Глава 7

Юля быстро вышла из дверей больницы. Щурясь на яркое весеннее солнце, глядя на голубизну неба, невозможно было предположить там, за окнами отделения, что по сравнению с утром настолько похолодало.

Впереди были выходные, на которые ей, против обыкновения, не выпало дежурств, и утром она уходила из дома в приподнятом настроении, надев поверх платья из тонкого трикотажа всего лишь  лёгкий плащ, проигнорировав любой головной убор. Стоя в дверях, Симон ворчливо ругался, но Юля точно знала, теперь уже знала, что он любуется своей женой. В плаще на десять сантиметров выше колена, дающем понять, насколько стройны ноги его жены, с распущенными локонами волос, макияжем – она была похожа скорее на модель из журнала мод, а не на врача, спешащего на работу.

Но всё же сказал:

- Юля, погода изменчивая, возьми хотя бы свитер.

- Тепло же.

- Сейчас тепло, а к вечеру? Я не смогу тебя сегодня забрать.

- Сама доберусь, я знаю, что не можешь, чем сейчас будешь заниматься? – она легко приобняла Симона, оставив перламутровый след на его губах.

- Плиткой… Кима отвезу, тебя буду вспоминать, о тебе мечтать, ты такая была сегодня ночью, вау просто, Юль. – Пробегающий по фигуре блондинки взгляд явно указывал на то, что он совсем не против повторить это «вау» здесь и сейчас.

- Пффф, - всё, что ответила Юля, - плиткой займись, надоело переступать через неё, - словно отшутилась она, выбегая из дома по маленькой дорожке, мимо старого дачного домика родителей.

Теперь они жили в своём новом и пока недостроенном доме. Всё свободное время и деньги уходили на него, и  буквально за год за стареньким домиком с облупившейся краской вырос красавец, с огромными окнами и крышей из черепицы. Были проведены коммуникации, и первый этаж практически отделан, второй же – состоявший из одной большой комнаты, был закрыт «до лучших времён». Симон сам, в любое свободное время, занимался ремонтом и благоустройством. Он освоил мастерство плиточника и научился укладывать паркет. Получалось всё не с первого раза, иногда и вовсе приходилось выбрасывать купленный материал из-за того, что он безнадёжно испорчен, но сколь бы Юля в этом случае не уговаривала нанять мастера, Симон лишь улыбался и повторял: «Это только одна ступенька».

Юле казалось, что она балансировала на одной ноге, стоя на тонком канате посредине пропасти, все те несколько месяцев, что прошли после поцелуя с Юрием Борисовичем.

Сначала она отмахнулась от этого, списав на своё расстроенное состояние, потом обвинила во всём его, как старшего, а значит – более опытного. Потом себя, ведь инициатива исходила от неё, а Юрий Борисович – мужчина. Новогодние праздники прошли шумно, в их новом, пусть ещё и недостроенном доме, но в котором нашлось место и друзьям Симона из Федерации, и Юлиным приятельницам, которых она, как исправная сваха, хотела свести с ребятами. Она старалась не думать, лишь изредка проводя кончиком языка по губам, не вспоминая – остро чувствуя вкус другого мужчины.

Иногда она останавливалась в этот момент и видела, ощущала, что бы было, прояви она инициативу. Или он. Но потом откидывала эти вспышки, понимая, что ничего хорошего, прояви она инициативу на самом деле, не случилось бы. Да и думать о таком просто ненормально, ведь у Юли есть муж – Симон. Муж, которого она любит всем сердцем, глядя на которого ей хочется улыбаться, муж, который делает её счастливой, который день за днём дарит ей не только любовь, но и заботу. И повторяет: «Просто ступенька».

Переехав в новый дом, практически пустой, относительно обустроенными были кухня, по настоянию Юли, комната Кима и комната Адель, которая отказалась переезжать, поправив шляпку со слова: «Займусь, наконец, личной жизнью, найду себе импозантного старичка, и поедем с ним в мировое турне», но комната для неё всегда была готова. В их же спальне с Симоном пока стояла только большая кровать, и тени от деревьев сквозь большое окно пугали Юлю. Она подолгу не могла заснуть, ворочаясь с боку на бок, потом вдруг вспоминая, а то и представляя себя Юрия Борисовича, засыпала уже под утро.

