Глава 6. 

Её глаза смотрели, не отрываясь и, казалось, не моргая, на ночь за окном.

Крупные, практически невидимые хлопья медленно оседали на землю, иногда на отлив окна, иногда бились в стекло, не проникая внутрь. Хрупкая гладь стекла, как тонкая грань между будущим и настоящим, между жизнью и смертью. Между ДО и ПОСЛЕ.

Она чувствовала, что все возможные мышцы в её теле напряглись, от напряжения болели скулы, но не было сил даже на попытку расслабить тело или отпустить ситуацию.

Умирал её пациент. Первый. Неизбежность в её профессии, к которой следует привыкнуть, и, возможно, когда-нибудь она смерится с ней, но не этой ночью. Сегодня весь её организм противился. Перебрав в тысячный раз свои действия, действия других специалистов, многим более опытных, она могла лишь убедиться в собственном бессилии и вспоминать, вспоминать, вспоминать… думать о том, сколь многое не произойдёт в жизни этого мальчика – Алёши. Двенадцать лет жизни, два месяца на угасание и уход.

Он уже не узнает, кто победит в чемпионате мира по футболу, не узнает вкус победы и горечь поражений, не познает боль предательства и сладость любви женщины.

Она ничего не могла сделать для этого мальчика, только облегчить его уход в самые последние моменты, всё, что она могла – добиться места в реанимации, дойти с каталкой до белых дверей и, оставив родителей наедине с их личным горем, подняться сюда.

В «курилку». На территории Областной больницы внутренним приказом было запрещено курение для сотрудников, но с молчаливого же согласия администрации было выделено помещение перед железными дверями на чердак – большой холл, с окнами с видом на зелень деревьев, старыми скамейками и полусломанными стульями. Сюда приходили покурить, пообщаться почти неформально, это же место было бесконечным источником сплетен и новостей.

Сейчас тут было пустынно, и Юля спряталась здесь скорее от самой себя.

Шаги за спиной не испугали, легко догадаться – кто это… Не нужно оборачиваться или смотреть, не нужен даже шум шагов, она и без этого знала, когда в одном помещении с ней находится Юрий Борисович.

Как и обещал, он никогда ни словом, ни делом не дал понять, что помнит о том разговоре, их отношения можно было бы назвать рабочими или взаимодействием врача и пациента. Однажды почувствовав недомогание, спросив папу, к кому обратиться, услышав знакомое имя, она, отбросив ложный стыд, попросту попросила уделить ей внимание. Раз в полгода она поднималась на этаж гинекологии, чтобы убедиться, что с ней всё хорошо, зная, что если результаты обследований будут не слишком спокойными, Юрий Борисович непременно скажет ей, позвонив. Случалось, что закрутившись между домом и работой, она пропускала время следующего осмотра, и тогда Юрий Борисович при случае, или даже специально набрав  местный номер, в полушутливой форме напоминал о «месте встречи, что изменить и отменить нельзя».

И эти приёмы были, пожалуй, единственным временем, когда она не ощущала движение воздуха, когда она находилась в одном помещении с ним. Ему не нужно было говорить с ней, смотреть в её сторону или даже дышать одним воздухом. Порой было достаточно резкого осознания, что он в это же время в одном здании с ней… Иногда она забывала об этом на месяцы, но, столкнувшись внезапно в лифте, тихо кивнув в ответ на такой же безликий кивок, она ощущала, что единственное её желание сейчас, прямо на этом месте – прижаться спиной к нему и закрыть глаза. На две минуты.

Сейчас её странное желание сбывалось. Она почувствовала за спиной тепло, к которому потянулась, потом вдох, и одна его рука, обхватив плечи, прижала к мужскому телу, а другая, уложив её затылок на плечо, аккуратно гладила лицо, слегка надавливая на сведённым мышцы – даря успокоение.

- Мы не боги… - он говорил тихо, словно на ухо, по секрету.

- Я знаю.

- Отпусти.

- Не могу…

Он продолжал удерживать её плечи, прижимая к себе, и она ощущала, что мышцы расслабляются, принося ломоту в тело – настолько были скованы.

После разговора с Юрий Борисовичем, когда Юля проплакала не меньше двух часов, в конце концов заснув у него на руках, на следующее утро она решила последовать совету и сходить к священнику.

