Пока ехала на работу, пока определяла, какие именно дела предстоит завершить, чтобы не оставить после своего ухода неразбериху, я постоянно возвращалась к мысли, как сложилось бы, не остановись тогда трамвай на Селезневской или остановись, но двумя-тремя минутами позже? Опоздала бы я тогда на собеседование? И если да, то прошла бы его, изначально зарекомендовав себя непунктуальной? А если бы получила эту работу, прибыв вовремя, подготовившись, едва бы сблизилась с исполняющим обязанности руководителя, смотрела бы на него как на человека, в отношениях с которым необходимо придерживаться строгой субординации, как бы привлекательна ни была его внешность, сколько бы обаяния ни заключалось в улыбках и взгляде серых глаз.
Зерно ошибки в том, что первое впечатление о Дмитрии Савельеве я получила как о мужчине, чье общество взволновало и растрясло мою упорядоченную, сбалансированную вселенную, а не как о своем начальнике.
И может быть, в судьбе Вадима тоже был такой же роковой шаг, когда он уехал в Петербург улаживать проблемы, с которыми должен был справляться Дима. Ведь останься он в столице, насколько вероятно, что именно он в тот день заметил бы меня, голосующую на остановке, и предложил бы подвезти? Именно его я бы повстречала. Без всякого сравнения с младшим братом. Без развеянных иллюзий, списка сожалений и обвинений самой себе, без яда гуляющих по офису слухов.
Вспомнилось, что мне ведь приснилась та никогда не имевшая место в реальности поездка. Накануне моего отъезда в Менделеевск. Снилась и улыбка Вадима – вот ее я увидела в реальности, когда он посадил меня на поезд, стоял на перроне и смотрел на меня…
Открывая дверь офиса, я заставила себя оставить за порогом душившие меня образы и вопросы, а вместе с ними и чувства разбитости и разочарования.
Сейчас для них не время и не место, зато время и место полной концентрации на работе и на своем увольнении.
Я написала заявление сразу же, но попасть с ним на прием к руководителю получилось лишь к одиннадцати часам, до этого у Вадима Евгеньевича проходило какое-то совещание.
Дверь его кабинета была приоткрыта. Следовательно, он свободен и может уделить время любому сотруднику. Постучалась и, услышав краткое «войдите», шагнула внутрь.
Мне казалось, я настроилась, хорошо подготовилась к этой встрече и предстоящему разговору, казалось, что получилось выморозить все мысли и эмоции, оставив лишь цель… Только казалось.
Никакого хладнокровия. Оно ушло, стоило мне взглянуть на него.
Я сразу же поняла, что офиса на ночь он не покидал. Растрепанный, неопрятный, на щеках и подбородке темнеет пробивающаяся щетина, так четко выделяя рот. Он был без галстука, а пиджак повешен на высокую спинку кресла. Две верхних пуговицы сорочки цвета слоновой кости расстегнуты, рукава закатаны до локтей, обнажая приковавшие взгляд крепкие мускулы предплечий и запястья.
Он кинул на меня усталый взгляд - никакого тепла в глазах, никакой улыбки. Безучастно кивнул в знак приветствия и, небрежно махнув в сторону кресел у бриффинг-приставки - мол, можно присесть и подождать - вернулся к монитору и телефонному разговору:
- Да, это есть. Читай, что там дальше.
Три-четыре минуты он что-то набирал на клавиатуре, сосредоточенно прислушиваясь к своему собеседнику на том конце линии, перемежая работу на компьютере краткими резюме или вопросами.
А я ждала, крайне напряженная, сидя на краешке стула, держа спину прямо и стиснув руки, лежащие на столе, так, что онемели пальцы. Смотрела в окно, в тоскливый грязно-серый день, обзор сегодня не загораживали жалюзи, сдвинутые в стороны. С изумлением увидела, что капает с крыши. Снова капель, а я даже не заметила сегодня этот очередной шажок весны, постепенно выживающей зиму, не заметила, тепло было сегодняшним утром или холодно, ветрено или приятно и тихо - слишком погрузилась в себя.
В кабинете пахло кофе – грязные чашки, выставляя белоснежные фаянсовые бока, громоздились на подносе у самого края бриффинг-приставки. Сквозь доминирующие теплые басы кофейного аромата пробивались нотки мужской туалетной воды: кедр, чуть-чуть ментола… Кажется, именно этот сладковато-будоражащий запах улавливала, когда он находился слишком близко…
- Ага, и тебе счастливо, - Савельев усмехнулся, заканчивая разговор. – Продолжай любить своих менеджеров, иначе переманю к себе.
Воцарилась тишина. Теперь моя очередь занять время и внимание руководителя.
Я облизала вдруг помертвевшие губы, обнаружив, что не в силах произнести ни звука. Адреналин будто выхолодил всю кровь, я едва владела собой.
И он тоже молчал. Мы даже не смотрели друг на друга: я уставилась в ровные и четкие контуры букв своего заявления, а он шуршал перебираемыми бумагами.
- Что там у вас? – наконец поинтересовался Савельев. Деловой, сухой тон.
«У вас». Я вздрогнула как от удара.
Ему раньше следовало подумать о том, чем чревато нарушение границ безэмоционального профессионального подхода. Он поздно в них вернулся. А я… Я была права: как и младший брат, старший определился с приоритетами.
