Я почувствовала, что замерла окончательно в тот момент, когда в комнату забежала моя дочь, она, как обычно, стянула носочек с одной ножки и, зябко поджимая пальчики, сказала:

- Мама, холодно! Мама, ты умеешь прыгать в резиночку? Мама!

Она подбежала ко мне, прижалась всем тельцем, я вдохнула ее теплый мягкий детский аромат, в груди стало так больно, что казалось, эта боль сейчас выплеснется наружу, ей было тесно внутри меня.

Ножки Нины прикоснулись к моим ногам – ледяные!

Я словно очнулась от комы, подхватывая ее на руки, закрывая старый ненавистный балкон. Я кутала девочку  в одеяла, растирала ножки и маленькие пальчики на руках. Она хихикала, боясь щекотки.

-Так ты умеешь прыгать? Умеешь?

-Умею, я завтра тебе покажу, мы натянем в коридоре резинку и будем прыгать.

- Правда? А бабушка разрешит? Она не будет кричать?

- Не будет, а если будет, я скажу ей замолчать.

 Мы долго болтали, лежа в обнимку на кровати, прижавшись друг к дружке, словно сиамские близнецы, она, моя маленькая девочка была той нитью, прочной, капроновой, не перерезаемой нитью, что удерживала мой разум от разрушения.

Во сне она смешно сопела, звук был мягким, бархатистым, напоминающим детскую байковую пеленку. Моя Нина чудесно пахла, ее волнистые  светлые волосы благоухали детским шампунем, лимонной вербеной и сиренью. Улетев на пушистом облаке в царство сна, Нина позволила мне дальше погружаться в воспоминания.

Самым ярким, волнующим событием в моей жизни было рождение дочери. Она пришла в этот мир холодным зимнем днем, когда за окнами хозяйствовала вьюга. Моя девочка была похожа на снежинку, она родилась посредством кесаревого, ее личико было спокойным, чистым,  она сосала кончик пеленки, когда мне положили ее на грудь. Она была такой теплой, легкой как пух, но мне казалось, я ощущаю приятную тяжесть на своем животе. Ее маленькие ручки были сжаты в кулачки, я попыталась разжать один, ладошка раскрылась – розовая, с едва заметными линиями, кончиком пальца я провела по одной из них, и губки девочки издали чмокающий звук.

В тот момент я поняла, что Анна Францевна была права, полностью и целиком права, настояв на том, чтобы я вышла замуж и родила ребенка. Анна встряхнула меня от летаргического сна:

- Он не воскреснет, никогда не воскреснет, он на небесах. Ты на земле. Он не вернется. Ты должна жить, родить ребенка. Нани, пойми, никто нас не любит так, как дети, никого мы не любим больше детей. Они смысл всего. Неужели ты думаешь, что Мика хотел твоего одиночества, пустоты и неустроенности, бездетности и безвыходности. Да, сейчас тебе кажется, что я кощунствую, но Нани! Ты не становишься моложе, годы идут, ты хочешь встретить старость, обнимаю кошку? Ты хочешь быть полоумной от одиночества старухой? Кошки не любят нас, они пользуются! Ты обязана устроить жизнь! Ты заживо хоронишь себя, детка, ты даже не успела расцвести, сейчас, думаешь, все неважно, пройдет, не проходит, одиночество с каждым годом переносится все труднее. Ты думаешь,  мне легко жить в этом доме, в окружении призраков, да, можешь считать, я ополоумела, но ночью, когда дом погружается в тишину, я слышу смех Нани Георгиевны, бормотание Микаэлла, сиплый от простуды голос его отца – это мучительно, потому что сколько бы я не пыталась разговаривать с тишиной, бесполезно! Нани, детка, это не жизнь!

Я послушала ее, дав согласие своему бывшему однокурснику, когда-то в пору нашей учебы в университете, он пытался ухаживать за мной, вился навязчивой липкой лентой, ты пытаешься сбросить ее, отпутаться, но она цепляется, липнет, оставляя следы.

Я так и не смогла дать себе ответ, почему выбрала его, быть может, все дело в том, что он предлагал мне стабильность, определенность, дом, семью, говорил четко, прямо, не ходя вокруг да около. Он хотел детей, Сергей, как я ошибочно думала, любил меня.

Он был интересным собеседником, всегда относился ко мне с большим вниманием, дарил цветы. Огромные дорогие букеты, казавшиеся бездушными в своей идеальности, всегда только розы на длинных ножках с обрезанными шипами, отчего бедные цветы выглядели искусственными, они даже не пахли, словно весь их аромат растерялся вместе с маленькими колючими шипами, розы были беззащитны перед людьми.