Молодой настоятель узнал бывшую ученицу воскресной школы, они долго разговаривали, разбирая заново то, что когда-то рассказывали на занятиях. Она не встретила осуждения, скорее – понимание. Ей многое было непонятно в брошюре «ценности христианской семьи», но из пункта в пункт, после приободряющих разговоров и на редкость деликатных советов, сумбур и паника в голове Юли стали утихомириваться и, договорившись о следующей встрече через неделю, она приехала домой, к мужу. К мужу, который всё так же сухо разговаривал и отводил глаза. Через неделю разговор с отцом Кириллом принёс толику успокоения и надежды, но, оказавшись один на один с мужем, эта надежда исчезала, растворялась, как зыбкий слой акварели в воде.

Отец Кирилл сказал, что вера и брак – работа души, но было похоже, что у Юлиной души не оставалось сил. Она просто гибла, поглощалась чем-то тёмным, отчаянным, она захлёбывалась в отстранённом взгляде Симона, в беззвучных слезах самой Юли, в молчаливой поддержке Адель, когда она забирала Кима к себе в комнату, видимо, в надежде, что молодые всё же поговорят. Симон молчал… ночью он ложился раньше, отворачивался к стене и не спал. Юля могла это точно сказать – он не спал. Он не занимался с ней любовью, не целовал, даже в шутливой форме – он словно захлопнул дверь перед лицом Юли. Лишь однажды она подумала, что вот-вот всё должно измениться, ночью Симон вдруг притянул к себе Юлю и со словами: «Как же больно тебя любить, маленький», целовал её долго, до исступления. Она отдавалась этим поцелуям, плыла за ними, вибрировала. Но утром всё было, как в обычный выходной Юлии. Симон, встав раньше, собрал Кима на прогулку и со словами: «Спи, маленький, на тебе лица нет», ушёл на полдня. Она начинала злиться.

«Спи, маленький». «Нет лица». Как будто она может спать, или у неё появятся силы, если всё её существо съедала боль, чувство вины и неопределённости.

Она быстро собралась, доехала до Областной больницы и на одном дыхании поднялась в отделение гинекологии, пройдя мимо кабинета папы сразу в ординаторскую, где слева от входа был стол Юрий Борисовича.

Всё, что он сказал, было:

 – Присаживайся.

Юле даже не пришлось озвучивать, зачем она пришла, она молча сидела на стуле, пока мужчина в белом халате, заглянув в толстый блокнот,  переписал нужные ей координаты и молча протянул. Каким-то образом поняв, что Юля не нуждается сейчас в комментариях и словах поддержки, что у неё попросту не хватит выдержки на слова. Идя по длинному коридору, она перевернула лист, на котором был написан телефон, и, впервые за эти недели, улыбнулась. «Все будет хорошо, пупс», – слова, которые  внушили ей уверенность в завтрашнем дне.

Всё её время по-прежнему занимала учёба, вечером, а  то и ночью – готовка. Попытки Адель помочь – отметались с каким-то раздражением. Казалось, если у неё забрать методичность приготовления, она и вовсе потеряется, растеряется и растечётся в своём отчаянии. Сложно приготовленные блюда становились якорем стабильности для Юлии. И чем сложней блюдо, чем больше требовалось ингредиентов и времени – тем спокойней она себя ощущала в конце.

После двух консультаций у психолога, она сидела напротив мужа, пытаясь найти слова и озвучить свою просьбу и просьбу врача – вполне логичную, – присутствие мужа на консультациях. 

- Симон…

- У?

- Я сходила к психологу, по поводу нашей проблемы.

- У нас есть проблемы? – тон был спокойный, лицо не выражало ничего.

- Да… ты знаешь, что да. И он сказал, что нам надо вместе прийти… понимаешь?

Ложка опустилась в тарелку, не дойдя до рта, оставив брызги на светлом столе. Симон смотрел, не отрываясь, на Юлю, она видела, как округлились его глаза, как потом сузились.

- Что ты сказала?

- Мой психолог хотел бы поговорить с тобой… ну, о наших проблемах.

- Ты… - было видно, что только усилие воли удерживает парня на стуле. - Это пиздец какой-то! Всё, что я сделал - это предложил тебе оральный секс, даже, блядь, не настаивал. А ты потащилась к психоооологу, и теперь туда же меня хочешь? Я, по-твоему, ненормальный? Меня лечить надо? Может, электрошоком, а? Я хочу заниматься сексом со своей женой. Женой! Не сучкой из подворотни, а с женой, которую люблю так, что иногда кажется, что легче повеситься, чем терпеть… и оказался психом? А иди-ка ты, Юля, сама знаешь куда. Ходи сама по врачам, я устал. Я молодой мужик и хочу нормально трахаться, и никакой психоооолог не убедит меня в том, что это ненормально!

