Часть 2. Взбесившаяся виолончель.

 

Первый. Факер.

 

 

 

 

Андрей трижды прошел по узкой витиеватой улочке, прежде чем обнаружил тот бар, адрес которого Маша кинула ему в контакте. Темный, холодный, большинство стульев перевернуто - он казался таким странным по сравнению с обычными восточными кофейнями. Посетителей не было, единственный тип, натирающий бокалы за барной стойкой, мрачно поглядывал на Андрея, который безразлично достал сигареты и позволял остывать чашке заказанного кофе. Маша опоздала, но он не решился ее упрекать.

 

Он обалдел.

 

Машка, признанная красавица их потока, в его памяти осталась эффектной, глянцевой, яркой. Вышедшая из темной, неприметной двери в конце зала женщина давно не мыла голову, ее ногти были коротко обрезаны и покрыты облупившимся черным лаком, а располневшую фигуру неудачно подчеркивал полинявший голубой свитер.

 - Хреново выглядишь, - выдавил из себя он, тут же обругав за бестактность, пока она присаживалась напротив и доставала сигарету из его пачки.

- Да пошел ты, - пробурчала Маша, глубоко затянулась, словно соскучившись по крепким русским сигаретам, и уставилась на него, быстро, по-женски тщательно сканируя с головы до ног. – Чего тебе?

 

Андрей не хотел от нее ничего скрывать – да и незачем. Он еще помнил, почему Машка все школьные годы завидовала Лизке, но, тем не менее, она была ей предана. С Лизкой нельзя было иначе. Они во многом стали почти близняшками за годы дружбы. Вся разница между девчонками заключалась в том, что если Маша вздумала бы танцевать перед Андреем у дальнего озера, а она могла - это был бы пошлый стриптиз. У Лизки получался танец мифической феи. Он ни разу не встречался с Машей после выпускного и сейчас с тоской ощутил, насколько ему не хватает Лизкиного присутствия, чтобы выдержать Машин напор и сгладить углы последующей ругани. Андрей скрестил руки на груди и глубоко выдохнул:

 

- Помощи. Лизку хотят убить.

 

Маша ошарашено посмотрела на него и громко заливисто захохотала. Бармен скрылся в глубине бара и оставил их вдвоем. Ее смех был таким знакомым, таким родным, что будто бы смывал с него прожитые в ненависти годы.

Андрей глотнул застывший кофе и опустил лицо на стол. После пары фырканий смех затих, и он снова осмелился посмотреть на нее.

 - Слушай, мудило, а не пошел бы ты отсюда, а? – Маша вытерла слезы, размазав тушь по лицу, и снисходительно уставилась на него. Серые глаза против серых.

Андрей вытащил из кармана уже не раз скомканный лист бумаги с отпечатанным текстом и протянул ей. Девушка брезгливо развернула письмо.

 

- Это не она писала, - рассеянно выдохнула Машка и подняла на него широко распахнутые изумленные глаза.Потом подскочила и со всей дури вцепилась Андрею в волосы, осыпая его серией коротких злых ударов, чередующихся с отборной бранью. Ступников не сопротивлялся, Маша быстро устала и, пнув его стул напоследок, вернулась на свое место. Андрей безразлично смахнул волосы с покрасневшего лица.

 

- Она в больнице, в реанимации. Я заплатил хреновую кучу денег врачу и ментам, чтобы они следили за ней и не выписывали, пока я не вернусь, но я не могу уехать домой еще неделю… Это сделка моего отца… я не могу подставить его сейчас, это… Кого угодно я бы послал, но его… а Лизка...

 

Маша безразлично курила, рассматривая его строго, снисходительно и внимательно, будто занимательную зверушку.

 

- Я попросил мать навещать ее, но это же Лизка, вопрос будет ли польза от ее визитов… Побудь с ней, пока я не вернусь?

 

 - Ты, дебилятко, думаешь, что я поверю в твои бредни, брошу мужа, ребенка, работу и поеду в эту чертову дыру? С чего бы?

Андрей без тени пафоса выкинул свой единственный козырь.

 - Я никому не доверяю, кроме тебя.