Сохраняя молчание, я по полированной столешнице бриффинг-приставки передвинула заявление к краю стола руководителя, благословляя свое бессознательное решение сесть на первое место. Если бы пришлось встать и подать лист ему, он заметил бы, как дрожат мои руки.
Через секунду я подняла на него взгляд.
Подперев лоб рукой, Вадим Савельев смотрел застывшими глазами в строки моего заявления об уходе. Бледный, изменившийся в лице.
Сделав болезненный толчок, мое сердце остановилось, дыхание прервалось. Время, пространство, будто превратившись в вязкую, густую субстанцию, забили мне горло, уши, размыли зрение. Трясущейся рукой я стиснула край столешницы, пытаясь привести себя в чувство.
Что со мной такое? Я сознательно приняла это решение. И оно правильное. Реакция этого мужчины на него не важна.
Вадим так стремительно поднялся с кресла, что оно откатилось к шкафу. Взбешенный взгляд выжигал дотла:
- Итак, Арина Витальевна, - напряженно и жестко заговорил он, - вы хотите уйти.
Все еще лишенная голоса, я согласно кивнула.
- Так да или нет?
Он злился, черты лица заострились, подбородок воинственно выдвинулся вперед. Я поняла, что он очень близок к потере самообладания, и, следовательно, никакая беседа невозможна, никакие объяснения не будут услышаны и восприняты.
И пусть. Будет и то, и другое. Как бы я ни задевала его своим уходом, он не имеет права…
- Да, - ответила я, голос хлестко звенел. Выразительно смотрела ему в лицо, безмолвно говоря, насколько неприемлема подобная реакция. Нельзя забываться до такой степени. – Я хочу уволиться. Заявление составлено по всей форме.
Мгновение мы молчали оба, не сводя друг с друга пронзительных взглядов. Слух резало его шумное дыхание. Я деловым тоном добавила:
- По возможности мне хотелось бы уйти сразу же, не ожидая двух недель.
- Даже так? – Вадим, выдохнув, недобро усмехнулся, а я дернулась. – И на каком основании?
- На основании семейных обстоятельств. Вы в курсе их.
- Нет, вы не поняли. Как руководитель я не вижу оснований для вашего ухода. Вы прекрасный работник, с блеском прошли испытательный срок. Должность, зарплата, условия, согласно вашим же словам, более чем приемлемы. Так по какой причине я вижу это, – Савельев ткнул пальцем в мое заявление, - перед собой?
Листок скользнул по полировке обратно в мои руки, а Вадим, обогнув стол, встал рядом со мной. По спине пробежали мурашки.
- Причина – мое собственное желание.
- Это не причина, это отговорка. Если дело в здоровье матери, берите дни в счет отпуска. – Веско гнул свое, глядя на меня сверху вниз. Я крепко стиснула зубы.
- Если же нет… Назовите хотя бы одну объективную причину вашего ухода, и я подпишу. Вы уйдете сразу же, не отрабатывая две недели. – Жесткий, сверлящий взгляд, застывшее, напряженное лицо.
Причина. Назвать ему причиной тот факт, что наша дальнейшая совместная работа невозможна, поскольку я неравнодушна к нему? Что больно видеть, слышать его? Что в данный момент я беспомощна, не способна справиться с собой, не говоря уже о работе, что сильно нуждаюсь в том, чтобы разобраться в себе как можно дальше от Москвы, «Мэнпауэр» … и него самого?
Нет, это уж слишком…
Его сотовый, лежащий среди вороха папок, пронзительно зазвонил, мы повернули к нему головы.
Это знак того, что достаточно, беседа окончена. Мы оба не в состоянии ее продолжать.
Я поднялась на непослушные ноги, чуть отодвинув стул в сторону, иначе, вставая, задела бы Савельева грудью – так близко он находился ко мне. И волновал меня этим: аурой своего тепла, запахом туалетной воды – хвоя, чуть-чуть пряного сандала и ментола…
- Я очень прошу вас подписать мое заявление, - тихо, но бесстрастно произнесла я, когда сотовый смолк. Через несколько секунд рингтон зазвучал вновь.
- Подпишу, как только будет названа причина, - в ответ процедил он и, шагнув к телефону, освобождая меня от давления своей близости и взгляда, ответил на звонок, сердито выкрикнув: ”Да, говорите!»
Я не стала дожидаться его очередной свободной минуты, постаралась как можно быстрей и бесшумней покинуть кабинет.
***
Преодолеть сегодняшний день, а завтра будет совершенно иной. Именно – преодолеть, не пережить. Завершить дела, привести их в тот порядок, в котором легко сориентировался бы новый человек.
Конечно, он отпустит меня, он не посмеет не подписать мое заявление. Нужны объективные причины моего ухода? По какому праву он требует назвать их? Согласно трудовому законодательству, я могу уйти в любой момент, не озвучивая никаких оснований для этого.
Не понимала его. Не понимала его несдержанности, его требований, его отношения. Что за ребячество?
Я перебирала вещи в ящиках своего стола – там тоже требовалось навести порядок, а заодно и найти таблетки от боли в желудке – когда Вадим Евгеньевич прервал меня. Выпрямилась и застыла, не желая оборачиваться, механически подравняла стопку извлеченных распечаток.
