Глава 5.

Плавные, отточенные движения рук над скоплением мисок, тарелок и кастрюль разной конфигурации могли заворожить любого зрителя, если бы он находился в этот момент на маленькой кухне старенького дачного домика, чья веранда выглядывала в тенистый сад фрамугами окон, требующими ремонта.

Методичное следование рецептам, намертво запечатлевшимся в голове, и новым, за которыми приходилось заглядывать в пухлую, исписанную ровным почерком тетрадь – обыкновенную, в девяносто шесть листов, проклеенную скотчем по краям, чтобы не рвалась, успокаивало, приносило радость и уют. Мысль о том, сколько человек сегодня соберётся за столом маленького домика не пугала, скорее – радовала и даже приятно будоражила. Иногда проносилась злость, что конфорок у плиты лишь четыре, а духовка не работает так, как хотелось бы Юлии, но размеренная мелодия детской качели – подарка бабушки из далёкой Франции, – тут же утихомиривала неприятное чувство.

Заглянув ещё раз в духовку, она подошла к качелям, выключив мелодию и забрав соску у малыша, чьи губки смешно причмокивали во сне, тёмные бровки хмурились, а на удивление густые, для ребёнка, которому ещё нет и года, волосы, вились «мелким бесом». Она поправила носочек на маленькой ножке, яркий, с жёлтым Винни-Пухом на стопе, и, улыбнувшись скорей себе, присела за стол, погрузившись в быстрое чтение. Было ровно семь минут на несколько страниц. Ступни выскользнули из мягких тапочек, волосы, собранные в высокий небрежный хвост, падали на страницу, а подол простого халата едва ли прикрывал и середину бедра.

- Привет.

Она вздрогнула. Юля точно знала, что в доме одна, «привет», сказанный смутно знакомым голосом, её испугал.

- Прости, там открыто было, мы договорились с Владимиром Викторовичем, что я раньше приеду… после дежурства.

- Здравствуйте, да, конечно, проходите, Юрий Борисович, папа предупредил…  вы голодны?

- Нет, но спасибо. И, Юлия Владимировна, может, на «ты»?

- Как?

- Ну, я не такой и старый, и прямо сейчас не твой врач.

Она уже присела у духовки, ловко вытаскивая противень с тонким коржом, чтобы тут же поставить другой.

- Да… да, конечно, что, простите, я отвлеклась?

- Юля, давай на «ты» и по имени.

- Хорошо, Юрий Борисович, - она смотрела, как его глаза бегут по строчкам, которые она читала несколько минут назад. Недовольно сжав плечи, словно ожидая какой-то реплики или рецензии, она всё же повернулась к плите, где перевернула мясо.

- Юра, меня зовут Юра, хорошо?

- Хорошо, - она продолжала смотреть на его глаза, задумчиво бегущие по строчкам, на руку, что пробежалась по переплету, перевернула книгу и оставила лежать там же, где и лежала, на том же месте, на той же открытой странице.

Юля молчала.

- Прости, я, наверное, нарушил твоё личное пространство.

- Как?

- Книги – это личное пространство, не всегда хочется показывать то, что читаешь в одиночестве, - он говорил тихо, обратив внимание на спящего малыша.

- Нет, это просто… так, ерунда, занять время, - краска поднималась по длинной шее, по лицу, до кромки светлых волос у висков.

- Франсуаза Саган писала отличные вещи… я бы не сказал, что это такая уж ерунда.

- Это женский роман.

- Да, не слишком мужской, «Немного солнца в холодной воде»… Это о любви и эгоизме, о самопожертвовании… пожалуй, только эгоизм понятен мужчинам. Но от этого роман не стал хуже.

- Да, наверное…

- Эй, это ты читала, а я сейчас тебе доказываю состоятельность Саган, как писателя?

- Просто… женские романы читают пустышки…

- Женские романы читаю женщины, мужчины читают комиксы, когда читают, конечно... – он внимательно всматривался в лицо красивой женщины перед ним, силясь понять её логику, в конце концов, как будто признавшись себе в невозможности понять блондинку, стоящую перед ним – высокую, с длинными стройными ногами, выглядывающими из-под короткого халата, с тонкой, как у фарфоровой куклы, кожей и таким же, словно нарисованным нежными масками акварели, румянцем.

Через два часа руки Юры ловко сбивали, нарезали, подносили, убирали и мыли посуду, он сказал, что спать пока не хочет, а вот помочь будет рад.

Разговор быстро перешёл на учёбу Юли, на её планы, потом на малыша на качелях, который уже крутился, явно готовясь проснуться.

- Так как зовут карапуза?

- Ким.

- Ким?

- Евдоким, на самом деле, но мы сократили. 

- А с отчеством как сочетается?

- Он Симонович, Юра, какая разница, - она засмеялась, открыто, так, каким был её живой взгляд и улыбка.