 

Маша смутилась. Ее лицо вспыхнуло, и глаза рассеянно забегали по бару. Андрей удивился, когда мужчина снова появился из прикрытой двери, бросил бокал и тряпку на стойку и почти подбежал к ней. Маша небрежно отмахнулась от его помощи. Почему он проигнорировал побои?

 

 - Лизка была у меня две недели назад, - снова закурила Маша, едва мужчина ушел. Ее длинные красивые пальцы подрагивали, когда она снова и снова подносила сигарету ко рту и коротко затягивалась. – Она вся светилась. Я так радовалась. Блин, я думала, она тебя забыла - наконец-то! Я даже решилась спросить, а давно ли она тебя видела.

 

Андрей снова спрятал лицо в ладонях, как губка, впитывая, что для кого-то Лизка оставалась родной все эти годы – и ревнуя. Привычно, горько, неистово. Маша затушила сигарету и громким гортанным окриком потребовала сменить им кофе и принести коньяк.

Любопытство перевесило. Андрей поднял лицо и уставился на ее серые блеклые омуты. Пауза затянулась, пока бармен загружал кофемашину, приносил им кофе, наливал коньяк в пузатые бокалы.

- И что она сказала? - не выдержал   он.

Маша надменно подняла на него глаза и презрительно фыркнула:

- Что это значит «ты скоро придешь». – Она достала из кармана своей безразмерной кофты яркую резинку и стянула волосы, пренебрежительно и зло цедя сквозь зубы:– Кобель.

Потом опять замолчала, Андрей это принял за согласие и достал из кармана две связки ключей, миниатюрный планшет и еще один белый конверт. Он сам себе казался собранным и деловитым, но это было всего лишь нахальство щенка, неуверенно тыкающего носом в человеческую ладонь.

 

- Это ключи от моей квартиры. Кроме матери …я никого не водил туда… можешь спать спокойно. В планшете всегда открыт чат, вот здесь в углу – если я буду срочно нужен – напишешь, не звони мне, большую часть времени я не смогу ответить. Это ключи от гаража, там в бардачке байка есть газовый пистолет и шокер. Забери их, шокер отдай Лизке, а пистолет носи с собой.

 

Маша скривилась и быстро рассовала все по карманам безразмерной кофты.

- Лизке пистолет не даешь? Правильно, боишься значит… Агент Малдер недоделанный. Давай, что там еще? – она потянулась к бумажному конверту.

Андрей на миг притянул его ближе к себе, словно решаясь отдавать его или нет, но потом все-таки убрал от него руки, и Маша недоуменно потребовала объяснений:

 - Отдай Лизке, когда ее увидишь, - умоляюще хлопая ресницами, едва слышно прошептал он, мгновенно скинув остатки нахальства.

- Трагик херов, - беззлобно прокомментировала Маша и поднялась со стула. – Я могу улететь только сегодня ночью и должна буду вернуться через четыре дня.

Она подошла к мужчине за стойкой и на беглом турецком что-то очень быстро оттараторила. Мужчина кивнул и едва ли не поклонился ей в ответ. Андрей, хмуро наблюдая за ними, внимательно присмотрелся к мужчине, вдруг понимая, что этот хмурый, шкафоподобный турок скорее всего и есть ее муж, а кафе - их собственность. Отвернувшись, чтобы не коситься на быстрое облизывание, он представил, что тут светло, шумно и маленькая сценка в углу переливается от софитов. Должно быть красиво. Это должно быть роскошно, если Машка иногда вымывает свои золотистые кудри и поет прокуренным хриплым голосом. Утренняя мрачность должна казаться изяществом в приглушенном рассеянном свете зеленых ламп на столиках и их отражении на глянцевом шахматном потолке, разделенном темными балками.

Нахмуренная Маша направилась к выходу, но потом, застыв на пару секунд, словно в раздумье, опять вернулась к столу Андрея.

 - Знаешь, Ступников, я раньше думала, что никогда не выйду замуж… раз уж ты Лизкин, а другого такого не найдешь. Потом я была жутко счастлива, что ты Лизкин, и это она плачет и сходит по тебе с ума, а не я. Но все равно я ей завидую - даже сейчас.

Она сипло выдохнула, будто устав от долгой тирады, и шутливо взъерошила его волосы украденным у Лизки жестом.

 - Ты же замужем, - кивнул на мужчину Андрей.