- Арина Витальевна, - на край моего стола легла черная папка. – Вы еще должны помнить этих девушек, - длинный указательный палец постучал по пластику обложки. – Все они прошли собеседование для вакансии продавца-консультанта.
- Да, помню, - кивнув, я повернула голову и увидела его бедро, облаченное в светло-серую ткань брюк, кисть руки, спрятанную в карман.
- Просьба составить для них командные и профессиональные тренинги и вложить сюда распечатанную информацию по ним. Даты проведения будут оговорены позже.
- Хорошо, я поняла. - Собралась взять папку, но Савельев вдруг придавил ее сверху ладонью, добавив:
- Отчитаетесь лично мне. Результаты я жду уже вечером.
Вновь деревянно кивнула.
- Я сделаю, - и положила порученную папку в лоток со срочным.
Он не торопился уходить. В течение нескольких мгновений - я чувствовала это - изучал взглядом меня, мое рабочее место. Наверное, заметил и бумажный пакет, куда успела сложить принадлежащие мне вещи: блокнот, набор гелевых ручек, калькулятор… На щеках почему-то запылал румянец, от волнения кожу стало покалывать. Я застыла в одной позе, туго натянутой струной, не решаясь пошевелиться, глубоко вдохнуть.
- Делайте, - наконец бросил он и отошел.
***
Я как раз распечатывала порученное мне Савельевым, психологически готовилась к тому, чтобы вновь войти к нему в кабинет и, сдав папку с материалом, вернуться к вопросу своего увольнения, когда мимо прошел Артем. Упав в кресло, парень потер ладонями лицо, рассмеялся, а затем весело взглянул на меня, вытаскивающую из принтера листы:
- Босс чудит второй день, - пояснил после короткого смешка. – Чудеса в решете! Он сам на себя не похож.
Кивнув, выдавив вежливую улыбку, я вернулась к своему столу.
И что мне ответить Кожухову? Что, возможно, я замешана в странном поведении нашего руководителя?
- Да и ты странная, - заметил через минуту Артем, наблюдая за мной. – Какая-то понурая, подавленная. И молчаливее обычного. Что-то стряслось?
Я прекратила проверять и сортировать распечатки, все еще хранящие тепло принтера. В любом случае меня выдает напряженное покрасневшее лицо. И Артем заслуживает того, чтобы узнать новость из моих, не чужих уст.
- У меня больна мама, - подняв голову, встретила пристальный изучающий взгляд Кожухова. – Собственно, поэтому и написала сегодня заявление об уходе. Хочу вернуться домой, в Менделеевск.
Подавшись вперед, Артем громко выдохнул.
- Черт побери… Арин, а может, еще подумаешь, а? Я уверен, что босс войдет в положение…
Я отрицательно покачала головой:
- Все уже обдумано. Вадим Евгеньевич подпишет заявление.
- М-м, это объясняет многое… - задумчиво пробормотал Артем.
Заставила себя углубиться в чтение планов тренингов и проигнорировать последнюю реплику, а сердце все равно гулко колотилось.
- Черт, как же жалко, - голос парня звучал расстроенно. – Классно было с тобой работать.
Я ободрила его маленькой улыбкой:
- С тобой тоже было приятно работать. Спасибо за то, что всегда помогал и выручал, за твою доброту. Свято место пусто не бывает, и, может статься, вместо меня придет работник раз в десять лучше. Выше нос!
- Это вряд ли, - вздохнул Кожухов.
Какое-то время мы молча работали. Продолжая бегать по строчкам распечаток невидящим взглядом, я изо всех сил давила полосующую изнутри горечь.
«Он сам на себя не похож».
Нужно ли нам объясниться без барьеров «начальник-подчиненный»? Ведь каким-то образом мы связаны друг с другом, он чудесный, прекрасный человек, за очень многое я безмерно ему благодарна… И уходить вот так, практически со скандалом… Нет, неправильно. Но способна ли я найти смелость, подобрать слова, чтобы все рассказать ему? А способен ли он трезво воспринять ситуацию? Не думаю.
Преодолею сегодняшний день, а завтра начну новый, с красной строки.
- Шесть тридцать, - оживившийся Кожухов огляделся по сторонам. – Ты заметила, что сегодня многие сбежали пораньше?
- Да, - безразлично отозвалась я.
- Уверен, рванули за подарками. Пойду и я тоже. Надо что-то выбрать для Саши. Кстати, не подскажешь, что подарить девушке на Валентинов день, если ты около месяца с ней встречаешься? У меня идей ноль.
Пожала плечами:
- Опасаюсь давать советы в таких делах.
- Цветы, наверное, глупо… Она собирает фарфоровые фигурки животных, может, что-то поискать для ее коллекции?
Я не ответила, а Кожухов шумно прибрался на своем столе, выключил компьютер.
Наше финальное прощание вышло сдержанным, практически сухим. Я видела, что Артема огорчило мое увольнение, что он переживает из-за него, но старается не подавать вида, и не хотелось кормить его пустыми общими фразами, фальшиво улыбаться. Внутри меня горела пустота, постепенно наполняемая безучастностью ко всему.
Когда Артем ушел, я взялась за проверенные распечатки. Пора. Больше этот момент откладывать нельзя.