Меня задрали твои принципы, твоя учёба, твоё вечное отсутствие, тебе насрать на меня, на ребёнка, на всё, ты только учишься… а теперь ещё и это. Давай-ка сразу отведи меня к хирургу, пусть кастрирует, может, тогда ты, наконец, станешь счастлива, а, маленький?!! – тарелка, с грохотом отскочив от стола, перевернувшись, упала на пол, где красно-бурые разводы от солянки растеклись по старому линолеуму. Звук хлопающей двери совпал с глухим ударом тарелки об пол…

Пятна растекались, как и слезы по лицу. Она видела, как Адель взяла тряпку и убирала на столе и протирала пол, но не шевелилась. Оцепенела. Она бы хотела выбежать вслед за Симоном, схватить его, вцепиться в шею, повиснуть на нём и не отпускать. Хотела бы сделать этот треклятый минет прямо на улице, на виду у прохожих, хотела бы упасть ему в ноги и молить, чтобы он не уходил, не бросал её, она просто умрёт без него. Она хотела бы прямо сейчас забрать свои документы из института, пойти на всё, что угодно, чтобы вернуть своего мужа, свои крупные веснушки и глаза, так похожие на глаза плюшевых медведей. Хотела бы. Но могла только дышать, через раз.

- Он вернётся, - услышала она от Адель.

- Нет, - в этот момент осознание того, что Симон не вернётся, окатила обжигающей волной, и беззвучный крик вырвался из уст Юли.

- Вернётся… он всегда был вспыльчивым и излишне импульсивным, всегда… спорт немного сгладил его характер, рядом с тобой он и вовсе менялся, но вспыльчивость всё ещё при нём… До семи лет он жил в маленьком городке на юге Франции, в хорошем доме, с мамой и папой, с празднованием Рождества и дня рождения… обычной жизнью обычного ребёнка. Его мать… допустила ошибку, она изменила его отцу, не знаю уж, чувства это были или просто увлечение, но отец Симона узнал. Они разводились громко, с бесконечными скандалами. Алжирская кровь, - Адель улыбнулась. – Симон был уже достаточно взрослым, чтобы понять, что именно послужило причиной развода, но недостаточно, что бы понять мать… он был зол… Его отец ушёл из дома, мать была в депрессии, Симон стал убегать, хулиганить, он протестовал, как мог… С ним невозможно было справиться, и мать отправила его сюда… Из Франции в Россию, из прекрасного домика недалеко от моря, вот в эту квартиру…

Он пошёл тут в первый класс не зная языка, даже разговорного. Всё это - и его проживание со мной, и саму школу, и всё, что отличается от того, к чему он привык, – всё это он воспринимал, как наказание. Дети смеялись над ним. Он не понимал, что они говорили, но понимал, что смеялись. Он был иностранец со странной внешностью. Боже, какой он был конопатый… И он дрался, дрался постоянно, бесконечно, до крови, его оставили на второй год. Как же ребёнок, не знающий языка, сможет нормально учиться или запоминать материал? Стало ещё хуже. Конопатый второгодник, драчун… мы дошли до детской комнаты милиции.

Потом, случайно, как и всех, его отвели в бассейн – школьная программа и, как и всем, предложили посещать секцию. Мы стали посещать, через три месяца тренер перевёл его в спортивную группу, по возрасту он уже подходил. И Симон стал спокойнее, ежедневные тренировки забирали его вспыльчивость, у него не оставалось сил на драки и доказательства своей состоятельности, он учился с переменным успехом, хорошо говорил по-русски, но всё время проводил в бассейне. Когда предложили спортивный интернат, я сделала вид, что интересуюсь его мнением, но уже знала ответ… Он стал спокойным, перестал вспыхивать по мелочам, но иногда… иногда алжирская кровь берет своё. У него большое и доброе сердце, и всем этим сердцем он любит тебя и Кима. Не всегда умеет это показать и часто ждёт от тебя большего, чем ты можешь дать… но он любит тебя и вернётся. Знаешь в чем несправедливость мира? От женщины ждут мудрости, даже когда природа не наделила её этим, даже когда она слишком юна и сама запуталась. Он вернётся к тебе, потому что не может без тебя жить…

Симон вернулся через три долгих дня, ночью, с запахом крепкого алкоголя, всё ещё нетрезвый. Что было странным, он практически не пил, если Юля за вечер, в хорошей компании, могла выпить не один бокал вина, а то и водку с соком, то Симон ограничивался парой глотков для поддержания компании. Горячность тела, запах алкоголя и ещё чего-то, непонятного, чужого, окутало Юлю, она смотрела на мужа и боялась его реакции, своей реакции…

- Я люблю тебя, - она сказала, как прыгнула в воду.