- Не твое дело, мудак, - беззлобно парировала Маша, проследив за его взглядом и нахмурившись. – У тебя есть версии - кто ее…?

 

Андрей сцепился глазами с надутым турком и понял, что даже не в праве был начинать этот спор – своим появлением он вносил явную сумятицу в их налаженную жизнь.

 - Одна единственная зацепка - то, что когда я следил за Лизкой…- он запнулся, и Маша ехидно растянула губы в улыбке, - был один тип, который следил вместе со мной. Я думал, что это еще какой-то помешанный, но теперь я понимаю, что все это было неслучайно.

 

 - Ты – болван, - фыркнула развеселившаяся Маша. – Кроме тебя Лизка никому не была нужна. Я со столькими мужиками ее знакомила – а она иногда позволяла просто проводить себя домой, когда знала, что ты увидишь – лишь бы тебя позлить. Мало кто приглашал ее второй раз.

 

- Я знаю, - Андрей не мог сдержаться и ослепительно улыбнулся зачарованной Машке. Она снова нахмурилась, мотнув головой, и быстро вышла из бара. Андрей вышел следом, замешкавшись только, чтобы попытаться расплатиться, и внезапно решил протянуть руку для пожатия мужчине, который теперь казался еще более мрачным и пугающим. Когда он вышел, Машин след уже простыл.

 

Он медленно поплелся по улице, которая теперь казалась совсем короткой и уже знакомой, чтобы вернуться в отель.

Он гордился собой, казалось, что за несколько дней после отъезда он думал о ком угодно, но не о Лизе, не осознавая, что на самом деле, его мысли, коварные предатели, цеплялись за рассуждения о других женщинах, неизменно извилисто возвращались к ней. Он думал о Маше, но зависал на том, что теоретически… теоретически, это Машка, яркая, влекущая, быть влюбленным в нее в восьмом классе считалось само собой разумеющимся, когда-то оставила его наедине с новенькой. Новенькой… Умненькой серой мышкой, которая ни с кем, кроме Маши не разговаривала и пыталась максимально быстро удрать после уроков. Она не смеялась на весь класс, не заплетала замысловато свои косы, не кокетничала, не дралась и ничем не проявляла себя. Они как-то  просидели несколько минут в тишине, а потом Лиза подняла на Андрея свои зеленые сумасшедшие глаза – и он пропал. Рассказывал ей что-то глупое, опомнившись, когда только прозвенел звонок, и Маша вернулась, требуя освободить ее место за партой, так ничего и не переписав из ее тетради. Маша все поняла - и молчаливо опускала глаза, когда Андрей стал увязываться за ними следом, а Мельник, которая еще недавно была ее единоличной собственностью – дерзила ему и тайком улыбалась.

 Их улыбками можно было осветить весь город – тогда.

 

Андрей считал, что думал о Маше и о том, как непривычно видеть ее неопрятной и неожиданно – замужней. Он с улыбкой просачивался сквозь шумный восточный базар, думая, что Машка должна была нацепить все эти побрякушки сразу, но не носила даже обручального кольца, и вспоминал, как в школе каждый понедельник был посвящен ее долгим красочным рассказам о субботних похождениях и сексуальных причудах. Он не замечал – долго, что эти понедельники были самыми мрачными для Лизки, которую он вынудил садиться рядом с ним на некоторых уроках, тех, где Машка не тонула так отчаянно и не нуждалась в ее защите. Русский, география, английский. Она привычно сдержанно улыбалась, но словно затихала, становясь еще более незаметной и холодной чем обычно.

 «Мозгоеб»- высокомерно уронила Машка однажды на его недоумение, когда эта тишина обернулась тихим прерывистым всхлипом. « Просто трахни ее». Он вспоминал весь свой ужас от этого кощунства – он не мог себе представить, чтобы сделать с Лизкой все то, о чем он безразлично, в пол-уха, как и весь остальной класс, слушал каждый понедельник. Он хотел обыграть Машу и выставить ее озабоченной идиоткой, когда вместо того, чтобы привычно опустить на русском руку Лизе на колено, шлепнул ее на середину бедра, думая, что она тут же сбросит его ладонь. Не сбросила.

