих простынях, где с потолка свисали чучела голов животных, будто заглядывая Наташе в глаза… От всего этого брал озноб, становилось не по себе и хотелось прижаться к живому человеку, почувствовать дыхание на макушке, услышать: «Засыпай, Наталь».

- Чё с рыбалкой, я не понял, Мих? – услышала Наташа.

- Муж её погиб на рыбалке, деталей не знаю, но…

- Дааааа, дела…

После долгой паузы:

- По себе ли ты груз взял, паря?

- Нормально.

- Бабы они ведь цепкие… если что в голову вобьёт… считай – конец, она мужа своего сейчас возвысила так, что тебе, чтоб докарабкаться, нужно к нему отправиться… тяжело тебе придётся… стоит оно того?

- Раз она тут – значит стоит.

- Людмила тоже тут была, хорошая женщина, всё при ней, дельная… Твоя баба, а не мужнина.

- Значит, не моя, Егорыч, да и когда это было, вспомнил.

- Значит, не твоя… Огребёшь ты по самые яйца с этой Наташей…

- Так я огребу, что ты о моих яйцах-то печёшься? – смех был слышен, кажется, значительно дальше кордона.

- Почему не спишь? – спрашивал через время Миша.

Потому что правда резала слух, потому что любая правдивая речь вызывала в Наташе сжатие. Она не хотела этой правды. Но правда есть. Комок пластилина под пальцами. Можно придать любую форму, можно размять, согреть в руках, но всё рано – это пластилин. Наташа – жена своего мужа… до сих пор.

- Спи, Наталь. Предполагалось, что ты тут отдохнёшь… воздухом подышишь, мне укачать тебя? – подтягивая на себя, - я могу спеть колыбельную, хочешь?

- Пой, - уже сквозь сон, сквозь тепло от рук, от тела, от дыхания, от души.

- Ложкой снег мешая, ночь идёт большая… - на удивление чисто, красивым голосом.

- Ты умеешь петь?

- Эй, я же сын Серафимы, ты помнишь?

Серафима была дружна с дедушкой Наташи, и так же считала музыкальную грамотность и слух неотъемлемой частью любого цивилизованного человека. Немудрено, что Мишу научили петь… Странно, что при такой незначительной разнице в возрасте, живя в подъезде на пять квартир, дружа с его старшей сестрой – Наташа практически не помнила Мишу, только то, что он был…

Утренние солнечные лучи били остро, неестественно, их было много. Как и птичьего гвалта, время на часах показывало шесть утра, но воздух показывал совсем другое время – вставать. Миши не было, как и его песенки на ночь, от которой так иррационально уснула женщина. Глупо и тепло.

- Где Миша, - спросила Егорыча, всё же, интересно, какое у него имя?..

- Он… хм… эта… на речку пошёл.

- На речку? Далеко это?

- Прямо через луг, никуда не сворачивая, да и некуда там сворачивать.

- Спасибо… Егорыч, а как твоё имя, всё же?

- Егорычем и кличут, а имя Антон, но это страаашная тайна, - смешно.

- Ты эта… не переживай, в этой речке не утопнешь, если трезвый, там всего-то по грудки в самом глубоком месте… а Михаил у нас непьющий, значит того… не переживай в общем.

- Я не переживаю, - с улыбкой. Отпереживала… Научилась…

Удивительные пейзажи, висящий воздух и запах хвои сопровождали женщину, она была просто рада, что решилась на такой странный шаг – приехать в это место, через страну, часовые пояса и свои страхи. Пожалуй, ни одна экзотическая страна с туристами, вышколенным персоналом и пятизвёздочными отелями не могла дать такой спектр эмоций, тишины, странных звуков и запахов, как тихая музыка с балкона, когда дедушка брал в руки скрипку, а Наташа слышала сквозь закрытые двери давно знакомые мелодии.

Возможно, в прошлой жизни она жила где-то здесь. Самой простой жизнью. Без бетонного гула мегаполиса и агрессивной толпы прохожих.

Миша шёл навстречу, она решила, что нет смысла идти смотреть речку, в которой невозможно утонуть, и села в мягкую траву, ожидая офицера, который сейчас был не форме, с полотенцем наперевес, с широкой улыбкой – отчего выглядел моложе. Намного, намного моложе Наташи, но это не беспокоило женщину. В этот момент, когда только белые кучевые облака, играющие сами с собой в шарады, могли потревожить ум женщины – ничто не могло принести беспокойства в её сознание.

Было просто. Смотреть. Видеть. Вдыхать. Дышать.

- Земля сырая, - присаживаясь рядом, - давно сидишь?

- Я не простужусь.

- Конечно.

Было так странно смотреть на его лицо вблизи, сквозь тонкие листья травы, когда она легла на полотенце… Так близко. Открыто. Без желания отступить.

- Наверное, я могла бы здесь жить, - очень хотелось также. Близко. Видеть. Дышать. Всегда.

- Думаю – да, но ты не можешь Наталь.

- Не могу… Почему? – риторический вопрос.

- У тебя дети.

- Дети…

- Родители.

- Родители…

- Дедушка с бабушкой.

- Дедушка с бабушкой…

- Ты им нужна.

- А тебе? – его лицо так близко, если подуть на травинку, она заденет волосы…

- И мне нужна, очень, - его губы так близко, что если раскрыть свои, то встретишься с горячим дыханием.

Было странно заниматься любовью в этом месте, почти нереально, на грани нежности, по лезвию сладости, на краю хрупкости…