- Маленький, прости меня… я пойду с тобой к врачу, куда угодно пойду, я люблю тебя, - на вкус он был, как водка с луком, что не волновало Юлю.

Он выдержал всего два сеанса, встав неожиданно в самом завершении второго, резко выйдя из кабинета.

- Он придурок, - сказал Симон, - и упражнения свои пусть в задницу себе засунет, и говорит какую-то хрень, мы сами справился, маленький. – Помолчав немного, добавил: - Ты ходи к нему, если хочешь, просто, видимо, мне его методика не подходит, но я готов делать все эти штуки, если тебе нравится, - он улыбнулся, стараясь сгладить неловкость от своих слов.

- Ладно…

Несмотря на то, что Симон смеялся над методами доктора и фыркал, когда Юля рассказывала о консультациях, она замечала, что  муж, если и не прислушивается, то делает какие-то выводы. Юля по-прежнему делала упражнения для пресса, для мышц ног и спины, но теперь уже Симон не просто смотрел или комментировал, а делал вместе с ней, каждый раз увеличивая нагрузку на одно упражнение. Три раза по тридцать плюс один.

Она понимала, что нагрузки, которые даёт ей муж, смешные для него, но на предложение просто присутствовать или даже не ходить с ней, Симон улыбнулся и сказал:

- Ты запутаешься, маленький, к тому же тебе нужна компания…

Он бегал с ней по утрам, отказывался от сладкого и мучного и грыз зелёные яблоки со словами: «Какая гадость эта ваша заливная рыба». В периоды усиленных тренировок у него было своё питание, но и тогда он умудрялся не соблазнять жену сладким или протягивать ночью маленький кусочек молочного шоколада со словами: «Я не видел, ты не ела».

Казалось, всё вошло в норму, в привычный режим, как в привычку Юли вошло готовить блины утром и заниматься физкультурой. Пока однажды муж не огорошил её новостями, столь ожидаемыми, но неожиданными в то же самое время.

Обычно мужья уезжают на рыбалку или на охоту, они ходят оторваться в клуб или даже изменяют своим молодым жёнам. Юлиному мужу предстояли самые важные соревнования в его жизни, соревнования, даже попасть на которые уже почётно для любого спортсмена. Симону же требовалась победа и только победа. Его тренеру требовалась победа. Сборной требовалась победа. Стране…

Но не Юле. Она не видела Симона сутками, он приходил уже ночью, перебирал её волосы – это становилось навязчивой привычкой, проявлением невроза, потом шептал, что любит, и занимался с ней любовью. Медленно, как-то вальяжно, словно они никуда не спешат, и Юле не нужно с утра вставать, а Симону работать до седьмого пота.

Она сидела на коленях перед лавочкой, на которой растянулся Симон, в мужской раздевалке бассейна, где по пути встретила тренера Симона, и он просил передать «этой мокрице, что ещё один такой провал, и он попросту вылетит из сборной», на что Юля, остановившись, вглядываясь в жёсткое лицо тренера, ответила именно то, что хотела сказать больше всего, всё это время.

- Идите на хер!

- Вот это жена, вот это красава, - рассмеялся мужчина, и, присвистывая, пошёл по зеленоватому коридору прочь от Юли.

Она сидела и слушала пульс, вспоминая всё, что слышала, давясь этими знаниями и синими губами Симона. «Синусовая брадикардия». «Атриовентрикулярная блокада» …

- Симон, пожалуйста, брось… Зачем? Зачем?

- Я должен.

- Не должен, ты не должен, я так люблю тебя, Ким тебя любит… Пожалуйста, я не могу смотреть на тебя такого, я не могу видеть твои синие губы… - Она уже просто плакала, уткнувшись лицом в его плечо, пока Пашка стоял в дверях и отгонял любопытных мальчишек, чьё время тренировки подошло, но зайти в раздевалку они не могли, потому что на редкость красивая женщина плачет на груди у мужчины, а он лишь молча перебирает пальцами её волосы.