- Евдоким Симонович Брахими. Да ты затейница, Юля.

- Точно!

Ещё через час Юля складывала бесконечные ёмкости с едой в холодильник, убирала большой торт Наполеон, чья начинка получилась в этот раз ещё вкусней, потому что в крем, по настоянию Юры, добавили капельку брусничного сиропа, и быстро протирала стол, пока Ким спокойно стоял, подпрыгивая на руках у постороннего человека, проявляя интерес к светлым волосам мужчины, дёргая их и пытаясь попробовать на зуб. Дёргать мужчина позволял, как и кусать себя за нос, а вот попытку проглотить волосы пресекал.

- Юля, ты прости, можешь сказать, что это не моё дело, но всё же, что не так с Саган?

- Просто… глупо читать женские романы.

- В смысле?

- На это тратят время только дурочки, пустышки… женщина не должна быть такой.

- Оу… а вот это читают какие женщины? – его глаза быстро пробежали по тексту небольшой брошюры, с пометками и выписками на полях. - Механизм канцерогенеза, основанный на нарушении тканевого гомеостаза в результате длительной хронической пролиферации…

- А?

- Юля, не знаю уж, кто тебе сказал, что ты можешь быть пустышкой… Ты одна из лучших студенток, самая перспективная, все, у кого ты была на практике, все тебя хвалят, и это поражает на самом деле, у тебя маленький ребёнок, муж, который требует времени, мужья всегда этого требуют, но ты лучшая, все так говорят.

- Все так говорят, потому что я дочь своего отца.

- Все так говорят, потому что ты – это ты. Ты должна сомневаться в себе, это правильно. Со временем ты научишься принимать решения и быть уверенной в них, но сейчас выброси из головы эти глупые мысли о женских романах. Читай, что тебе нравится, когда тебе нравится и неважно, почему тебе приятно читать Саган, важно, что приятно. – Он внимательно всмотрелся в женщину, чью шею охватили пухлые ручки ребёнка. – Прости, я веду себя, как ворчливый старый дед.

- Нет, всего лишь, как мой врач.

- Или друг?

- Или друг…

Вереница гостей во главе с папой и позже подъехавшей мамой, как всегда, изысканно одетой, с лёгким, продуманным налётом небрежности, подтягивались к старому домику.

Ким уже сидел на руках у деда, потом перешёл к бабушке, которую, похоже, не смущала перспектива испортить причёску, над которой парикмахер трудился более двух часов, потом все врачи отделения папы и соседних принялись подхватывать мальчонку, целовать, слегка щекотать, улыбаясь его почти беззубой улыбке.

- Отдохни, Юленька, - прошептал папа, - вижу, ты устала. – Он обнял Юлю, она моментально расслабилась в его руках, почувствовав, что устала. – Давай, Юленька, тут столько нянек, поспи. – Было видно, что Владимир Викторович хочет ещё что-то спросить, но глядя на только ему заметную грусть в глазах дочери, он промолчал.

Она быстро поднялась по лестнице на маленький второй этаж, чтобы набрать знакомый номер телефона и услышать ответ, который она и так знала, что услышит.

- Я говорил тебе, у нас встреча… я не могу присутствовать на вашем празднике, и я надеялся, что ты будешь здесь, со мной.

- Я должна была помочь…

- Помогла? Я рад.

- Симон, пожалуйста.

- Я спешу, до встречи.

Ещё какое-то время она слушала гудки в трубке – самый стойкий звук в мире, звук отчаяния, звук боли и слез, что копились всё это время, но она прятала их за книгами и учёбой.

У неё не получалось. Не получалось быть одновременно хорошей студенткой и хорошей мамой, хорошей женой и хорошей дочерью. Всегда что-то или кто-то страдал. Чаще всего это был человек, которого она любила больше, чем могла представить, что будет любить. Сильнее, чем в тот день, когда она – в белом платье, – сказала своё «да» Симону. На её сомнения по поводу того, что брак должен быть церковным, что ей бы хотелось венчаться, Симон ответил просто, что у него нет никаких обязательств перед Богом, но если это важно Юле – он примет православие и сделает всё, чтобы маленький был счастлив. Их венчали в церкви при том самом монастыре, у стен которого она впервые услышала имя своего будущего мужа. Потом немногочисленные гости радовались их празднику, и даже папа, казалось, был рад, видя дочку в красивом платье, которое специально для неё сшила костюмер маминой труппы, в стиле двадцатых годов двадцатого столетия, с немного заниженной талией, но с ростом Юлии и длиной ног – это только подчёркивало стройность фигуры и изящество силуэта совсем юной невесты.

Молодые отправились в маленькую квартирку бабушки Симона, где в их комнате был сделан ремонт, многие вещи Юли заранее перевезены и уложены в шкаф и на книжные полки. Бабушка же осталась на несколько дней в доме новых родственников, дав возможность уединения молодожёнам, найдя в маме молодой жены внука приятную собеседницу – любовь к балету объединила этих женщин.