Собравшись, я открыла папку, оставленную Вадимом. В глаза бросилось собственное имя в первой строке вложенного в файл небольшого листа в клетку, полностью исписанного его почерком.
Записка для меня.
С замеревшим сердцем, дрожа, я проглатывала строчку за строчкой:
«Арина, скажу сразу, что не считаю такой способ объясниться с тобой самым подходящим, мне он тоже не по душе, но… ты не оставила мне никакого другого. Еще в первую мою попытку рассказать обо всем – ты должна помнить тот наш разговор в вечер корпоратива – ты остановила меня. Вернее, остановил твой взгляд, сказавший, что еще рано, что ты не хочешь слышать ничего о моих чувствах. Была и вторая попытка, буквально в воскресенье, только ты была не в том состоянии, чтобы принимать какие-либо признания. Но и сегодня ты не позволила бы мне объясниться, не после моей бешеной реакции на твое заявление... И тем более у меня нет ни шанса объясниться завтра. Завтра вообще уже было бы поздно.
Прости, если обидел тебя своим отношением или действиями этим утром. У меня были причины, хотя они мало меня оправдывают. Я скажу тебе о них, если ты все-таки захочешь выслушать.
Я не знаю, что именно стоит за твоим решением уволиться. Надеюсь, Дима здесь ни при чем. Очень и очень надеюсь. А может быть, ты все сама поняла и решила разрубить этот узел. Не в моих правилах думать худшее, но…
Я не представляю, как действовать, впервые в такой полнейшей тьме… А ты не имеешь ни малейшего представления, как сильно нужна мне. Возможно, то, что я озвучил бы, в конце концов, эти слова, вертящиеся на моем языке уже столько дней, начиная с минувшего четверга, повлияло бы на твое решение?
Мы должны поговорить об этом. Пожалуйста”.
Минуту, две я оставалась неподвижной, впавшей в оцепенение. После прочла все еще раз. И еще раз.
Немыслимо вот так…
Те слова, вертевшиеся у него на языке с минувшего четверга - дня моего отъезда...
«Мы должны поговорить об этом. Пожалуйста».
Стены офиса вдруг стиснули меня со всех сторон словно прессом, воздуха стало не хватать, в глазах потемнело, а привычный офисный шум из едва отмечаемого ухом фона стал оглушающим, сводящим с ума. Действуя инстинктивно, бросив бумаги и папку, я вскочила с кресла, быстро обулась, накинула пальто и выбежала на улицу.
Даже не осознавала, куда иду и зачем это делаю. Жизненноважным казалось просто двигаться. Шагать. Сосредоточиться на том, как пружинит каждая мышца. Просто дышать, до отказа заполняя легкие затхлым морозно-сыроватым воздухом. Ни о чем не думать. Ничего не решать. Смотреть только вперед – в темный тоннель улицы со стенами из света фонарей и освещенных окон зданий.
Вперед. Шаг за шагом. Все быстрее.
Холод и движение помогли прийти в себя, мобилизоваться. Я обнаружила, что зашла в район, в котором никогда не была, поскольку он находился в противоположной стороне от моего привычного маршрута. Справа – небольшой сквер: путаное кружево ветвей деревьев, шатром нависшее над фигурными фонарями, вымощенные брусчаткой дорожки и вытянувшиеся вдоль них газоны с изрубленной корочкой сугробов. Плотнее запахнувшись в пальто, которое не застегнула, накинув на голову капюшон, я повернула туда, приметив лавочку, расположенную как раз между двух фонарных столбов. Присев на нее, можно отвернуться от дороги, от вида на жилые кварталы, от всего.
Вероятно, я сидела достаточно долго, всматриваясь в спящий в оболочке электрического освещения кустарник и стволы деревьев за ним, прислушиваясь к шуму моторов и шороху шин проезжающих за моей спиной автомобилей. Дрожала от мороза, студившего колени, пробравшегося в рукава, щиплющего ничем не прикрытую шею.
Рано или поздно мне предстоит вернуться, нормально одеться, забрать свои вещи. Нельзя оставлять в беспорядке рабочее место. И нельзя не выполнить порученное мне дело.
Я представила, как, вернувшись, вложу распечатки в ту папку, на первой странице которой его записка… практически признание...
Боже, как теперь нам смотреть в глаза друг друга? Он не подумал, нет.
«Отчитаетесь лично мне. Результаты я жду вечером», - этой фразой он ясно дал понять, что наша беседа неизбежна, а значит…
Как мне действовать? Разорвать все окончательно? Оставить между нами тоненькую ниточку дружеского общения?
И то, и другое решение почему-то разъедает душу будто кислотой.
Теперь меня начало трясти не только от холода, но еще и от нахлынувшего волнения.
Внезапно кто-то, перешагнув скамью, опустился рядом, а я вздрогнула, отшатнулась, впившись взглядом в лицо севшего.
Вадим. С непокрытой головой и тоже в расстегнутом пальто, наброшенном на сорочку, светлым пятном выделяющуюся в полутьме.
Он криво усмехнулся, но улыбка не коснулась уставших настороженных глаз:
- Пошел за тобой. Все ждал, когда ты вернешь мне ту папку, уже успел сто раз терпение потерять, а вместо этого ты пулей пронеслась к выходу.