Утром же вставала с трудом, едва держалась на ногах, спотыкаясь по пути о мешки строительных смесей. Каким образом Симон вставал всегда раньше будильника, она не понимала и завидовала его собранности. По утрам он был бодр, будил её щекоткой и уговорами, потом сказал, что себя можно просто научиться программировать – вставать на десять минут раньше будильника. Это казалось глупостью, но Юля решила попробовать, и постепенно у неё стало получаться, более того, мысли о том, что ей надо встать ещё раньше положенного времени так пугали её, что она засыпала даже раньше, чем успевала подумать о Юрии Борисовиче, тем самым лишив себя не только тяжести внизу живота перед сном, но и снов о нём. Как и любых снов.

С самим Юрием Борисовичем они не виделись, что случалось и раньше. Не так и часто пересекаются детское отделение и гинекология. Время же очередного приёма Юля пропустила, сам же Юрий Борисович не позвонил, из чего можно было сделать вывод, что он явно не заинтересован во встрече, какой либо, по любому поводу.

Поводов находилось достаточно, у Юли всегда была причина подняться на отделение своего отца, но, доехав на лифте этажа до третьего, ощутив, что она не сможет встретить, даже вскользь, тем более – вскользь, его слегка надменный, но внушающий доверие взгляд, она выходила и шла к себе медленным шагом.

Столкнулись они только перед восьмым марта, на ежегодном и обязательном мероприятии по поздравлению вышестоящими простых смертных. Выходя из актового зала с дежурной коробкой конфет в руках, она невольно замедлила шаг. Увидев впереди знакомый затылок, она даже попыталась затеряться в гвалте белых халатов и смешков, но словно некто сверху вёл её, потому что в итоге, попросту убежав на этаж, где у них не была шанса столкнуться, она буквально упала в объятья Юрия Борисовича.

Казалось, дрожь, начинавшаяся с кончиков пальцев, проходила по всему напряжённому  телу Юли, когда она стояла слишком близко для простых дружеских объятий с посторонним для неё человеком, и невероятно далёких от того, что хотела Юля. Её руки попытались оттолкнуть Юрия Борисовича, но слишком неуверенно, словно прося о чём-то другом.

- Куда бежишь? – странный вопрос, Юля не знала, как ответить на него. – Пошли.

Она не очень понимала, куда они идут: мимо кабинетов УЗИ и рентгенологического отделения, небрежно обнятая его рукой, профессионально, на расстоянии, не допускающем разнотолков, словно походя, по-дружески, пока не оказались в тупике, куда не заходит никто, кроме уборщицы раз в неделю, а то и реже, перед очередной комиссией или проверкой.

- Я должен извиниться.

- За что? – Юля терялась в словах, ощущениях, не хотела говорить, думать, дышать, хотела тепла тела и, может быть, его губ на своих.

- Я не должен был целовать тебя.

- Это я…

- Помню, что ты, но не списывай мою роль, хорошо?

- Хорошо… - она не списывала, не приписывала, не удивлялась его тону, не тонула во взгляде, она придвинулась ближе, безотчётно…

- Юля.

- А? – ещё ближе, ощущая его руки на пояснице, дыхание у виска, окунув себя в столь щедро предоставленные объятия, в руки, которые оберегали её спину от холода стены и притягивали к мужскому телу – делали именно то, что ей нужно было именно в это мгновение.

- Ты понимаешь, что ты делаешь, пупс? – он спросил как-то тихо, скорее обречённо, что вывело Юлю из гипноза, под который она попадала, благодаря его присутствию.

- Похоже, не понимаешь, - каким-то образом Юре удавалось удерживать её взгляд, хотя единственное желание было – спрятать не только глаза, но и лицо. На его груди. Сейчас.

- Будь на твоём месте любая другая, ЛЮБАЯ, я бы сказал, что ты феерично включаешь идиотку, но не ты… не та хрустальная девочка, которую я знаю.

- Что?

- Пупс, послушай меня, то, что происходит между тобой и мной – это очень сильно, с этим сложно бороться.

- С тобой?

- Ты не видишь? Хрустальный ребёнок… Да, и со мной. Это влечение, Юля, сильное влечение, возможно, самое сильное, что я испытывал в жизни и испытаю, и скорей всего – самое сильное из того, с чем ты сталкивалась,  но мы не звери, мы просто не станем идти у него на поводу, хорошо?

- Влечение? – она не понимала, что он говорил, видела только его губы, двигающиеся и сухие.