Наверное, через много лет, когда память нам позволяет помнить только хорошее, милостиво стирая болезненные воспоминания, Юля сможет вспомнить хорошее и о той самой первой ночи. Пока она не могла этого сделать.

Самым страшным оказалась не боль, которую почти не ощутила Юля, страшным было чувство бесконечного стыда. За себя и свою неловкость. И сколько бы не шептал Симон, что любит её бесконечно, она не могла расслабиться, она словно ждала подвоха, ждала, что она что-то сделает не так. Её руки и ноги не двигались согласно желаниям, а единственное желание было – спрятать своё вдруг ставшее обнажённым тело от глаз молодого мужа. Всё, на что её хватило, это сказать: «Сделай это».

Он сделал её своей, испугав стоном и захватом вокруг тонкой талии, когда он быстро и тихо говорил что-то на французском, а она могла лишь догадываться, что это слова любви.

Через пару недель она была разбужена яркими лучами солнца и руками мужа, что беззастенчиво гладили её тело, словно кошку, откинув прочь одеяло, разглядывая и улыбаясь молодой жене.

- Ты такая красивая…

- Перестань.

- Маленький, ты очень красивая, перевернись на спинку, я посмотрю на тебя. Никогда не устану смотреть на тебя.

Она повернулась, отводя взгляд от бездонного карего, зная, что последует за этим – сначала мягкие поглаживающие движения рук, поцелуи мужских губ, слишком сильно прижатое тело к телу, резкий вдох и боль. Спустя недели после первой ночи Юля всё ещё ощущала боль, скрывая её за сомкнутыми губами.

Резко откинувшееся тело мужа вывело её из плена самообладания.

- Юля, перестань.

- Я ничего не делаю.

- В том-то и дело, ты ничего не делаешь, ты просто лежишь… и просто ждёшь, позволяя. Что я делаю не так?

- Всё так.

- Разве? Не похоже. Такое впечатление, что ты готовишься к прохождению полосы препятствий,  готова на всё… и терпишь. Мне не нужно, чтобы ты терпела, это – он махнул рукой от своего тела к её, - должно приносить удовольствие. 

- Хм…

- Юль, мы так никогда не решим эту проблему, я твой муж, скажи мне. Что не так – и я сделаю так, как ты хочешь.

- Мне… мне больно.

- Тебе больно?

- Больно…

- Тебе до сих пор больно?

- Да, мне больно.

- Это странно. Маленький, почему ты не говорила, я вижу, что тебе некомфортно…

- Ты видишь? – она распахнула глаза, всматриваясь в отражающий её карий.

- Конечно, вижу, Юля! Женщины… они… по-другому себя ведут. По-другому реагируют.

- И много ты знаешь о женщинах, Симон Брахими? – её голос взлетел к люстре, звук остановился там, а потом холодной волной вернулся на обнажённое тело.

- Достаточно, чтобы понять, что уже не должно быть больно, это странно, с тобой может что-то не так? Я имею в виду ту операцию, может, задели что-то ТАМ, маленький?

- Ты ерунду говоришь, ТАМ ничего не могли задеть, даже врачом не надо быть, чтобы это понять, и почему это именно со мной что-то не так, может, с тобой? Может, ты слишком часто хочешь этого? Да, практически, всегда. – Она захлебнулась в обиде и нелепой злости, потому что умом было понятно, что она уже не должна испытывать боль, а значит – с ней могло быть что-то не так, какая-то скрытая аномалия, дефект, но всё, на что хватило Юлю – это продолжить. – А может, ты бесконечно занимаешься со мной любовью, и поэтому мне больно?

- Ну, прости, пожалуйста, я мужчина и твой муж, законный муж, между прочим, именно так как ты хотела, так что да, я намерен заниматься с тобой любовью так часто, как я этого хочу, а я всегда хочу! Я не могу без этого!

- Не можешь?

- Не могу.

- Интересно, а как же ты обходился все эти пару лет, а?

- Зашибись, Юля, ты два года не задавалась этим вопросом, а теперь тебе стало интересно? С чего бы? Какая разница, как я обходился, сейчас ты моя жена, и я не хочу обходиться, понятно?

- Да, - она всхлипнула, от обиды, от  несправедливости и справедливости обвинений Симона. Ей, действительно, не должно уже было быть больно, и он, действительно, её муж, и она ни разу не думала о том, как он обходился без занятий любовью, а ведь теперь стало ясно, что это едва ли не самая основная потребность её мужа. Он отказывался от любви только после особо изматывающих тренировок, но даже тогда его руки не опускали Юлю, а глаза, казалось, съедали, слизывали, как эскимо, тело молодой жены.