Облизнув губы, я открыла рот, но не произнесла ни слова. С изумлением осознала, что мною овладело полное спокойствие. Словно все так, как и должно было быть: он сейчас здесь, со мной, готов говорить и выслушивать, вне стен офиса, диктующих какие-то границы поведения и суждений, мы оба пока молчим, вглядываясь в лица друг друга, собираемся с силами и духом для момента, после которого по-прежнему ничего не будет.
- Это, наверное, как в кино – получить признание в любви накануне дня всех влюбленных, - отвернувшись, Вадим уперся локтями в колени, обхватил руками голову и устало выдохнул:
- Короче, это или знак судьбы, или же ее насмешка.
Я оставалась безмолвной, глядя на его опущенную голову. Хотелось пригладить его встрепанные волосы, поднять воротник пальто, прижаться к его телу очень плотно, чтобы согреться, перестать чувствовать себя скованной ледяным напряжением, а почувствовать живое тепло, крепость мышц.
- Итак, ты нашла и прочла, - убрав одну руку, Вадим искоса посмотрел на меня. – А теперь предпочитаешь молчать. Ты уезжаешь с ним? Поняла, что от чувства не избавиться, и решила больше не сдерживать себя?
- Да, - голос осип, я прокашлялась. – Да, я уезжаю. Но не с Димой. Одна.
Он глухо выругался:
- Черт, это еще хуже, - на секунду спрятав лицо в ладонях, он, потерев щеки, сцепил пальцы на затылке и тяжело вздохнул. – Черт…
Мы помолчали.
- Арин, послушай, - он вдруг выпрямился, ожег меня взглядом. – Да, нам надо было поговорить еще вчера, и возможность даже была! – стукнул ладонью по бедру. – Но, поверь, вчера я бы запорол дело. Факт. Потому и отстранился, отказался от поездки. Я же с ума сходил от ревности. Я всегда сходил с ума от ревности. Были все основания думать, что он дороже тебе, чем я со всеми своими знаками внимания и ключами от сердца на блюдечке. Ничем и никогда ты не поощряла меня, наоборот, держала на расстоянии. Меня швыряло из одной крайности в другую. То мне казалось, что у меня есть все шансы рано или поздно хотя бы проблеск ответного чувства от тебя получить, а то – что нет, все напрасно. И вот вчера… Не мог поверить, что он заявился, подарил тебе букет, подначивал меня, а ты… Ты ведь приняла подарок…
Прервала его - он не может упрекать меня хотя бы в том, что связано с этими злополучными розами:
- Я не принимала…
- Ты уходила с цветами!
- А потом отдала их Зинаиде Егоровне.
- Пусть так, - на секунду он успокоился, пристально глядя мне в глаза. Но только на секунду.
- Но ты позволила ему прикоснуться к себе, а со мной даже не поздоровалась. Даже потом не объяснила ничего. Я весь день рвал и метал, работал как одержимый, из офиса не ушел. И я подумал: это все, все кончено, отставка по полной программе. Даже если чего-то добьюсь, то вечно буду тем, кто после... Буду делить твое сердце с ним, и ты показала мне это, пройдя мимо. Мне надо было взять себя в руки, решить, на что я готов, с чем смирюсь, а с чем нет. Время упустил…
Собрав в кулаке края ворота пальто, сжавшись от холода, я впитывала его слова, многое проясняющие, примеривала их к себе.
В нас обоих бушевали эмоции. Оба грешили тем, что приписывали друг другу что-то, чего на самом деле не было. А теперь что? Буря стихла или все же нет?
Нет, я не доверяла… Боялась доверять.
- Его приезд, букет и… остальное, - наконец тихо произнесла я, теребя пуговицу. – Это стало неприятной неожиданностью и для меня. Чувства? – задумавшись, прислушавшись к себе, покачала головой. – Ничего настоящего, только такой манящий мираж и мечты. Что бы он ни говорил, между нами практически ничего и не было. И, разумеется, нет сейчас. Да, он тот человек, который влечет к себе с большой силой, с ним приятно находиться рядом, взаимодействовать. Он вселяет в душу легкость и веру в собственные силы. В нем много жизнелюбия и обаяния. И какого-то задора. Да, в него легко влюбиться, а потом легко потеряться…
Оборвав фразу, я посмотрела Вадиму в лицо.
Последний рубеж, за которым больше никаких рамок, формальностей, сдержанности и защитного кожуха этики. Мы больше не начальник и подчиненный. И больше не друзья. Мы… кто?
Глубоко вдохнула, задержала воздух в легких, крепче вцепилась онемевшими пальцами в края ворота и закончила:
- И то же самое я скажу и про тебя.
- Про меня? – он смотрел на меня с какой-то жесткой серьезностью. – То есть мы с ним оба… одинаково плохи или хороши? У нас обоих ни шанса, так? И за тонной обаяния кроется разочарование? Ты это мне хочешь сказать? - быстро, требовательно спросил, засунув в карманы руки, стиснутые в кулаки.
Я не ответила. Почувствовав, что практически окоченела без движения, встала со скамьи. Вадим поднялся следом.
Мы пошли к центральной аллее, начинавшейся от небольшой центральной площадки, где и стояла та скамья, только что ставшая свидетельницей обнажения чувств и заблуждений. На ходу я застегнула пальто заледеневшими пальцами, поглубже сунула руки в карманы.