Думаю, во многом мое решение остановить свой выбор на его кандидатуре было продиктовано тем, что в тот период жизни я была в неком вакууме, вокруг меня вилось много мужчин, но никто, ни один из них не делал шагов к сближению, словно я в их глазах не была женщиной, кем-то кого можно рассматривать в качестве партнера, спутника жизни, любовницы на худой конец.

Ошибочно думают те, кто считают, что выйти замуж не проблема. Когда тебе 30, юность давно махнула тебе на прощание легким бело-голубым шарфом, а молодость растрачивается незаметно, быстро, время неумолимо, с каждым днем оно бежит все быстрее, быстрее, словно часы со сломанной взбесившейся стрелкой.

Ты становишься придирчивой, дорожишь своей независимостью, свободой, но ночью, возвращаясь в пустой дом, воешь как раненое животное, никто не слышит тебя, только стены тихо, деликатно выражают сочувствие. Да, можно завести кошку или собаку, даже рыбок, но они молчат, тишина убийственна.

Мы все от природы, от рождения социальны, мы гибнем в одиночестве, умираем незаметно, тихо, небрежно, не очнись вовремя, не схватись, превратишься в пепел.

Я хотела вновь почувствовать хоть отголосок, тень, оттенок любви.

 Нет, я не тешила себя надеждой, что мое сердце вновь запоет, а душа очнется, я хотела семью, ребенка.

Дети в какой-то момент стали идеей фикс, после смерти Микаэлла, я думала, что не захочу ничего, но слова Анны Францевны въелись в мою кровь, разнеслись по каждому сосуду, обосновались в капиллярах, заправляя всем, в моей голове кружилась мечта о ребенке.

Я не хотела рожать в одиночестве, не желала быть той, кого никто не встречает на пороге роддома, только нянечки с сожалением смотрят на тебя, хорошо, если с сожалением, у нас чаще смотрят с осуждением.

Незаконнорожденный ребенок всю жизнь несет на себе это клеймо. Кто бы что не говорил, как бы не менялись взгляды, нравы, но детям нужна семья, отец и мать, как иначе они смогут понять устройство этого мира, впитать в себя атмосферу семьи, дома, выстроить зыбкую, но столь необходимую цепочку вечных ценностей.

Меня не насторожило то, что в доме мужа всем заправляла его мать. Галина Михайловна была властной, сумасбродной, хитрой, ее талант манипулировать сыном вызывал немое восхищение. Сергей был мягкой глиной в ее руках, она вертела им на своем гончарном круге, вылепливая рохлю, который не мог отстоять интересы жены и дочери.

Когда мы знакомились, она показалась мне милой женщиной средних лет, я отмахнулась от навязчивого ощущения, противно сосущего под ложечкой, которое возникало, когда Галина Михайловна окидывала меня придирчивым взглядом холодных голубых глаз, они были почти прозрачными, предательски казавшимися неживыми, ее взгляд я позже назову рыбьим.

Она смотрела на меня так, словно я была лошадью на скачках и она решала, стоит ли ставить на меня. Клянусь Богом, она смотрела даже мне в рот, оценивая зубы.

После визита к будущей свекрови, я спросила его:

- Мы будем жить с твоей мамой?

- Да, конечно, у нее нет никого кроме меня, я единственный сын, не в моем праве  бросить ее в старости. Она пропадет без меня, у нее слабое здоровье и шаткие нервы.

Как покажет время, моя свекровь была здоровой как бык, а в умении трепать нервы была непревзойденна!

Мы тихо поженились, нам обоим было за 30, друзей я не нажила, отец умер, мама с новым мужем решила не прилетать на свадьбу к единственной дочери, сославшись на дорогие билеты, старые кости, нежеланием тревожить дорогого супруга, ограничившись приторно-сладким:

- Будь счастлива, наконец-то ты решила покончить с судьбой старой девы. Милая, будь счастлива. Только в браке женщина чувствует себя уверенно.

Да, моя мама прекрасно устроилась, выйдя замуж за давнего любовника, они уехали в Израиль, откуда я периодически получала красивые открытки, фото, но не приглашение погостить. Аарон не любил гостей и точка.

Я толком не помню свадьбу, гостей. Были в основном родственники мужа, вся церемониия была организованна соответственно предпочтениям свекрови – только нужные люди, идеальный стол с несъедобной едой, трехъярусный марципановый торт со сливочными розами и тишина за столами. После ЗАГСа Галина Михайловна прикоснулась к моей щеке поцелуем, я почувствовала волну холода с приторно-сладким ароматом «Шанель», банальный запах, по ошибке считающийся роскошным, но идущий только прожженным до мозга костей женщинам,  ощутила, как ее губы, покрытые вязким блеском, прошептали

- Зови меня мамой, так будет правильно.

