Если бы кто-то спросил его в этот день: «А ты любишь ее?» - он бы промолчал. И это был бы самый искренний ответ. Стоя в фойе зала бракосочетания, переминаясь с ноги на ногу и нервно теребя элегантный галстук-бабочку, Марат думал: «Какого черта я здесь делаю?» Зачем? К чему столько гостей, вся эта мишура, увядающие лепестки роз под ногами и крупинки риса в волосах тех, кого уже связали узами. Вокруг него все время кто-то крутился - мать, с застывшим выражением вселенской печали в глазах, отец, с гордостью потирающий руки, оттого, что у него получилось так удачно сговорить брак, старая бабуля, которая твердила ему, поправляя непослушные волосы: «Что же ты, дурачок, делаешь?» Действительно, что он делал?
Волна восхищенного шепота настигла его, заставляя обернуться, чтобы увидеть свою будущую жену. Таня. Она была хороша, в изысканном, безумно дорогом платье с длинным шлейфом, о котором он подумал: «Какая нелепость», в кружевной фате и длинных белых перчатках, в ее руках был зажат букет белых роз холодного оттенка. Холод - это первое слово, которое пришло ему на ум, когда их знакомили. В ней была доля аристократизма, выраженного в гордой осанке, сдержанной речи и надменном взгляде серо-зеленых глаз. Ни капли тепла, ни грамма любви. Ему так хотелось привыкнуть к ней, почувствовать привязанность, понимание, в конце концов, стать друзьями, о любви речи не шло, кому из них двоих нужна была любовь? Она достигла того возраста и положения, когда не хватает только одного - обручального кольца и статуса замужней дамы, которым можно будет бравировать в обществе. Он, устав спорить с родителями, принял решение жениться на ней, ведь партия была так выгодна. Деньги к деньгам, положение к положению, семейный бизнес, перспективные планы, финансовые потоки, доходы, дивиденды. А то, что им обоим не было дела друг до друга, кого это волновало? Их даже не знакомили, их сводили, как двух породистых собак на выставке, описывая достоинства, холку, родословную, выучку. Их свидания были скучны и однообразны – цветы, всегда элегантные и безумно дорогие, других бы она не приняла, ресторан, где за бешеные деньги вам подают крохотную порцию чего-то безвкусного и непонятного, но обязательно на большой помпезной белоснежной тарелке, где неприлично повышать голос, и не дай бог уронить вилку. Она любила такие места - чопорно и холодно. Чем ближе был день свадьбы, тем дальше они были друг от друга. Таня была занята платьем, кружевами и подружками, а Марат - составлением брачного договора, в котором заранее прописывалась каждая мелочь. А где же романтика?
Его мать обреченно вздыхала, ей не хотелось ни с кем делить единственное, обожаемое до фанатизма, чадо, ей не было дела до того, что возможно ему хотелось создать свою семью и вырваться из-под надзора ее всевидящего ока, Анна Николаевна считала его своим по праву рождения. Ему было почти тридцать, а он внимал каждому ее слову. Состоявшийся в жизни и добившийся много, будучи равноправным партнером в бизнесе отца, он был бессилен в противостоянии с матерью. Для нее сын был идеалом, которого недостойна ни одна из женщин. Отцу Марата стоило больших усилий уговорить ее согласиться на брак сына.
Отец. Для него бизнес был всегда превыше всего, цифры, сводки, деньги, ничего личного. Анна была красивым дополнением, тем, чем можно похвастаться перед друзьями, когда она была молода и хороша, а когда свежесть юности покинула ее, он стал осыпать ее драгоценностями, не потому что хотел побаловать, а потому что это было статусно. Сын был его правой рукой, наследник бизнеса и не более.
Свадьба была дорогой, громкой, самой роскошной из тех, что видел город. Смешно, но они сняли музей для празднования, местный художественный музей, воистину - деньги творят чудеса.
Марат чувствовал себя лишним на этом фальшивом празднике жизни. Ему было тошно от восхищенного ропота, обращенного в сторону его невесты, восторгов и похлопываний по плечу его друзей, которые присвистывали, говоря, какую красотку он отхватил, и что под шелком у нее недурственная фигурка. Марат видел лишь холодный блеск ее глаз, длинные ногти, которые могли растерзать его, он с ужасом осознавал, что боится ее, их совместной жизни, и ему плохо от мысли, что придется спать с этим ледяным изваянием.