- Ответь.
Теперь моя очередь обнажить свои чувства и заблуждения. И болезненные вопросы. Он ждал, я остро ощущала его нервозность, нетерпение.
- Я не знаю… - Меня сотрясал озноб, а к глазам почему-то подступили слезы. – Точно знаю одно: все связанное с Димой осталось в прошлом. Больше к этому не вернусь. Он оказался не тем человеком, притяжению к которому стоит верить.
- Понятно, - глухо отозвался Вадим, добавил после паузы:
– А я тот человек?
Тот ли он человек? Он всячески доказывал, что да. Все, что я думала о нем, что чувствовала, когда он находился рядом, говорило «да». И мое сердце, гулко барабанившее в груди и в висках, говорило «да». Но это «да» звучало и прежде, с другим.
- Н-не знаю…
Я перевела дыхание, помолчала.
- Все очень… - замялась, кусая губу, подбирая слово, - стремительно. Я запуталась, а ты сам разве нет? Ты с точностью можешь сказать, что за твоими чувствами стоит именно любовь, а не что-то другое. Может, желание исправить поступок Димы? Воспитательные цели? Может, хочется обойти его? Вот я сама… Каких-то два месяца назад я считала, что люблю твоего брата, а теперь считаю, что люблю… - Я осеклась, нервно стиснула руки на груди, пытаясь согреться.
Вадим внезапно остановился и, обхватив меня за плечи, развернул к себе.
- Ариша, посмотри на меня. – Я взглянула в его лицо. Рассерженный взгляд не отпускал, прожигал, заверял:
– Я же люблю тебя, пойми. Ты представляешь, что сейчас со мной творишь? Что сотворило твое заявление об уходе? Один благой плод оно все-таки принесло: я для себя все решил. Решил, что мне все равно, остыла ты к Диме или нет. Плевать. Все равно, до какого бешенства меня доводит одна мысль, что ты и он… Решил, что готов на все, чтобы удержать тебя рядом. Какие, к черту, воспитательные цели, какое “обойти”? Я повторю тебе: я люблю тебя. Я подразумеваю именно то, что говорю. Никогда прежде не испытывал такого, мне не с чем сравнить, но, знаешь, когда я произношу эти слова, то чувствую: они горят на моем языке. Ты слышишь? - Он слегка встряхнул меня и, повысив голос, произнес с расстановкой:
- В слово “люблю” я вкладываю тот смысл, который у него есть. Оно настоящее, поверь.
Я молчала, терялась в его темных глазах, в твердой хватке пальцев, сжимавших мои плечи. Озноб и слабость очередной судорогой прокатились по телу, и Вадим, обняв, прижал меня к себе, чтобы согреть. Почувствовала, как его подбородок уперся в мою макушку:
- Все-таки запорол дело, - усмехнулся.
Я пробормотала, уткнув замерзший нос в драп его пальто:
- Ты говоришь, что настоящее, а мне все кажется иллюзорным или… нежизнеспособным.
Он крепче сомкнул объятия:
- Это чувство жизнеспособно.
- Ты так уверен в этом? Что ж, твое, может быть. А мое?
- И твое тоже.
Почему он так уверен? Что дает ему такую уверенность? Не понимала.
- Мне нужно время, чтобы… удостовериться. И тебе тоже. Больше я не буду рисковать. Мне нужно все обдумать и решить.
Я застыла, робко скользнув замерзшими ладонями под полы его пальто на груди. Осознавала, что лучше, правильнее высвободиться из его рук, но было очень тепло в его объятиях, очень спокойно, надежно. Некоторое время мы стояли так: заточенные в нашем молчании, разъяснении неразъяснимого, в нашем тепле, одном на двоих, будто в стены, заключенные в толщу привычных городских шумов, движения и в синий сумрак вечера, облаченного в блеск электрического освещения.
И вновь ко мне вернулась та мысль, что посетила этим утром – о роковом шаге в судьбе. Чуть отстранившись, я заглянула ему в глаза:
- С самого начала это должен был быть ты. И тогда все сложилось бы правильно.
Вадим вопросительно выгнул бровь, а я сбивчиво пояснила:
- Ты рассказывал мне, что поехал улаживать проблемы в Питере. Если бы ты не уехал тогда, то все было бы иначе. Мы могли бы тогда встретиться. Это ты был бы на месте Димы в тот день. Подвез бы меня…
Он со слабой улыбкой покачал головой:
- Все к лучшему. Все сложилось так, как должно было. Если бы это был я, а не Дима, ничего бы не вышло. Твой номер телефона я попросить бы не осмелился, молчу уже о том, чтобы принять тебя на работу.
Последние его слова больно кольнули.
- Я плохой работник?
Издав смешок, он снова притянул меня к своему телу, уткнулся лицом в капюшон:
- Ты отличный работник. Дело в другом. Первый взгляд на тебя – и как обухом по голове. Я человек, придерживающийся норм в руководстве. Принципов у меня не меньше, чем у тебя. Так как бы я мог взять к себе в сотрудники девушку, к которой, мягко говоря, неровно дышу? Дело бы явно закончилось использованием служебного положения. Хотя… Хотя этим оно и закончилось.
Подняв голову, я внимательно посмотрела на него. Малоприятное, но ожидаемое открытие.