Почему я должна звать ее мамой? Она совсем чужая мне, я не чувствую ничего, никакого отклика, скорее странную неприязнь, оседающую в глубине сознания. Несколько раз я переспросила мужа, правильно ли я все поняла, на что он, ухмыльнувшись, ответил:

- Если она так хочет, значит, так должно быть. Мама это мама, она хозяйка в доме, не стоит ей перечить. Настюша, пойми, мама привыкла быть хозяйкой в доме, мы не будем ничего менять. Мама у меня замечательная, вы подружитесь.

По глупости своей, за которую позже расплатилась сполна, я не пресекла семейное рабство в самом начале, не расставила паритеты, не очертила границы дозволенного. Галина Михайловна почувствовала свежую кровь, которую она может безнаказанно высасывать. Она была властной, хитрой, умной, безжалостно-эгоистичной, единственное чего Галина не смогла понять, прожив жизнь, что своим поведением она рушит семейную жизнь сына, свекрови часто думают, что все знают лучше, поучают, требуют, тем самым ставя крест на будущем детей. В своем страхе потерять сына, отдав его невестке, Галина забыла о главном – мать всегда остается матерью, но она никогда не заполнит тот вакуум, что заполняет женщина, жена. Мужчины, привязанные к юбке матери, обречены быть несчастными.

До свадьбы я не жила с Сергеем, полагая, что мне нечего пробовать, как вообще можно пробовать пожить вместе, жизнь это жизнь, а не кастрюля с супом, не понравилось, вылил, сварил другую, жизнь не выльешь, не переиграешь, пока будешь пробовать, доскребешься до донышка, оставшись голодным.  Мы не спали вместе, первую ночь было решено провести в общей теперь квартире.

 Зайдя в тускло освещенную спальню, я вздрогнула, поняв - меня коснется другой мужчина, которого я так мало знаю. Да, мало. Одно дело разговоры, встречи, прогулки, совершенно иное, интимный физический контакт.

Прежде, он только целовал меня, откровенно, Сергей отвратительно целовался, его поцелуи были мокрыми, скользкими, горячими. Он только обслюнявливал меня, я всегда стремилась увернуться от его губ.

Вскоре, он понял - меня не впечатляют поцелуи, тогда он сосредоточился на обслюнявливании мочек моих ушей, всегда, когда только предоставлялась возможность, Сергей  целовал кончик уха, дыша горячим дыханием, заставляя вздрагивать.

Большая застеленная кремовым бельем постель стояла в центре комнаты, она словно шипела на меня – «добегалась, плати».

Я платила. Утром, скользнув в ванную, я не обратила внимание на то, что в комнату зашла свекровь. Подойдя к двери, я услышала ее приглушенный шепот:

- Она пользованная! Почему ты женился на той, которой кто-то уже пользовался!

- Это не твое дело, мама.

- Как не мое?! Она пользованная. Ты только представь, олух, сколько мужиков у нее было!

- Мама!

Пользованная… какое мерзкое слово, я быстро удалилась в ванну, включив воду на полную мощность, смывая с себя его пот, и ощущение колющего ножом слова. Я не была пользованной, я была любимой до кончиков ногтей, обласканной, занеженной. Я была счастливой тем далеким летом много лет назад.

Стоя под резкими струями горячей воды, я уносилась в июльскую ночь.  Туда, где меня любили.

---------------------------------------------------------------------------------------------------------

Мика  всегда был нежным, предупредительным, его губы были теплыми, родными, поцелуи чуть влажными, ровно настолько, чтобы на моей коже остался его след, влага смешалась с влагой, запахи соединились, образуя единый, гармоничный, продуманный до последней ноты ансамбль.

Спустя столько лет, я помнила запах его пальцев - табак, вкус его кожи - сладкий табак,  как менялся цвет его глаз в момент возбуждения, но самым волнующим было то, как под кончиками его пальцев пела моя кожа. Она выводила мелодию, сотканную из мурлыкающе-хихикающих звуков, мое тело любило его с той же силой, желало и отдавалось с той же потребностью, что и я.

Я была уверена,  ни одна ночь, месяц, годы, десятилетия не сотрут из моей памяти ни единой секунды моего летнего счастья. Я знала, мой муж никогда не будет значить для меня даже сотой доли того, что значил Мика.

Микаэлла я любила, мужа принимала.