- Маленький? Юленька, пожалуйста, не плачь… я со зла тебе сказал обидное, но давай ты сходишь к врачу, это действительно очень странно… А пока ты не сходишь, мы не будем заниматься любовью, договорились?

- Хорошо…

- Всё, прости меня, я люблю тебя, простишь?

- Да…

- Ты ведь ещё любишь меня?

 - Ты знаешь, что да. Симон? – она замолчала.

- У?

- А со сколькими женщинами ты занимался этим?

- Я не считал.

- А когда мы… ты?

- Я не помню, маленький. Давай, мы подумаем о нашем будущем, а не о моем прошлом. Не такое оно и богатое, как ты можешь себе вообразить.

- Правда? – её глаза вспыхнули, широко раскрылись и бегали по лицу мужа.

- Конечно, маленький. Откуда?

- Действительно, - Юля задумалась на мгновение, но потом отпустила эту мысль, они познакомились с Симоном, когда ему только-только исполнилось восемнадцать, вряд ли бы он успел стать прожжённым ловеласом в этом возрасте, она прошептала:

- Я люблю тебя, - куда-то в ключицу, обняла за шею и насладилась теплом его голого тела, наверное, впервые не стесняясь своего, прижавшись теснее.

- Сходишь к доктору?

- Да.

В тот же день её осмотрела Марьяна Семёновна, папин заместитель и, улыбаясь, сказала, что с Юлей всё в абсолютном порядке, и такое случается с молодыми женщинами, надо просто попытаться не ждать боли… а вот мужу не помешает быть более терпеливым и деликатным. Но если Юлины симптомы не пройдут через какое-то время, то ей следует обратиться сюда – и протянула небольшую визитку, прочитав которую, Юля отвела глаза и твёрдо решила, что ей это не понадобится.

- Что доктор сказал? – Симон сидел в просторном холле первого этажа, напротив гардероба для посетителей, и заметно нервничал.

- Сказал, что со мной всё хорошо, со временем привыкну… а тебе не помешает быть более терпеливым и деликатным, - она нагнула голову и, улыбаясь, ждала реакции.

- Пошли.

- Куда?

- Привыкать быть более терпеливым, маленький.

Со временем она действительно привыкла, а Симон научился деликатности. Она уже не стеснялась и даже пришла к выводу, что её муж вовсе не телепат, но всегда готов пойти навстречу любому её желанию и любопытству, и стала озвучивать свои желания, если они появлялись. Инициатива по-прежнему исходила от него, но это скорей от того, что она просто не успевала её проявить, оставшись наедине, Симон тут же начинал недвусмысленно целовать Юлю, но никогда не торопил, давая ей столько времени, сколько нужно, чтобы не испытывать болезненные ощущения. Правда, они так ни разу и не добрались до пункта «оргазм» в Юлином теле. Симона это огорчало, а вот Юлю нет… ей нравилось заниматься любовью с мужем, нравилось, как он шептал на французском, и она подозревала, что это были не только слова любви, но и непристойности. Нравилось власть над телом мужа, нравилось видеть лихорадочный блеск глаз, нравились его поцелуи, особенно на некоторых участках – между лопаток или за ушком, рядом с мочкой, когда зубы легко прикусывают её… тогда тёплые мурашки бежали по телу, и она уже не стеснялась прижиматься к мужскому телу и просить его рук на других, однажды обнаруженных, участках.

Придя домой после четырёх пар в институте, зачётов, что она судорожно сдавала, и, взглянув на отделение, где она должна была проходить практику по распределению, Юля чувствовала, что вся усталость мира лежит на её плечах.

- Может, ты бросишь этот институт? Посмотри, на тебе лица нет, даже я не так выматываюсь перед соревнованиями.

- Не говори ерунды.

- Попытать-то я должен был… пойдём, поедим?

- У меня нет сил готовить, Симон, - она виновато опустила голову. Этой ночью она хотела приготовить, хотя бы суп и какое-нибудь второе, на скорую руку, то, на что хватает их скромного бюджета, но, оказавшись на кухне, сначала бессильно села на стул, а потом уткнулась в чтение какого-то романа, которые были разбросаны по дому. Бабушка Симона увлекалось лёгким чтивом, говоря, что проблемы и борщи ей приелись за жизнь, а сейчас она просто получает наслаждение, ублажая свой угасающий разум. Разум бабушки был вовсе не угасающий, у неё был на редкость молодой взгляд на жизнь. Однажды Юля сказала: «Вы такая авантюристка», на что получила ответ: «О, дорогая моя, конечно это так, я вышла замуж за иностранца, в тоооо время, а потом вернулась оттуда в голодающий Советский Союз и к этим жутким изделиям лёгкой промышленности».