- Господи! Влечение. Я хочу тебя. Сильно. И мне ничего не стоит взять тебя прямо сейчас, ты не будешь против, но что будет потом, Юля? Что будет потом? Ты сможешь с этим просто жить? Подумай, - он легонько встряхнул её, - подумай, Юленька, ты сможешь прийти сегодня вечером домой, смотреть в глаза Симона, улыбаться сыну? Это сложно, пупс, не начинай эту игру. Она не стоит свеч.

- Просто влечение, - Юлин мозг словно включился, начал анализировать, составлять картинку, систематизировать.

- Просто влечение, этому надо дать пройти, дать время, сейчас я отпущу тебя, повернусь и уйду, а ты постоишь немного и пойдёшь домой, к мужу… Может быть, даже пофантазируешь немножко, - он подмигнул во вспыхнувшее лицо Юли, - дашь себе время, и всё пройдёт, закончится, так же неожиданно, как началось.

- А ты?

- Я взрослый мальчик, справлюсь, - он окинул её спокойным взглядом, на мгновение притянув к себе, её руки вцепились в белых халат на его пояснице и отказывались отпускать, лицо уткнулось в шею. - Тише… всё, пупс, всё.

И, развернувшись, ушёл.

Если они встречались - его взгляд был спокойным, дружелюбным, и внушал доверие раз и навсегда. Он не избегал встречи, не проходил, торопясь, мимо, если коллеги что-то оживлённо обсуждали, и в их числе была Юля, он мог спокойно сесть рядом в столовой за стол, где была Юля, и вписаться в общий разговор. Только случайно, вдруг, оставшись вдвоём, она явственно ощущала и его напряжение тоже, она вдруг видела, что мышцы его шеи напряжены, словно он невероятным усилием сдерживает себя, то ли чтобы не уйти, то ли от того, чтобы последовать Юлиному желанию – окунуться в тепло объятий.

Юле казалось, что она не может сдерживаться, и, стоя в лифте, за спинами людей, у задней стены, она коснулась пальцами его руку – невесомо, почти неслышно, но горячо.

И ощутила такое же прикосновение в ответ. Подушечки пальцев к подушечкам, дыхание в разные стороны, взгляд в спины – и только лёгкое касание. Вот, пожалуй, и всё её общение с Юрием Борисовичем за эти месяцы.

Погода становилась хуже, стремительно. Не было уже яркого неба, его заволокло серым смогом, резкий и ледяной ветер усиливался, и начал накрапывать дождь. От дождя, хотя бы формально, могла спасти новая автобусная остановка, а вот от ветра и холода – нет. Юля уже не один раз успела пожалеть, что не послушала мужа и не взяла свитер… погода весной, действительно, очень изменчива.

Остановившаяся рядом серая иномарка не привлекла внимание Юли, наоборот, заставила отойти внутрь остановки, она понимала, что это весьма слабая защита, но действовала скорее инстинктивно. Высокая и красивая блондинка привлекала внимание, поэтому Симон крайне редко позволял ей пользоваться общественным транспортом, зная, как потом переживает Юля, если какой-нибудь нахальный парень, облапав её взглядом, начинает скабрезно  шутить и предлагать продолжить знакомство в непринуждённой обстановке.

- Пупс? Садись.

Юля замерла, пригвоздилась к асфальту под ногами, не могла дышать или думать, не могла сойти с места.

- Эй, у тебя уже губы посинели, хочешь простыть? Давай-ка в машину, - тон был шутливым, а взгляд задорным, как никогда.

Юля устроилась на правом сиденье, поправив подол, поняв, что её ноги как-то слишком оголились под взглядом, который пробежался от модельной обуви в цвет платья до края выреза на груди, задержавшись там, потом, наконец, посмотрев в глаза.

В его взгляде не было и намёка на обычное спокойствие или даже высокомерие, в нём не было ничего, что могло бы вселить уверенность или успокоить.

- Куда тебя? – очень тихо.

- До любого метро, спасибо.

- Не за что пока.

Машина медленно проехала одну станцию метро, потом другую, Юля внимательно смотрела в любое стекло, капли дождя сбивались в причудливые этнические рисунки, пока их безжалостно не стирал «дворник», предоставляя новую площадку для танцев капель.

Молчание затягивалась, как и сама поездка, но вовсе не дождь, наверняка холодный, держал Юлю в машине, а едва слышное дыхание и иногда вздох, излишне судорожный.

Неожиданно она почувствовала, что её рука лежит в его руке. Машина остановилась.

- Я спрошу один раз. Один. Ты поедешь со мной сейчас? Ко мне домой?