Через какое-то время и синие губы пропали из поля зрения Юли. Симон уехал тренироваться в другую страну. Там лучше база – такое простое объяснение. Она плакала, скучала ночами, днями, вспоминала, хотела к своему мужу, обнимала сына в поисках необходимого тепла. Порой было невозможно смотреть на Кима, который был на редкость похож на своего отца. Алжирская кровь. Ким был импульсивным, только бесконечное терпение Юли, которое она черпала у Адель, помогало ей, удерживало от желания отшлёпать непослушного мальчишку, который словно испытывал на прочность нервы мамы. Коротких телефонных разговоров с Симоном не хватало, она начинала ненавидеть свою учёбу, свою работу, его спорт, всё, что разлучало её с мужем. Она тосковала по нему, по его смешкам, по угрозам защекотать, по протянутым шоколадкам ночью, она тосковала даже по его телу, ей отчаянно хотелось близости с мужем, иногда так, что напрягались ноги и вырывался рваный вздох, когда она переворачивалась с бока на бок, задевая чувствительными сосками кружево ночной сорочки.

Он приезжал пару раз, в последний она пообещала, что приедет на сами соревнования, обязательно приедет. И пусть никто не разрешит им увидеться до, Симон будет знать, что она рядом, что сидит на трибуне, что каким бы ни был результат – она будет рядом и будет его любить, вне зависимости от места в турнирной таблице. Потому что она его любит не за медали, а за то, что ЕЁ муж, ЕЁ Симон, ЕЁ веснушки и бездонные глаза. Она пообещала и не смогла. В тысячный раз подведя его. Руководитель не стал даже выслушивать просьбу Юлии Владимировны, хотя о том, где находится муж молодой сотрудницы было известно даже ленивому. Ей попросту отказали, сказав, что «не время» и «в следующий раз». Папа, куда она кинулась за помощью, надеясь на его авторитет в больнице, вздохнув, практически отчитал Юлю, сказав, что врач всегда вынужден выбирать между работой и семьёй, и не всегда этот выбор – семья. Не всегда можно встать и пойти по своим делам.

И сейчас проверка не столько Симона как спортсмена, сколько – как мужа. И Юли – как врача.

-  Сколько же можно проверять, папа? Мы только и делаем, что проверяем, проверяем, я просто хочу быть с мужем в эти дни. Это не месяц, даже не неделя… папа!

- Ты специальность выбрала на года, и готова рискнуть ею ради пары дней? Тогда грош цена твоему выбору… Всё утрясётся. Ты же видишь, мама часто в отъездах, я постоянно задерживаюсь, но мы вместе, мы любим друг друга, и мы семья… Иди, работай.

В день, когда все новостные каналы трубили о победе её мужа, она стояла после бессонной ночи у стены отделения и скупо принимала поздравления. Какое-то опустошение упало к её ногам… Она не была на трибуне, не обняла мужа первой, это сделала какая-то другая девушка с казённым букетом цветов, а теперь она просто стояла у стены отделения и смотрела на телевизор, подвешенный высоко под потолком, смотрела очередной выпуск новостей, где уже который раз показывали Симона, но она лишь видела его усталость и синеватые губы.

- Ты что тут делаешь? – голос Юрия Борисовича раздался над головой и вывел из транса.

- Стою.

- Очень интересно, я думал – ты там, с мужем.

- Меня не отпустили.

- Шутишь?

- Нет…

- Суки! А сейчас-то ты чего тут? Не в аэропорту?

- Я не успею всё равно. Маршрутка часа два будет ехать, - она судорожно вздохнула.

- Хм… Так, Юлия Владимировна, восемь минут тебе, чтобы переодеться, и жду тебя у выхода.

- У выхода? Меня?

- Тебя, - он улыбнулся, - пупс, поторопись, жду тебя. – И он пошёл, махнув ей ключами от машины.

Меньше, чем через час они были у входа в терминал, где Юрий Борисович, расталкивая толпу, вёл, практически тащил за собой Юлю, в самой простой одежде, со слегка размазанной тушью – в дороге отчего-то слезились глаза, но невероятно красивую. Люди, встречаясь взглядом с ней, просто отступали, женщины косились, мужчины присвистывали, но это не имело значения, когда она увидела Симона, беседующего с репортёром, улыбающегося на камеру, с букетом цветов и медалью, которую он демонстрировал зрителям новостного канала. Внезапно прервав интервью, он выхватил Юлю из толпы, крепко прижав к себе, игнорируя все вопросы и суету вокруг.

- Маленький, - всё, что сказал он.

Они ехали в такси на заднем сидении, и ей всё казалось сном: и приезд Симона, и шумиха в аэропорту, и его губы, которые, казалось, сминали её, и его признание.

- Юлька, я скучал, думал – с ума сойду.

И её в ответ.

- Я тоже. Я тоже, не уезжай больше, никогда не уезжай.

- Не стану…

Зайдя в квартиру, Юля заробела, она не видела Симона так давно, он словно был до боли родным и пугающе чужим одновременно. Быстро побежав на кухню, чтобы привычными движениями снять напряжение и скованность, она стала накрывать на стол.