Тетка регистраторша, обомлев от дороговизны церемонии, пригласила их в зал. Таня протянула ему руку, затянутую в кружева, улыбка застыла в ее глазах: «Пойдем, дорогой». Ее голос показался ему россыпью ледяных осколков, впивающихся в его плоть.
Длинная витиеватая лестница устремлялась вверх, они поднимались медленно, чтобы ее бесценный шлейф не запутался.
Марат ловил себя на мысли о том, что считает количество ступенек, которые ведут его в новую жизнь, когда вдруг кто-то едва слышно пробормотал совсем рядом: «Извините, извините». Он поднял голову и столкнулся взглядом с той, которую он не ожидал увидеть здесь, и это было подобно удару под дых. Где-то глубоко внутри него все болезненно сжалось, он поморщился, ощущая почти физическую боль, распространяющуюся по всему его телу, захватывающую каждую клетку, пульсирующую в висках, оставляющую неприятное послевкусие во рту. Марат неотрывно смотрел на нее, она смущенно бормотала извинения, пытаясь незаметно проскользнуть сквозь толпу гостей, в один миг он обхватил взглядом всю ее – от кремовой футболки до сиреневых летних брючек. Ее волосы были стянуты в тугой узел на затылке и закрыты тонкой паутинчатой сеткой, только она носила эти сеточки. Однажды, он поддел пальцем эту паутинку, говоря: «Лишнее». А она сквозь смех пробормотала: «Только так прическа сохраняется в течение дня». Сейчас он стоял под руку с невестой, и все чего он хотел - это вновь стянуть сеточку с волос той, что пыталась ускользнуть сквозь толпу. Марат резко выдернул руку из захвата Тани, обернулся, окликая удаляющуюся фигурку, и почти прокричал: «Прости!» Она оглянулась, махнула рукой, замерла лишь на секунду, и в ее глазах он прочел ответ: «Не могу, не прощу».
Регистрация прошла быстро, сумбурно, или это Марату так показалось, отточено до минуты - клятвы, кольца, дежурный поцелуй, вальс в кругу гостей, рой бабочек на счастье и пара голубей, увядающие лепестки роз под их ногами и крупинки риса, застревающие в волосах и болезненно колющие его лицо. Плачущая мать бормотала, что он бросает ее, напыщенный, как старый индюк, отец похлопывал по щеке и говорил, что теперь их фирмы сольются в одну, и какая их ждет прибыль! Таня была ослепительно холодна, хороша и бриллиант на ее правой руке сам кричал: «Добилась!»
Фуршет в музее показался Марату насмешкой, он блуждал среди картин и скульптур, немного завидуя им, они были на своем месте. Таня смеялась в кругу подружек, веселясь над тем, что острый каблучок ее туфель поцарапал старый дубовый паркет, и смотрительница не знала, что сказать на это.
Затем был ресторан, где все гости сидели в строгом соответствии с положением и выгодой, Марата даже не удивило то, что его с Таней разделял почти метр, новобрачная перешептывалась с подружками и своими родителями, а он тихо напивался вдрызг. Живой оркестр, певцы, танцоры, тщательно продуманная программа, никаких отступлений от регламента. Если взглянуть со стороны, это была странная свадьба - тихо, чинно, и только по редким крикам «Горько!», можно было понять о происходящем действе.