- Зачем? – абсолютно лишний вопрос, его рука, перебирающая её пальцы, уже ответила на него ещё до того, как рот произнёс ненужный вопрос.

- Думаю, я больше не могу и не хочу бороться или ждать… я хочу сделать это, пупс. Поверь, тебя отпустит, меня отпустит. Всё это дерьмо собачье должно как-то закончиться, в конце концов… пупс, это нужно остановить. Поэтому я спрашиваю тебя ещё раз. Последний. Ты поедешь сейчас со мной, ко мне домой, с вполне определённой целью?

- Жена? – Было стыдно уже за мысль, допускающую, что такое возможно вообще. Этот мужчина должен вызывать в Юле протест, она должна встать и уйти, но вместо этого она покорно спрашивает, где его жена, и согласна ехать в их дом? Возможно, Юрий Борисович прав, и это просто дерьмо собачье, и нужно с ним заканчивать, выйти сейчас под дождь и не тянуться больше настолько безотчётно и настолько отчаянно, словно у неё и не было вовсе никакого выбора.

- Она в командировке.

- Да, - как приговор себе. 

Через пару кварталов машина остановилась у огромного многоквартирного дома, недавно построенного, с ещё неблагоустроенным двором, но уже забитыми парковочными местами.

Она вышла под дождь, держась за любезно предоставленную руку, вошла в лифт с посторонним мужчиной, мужчиной, которого знала, как хорошего специалиста, мужчиной, который словно видел больше, чем говорил, с женатым мужчиной, с которым она собиралась заняться сексом. Будучи сама замужем.

И это была кто угодно, но не Юля. Не та девушка, что познакомилась на пыльной дороге с мальчиком и вышла за него. Не та женщина, что плакала, сидя на холодном полу в раздевалке бассейна, глядя на синие губы своего мужа. Эта была не та запутавшаяся и глупая девчонка, убежавшая от собственных проблем с мужем на дачу к родителям. И не та девочка, которую выпестовала бабушка, безустанно повторяя и повторяя о моральных принципах, грехопадении или устоях общества.

В дом к чужому мужу зашла другая, малознакомая Юле женщина. Намного более смелая, покрытая налётом циничности и даже сволочизма, но, столкнувшись тут же, в прихожей, с парой фотографий – эта женщина растворилась.

Юля почти не знала жену Юры. Видела несколько раз, как она приходит в больницу – низенькая, хрупкого телосложения, с чуточкой восточной крови, что придавало ей особое обаяние, она не выделялась из толпы, как Юля, на ней не задерживался взгляд, но она словно излучала гармонию. Несколько раз Юля видела их вместе, он неизменно приобнимал её оберегающим жестом, наклонялся, чтобы шутливо поцеловать в нос, а в плохую погоду поправлял шарф. Он заботился о своей жене, гордился ею и, скорей всего, любил… так что же они делают сейчас? Резко развернувшись, даже не осмотревшись вокруг, Юля попыталась открыть дверь.

- Юля, ты сказала «да», - его руки держали, вжимали, потёки от дождя скатывались на пол в прихожей. – «Да» – это да, - в губы, языком вглаживая это «да».

- Ты женат, - принимая эти вглаживания, давая себя уговорить.

- Я знаю, что я женат. Но твоё «да»… уже есть. Остальное детали. Мы уже упали, пупс, осталось подняться.

- Очень много аллегорий, Юра.

- Мы сейчас переспим один раз, один, разочаруемся, и больше нас это мучить не будет… я не вижу больше никакого пути, я не могу не думать о тебе. Ты, - он повернул её голову к себе, - не можешь не думать обо мне. Один раз. Ты уже сказала «да», ты можешь уйти сейчас, продлить… но в итоге мы окажемся в этой же точке. Мы всё равно переспим. Не сейчас, так потом. По пьянке или от усталости, от разочарования или радости – мы переспим. Мы тут. Сейчас. И мы переспим сейчас.

Всё, что он говорил, не имело ровным счётом никакого значения, потому что её плащ уже аккуратно весел на вешалке, обувь стояла у порога, а сама Юля была на руках Юры, путаясь в поцелуях, пока не упала на кровать, очутившись под ним, ощутив, наконец, то, что хотела – своё тело, вдавленное в его. Лучше было только ощущать своё голое тело рядом с его, таким же обнажённым.