Сгримасничав, Вадим мягко улыбнулся:
- Да, каюсь. Можешь осудить меня, отругать. Я признаюсь, что пользовался своим служебным положением, чтобы привлечь твое внимание или чтобы просто пообщаться с тобой, - мерцающие глаза глядели на меня нежно, проникновенно.
Что же… В итоге еще раз убедилась, что приняла верное решение уволиться. Нас обоих далеко завели чувства.
- Это очень плохо. Не следовало этого делать.
Он заразительно рассмеялся:
- Представь, я не сожалею.
Несколько мгновений Вадим молчал, пристально глядел мне в глаза, лицо посуровело.
- Итак, ответа я пока не получу.
Перевела взгляд за его плечо. Я чувствовала, видела в его взгляде, как сильно он хочет хотя бы иллюзию надежды, как сильно сама хочу дать ему ее, но… больше не могу доверять…
- Мне нужно время. И тебе нужно. – Все, что могла ему сказать. Очень мало, жестоко, незначительно. Но правдиво.
- Мне не нужно. – Он не отпускал меня, удерживая рядом, в коконе своего тепла, удерживая мой взгляд силой и интенсивностью своего. – Куда ты едешь?
- К маме.
- И надолго?
- Неделю, две. Может, и месяц. Ничего пока не знаю.
- Хм… - Приблизив свое лицо к моему так, что я почувствовала волнующее и обжигающее тепло его дыхания, он убрал мне за ухо выбившиеся пряди волос, мягко коснувшись пальцами щеки, оставив на коже электрический будоражащий след, ускоривший ритм моего сердца.
- Не увольняйся, возьми дни в счет отпуска.
Теперь я могла только прошептать, вдруг разомлев от жара такой близости:
- Нет. Увольнение – тот шаг, в котором уверена на сто процентов. Нельзя так нам… Мы больше не должны работать вместе. Это сильно влияет, ты сам признался.
Уткнувшись носом в мой лоб, он тоже прошептал:
- Тогда возвращайся. Ко мне.
За моими закрывшимися глазами замельтешили радужные блики, дыхание сорвалось. Так хотелось сказать ему «да»…
Нет, больше никаких опрометчивых поступков, сделанных целиком под влиянием момента, под влиянием желания, чтобы все эти дни, все противоречия исчезли, будто по мановению волшебной палочки, чтобы он никогда меня не отпускал, чтобы мы так и остались стоять, прижавшись друг к другу, а его горячее дыхание скользило по моему лицу, волнуя и успокаивая одновременно.
- Я… - голос осекся.
- Ты все еще не готова, - выдохнул Вадим. – Это я уже понял.
- Когда я решу, - начала я, а он неожиданно выпрямился, отпустил меня, но лишь затем, чтобы обхватить теплыми ладонями мое лицо и приподнять его вверх, заставив встретиться с ним взглядом.
Секунда. Капюшон опустился на мои плечи, соскользнув с волос. Вспышка возбуждения, кажется, встряхнула каждый нерв, опалила все тело. Я поняла, что он сейчас...
Да? Нет? Вероятно, к счастью, что он не дал мне определиться. Определился за меня, накрыв мои губы своими.
Медленный поцелуй, без капли требовательности, но с нежным, таким чувственным напором. Он горел на губах, закипал в крови, тлел в моем сердце, стук которого оглушал. Мир и я сама, замерев, сжались до микроскопической точки, а потом вдруг взорвались обжигающими искрами. Не осталось ничего: только я и он, только невероятное тепло его пальцев, невесомо обхватывающих мои скулы, только его губы, ласкающие мои, мягко наступающие, завоевывающие, и мои, уже отвечающие ему, встречающие его. Потому что, как оказалось, сама так сильно хотела…
Ухватившись за ворот его пальто, я потянулась к нему, когда он выпустил мое лицо, целиком подчиненная этой лихорадке, этим ощущениям, небывалым по своей силе: пьянящему, остро волнующему – от его щетины, слегка царапающей кожу, вызывающему томление и накат желания – от его губ, целиком завладевших моими, рождающему слабость в коленках – от крепких рук, удерживающих меня так близко, так надежно…
Вадим закончил этот поцелуй так же внезапно, как и начал его, но не отстранился. Мои глаза все еще были закрыты, но я ощущала его частое горячее дыхание у своего рта, приглашающее, искушающее. И сама дышала часто, дрожала.
Кружащий голову, такой сладкий контраст морозного воздуха и остывающего жара-послевкусия от его губ и прикосновений, чувственное эхо ощущений, тревожащее, осевшее внизу живота – что же это такое?
Нет, ни с кем прежде, никогда не чувствовала такого. И не знала, что даже способна… И это… пугает.
Он выпустил меня из своих объятий, а я, наконец, смогла мысленно встряхнуться, совладать со своим трепетом и жгущей мышцы слабостью.
- Это чтобы решить было легче, - Вадим тепло улыбнулся одним уголком рта, немного виновато, выжидающе глядел на меня, и я ответила растерянной неуверенной улыбкой.
А после, развернувшись, мы медленно пошли обратно. Его рука нашла мою и, сжав ее, переложила в карман его пальто.
Впереди – лента аллеи из ветвей-ежей кустарника и стволов деревьев, топчущих грязную корку снега, на высоком небе – два гвоздика-алмаза далеких звезд.