Адель, так звали бабушку Симона, без отчества, подрабатывала вахтером в институте машиностроения, носила шляпки и всегда красила губы, даже находясь дома, один на один с собой. «А вдруг судьба, – кокетливо подмигивала, – А я не при параде».

- Юленька, иди спать, девочка, - Адель забрала книгу из тонкий рук, - иди, никто не умрёт от голода, этот молодой жеребец, похоже, тебя заездил, девочка, - она улыбалась, и Юля не ощутила неловкости от фривольного намёка на их с Симоном интимную жизнь и тонкие стены, - иди, у тебя столько занятий, - Адель поцеловала Юлю в лоб и, подняв за плечи, отправила спать.

И вот теперь на столе не было ничего, чем можно было перекусить, за что было стыдно. Большую часть её времени съедал институт, в такие месяцы и вовсе. Она погружалась в учебники, бегала на дополнительные начитки, брала задания, ей всё время было мало знаний, она словно открывала одну комнату из которой было ещё несколько дверей. Было уже необходимо выбрать специализацию, а Юля металась, ничто не привлекало её так, как одна – но она была абсолютно уверена, что не справится. Уверена настолько, что не говорила о своей практически сформировавшейся мечте Симону и даже папе. Этот выбор значил – ещё не один год обучения после интернатуры, узкая специализация и постоянная последующая учёба помимо клинической практики.

Симон говорил, что Юле достаточно стать участковым терапевтом, папа не давил, предоставляя выбор, но единожды заикнувшаяся Юлия услышала: «Думай. Дууумай! Реально взвешивай свои силы. Не навреди, помнишь?» 

- Не готовь, - услышала  она тёплое от мужа. – Я умею варить пельмени и делать яичницу… ещё что-то должен уметь, я почти уверен в этом, маленький, пойдём, ты будешь сидеть, а я тебя кормить.

Её немного нервировали неумелые действия мужа, но гудящие ноги и шутки Симона убедили её в том, что апокалипсис от того, что сегодня не она стоит у плиты, и едят они всего лишь пельмени из магазина, не случится.

- Нас в гости позвали, - сказал Симон. - Пашка.

- Оу… ты поэтому меня накормил, да, хитрец? – она обнимала и грелась в объятьях.

- Нет, я просто хочу, чтобы ты отдохнула.

- Завтра экзамен.

- Перед соревнованиями всегда день отдыхают. Иначе перегоришь, Юля. Ты же хочешь стать врачом, тебе нужны силы… пойдём, подзарядимся позитивом, вот увидишь, завтра тебе будет легче сдать свой экзамен, чем если ты просидишь всю ночь над учебником, а утром будешь паниковать. Уж пусть лучше голова болит с похмелья, чем от перенапряжения.

Она быстро оделась и сейчас стояла под хмурым взглядом мужа.

- Юль, давай, снимай это, ты же не за картошкой собралась.

- А что не так? Удобно…

- В институт одевайся удобно, а вот когда идёшь со мной, пожалуйста, одевайся красиво.

- Но?..

- Маленький, мы уже говорили не один раз. Ты очень красивая, очень, от тебя не оторвать глаз, для чего ты прячешься за этими уродскими тряпками? Надень темно-синее платье, которое тебе мама моя привезла.

- Оно короткое.

- Оно короткое? Оно короткое! С твоими ногами нужно вообще без платья ходить, если бы у меня были такие ноги, клянусь, я бы ходил в юбке, маленький, вот станешь старой и толстой, тогда будешь прятать ноги, а сейчас иди и надень то платье.

- Да меня просто трахают глазами твои друзья, в этом платье!

- Отлично! Они глазами, а я на самом деле. Пусть сдохнут. Иди. Я жду. И возражений не принимаю. Ну… маленький, ты же знаешь, я спрячу тебя, если станет совсем невыносимо… учись подавать себя, маленький. Ты красивая женщина… не скрывай этого… как будто это можно скрыть.

Вечером они лежали, он играл прядями светлых локонов, она тихо дышала ему в грудь, пытаясь уснуть.

- Юля, давай ребёнка родим.

- Сейчас?

- Конечно, чего тянуть?

- Симон… мы не можем сейчас. Я учусь, у тебя сейчас слишком ответственный период, мы никак не потянем ребёнка…

- Нет ничего, с чем бы не справился человек, Юля. Ты это знаешь. Как один маленький человечек может помешать твоим или моим планам…

- Но… Симон… у нас нет денег, мне почти всегда не хватает до конца месяца, а я всё время экономлю… и даже чай и сахар покупает Адель, мы просто не сможем…

- Ты не говорила.

- Ну, я думала…

- Думала она. Я решу это.

Через месяц Симон Брахими решил финансовые вопросы молодой семьи, Юля плакала, она всё время говорила, что он рискует своей карьерой, и это просто самоубийство для него… но он ничего не хотел слушать, сказав, что если уж всю жизнь ставит на одну ступень выше, то и на две тоже сможет. Теперь он часто был не только на сборах, но и уезжал по делам федерации, успевая тренироваться и там.