На секунды её охватывала паника, она начинала закрываться или вовсе отталкивать чужого мужчину рядом с ней, потому что такая близость ей была знакома только с мужем, но никогда её не поглощала настолько. На секунды ею овладевала неуверенность, когда она понимала, что весь её опыт очень скромный и, судя по тому, что проделывал Юра с её телом – его явно превосходил.  На секунды ей хотелось уйти, когда она встречалась глазами с фотографией жены.

Но все эти секунды разбивали о:

- Не бойся, хрустальная девочка… успокойся.

- Ты уже тут, уже со мной, нет смысла уходить…

- Эй, я всё знаю, пупс, ты справишься…

И она успокаивалась, и понимала, что нет никакого смысла уходить, когда в её руку уже толкнулся обнажённый член, и она обхватила его рукой, проведя большим пальцем по головке, и ей казалось, что она справится.

Если бы кто-нибудь попросил её вспомнить все последующие события, она бы не смогла. Она помнила, что ей было мало – мало давления, пота, криков, укусов. Она ощущала себя скорее тряпичной куклой в какой-то момент, чем живой женщиной, настолько она была истощена, но при этом отказывалась вырываться из захвата рук. «Только один раз» - рефреном в голове. Несколько раз она давилась при минете, он толкался в заднюю стенку, меняя угол наклона до тех пор, пока не вошёл полностью. Ей казалось, что её вырвет прямо тут и более того, ей хотелось это сделать – настолько противоречивы были её чувства под взглядом карих глаз его жены. Он крутил её, ставил в какие-то странные позиции, она ощущала вкус горячего пота и дыхания – всё это пахло чем-то чужим, отталкивающим, но она цеплялась за это и позволяла просто брать себя так, как видела в порно-фильмах, ужасаясь про себя и отводя глаза. Ноги и руки у неё, в конце концов, онемели, и когда она подумала, что больше не выдержит, она почувствовала, как он кончает под её, неожиданный для неё самой, оргазм, который по счёту? И её и его.

- Какой у нас счёт? – вывел из транса голос.

- Я не считала…

- Ну и ладно… - он встал, вернулся с соком, приподняв Юлю, усадил на простыни, медленно пробежавшись ещё раз по её обнажённому и вспотевшему телу. – Выпей.

По инерции, она выпила, как делала всё, что бы он ни говорил в последнюю пару часов…

- Думаю тебе нужно в душ, пупс.

- Что?

- Пупс, ты в слюнях и поте чужого мужика, на тебе сперма, тебе нужно в душ.

- Хорошо, - послушно встав, она направилась в ванную комнату, в задумчивости глядя там на себя в зеркало. Ей хотелось стереть этот блеск в глазах и раздражение от щетины, понюхав запах на сгибе локтя, она поняла, что не хочет ничего смывать, она хочет уснуть с этим запахом, купаться в нём, облизывать его, даже есть, затолкать глубоко по задней стенке, и её не вырвет…

- Голову не мой, я такси вызвал, будет через десять минут, - услышала она слова, вернувшее её мечты в жестокую реальность. Не далее, чем семь минут назад её, как шлюху, оттрахали, а теперь вызвали такси…

Она ушла молча, не поднимая глаз, пытаясь не заплакать, вспоминая «мы разочаруемся». Она разочаровалась, но легче ли ей? Легче? Разочаровался ли он? Да, практически наверняка – да.

По пути домой её вырвало, следы остались на новом плаще, Юля надеялась, что запах геля для душа и рвотных масс выбьет из неё запах постороннего мужчины. Все выходные она пролежала, не вставая. Симон гулял с Кимом, сопел, что он предупреждал о переменчивости погоды весной, папа не нашёл явных признаков болезни, но посоветовал отоспаться, Адель молча кормила её обедом и всё, что сказала: « Девочка, сколь же много приходится нам, женщинам, снести из простого мужского эгоизма».

К рабочим дням Юле показалось, что ей легче, руки мужа, пробегающие по её спине, не посылали тёплых мурашек, как раньше, к низу живота, но дарили успокоение.

Она уснула, кутаясь в родной запах, наутро, разбудив Симона поцелуем, давая знать, что она уже достаточно проболела и готова для новой жизни…

Симон был деликатен, он играл с телом Юли, ласкал его, дарил, прося немного взамен. С ним она была живой, красивой и по-настоящему желанной – а не тряпичной куклой из порно-фильмов, давящейся, с потёками слюней.