Тот урок был его собственным самым страшным позором, потому что когда русичка вызвала его к доске, он с трудом осознавал, где он находится – его воображение медленно пролистывало все, что он знал на тот момент о сексе, а не о собственном знаменитом тезке. Училка была слишком заботливой или впечатленной тем, что он всегда хорошо учился - вместо того, чтобы просто влепить ему двойку за столь невнятную трактовку Болконского - она интересовалась, не заболел ли он – и Андрей малодушно кивнул, пряча глаза от разволновавшейся Лизки - быстро покидал вещи в рюкзак и удрал домой. Дрочить, составлять новый план действий, сходить с ума оттого, что девочка, которую он боялся лишний раз поцеловать, на которой он уже спланировал жениться на втором курсе университета - терзалась из-за той же почти привычной тяжести в животе. Его девочка.

 

Остаток дня после встречи с Машей Андрей просиживал бесполезной куклой на шумном застолье  и разглядывал картину над круглым столом – беспечных балерин. Степан Петрович - кругленький, въедливый юрист, папиков тыл и отрава жизни всех его поставщиков вынуждал упрямых турков менять условия поставки дешевых полупроводников,  Андрей пил не пьянея и   вспоминал Лену Львовну, ее измученные артритом балетные колени, ее неизменно статную осанку, ее строгий рацион, ее командировку в столицу на зимних каникулах 10-го класса… Снег все шел и шел тогда , тупая программа, одна из тех, которые сейчас проданы и забыты, так и оставалась недописанной, он сидел лицом к окну в Лизиной комнате, отвернувшись от компьютера, а она сидела у него на коленях, медленно перебирая его лохматые прядки, заставляя его дрожать. Он никогда не замечал, когда эта дрожь становилась нетерпимой, только начинал грубо целовать ее, чувствуя резкое, почти болезненное облегчение, потому что она начинала ерзать, придвигалась ближе, обрушиваясь следом на него.

 

Наутро, запивая похмелье минералкой, он стучал ручкой с заводским логотипом, подгоняя время,  краснел, как мальчишка, вспоминая Лизину соседку, старую грымзу, которая могла рассказать Лене, что во время ее отсутствия он приходил к ним, едва родители уходили на работу и просиживал до глубокой ночи. Он подносил тетке сумки, отбрасывая глупые комплименты, испытывая мучительный стыд – напополам с восторгом, когда возвращался к Лизе – с белой розой под курткой и полными карманами презервативов, молясь, чтобы бабка не увидела, как его трясет. Молясь, чтобы Лизка простила ему то, как, окончательно сдавшись, он нечеловеческим усилием воли оторвался от нее вчера вечером и рванул в центр города на троллейбусе, вместо забытого в гараже байка, чтобы в сутолоке самой дешевой аптеки истратить все свои карманные деньги на презервативы. Они даже ни разу не сходили в кино в те каникулы. Он был готов убить ту соседку, когда Лена вернулась и, вытаскивая привезенные ему подарки и лукаво, очень по-женски рассматривала их с Лизой. Поняла? Он пытался извиниться, от смущения язык заплетался, выговаривая ее полное трудное польское имя - но Лена рассмеялась. Заливисто, молодо и заставила его пойти примерять свои подарки – тонкий теплый белый свитер, который он до сих пор носил в мороз, винтажную футболку, которая до сих пор была одной из самых любимых. Он носил ее даже, когда уже ненавидел Лизку.

 

О ненависти он больше не помышлял.

Словно, оттого, что он оставил Лизу в маленькой холодной комнате, под присмотром кучи аппаратов и болтливого доктора, бесчувственной и жалкой, он поверил, что она на самом деле принадлежала только ему.

 

И он снова думал о женщинах, когда подписывал протоколы заседаний и показывал презентации своего бизнес-плана – о своей матери, думая, что безумно виноват перед ней. Он никогда не испытывал к ней такого почти кощунственного поклонения, как перед Лизкой в тот день, когда впервые уставился на ее голые сиськи, Он пытался представить их с Лизкой встречу, надеясь, что у матери хватит такта, а у Лизки - сил…

Мысли были предателями, снова и снова возвращаясь к ней, вспоминания с чистой совестью то, что он столько лет пытался забыть… Мысли мешали ему сосредоточиться и вернуться к ней раньше.