Сейчас, стоя под горячими, почти на уровне кипятка, каплями воды, смывая со своего тела запах мужа, я инстинктивно вдыхала носом аромат, что витал в моей памяти. Это был запах кожи Микаэлла, когда он накрывал меня своим телом, покрытым сотнями бисеринок пота, моя кожа к тому моменту напоминала сеточку, в отверстия которой были продеты причудливые капельки влаги. Мы притягивались, всасывались, переплетались, мое тело помнило, каково ощущать его внутри себя, то восхитительное давление, что возникало с каждым резким толчком. Я не отпускала воспоминания о том, как поджимались пальцы на ногах в момент наивысшего пика, мои ноги сгибались в коленях, я сжимала его, вбирая без остатка, царапая ногтями его икры, прочерчивая ступнями мышцы, без слов прося не останавливаться.

Его ладони крепче обхватывали мои ягодицы, приподнимая, помогая, направляя,  ступни скользили вдоль его ног, слепливаясь в замок. Я откликалась на каждое его прикосновение, кончики пальцев танцевали на просторе кожи, губы искали отклика у его губ.

Моя кожа еще дышала им, грудь ныла от воспоминаний о его поцелуях, соски ныли от желания снова почувствовать касание его губ, пальцев, он прикусывал  деликатно, слегка, словно пробуя, чуть оттягивая, лаская, прося откликнуться на его нежность.  

Он касался меня так, словно я была сотворена из тончайшего хрусталя, поглаживание, ощупывание, мягкое надавливание, все столь аккуратно, трепетно, не переходя грани, но позволяя скользить по отточенному до зеркального блеска лезвию удовольствия.

Мика заботился обо мне, особенно в постели, я взрывалась миллионами мерцающих искр, когда он целовал линию моего позвоночника, ласкал местечко между лопаток, согревал, дул на него, покусывал, его руки удерживали меня, не позволяя шелохнуться, ладони сминали грудь, пальцы дразнили раскапризничавшиеся от томления соски, а губы целовали влажную кожу.

Я помню, мне становилось невыносимо жарко, я бормотала что-то неразборчивая, слыша хриплый смех в ответ:

- Тебе же нравится, нравится, я знаю, нравится.

Я сходила с ума от тяжести его тела. Он укладывал меня на живот, накрывая собой, отводил безбожно спутанные волосы, прижимался губами к моему виску, воркуя со мной, уговаривая, заговаривая, его слова напоминали заклинание. Я не ощущала ничего, даже ритмичное плавное скольжение внутри меня, чувствуемое каждой клеткой тела, уходило на второй план, только звук его голоса, и маленький огонь, горящий под его пальцами, когда его сильные руки, разводили мои уставшие ноги, открывая полный доступ, позволяя касаться меня, оттягивать волоски, чуть щипать, очерчивать.  Пальцы кружили, танцевали, заставляя меня изгибаться, вжиматься в ворох измятых влажных простыней, утыкаться в них носом, дыша нашим запахом, приглушая стон.

Я слышала неровный надорванный стук его сердца, оно трепыхалось как птица в груди.

Я отдавалась без остатка, инстинктивно чувствуя – в любви нет места полумере, ты распахиваешься, обнажаешься, каждый нерв оголен, он кричит от боли и счастья, как и сердце, наше сердце надрывается от любви, изнашивается, штопается, умирает и воскресает.

Когда вода превратила мою кожу в алеющее пламя, я встряхнула головой, скинула бред воспоминаний, заставляя себя вернуться в реальность, спуститься с небес на землю.

Мне надо было одеться, привести себя в порядок, вскинуть подбородок и выйти в комнаты.

С той первой брачной ночи началось мое противостояние со свекровью, в которое мой муж предпочитал не вмешиваться, Сергей ни единого раза не встал на мою защиту, тем самым, вызвав внутри меня стойкое брезгливое ощущение.

Он был труслив как морская свинка, я была уверена,  испугай Сергея хорошенько мамочка – его настигнет инфаркт.

Я сотню раз задавала себе вопрос, почему я не ушла. Ответ был до боли прост, он красовался на моем пальце в виде тонкого золотого кольца, но это была ерунда, самым главным было то, что я почти сразу забеременела.

Моя свекровь не забыла обронить фразу:

- Как быстро, ты словно на электричку опаздывала, бежала, подхватив подол, да в подоле и принесла.

Я прикусила губу на ее высказывание, мне необходимо было осечь ее, сказав: «В подоле приносят только девки, я законная жена вашего сына», - но промолчала.