Юля понимала, что она не забудет, не сможет забыть этот инцидент с Юрой, и понимала, отчётливо понимала, что ей не стыдно. Она была готова встретить его спокойным взглядом, пройти мимо или поговорить, как того будут требовать обстоятельства. Знала, что она не засмущается, словно эта часть навсегда осталась там – на чужих простынях, в чужом дом, с чужим мужем. 

Но, к счастью, в течение месяца она не видела Юру, хотя и не избегала встреч, пока, в ночное дежурство, не поднялась в курилку, просто ради минуты тишины. Она не думала, что там будет он. Их дежурства не совпадали.

Юрий Борисович, в обычной зеленоватой форме хирурга, сидел на скамейке, опустив голову, крутя в руках незажжённую сигарету.

Юля села рядом. Слишком уставшая, чтобы повернуться и уйти. Она знала, что Юра может дать ей именно то, в чём она нуждалась – тишину и спокойствие прямо сейчас.

Сломав, наконец, сигарету, он произнёс:

- Бросил курить.

- Не похоже… - поведя носом, учуяв явный запах табака.

- Да уж.

- У тебя что-то случилось?

- Это личное, пупс.

- Эм… как ты говорил, может, иногда проще кому-то рассказать?

Он долго смотрел на неё, Юля словно впервые разглядывала этого человека. Светло-русые волосы, кругловатое лицо, правильные черты лица, скорее приятные, синие глаза, странно, она никогда не видела, что у него настолько синие глаза. Морщинки у синевы и в уголках губ.

- Возможно… как ты?

- А… - она поняла, о чём конкретно спрашивает её этот новый для неё человек, - нормально, вроде нормально. Скажи мне, никогда, ни словом, ни делом, мы не вспомним об этом разговоре, но сейчас… просто скажи.

- Мой отец бросил нашу мать, когда мой младший брат окончил школу. Сразу после выпускного. У него много лет была любовница… даже не так, любимая женщина. Мать возненавидела его.

- Немудрено, - Юля каким-то образом понимала, что не это заботит Юру.

- Она ненавидит его не за то, что он её бросил, не за то, что полюбил другую, а за то, что не сделал этого раньше, пока она была моложе, её психика была лабильней, ей было бы легче приспособится… Он выполнял, как ему казалось, свой долг. Я не общаюсь с отцом до сих пор, я не понимаю его, не понимал… это так просто – прожить с любимым человеком всю жизнь… если этот человек любим тобой. Я влюблён, пупс, и это не моя жена.

- И что ты будешь делать?

- Ничего, как и мой отец, ждать, пока меня возненавидит Ольга…

- Но, может?..

- Она замужем, и она счастлива с мужем.

Юля обдало одновременно холодом – ледяным, студёным, – и жаром.

- Эта женщина… это я?

Юра притянул её к себе, спрятал её голову у своей шеи, прижимая, не давая поднять глаза на него.

- Пупс, я отымел тебя, как хотел… и выставил через десять минут, так поступают с любимыми женщинами?

- Нет… - его руки играли с волосами, делая ей массаж головы, гладя по плечам, пока её губы, безотчётно, сами по себе, целовали его шею.

- Это не ты, Юля, не ты. - «Не ты» утонуло в поцелуе, не случайном, как когда-то, когда Юля смотрела на снег, не в силах оторвать глаз от фонаря, не бессвязном и болезненном, как в постели, на которую она не имела прав. В поцелуе нежном, открывающем что-то новое, какие-то грани в мужчине, который прижимал её к себе, но при этом – давая свободу, словно встать и уйти для неё – не проблема.

Это был поцелуй - обещание чего-то, поцелуй – ожидание, поцелуй – желание.

- Я так хочу тебя, хрустальная.

- Ты живёшь с одной, влюблён в другую и хочешь третью, ваше дело – труба, пациент.

- Да уж.

- Я хочу… что делать с этим? – она позволила его рукам пробежаться по пуговицам халата и высвободить из плена футболки и бюстгальтера грудь, нимало не беспокоясь о том, что они не одни в больнице.

- Год, дай нам год… дай мне год.

- Год?

- Да…

- Я дам тебе год.

Через день она нашла у себя на столе одну розу, кустовую, нежную, как она любила, и записку. «Мне нужен этот год».

Вот тебе и Юрьев день, как говорится. 
Выжившим и желающим кинуть в автора чем-нибудь тяжелым можно это сделать под главой или на форуме. 

И эта... Не стреляйте в пианиста, он играет, как умеет. 

Спасибо всем, кто читает.
Наташа.