Плачущие переливы армянского дудука неожиданно ворвались в его мысли, он встрепенулся, подумав, что это галлюцинация, откуда здесь дудук? Музыка нарастала, Марат поднял затуманенный алкоголем взгляд и увидел то, отчего у него перехватило дух - тончайшая васильковая вуаль скрывала тело танцовщицы, она кружилась под звуки музыки, каждое ее движение было в такт, в ритм, маленькие ножки выглядывали из-под пышной длинной юбки с множеством разрезов. Звон тонких браслетов на ее запястьях и щиколотках подпевал музыке, с каждым новым оборотом она приоткрывала вуаль. Он ждал этого и боялся, заранее зная, кого скрывает ткань. Миг, и каскад кудрей закружился, вторя шелку, она не смотрела на него, он знал - не посмотрит, она никогда не смотрела на гостей, слушая музыку, не отвлекаясь на зрителей. Улыбка скользила на ее губах, худые руки взлетали вверх, увлекая за собой шелк ее вуали, ножки перебирали быстрый ритм арабской мелодии, она царила среди гостей. Марат видел, как все мужские взгляды сосредоточились на ней, как женщины со злостью одергивали своих мужей. А ей не было дела до них. Он смотрел на нее, будто видел впервые, ее кожа мерцала в приглушенном свете ресторана, русые волосы казались почти черными, а голубые глаза – синими. Он искал среди множества браслетов обвивающих ее запястья тот, что он привез ей когда-то давно, из первой поездки в Иран, когда гранатовый рубин мелькнул в свете люстр, он издал обреченный вздох. Сама судьба наказывала его. Он не мог даже предположить, что увидит ее второй раз за этот бесконечный день, откуда он мог знать, что танцовщица, приглашенная организаторами заболела, а она ее просто подменяла, даже не зная, куда и к кому она едет танцевать. Музыка стихала, кружение медленно замирало, шесть из семи платков были разбросаны по ковру, и седьмой она зажимала в кулачке. Она обернулась, как в замедленной съемке Марат увидел, как дрогнули ее ресницы, она взглянула на него, тихий вскрик слетел с губ, заглушенный громкой музыкой, кулачок разжался, и тонкий кусок шелка упал к его ногам. Лишь мгновение они смотрели друг на друга, и за эти секунды они сказали друг другу так много и так мало. Марат зажмурился, а когда открыл глаза – ее уже не было, Таня дергала его за рукав, говоря, что пора выходить на улицу, смотреть фейерверк.
Ночь была холодной, яркие огни взлетали в воздух, рассыпаясь на миллионы искр, Марат подумал: «Как моя жизнь».
Рассвет он встретил в гостиничном номере, выбираясь из постели, в которой спала Таня, все прошло гладко, и даже почти приятно, особенно, когда он закрыл глаза и увидел перед собой голубые глаза и васильковую вуаль. В распахнутое окно врывался прохладный воздух, Марат втянул голову в плечи, ссутулил спину, схватил халат, лежащий на прикроватной тумбочке, и поплелся в ванную. Он долго смотрел на свое отражение в зеркале, вспоминая вчерашний день и ночь. Отогревшись в душе, решил вернуться в постель. Войдя в комнату, остановился, внимательно глядя на свою спящую жену. Таня была растрепанной, макияж немного поплыл, руки обхватывали подушку, и в его голове вспыли воспоминания о том, как вчера она перебирала подарки, читала карточки, улыбалась, видя что-то дорогое, считала купюры в конвертах и, лишь удостоверившись, что никем не была обделена, протянула к нему руки, томно шепча: «Котик, удели мне внимание». Его передернуло от этого Котик. И сейчас, стоя в гостиничном халате в номере «Люкс», он впервые полностью осознал весь ужас произошедшего, понял что натворил, и это было самым тяжелым, что он когда-либо испытывал. Осознание обрушивало на него все новые и новые воспоминания, Марат обхватил голову руками, пытаясь прогнать их, но они не собирались уступать.