Галина Михайловна часто бросала косые взгляды на мое помолвочное кольцо, мой муж подарил безумно дорогое кольцо, оно было скорее броским, чем  изысканным, тяжелым, оттягивающим руку. Я никогда не носила его, словно оно не принадлежало мне.

Однажды, когда я была глубоко беременна и не могла сдвинуться с места из-за отекших ног, в комнату влетела Галина Михайловна, она как обычно была всем не довольна, начиная от не так выглаженных рубашек, до не так сложенного одеяла. Свекровь  перечисляла каждое мое прегрешение с точностью заправского военного, пыхтя как старый ржавый паровоз, шипела:

- Кто тебя учил жизни? Ты даже полы моешь не как нормальная женщина. Боже, помоги мне, дай мне сил! Кто учил тебя выжимать тряпку?! А? Ты же это делаешь как мужчина. А котлеты, ну скажи, кто покупает готовый фарш, когда в доме есть мясорубка? Ты пичкаешь моего мальчика котлетами из готового фарша. Знаешь, ты висишь на его шее, свесила ноги и болтаешь, а скоро еще родишь! Куда ты спешила? Тебе нужны только деньги. Конечно. Удобно устроилась, выскочила замуж, прикрыла свои гулянки, и сразу уволилась. Меркантильная зараза!

Я молчала, что я могла ей ответить. Все мое тело было тяжелым, налитым, я не могла сдвинуться с места, не то, чтобы ответить на выпады обнаглевшей в раз женщины. Муж меня не поддержит, мне придется все расхлебывать самой. Я не хотела спорить, ругаться, нервничать. Пока я носила ребенка, правильнее всего было молчать.

Скандалы дома были нормой, но театральное действо одного актера разворачивалось только днем, когда муж был на работе, вечером в его присутствии мамочка была шелковой, носилась вокруг меня как обезумевшая общипанная курица, создавая иллюзию заботы.

Муж был счастлив, я почти смирилась.

В чем-то свекровь была права, я действительно уволилась с работы по настоянию мужа, после того, как врач сказал, что мне следует быть крайне осторожной, возраст, приобретенные болячки. Оказывается, рожать в 30 первого ребенка нелегко. Бред врачей о том, что беременность оздоравливает и омолаживает организм, полнейшая чушь! Скажите это почкам, сердцу, прилипающим намертво отекам и тому, что ты ощущаешь себя развалиной, плюс ходишь с клеймом – старородящая.

Я решила, что работа подождет, ребенок превыше всего. Муж был счастлив, он наивно полагал - дома с его мамой я совершенно счастлива, спокойна.

Мой муж был олухом, крайне удобно тешить себя иллюзиями, закрывать глаза на очевидное, но я прощала ему все, понимая,  невозможно разорваться между женой и матерью, которая играла его жизнью, словно он был ее собственностью, любимая живая игрушка. Он любил ее, она любила его, я не вписывалась в их картину мира.

Когда мой живот стал очень достопримечательным, Сергей потерял ко мне всякий интерес, право, мало кого волнует круглая как персик женщина, быть может, только того, кто любит этот самый персик, да, но меня, по видимости, не особо любили, впрочем, я не могла винить его, я тоже не любила.

Что держало нас вместе?  Ребенок.

Сергей жил работой, в которой он преуспевал, мы были весьма обеспечены, правда, это не мешало моей свекрови корить меня за безработность. Спрашивается, почему ее так волновала моя занятость, если ее сын приносил в дом столько денег, что мы никогда не могли их потратить.

Со временем Сергей стал расчетливым, он дотошно планировал бюджет, требовал от меня плана покупок, в который вносилось все, вплоть до нижнего белья, на мраморной столешнице в кухне лежала большая пухлая тетрадь, списков было так много, что тетрадочка страдала ожирением.

Головой я понимала,  это неправильно, глупо, ставит меня в идиотское положение, я даже пыталась бороться, но единственный ответ, получаемый на все мои высказывание:

- Я работаю, зарабатываю, значит, я и решаю, как нам жить. Чем ты не довольна?

Всем, я была довольна всем, ненавидя всё. Со временем у меня пропало желание вносить в список необходимые вещи, лучше носить старое, чем унижаться.

Ниночку он баловал, малышка росла в кружевах, все только лучшее.

Я жила своим прошлым, своими воспоминаниями, это сохраняло мой рассудок. С дотошностью следователя я возвращалась к Микаэллу, кто-то назвал бы это изменой, я принадлежала одному мужчине, жила с другим.

Ворочаясь по ночам в постели, мучаясь от бессонницы, я закрывала глаза и уносилась в свою страну грез.