- Где Ким? – Симон говорил тихо, хотя и понял уже, что они вдвоём в квартире.

- Он с Адель у моих родителей.

- Понятно.

Она молча накрывала на стол, где были три любимых блюда мужа, не очень сочетаемых друг с другом, но Юля не могла решить, что ему больше захочется, и приготовила все три и холодные закуски на выбор.

Он наблюдал за нервными движениями, не ставшими от нервозности менее грациозными и изящными.

Присев на стул, он остановил Юлю, которая замерла в его руках, на его коленях.

- Когда ты приготовила?

- Ночью… я не знала, что ты…

- Ты спала?

- Почти нет, это не важно, тут мясо, возможно, пересолено, знаешь, я забыла, что приправа уже с солью...

- Юль.

- Да, зато рыба удалась, как никогда, думаю, тебе понравится рыба…

- Юль…

- Что?

- Спасибо.

- За рыбу?

- За всё, за то, что у меня есть семья, есть ты, есть Ким… Всё это время на соревнованиях я думал о том, что мне не хватает вас, тебя и Кима. Но я знал, знал, что вы есть у меня. Спасибо тебе. И за эту рыбу тоже. За то, что ты не смогла поехать, но готовила всю ночь… За то, что любишь меня, за то, что позволяешь любить тебя. Не знаю, что бы я делал без этой возможности. Спасибо.

Той ночью Симон уснул сразу, как коснулся подушки. Придя с работы, она вновь застала спящего мужа и задалась вопросом, насколько же он был вымотанным, уставшим? Его не беспокоили даже близкие, мама позвонила один раз, из федерации сообщили время официального приёма, друзья пошли к черту, именно туда, куда были отправлены полуспящим Симоном, когда он ответил по телефону, а потом обнял свою красивую жену и сказал:

- Никого не хочу видеть, только тебя.

Через пару дней приехала Адель, и Симон не спускал с рук Кима, отдав ему играть свою медаль, и Юле с Адель пришлось не один раз следить, чтобы «игрушка» не была потеряна.

Вечер официального поздравления, где традиционно должна присутствовать вся семья, пришёлся на пятницу, Юля смогла прийти домой раньше и даже зашла к парикмахеру, который преобразил и без того почти безупречный облик молодой женщины. Собирая мужа и сына, она надела своё платье в самую последнюю очередь, поймав восхищённое:

- Маленький, ты самая красивая, самая невероятная женщина, которую создала природа… Откуда это платье? Оно очень тебе идёт.

- Спасибо, платье сшила мамин костюмер, - спокойно ответила Юля.

- Оу… оно… оно не слишком, Юля? – Симон знал, что Юля не любила яркие наряды, не любила выделяться из толпы, детские комплексы по поводу роста до сих пор давали о себе знать. Он помнил, как морщилась Юля, когда замечала липкие и цепкие взгляды мужчин, на которые была обречена, а в открытых и подчёркивающих практически безупречную фигуру нарядах, и вовсе… Помнил и больше не настаивал на вызывающих, по мнению его жены, платьях.

- Твоя жена, Симон Брахими, красивая женщина. – Она поправила его галстук, дёрнув почти до удушья. - И я не буду этого скрывать. У моего чемпиона жена-красавица. Пусть сдохнут.

- Пусть сдохнут, - услышав голос Кима, молодая пара рассмеялась, Симон поднял сына, посмотрев на точную копию себя, даже веснушки уже стали проступать на личике, и, надавив слегка на носик, сказал:

- А пусть.

Ким устал почти сразу, после пары-тройки фотографий, официальной речи и танца с аниматором, Адель, сославшись на головную боль, поправив шляпку, взяла на руки полуспящего внука и отправилась домой, тогда как Симон танцевал под медленную музыку со своей женой, не обращая внимания на взгляды, что невольно притягивала к себе эта пара.

Невероятно красивая блондинка в ярком платье и мужчина с ней, чьи черты лица были аккуратными, почти кукольными, европейскими, а вот глаза и волосы его были словно из сказки про арабских принцев, крупные же веснушки, странным образом вписывающиеся в облик мужчины, придавали ему мягкость и какую-то мальчишескую игривость. Он бережно придерживал свою партнёршу в танце, смотря на неё с такой неприкрытой нежностью, с такой отчаянной, на грани интимности, влюблённостью, что окружающие отводили глаза. Всё в движениях пальцев рук, в наклоне головы, в прижатом женском теле к мужскому – всё говорило одно: «Любить». Любить эту женщину. Навсегда.