Самым болезненным было то, как он бросил ее, без объяснений, просто сказав: «Мне нашли выгодную партию, она моего круга». Он говорил, и сам не верил в то, что слетало с его губ. Майя закусила губу, внимательно вслушиваясь в его слова, кивая головой. С каждым его словом она будто становилась меньше, съеживалась, небесно-голубые глаза тускнели, и в их уголках собирались слезинки. Когда он расписал ей перспективы брака, она кивнула головой, отвернулась от него и тихо поплелась в сторону своего дома. Он догнал ее, развернул к себе, приподнял опущенный подбородок, говоря, что это не его выбор, так хочет отец, он не может идти против его воли. Майя должна все понять. Что она должна была понять? Что тот, с кем она была вместе почти семь лет, бросает ее, как ненужную игрушку, лишь потому, что она не его круга, у ее семьи нет миллионов, а ее отец алкоголик? Или то, что она недостойна его, потому что еще учится, а в свободное время танцует для заработка? Или то, что они были вместе с того момента, как его родители переехали в их город и построили дом по соседству? Она помнила, как впервые увидела его, он приехал проследить за тем, как идет строительство коттеджа, вылезая из машины, он остановился и посмотрел на нее, Майя тогда подумала: «Кто же разрешил ребенку сесть за руль?» Он был маленьким, очень худеньким, с мягким, почти женским голосом, очень воспитанный, вежливый, галантный, она была искренне удивлена, узнав, что он старше ее на семь лет, и работает в другом городе, но сейчас решил переехать к родителям, мама по нему тоскует. Майя удивилась, такой взрослый парень и так привязан к матери, глупенькая, она еще не знала Анну Николаевну. Марат сразу начал ухаживать за Маей, но аккуратно, незаметно для окружающих, и особенно для своей семьи, когда родичи уезжали на недельку другую, тащил Майю к себе домой, и они устраивали что-то вроде репетиции семейно жизни. В самом начале ее смущало, что он буквально прячет ее ото всех, потом она смирилась, привыкла, но с каждым годом ей было все труднее слушать его бессвязный лепет о том, что ее не примет семья. Чем она хуже их? Она умна, хороша собой, учится в престижном ВУЗе, да, у нее нет состояния, но разве это недостаток? В первое время Майя часто спрашивала Марата, почему он так цепляется за семью, ведь у него все есть, сначала он отшучивался, что он единственный сын, не имеет права огорчать мать и отца, а однажды, в сердцах крикнул ей: «Как же ты не понимаешь, он лишит меня наследства». В ту ночь, когда Марат заснул, Майя тихонечко пробралась в ванную, включила душ и полночи провыла в голос, от свалившегося на нее осознания - он ставит деньги выше ее. Когда голос осип, и она продрогла до костей, Марат вошел в ванную, потирая заспанные глаза, наткнулся на ее съежившуюся фигурку, и все понял. Он кутал ее в ворох махровых полотенец, вытирал спутанные кудри, говоря, что он дурак, и не имел права так с ней разговаривать, обещал, что придумает что-нибудь, но что он мог придумать, когда миллионное наследство маячило перед глазами. Год шел за годом, они все так же тайком встречались, он даже возил ее пару раз за границу, они гуляли по узким улочкам Ирана. Он покупал ей звенящие золотые браслеты и тяжелые серьги, множество шелковых шалей, в которые закутывал ее в гостиничном номере, и затем медленно, по одной снимал их, заворожено наблюдая, как в тусклом ночном свете мерцает ее, слегка подернутая загаром, кожа. Он любил ее, искренне, сильно, глубоко, но он был слаб, не мог даже подумать о том, чтобы ради нее отказаться от семейных денег. Часто, когда она спала, он подолгу смотрел на ее мирное во сне лицо, накручивал пряди пушистых волос на палец, прислушивался к стуку ее сердца и ломал голову, как сделать так, чтобы и ее не потерять, и отца не огорчить. Ничего не шло в голову. Марат был труслив. Майя заканчивала учебу, когда родители сговорили его брак с Таней, и он принял решение: «Женюсь. А Майя? Майечка поймет, она же понимала меня семь лет, и сейчас поймет, мы встречались тайно, и нам было хорошо, она и дальше так сможет». Подонок, он ни разу не задумался о том, что Майя проклинала себя за любовь к нему, за слабость, за то, что в его руках ее тело было подобно глине, и она не могла ему отказать. Но больше всего она кляла себя за то, что не могла найти в себе сил и порвать этот замкнутый круг.
Марат занимался брачным договором и обдумывал разговор с Майей, когда она отвернулась от него, выслушав его, выверенную до малейшей интонации, речь. Он в первые минуты подумал, что она огорчилась, не более, а отвернулась от него лишь на время, и только догнав ее и заглянув в ее потухшие глаза, он понял, что натворил. Она не простит, не поймет, не примет его обратно никогда, в ее глазах он прочел только одно - она презирала его. Марат терял ту единственную женщину, для которой был важен только он, не его деньги и положение, а он сам - маленький мужчина с мягким, почти женским голосом, начитанный и вежливый, внимательный к мелочам, но не видящий основного, главного. Тот, кого она любила, кто стал ее первым и единственным, кто помогал ей кроить юбки-солнца для выступлений и усердно нанизывал бисер на леску, а потом подавал ей одну за другой нити для навески. Он делал ее жизнь интереснее, многограннее, он мог цитировать Шекспира наизусть и тихонько петь строки из Вознесенского, он не боялся выглядеть смешным, несуразным, он мог подарить ей рубиновый браслет или безделушку, сделанную его руками, и безделушку она любила больше, чем браслет. Если бы он не сказал, что камни – это рубины, она бы никогда и не догадалась, она любила его любым, всего, без остатка. И сейчас он терял ее.