Будет ли теперь легче решить? После такой откровенной демонстрации прав на меня, мое сердце и силу моих ощущений? Кажется, теперь все значительно осложнилось.
***
Это было утро открытий.
Встав в семь, я распахнула шторы, впустив в комнату свет начинающегося пасмурного дня, робкий, дрожащий, но преобразивший обстановку удивительными молочными отблесками в темной полировке мебели.
Все как будто было внове для меня. То, что раньше замечала, не замечая, обыденное, ежедневное, натершее мозоли в восприятии и сознании, получило второе дыхание и заиграло новыми гранями: брызги от горячего душа, попадающие на лицо, мягкая грубость ситца скатерти, сладость сливок в терпко-бархатистом вкусе кофе, проталины и почерневшие островки сугробов внизу, во дворе, складывающиеся в забавную мозаику.
Я обнаружила, что чувства неустроенности, усталости, горечи и внутренней опустошенности ушли, что у меня легко на душе и предвкушаю отъезд, перемену обстановки, трудности, ждущие меня в Менделеевске, но уже совершенно иные.
Будто открывала первую страницу совершенно новой книги, оставляя плохое позади. Все разрешится, все будет так, как и должно быть.
Включив музыку и достав чемодан, я начала собирать вещи и удивленно улыбнулась, вдруг осознав, что мысли о внезапном увольнении и потере работы, которая так увлекала и увлекает до сих пор, не вызывают сожаления или грусти. Потому что мне еще предстоит найти себя в чем-то подобном агентству «Мэнпауэр». Или же нет - это решу после перерыва.
Перебирая гардероб, я поразилась, как много в нем офисной одежды: классический крой, монотонная расцветка, юбки и платья длиной строго два сантиметра ниже колена, блузы, брюки, жакеты – среди всего этого нет ничего яркого, необычного, захватывающего взгляд и внимание, индивидуального, неповторимого. И рассмеялась: мне захотелось купить себе какую-нибудь лазоревую тунику или, возможно, оранжево-морковную укороченную юбку, которую как-то видела в витрине одного бутика.
Да, я – то, что я ношу, и работа, как бы ее ни любила, больше не будет краеугольной плитой моей жизни и моего выбора.
Я практически закончила сборы, когда сотовый пискнул входящим сообщением. Вероятно, Люся обеспокоилась очередной деталью моей поездки… Взгляну на смс после.
Вздрогнула от сигнала второго сообщения. К тому времени, когда я, закрыв собранный чемодан, взяла телефон в руки, сообщений было уже три.
Все от Вадима.
Его имя на экране мобильного взволновало и бросило в жар. От воспоминаний о вчерашнем письме, его словах, о теплоте его объятий и поцелуе, однозначно декларирующем его намерения не отпускать меня, по телу прокатился трепет.
Прижав пальцы к вдруг загоревшимся губам, усмиряя застучавшее сердце, я открыла первое смс:
«Это вторая валентинка для тебя. Первую, как помнишь, ты получила от меня вчера. Я люблю тебя, только поэтому отпускаю. Ненадолго. И сохраняю за собой право приехать за тобой в Менделеевск”.
В следующем сообщении нашла такие строчки: «Третья валентинка и еще одно признание: я люблю тебя, поэтому не жди, что отступлюсь. Я уверен в своих чувствах, поэтому не прекращу никогда своих попыток завоевать твое сердце».
Последнее сообщение оказалось самым коротким: «Четвертую валентинку рассматривай как предупреждение: как только ты вернешься, я намерен пригласить тебя на первое свидание».
Свидание…
Вспомнилась наша с ним поездка в гипермаркет, когда мы ходили коридорами стеллажей, рассматривали товары на прилавках, а он рассказывал мне о психологии продаж, основах мерчандайзинга, о том, с чего начинался «Мэнпауэр», а затем сидели в кафе, разговаривали, и он повел меня в музыкальный отдел… Как все-таки удачно он выбрал тогда диск для меня, как угадал...
Я улыбнулась, чувствуя пульсирующее, разрастающееся тепло в груди, и ответила: «И тебя с Днем святого Валентина. А первое свидание у нас уже было».
Отложив телефон, когда смс ушло, я поймала свое отражение в зеркале туалетного столика: счастливая полуулыбка, порозовевшие щеки, сверкающие глаза.
Нет. Надо остановиться. Подойти к ситуации с разумом.
Покачала головой, выдохнув. Пожалуй, мне необходимо переключиться на дела, например, озаботиться завтраком.
Собрала волосы в хвост и не успела сделать и пары шагов из комнаты, как меня остановил сигнал о новом сообщении.
Ответ от него.
Не сдерживая улыбки, я подхватила телефон с края постели и открыла смс: “Тогда решительно настроен на такое второе свидание: сегодня заезжаю за тобой в пять, мы ужинаем, затем покупаем тебе обратный билет, а потом согласен посадить тебя на поезд. Варианты твоего ответа: “да” или “да, согласна”.
Через полчаса я отослала ему одно-единственное короткое слово: “Да”.
+++++
ФОРУМ
За помощь в редактировании главы благодарю Настю и Наташу)
Источник: http://robsten.ru/forum/75-2104-3
осталась ещё пятая валентинка... Спасибо! 