Наконец, устав от внимания и официальных разговоров, они сели в такси и поехали. Юлю мало волновало, куда они едут, её волновали лишь руки и губы, ставшие настойчивыми, настырными и даже грубыми. Быстро взяв ключ, едва сдерживаясь, чтобы не начать целоваться прямо в лифте, потому что оба понимали, что не остановятся… не смогут… они зашли в номер с большой кроватью. Когда Юля оказалась под телом мужа, яркой вспышкой промелькнуло всё её отчаянное желание близости всё это время. На этой кровати, в этой комнате, не существовало больше ничего и никого, кроме неё и мужа. Она отбросила все сомнения, что пытались ворваться в её голову, она позволила своему телу плыть по течению, приняв на веру своё желание, уступив ему. Ей было без разницы, как она выглядит прямо сейчас и что она должна испытывать в этот момент, имело значение только то, что она на самом деле испытывала – невыносимую потребность в Симоне. Ей не хватило толики смелости, чтобы озвучить то, что она хотела, но она просто направила его голову вниз по своему животу, прямо между своих разведённых ног.

Первое движение языка испугало её, на какой-то миг она испытала желание закрыться, но тут же была остановлена поглаживаниями рук, которые удерживали её бедра мягко, но настойчиво. А потом она уже ни о чём не думала, ни о чём не жалела и не могла анализировать. Её несло обжигающей волной, тело жило отдельной от разума жизнью, добавленный палец лишил Юлю всякой воли и способности к пониманию. Она уже захлёбывалась в собственных эмоциях, когда оргазм волной накатил на неё, а потом и второй, когда она увидела перед своим лицом лицо Симона и почувствовала свой вкус на его губах и его плоть в своей.

- Ради этого стоило стать олимпийским чемпионом, - сказал потом Симон.

- Хих, - всё, что ответила Юля, которая счастливо прятала лицо на груди мужа, ощущая себя настолько ветрено счастливой, что даже не могла ответить на шутку мужа.

- Я люблю тебя, - всё, что сказала она.

- Я люблю тебя, - всё, чем ответил он.

Утром Симон рассказал, зачем позвал сюда Юлю, помимо очевидного – желания побыть наедине вне тонких стен маленькой квартирки в панельном доме.

- Я оставляю спорт, Юля.

- Что? Как?

- Я всегда считал, что цель всей моей жизни – спорт, достижения… эта медаль. Но потом, когда я летел домой, когда адреналин от эмоций осел, я понял, что единственная моя цель – это ты и Ким. Моя жизнь и работа будет связана со спортом, я не смогу по-другому, да и не умею больше ничего… Я буду работать в федерации, мы уже обговорили это. Я не хочу больше оставлять тебя надолго, оно того не стоит…

- Хорошо, - она обнимала Симона, не веря себе. Сколько она просила его бросить и вот…

- И ещё, хватит нам уже с бабушкой жить. Я понимаю, что она с Кимом очень помогает,  но ведь нужно и своё жилье. Ким подрастает, нам даже нормальную кровать ему поставить некуда… да и… Юльк, ты такая громкая, - он с неприкрытым обожанием смотрел на румянец, растекающийся по лицу жены. - Это… это… так... сексуально, маленький.

- Правда?

- Боже, да!

- Так вот, - после пары поцелуев, - я думаю, квартиру нам так сразу не купить… я чемпион, а не миллионер, а вот дом постепенно мы потянем.

- Дом?

- Да, на даче твоих родителей, там уже строятся на постоянной основе, это совсем недалеко от города, думаю, скоро там будет жилой посёлок… ты видела, какой большой участок внизу, за домом, прямо к озеру? Он же ваш, там не один дом можно построить. С папой твоим я говорил, он согласен.

- Говорил?

- Да, я звонил ему несколько раз… и должен же я был убедиться, что с тобой всё в порядке, а он всё-таки врааач, - он прятал лицо в светлых волосах.

- Я тоже врач.

- Ага, только ты при смерти будешь, но не признаешься. Три блюда приготовила, ночь не спала…

Сегодня Юля стояла в полутёмной «курилке», смотрела на снег, на далёкий фонарь, в свете которого кружились, как безумные, хлопья снега, и пыталась разомкнуть сведённые губы.

- Отпусти.

- Не могу…

Юрий Борисович продолжал удерживать её плечи, прижимая к себе, и она ощущала, что мышцы расслабляются, принося ломоту в тело – настолько были скованы.

- У тебя есть закурить? - проговорила она словно не своим ртом, движения губ приносили болезненность.

- Ты не куришь.