Марат внимательно посмотрел на спящую жену, и ощутил, что он никогда не полюбит ее, не привыкнет, не сможет даже впустить ее в свою жизнь. Когда однажды он напел ей строки из Юноны, она высмеяла его, сказав: «Котик, не делай так больше, ты безголосый, пожалей мои уши». Она требовала, требовала, ничего не давая взамен. Сейчас, Марат не видел ее красоты, он задыхался от запаха ее духов, ему казалось, что тяжелый, приторный аромат Шанель впитывается ему под кожу, и его не смоешь, он вспомнил, что Майя никогда не пользовалась духами, от нее пахло лишь свежестью и чем-то теплым, родным, почти детским. Окруженный удушливым шлейфом духов жены Марат подумал, что он не сможет с ней жить, он ненавидит себя, ее, отца, компанию, но больше всего он презирает свою трусость, слабость, и то, что он променял Майю на наследство. Обхватив голову руками, Марат опустился на пол, и судорожно стал решать, что делать дальше, как жить, дышать, как ему сделать хоть один вздох без Майи?
Марата хватило ровно на два месяца, в течение которых он искренне старался сжиться с женой, он ходил на работу, возвращался домой, где его вместо ужина и поцелуя в щеку ждала записка – «я с подругами». Он на автомате ложился с ней в постель, закрывал глаза и пытался представить на месте жены Майю, но ничего не получалось, все было не тем, не так - кожа, аромат, прикосновения, вздохи, все было искусственным, не его, не для него. Это вызывало в нем отвращение, смешанное с презрением к самому себе. В то утро, он проснулся очень рано, повернул голову, взглянул на спящую жену, которая даже в постель делала полный макияж, и понял: «Все, с меня хватит, не могу больше». И в этот момент, ему стало так легко, свободно, и то решение, что он мучительно искал, нашлось.
Он не взял ничего, кроме своих документов и ключей от машины, он убегал оттого, что натворил. В его висках пульсировало, в голове крутилась только одна мысль: «Только бы Майя простила». Несясь по шоссе, Марат набрал номер отца и быстро проговорил: «Я бросил Таню, подаю на развод, можешь лишать меня всего».
К вечеру он подъехал к старому дому, выкурив две пачки «Winston», он вышел из машины и медленно как старик пошел к окнам квартиры Майи. Три стука и один перестук, их сигнал. Растрепанная ото сна головка высунулась в окно, Майя прищурилась, вглядываясь в темноту, различив силуэт Марата, ахнула, распахнула окно, чтобы увидеть его ближе, но когда их взгляды встретились, она поняла только одно - он чужой для нее, слишком поздно. Они долго молчали, глядя друг на друга, сил высказать наболевшее не было. Майя окинула мягким, почти любящим взглядом осунувшееся лицо Марата, протянула ладонь, нежно погладила колючий подбородок, и тихо прошептала: «Уходи».
Когда перед его лицом она закрыла окно и задернула шторы, Марат понял только одно - он не сдастся, сделает все, чтобы вернуть ее, докажет, что достоин ее, вымолит прощение, все исправит. Он просидел под ее окном до утра, и даже когда пошел дождь не нашел в себе сил дойти до машины, в глубине души он надеялся, что она выйдет к нему, но его ожидания были тщетны.
Впервые за тридцать лет своей жизни, Марат понял, чего он хочет, кого он хочет, и что надо делать для достижения желаемого. Он начал жизнь с чистого листа, из прошлой жизни он взял с собой лишь Майю, которая спустя два года все же простила его….

Источник: http://robsten.ru/forum/36-995-1