Через год, когда у Юли появились красивые вещи, Адель больше не приходилось самой покупать сахар, а Юле пытаться приготовить из того, что осталось в холодильнике, да так, чтобы хватило на неделю, появился кареглазый мальчик. Её сын, с редким именем Евдоким, а попросту – Ким, что гармонировало с его глазами, так похожими на глаза плюшевых медведей из детского мира. Заботу о малыше полностью взяла на себя Адель, с радость оставив «свой трудовой подвиг», Юля оставила институт едва ли на пару недель, выбегая в перерывах к гардеробу, где уже стояла Адель, держа маленько Кима, и она пряталась в закутке, чтобы дать грудь.

Юля не успевала быть хорошей студенткой и хорошей мамой. Она либо не видела Кима и мучилась от того, что не видит сына, либо пропускала лекции, встречая неодобрение педагогов. У неё не получалось уделять внимание мужу, внимание, в котором, как она видела, он нуждался, порой сильно, иногда высказывая в глаза своё недовольство, но чаще просто обнимая до боли. «Мне так не хватает тебя, Юлька, побудь со мной, маленький». Она ловила неодобрительный взгляд на своём, ставшем мягком, животе и поплывшей талии, и, вздохнув, принялась делать упражнения, сначала дома, сама, постоянно путаясь в инструкциях и группах мышц, на которые необходимо работать в этот момент времени, и нагрузках. Потом с Симоном, который, улыбнувшись, сказал, что они не только вернут её прежнюю форму, но сделают Юлю ещё красивее.

Он не проявлял жалости, не шёл на поводу у усталости Юли, порой он был груб и отпускал бесцеремонные комментарии, за которые извинялся, но они оседали и оседали в голове, словно скапливались в надёжном хранилище под семью замками.

Накануне дня медика, когда Владимир Викторович, по обыкновению, звал к себе на дачу, в скромный домик, а Юля с удовольствием кормила гостей. А теперь уже и будущих коллег, ведь она всё же определилась со специальностью, а вновь открытое отделение в Областной больнице сыграло в этом решающую роль – Юлии не пришлось бы ехать в другой город, где располагался единственный в их регионе онкологический детский центр. Новый заведующий, недавно переведённый из того самого центра, гремевшего на всю страну, перевёз с собой всего несколько коллег и был заинтересован в молодом специалисте, которому ещё предстояла масса работы над собой и специальностью, впереди ждал диплом и интернатура, но, вне всякого сомнения, Юлия Владимировна – дочь своего талантливого отца, была  выгодным приобретением отделения детской гематологии и онкологии. Симон озвучил свою просьбу пойти с ним на важное для него мероприятие. Но Юля не могла быть сразу и хорошей дочерью, и хорошей женой, она бездумно понадеялась на: «Ладно, маленький», как совсем недавно, когда была прижата к телу Симона с половой тряпкой в руке, с взлохмаченными волосами. Пока спал сын, ей было необходимо протереть полы.

- Ты такая красивая.

- Я лохматая и потная.

- Так ты ещё красивей… я хочу тебя, давай? Мы тихо, бабушка не зайдёт, Ким спит…

- О чем ты? – она шептала, - ты знаешь, что я не могу…

- Да ладно, что такого-то? В месячные тоже можно, ты разве не знаешь?

- Перестань!

- Ох, маленький, меня не было, а теперь ты ходишь по дому в этом беспардонном халате, трёшься об меня грудью и говоришь, что ты не можешь… У меня скоро сперма из ушей капать будет… Юлька, - он подмял её под себя, - я хочу тебя, сильно, ты же чувствуешь это, - он надавил на Юлин живот, что в общем-то не требовалось, она и без того чувствовала.

- Да как? Что ты, как младенец, подожди немного.

- Эм… маленький… Давай орально?

- Что?

- Минет, в рот, ты поняла меня.

- Я не умею, я… - она не понимала, как ей реагировать.

- Научимся, маленький, клянусь, мне сейчас не надо чего-то изысканного, просто приласкай меня… ртом.

- Я… мы никогда… ты даже не говорил, что хочешь такого.

- Все мужчины хотят, и женщины тоже хотят… чтобы их приласкали.

- Боже, - улыбчивый, полушутливый тон мужа не смог сгладить стыда Юли.

- Я бы мог, Юля… ну, не сейчас, сейчас-то ты ещё совсем умрёшь от смущения… но вообще бы мог.

- Я не могу.

- Маленький, я твой муж, родной муж, я люблю тебя, всю тебя. Не только в красивом платье, но и в старом халате, с запахом половой тряпки от рук, неужели ты думаешь, меня бы смутили такие ласки? Вообще-то я хочу этого, безумно, даже больше, чем заняться с тобой любовью прямо сейчас… Но раз у нас аварийные дни… Давай, мы нечнем с меня, просто попробуй, не надо глубоко или ещё что-то… всё, что мне нужно – твой ротик…

- Я не готова.