- Мне нужно отвлечься, я с ума схожу…

- Хорошо, - одна рука поднесла зажигалку к сигарете во рту Юрия Борисовича, другая продолжила обнимать, одновременно прижимая к себе.

Сколько раз за это время Юля хотела вот так прижаться к нему? Это было безотчётное, ничем не оправданное желание. Но, словно воздух разряжался, стены любого помещения сдвигались и давили на Юлю, когда она находила в нём с Юрием Борисовичем. Это было похоже на параноидальный бред, наваждение, морок, дурные сны, посланные злыми ведьмами. Это не поддавалось разуму, не слушалось, не прекращалось. Она просто замирала и ждала, когда всё закончится, пока кто-то из них выйдет. Самым ужасным было, когда она ласкала мужа особо интимным способом, а перед её глазами вдруг промелькнул белых халат и слегка надменный взгляд, взгляд, который, тем не менее, внушал доверие раз и навсегда. После вспышки она ощутила желание такой интенсивности, что, кажется, испугала своего мужа, который ни на день не отказывался от занятий любовью со своей красивой женой, и его руки, казалось, не покидали её тела…

- Давай паровозиком, - он затянулся.

Она закрыла глаза, окончательно расслабившись в его руках, когда почувствовала, как пальцы аккуратно поворачивают её голову, раскрывают губы, и дым на своих губах – тонкую, едва заметную струйку, которую она немного вздохнула, ощутив горечь и горячее дыхание.

- Ещё?

- Да, - всё, что она ответила перед тем, как её губы поцеловали его, не встречая сопротивления, напротив – он моментально перехватил инициативу, держа её за затылок, дополнительно вдавливая её губы в свои, словно того давления, трения, укусов было мало. Этот поцелуй был как самый страшный грех, как тот самый змей, как яблоко познания, яблоко раздора. За этот поцелуй не было стыдно.

- Ой, простите, - всё, что сказала, сделав попытку вырваться, слабую, потому что его всё ещё находившиеся вблизи губы не давали ей шанса на настоящее желание оторваться от них.

- Не извиняйся. Меня поцеловал самый красивый ординатор больницы, даже не думай забирать поцелуй обратно, - он улыбнулся, смотря на её губы, не спрашивая, ставя в известность, что поцелует её снова.

Утром она смотрела, как маленький мальчик упал, когда разогнался, чтобы промчаться по обледенелой тропинке. Мысленно ругая его кареглазого отца, она всё же молча наблюдала, как мальчик плакал, а папа сидел рядом и что-то говорил ему, потом, когда Ким перестал плакать и улыбнулся, Симон поцеловал его и, крепко прижав к себе, поднял на руки, на ходу отряхивая тёплые яркие брючки мальчика.

- Привет, привет, мама, - Ким уже забыл, как две минуты назад горько плакал.

- Привет, мой золотой. Как ваши дела?

- Я принёс тебе показать свою медаль!

Юля уже знала, что вчера был открытый урок в бассейне. Это не было соревнованиями, но каждый малыш в конце получил медаль и маленький кубок, каждый, за свои личные заслуги. Заслуги Кима были не так уж и велики, ему достался страх воды от матери, но он два раза опустил лицо в бассейн, задержав при этом дыхание. Симон не уставал нахваливать сына, повторяя, что расти надо над собой, а не над другими. Однажды он сказал, что из Кима если и выйдет спортсмен, то маловероятно, что он повторит заслуги отца – нет в нём злости.

- Ну и хорошо, - сказала Юля, вспоминая синие губы мужа.

- Вот и отлично, - ответил Симон, вспоминая что-то своё, возможно – бесконечные тренировки, а, возможно, время, которое он провёл без своей семьи ради медали, которая теперь стояла на подставке, на видном месте, и Адель любила показать её в веб камеру  какой-нибудь вновь приобретённой интернет-приятельнице.

- Как Алёша?

- Всё…

- Ну… ничего, маленький, пойдём домой… я люблю тебя, я с тобой, - он поцеловал её. – От тебя сигаретами пахнет?

- Да, курила сегодня.

- Бросай, это вредная привычка, не под стать заводить вредные привычки после двадцати пяти… маленький, - он улыбался, слегка поддразнивая.

- Симон, я люблю тебя, - для чего-то ответила Юля.

«Да уж, не под стать» - подумалось ей.

Итак, наш чемпион - действительный чемпион. Он научился быть хорошим мужем и в семье воцарилась гармония... 
Как же так случилось, что в голову его красивой жены просочились мысли о Юрии Борисовиче? 

Спасибо всем, кто читает. 
Наташа.