- Ладно, маленький, - и целомудренный поцелуй в лоб.

 Сейчас она  поехала с Кимом на дачу к родителям, а теперь попросту плакала, держа в руках трубку телефона.

Зайдя в полутёмную комнату, всхлипнув пару раз тихо, она всё же заплакала громко, надеясь, что если папа и услышит, то ему хватит тактичности не заходить в эту комнату, а дать Юле оплакать свою несостоятельность. Упав на кровать, она зарылось головой в подушку, вспоминая все обиды, всё недовольство собой, виня себя, не жалея и не придумывая оправданий. Она была плохой женой… плохой мамой и прямо сейчас – плохой дочерью, потому что не идёт накрывать на стол.

- Господи, кто здесь? – Юля подпрыгнула на кровати, услышав одновременно мужской голос и щелчок настольной лампы.

- Юля? – сонное лицо Юрия Борисовича выражало нечто среднее между недовольством, раздражением и интересом, когда он смотрел на заплаканную, но не ставшую от этого менее красивой женщину перед ним.

- Прости… те.

- На «ты», помнишь? Что случилось?

- Я ударилась…

- Ударилась… о мужа ударилась?

- Откуда ты знаешь? Нет, у меня всё хорошо с Симоном!

- В девяноста процентах молодые женщины плачут из-за мужа, в пяти – из-за любовника и пять процентов оставляем на сломанных каблук. Каблуков я не вижу, любовника у тебя нет, точно нет, Юля, так что… остаётся муж.

- Это личное, - слезы катились по лицу и не собирались останавливаться, они были беззвучными, но бесконечно горькими и горячими.

- Юля, я твой врач, помнишь? И я…смею надеяться, разбираюсь в женщинах, это моя работа, может, если ты поговоришь с кем-то, тебе станет легче? Или найдётся решение? Подумай.

Она с подозрением смотрела на Юрия Борисовича, вовсе не хотелось делиться личным, сокровенным, стыдным, но может, всё же… Она не могла поговорить с папой, тем более – с мамой, не могла поговорить с бабушкой… только с Адель, но как она могла сказать бабушке Симона, что отказала её внуку в оральных ласках, и он теперь разговаривает с ней сухо и только по делу, а теперь и вовсе бросил трубку из-за её присутствия на празднике папы, а не с ним…

- Юленька, давай так, я задам вопросы, а ты просто скажешь, так это или нет.

- Лааадно.

- Ты думаешь, что твой муж изменяет тебя?

Юля округлила глаза, ей никогда не приходило такое в голову, до этого момента…

- Нет.

- Вы поругались из-за твоей учёбы, слишком много времени и сил?..

- Да…

- И у тебя не хватает сил… на интимные отношения с мужем?

- Да…

- И он злится?

- Да…

- А ты не знаешь, кому тебе уделять внимание, мужу или сыну, но при этом всё твоё внимание сосредоточено на учёбе?

- Да… откуда ты знаешь?

- Мир придумали задолго до нас, Юля.

- И что мне делать?

- Идти к своей настоящей мечте и… уделяй внимание мужу, в интимном плане, для молодого мужчины это едва ли не самый важный фактор в жизни, его состоятельности, если хочешь. Занимайся с ним любовью так часто, как только сможешь, и он не заметит твою учёбу… И будет сам помогать с Кимом. Он хороший парень и действительно любит тебя, помоги ему.

- Любит?

- Юля, я видел вас пару раз, но не нужно быть экстрасенсом, чтобы увидеть, что Симон любит тебя. Сейчас он страдает от потери твоего внимания, обычная проблема для первого года ребёнка. У Кима есть бабушки, дед, а Симону необходимо почувствовать, что ты его любишь так же.

- Но мне тоже необходимо почувствовать!

- Ну, может в процессе, - он развёл руками, - ты и почувствуешь, понимаешь, о чём я?

- Да… но это вряд ли.

- Отчего же? – его тон был таким, словно они сидели не в полутёмной комнате, он, прикрыв ноги одеялом, оттого, что, скорей всего, был там без брюк, и она – в халате с брызгами от приготовления еды и детского питания, а в кабинете с мягкими креслами, большим столом, а сам Юра одет в кипенно-белый халат. Такой тон приносил успокоение и давал ощущение некой отстранённости от ситуации.

- Я неумеха, - тихо-тихо, куда-то в одеяла.

- Кто ты?

- Неумеха, я не умею… ничего не умею.

- Подожди, мы сейчас про секс, а ты про что?

- Вот это я и не умею. Совсем. А ещё я толстая, у меня живот мягкий стал после Кима… и ноги… и эти дурацкие мышцы похожи на желатин, я сама как желатин, без умений!

- Господи, - его глаза пробежались по стройному телу, задержавшись на груди, что выглядывала из разреза, на стройные ноги, с ровными коленками, на очевидно плоский живот и тонкую талию, - Юля, ты не толстая! Ты взрослая женщина, очень умная женщина, откуда такие мысли, а? Сколько ты весишь?

- Пятьдесят шесть.

- Отлично, с твоим-то ростом, да тут самая нижняя планка нормы. Где ты толстая?

- Мне мал сорок второй размер одежды.

- Прости меня, Юля, я тебе скажу, как мужчина. С такой грудью у тебя не может быть сорок второй размер! У тебя хорошая, сформировавшаяся грудь, полная, округлая, любая женщина отдаст душу дьяволу за такую грудь… Выбрось это из головы, сомни и выбрось. Я не встречал таких красавиц, как ты… я с женщинами работаю, но таких я не встречал. Юля… вот как в твоей умной голове могут жить такие на редкость глупые мысли?..

- Но это всё равно не меняет того, что я неумёха.

- Ну ладно… давай так… в любых отношениях, в любых, кто-то ведёт, кто-то ведомый. Кто-то опытней, кто-то меньше… у вас это, очевидно, Симон. Может, тебе следует слушать его? Хотя бы прислушиваться… и к себе.

- Но я не могу.

- Так только кажется.

- Он… он… он хотел.

- И что же он хотел? – каким образом мужчина на глазах преображался из человека во врача и обратно, Юля не смогла бы сказать, но она видела этот момент и следовала за ним.

- Минет и… вот это… женщине.

- Твою маковку… и ЧТО?

- Это не грех?

- Час от часу не легче. Юль, мне кажется – ты кладезь для психолога… не грех, какой грех? Ты верующая? Только честно, прислушайся к себе… ты верующий человек?

- Наверное, нет.

- И какой грех? Где грех-то? Понимаю – стыдно, или неловко, или даже неприятно, но грех… Это-то кто тебе сказал?

- Бабушка всегда говорила, что эти проявления греховны…

- Бабушка? Твоя бабушка? Та, что была главным инженером на тракторном заводе? Юля, её в один момент лишили страны, веры в победу коммунизма и марксизм с ленинизм, она уверовала в Бога, потому что человеку нужно верить, хоть в овсянку. А ещё на её глазах росла на редкость красивая внучка, выдери глаз красавица, как говорится, уверен, она дни и ночи думала о том, как бы ты в подоле не принесла… Сходи-ка ты к священнику и поговори с ним по поводу греха, Юля, я не силен в этом. Но перво-наперво выброси из головы эту дурь! Выброси… феноменально просто.

Она продолжала слушать, внимательно, кусая губы.

- Значит, давай подведём итог. Ты абсолютно точно не толстая и не похожа на желе, то, что просит твой муж – абсолютно точно не грех, и ты либо разберёшься с этим, либо потеряешь мужа… Я тебе дам контакты специалиста, такое в голове за один раз и без посторонней помощи не вытравишь… Но давай-ка начни с малого, с внимания к мужу…  Да-да, - в округлившиеся глаза, - с ЭТОГО самого внимания. Не, в анатомичку она ходить может, а минет не может… театр абсурда.

- Я не знаю, как…

- Юленька, ты очень красивая женщина, но я не могу тебе показать, я женатый человек и твой врач, уверен, меня за это сошлют в специализированный хирургический ад.

- Я… я не… Теперь моя очередь говорить: «Господи».

- Посмотри фильмы… - он, похоже, уже забавлялся ситуацией. Да. Да… фильмы, те самые. «Порнография» называется. Уверен, у мужа твоего есть парочка.

- Есть.

- Вот и посмотри.

Она прятала лицо в волосах и заламывала руки, он неожиданно притянул её к себе, усадив на колени, как когда-то давно.

- Мы выйдем из этой комнаты и не вспомним об этом разговоре, ни словом, ни делом… хочешь – поплачь.

- Стыдно…

- Ничего, ничего, пупс, выплачь этот стыд, и у тебя всё получится, всё наладится, ты сможешь…

Он ещё долго говорил, какой хорошей женой она будет, что непременно научится всему, что только захочет, и что Симон её, конечно любит, и никогда не считал её толстой, потому что она не толстая, она красивая, и с каждым днём будет становится ещё красивей и умней. Она достигнет всего, чего ей так хочется, и даже больше… и будет счастлива со своим мужем. Навсегда. 

Вот и началась  сказочка про долго и счастливо.
Ведь  всё самое интересное с этих слов и начинается, но фольклор обычно умалчивает об этом.

Как думаете, справится Юля? 
А Симон? 

Вернется ИХ сказка? 

Спасибо всем кто читает. 
 

Наташа.