А еще озадачивало множество запертых дверей. Сколько я ни дергала, ни одна не поддавалась. К каждой я прикладывала ухо, пытаясь разгадать, что там, за ними, но тщетно — тишина.
Однако сейчас за одной из них я услышала мужские голоса. Один из них, отлично знакомый, принадлежал Максиму.
- Нет. Я говорил тебе «нет» вчера, повторю его и сегодня. - Максим, очень раздраженный.
- А я говорю, что необходимость очевидна. - Его собеседник не менее раздражен и решителен.
- Она уже перенесла две операции. И сейчас настолько критична, что третья может убить ее.
- Подойди к вопросу объективно, как профессионал, а не как человек, симпатия которого ясна любому.
- Это здесь ни при чем. Риски превышают возможную пользу, ты разве не согласен?
- Не согласен.
Максим выругался, а его собеседник после воцарившегося на несколько мгновений молчания взял миролюбивый, дружеский тон:
- Макс, тебе надо отдохнуть. Переключиться. Подумать. А потом…
- Не надо. Мое решение не изменится ни сегодня, ни завтра. Она может умереть. Я ни за что не возьму в руки инструмент.
- Тогда что? Созовешь консилиум?
- А у меня есть иной выход? - предельно язвительное. - Здесь я никто.
- Ну не надо так. Вполне даже кто-то.
Голос говорившего вдруг снизился до неясного бормотания, ответную реплику Максима тоже не удалось разобрать, сколько ни елозила ухом по холодному запыленному дереву двери. Подергала ручку, попробовала толкнуть — заперто. И вздрогнула, услышав громкое:
- Проснись, Дана! Время уходит!
=============================================================================
Яблоко
Я открыла глаза в сумраке собственной квартиры, рассеиваемом голубовато-серебристым светом экрана ноутбука, который демонстрировал последние кадры «Шестого чувства».
- Ты зачем разбудил меня? - сонно промямлила я, поднимая голову с колен Максима и потирая затекшую шею.
- И не думал, - улыбнулся мне он. - Спи себе дальше, мне не жалко.
- Ага. А ты гаркнешь потом прямо над ухом: «Просыпайся, Дана», - пожаловалась я, усаживаясь рядом, приваливаясь к его плечу.
- Тсс! - Приобняв, он накрыл мой рот горячей ладонью. - Сейчас же самое интересное.
Его кожа пахла корицей и медом, сохранив аромат запеченных яблок, которыми мы угощались вместо полноценного ужина. Сварить его я отказалась по причине элементарной пустоты холодильника. И лени идти до магазина, расположенного в соседнем доме. Максим вызвался сам сходить, мне лишь список требовалось предоставить, но я не позволила. Гости — это гости, а не домработники.
- Как? - вырвалась я, негодующая. - Ты же сказал, что не смотрел этот фильм!
- Ну я ошибся, - притворно покаялся он и, притянув меня к себе, снова накрыл мой рот ладонью.
От его тела исходило столько тепла и столько твердой силы, заключенной в мышцах, что я замерла. Странно, что не испытывала страха от такой близости, неприязнь и отвращение не тревожили ни единого края сознания. Скорее, чувствовала искреннюю заботу… и нашу связь, каким-то непостижимым образом укрепляющуюся, а не обрывающуюся, как зачастую происходило у меня с людьми при частом общении.
Запах и присутствие в доме мужчины будто и в нем что-то изменили. Вещи словно поменяли местоположение и размер. Так, выяснилось, как же тесна моя двухкомнатная хрущевка даже при том, что не заставлена мебелью. Что диван узковат и мал для двоих, особенно если один из них хочет вытянуть уставшие от долгой прогулки ноги. Что журнальный столик не умещает ноутбук и две кружки с чаем. Что угол полки над письменным столом «дерется» со слишком высоким гостем, решившим выпрямиться, оторвавшись от изучения моих зарисовок образов из снов.
Фильм закончился, и Максим убрал ладонь, но не отпустил от себя. Мы продолжали сидеть рядом, тесно прижавшись друг к другу, практически в полной темноте.
- Какой твой любимый момент? - едва слышно спросил он, повернувшись. Его нос зарылся в мои волосы на макушке.
Неопределимое волшебство кружило вокруг нас, плотно заворачивая в плед тепла, уюта и единения. Я улыбалась.
- Когда он говорит, что они даже не осознают, что умерли. Продолжают жить дальше. Шокирует.
- Боишься, что это произойдет и с тобой?
- А ты?
Я тоже повернула к нему голову, желая заглянуть в глаза.
- Не знаю, - отозвался он, выдохнув мне в губы. - Но если после смерти некоторые вещи сохраняют свою неизменность, против ничего иметь не стану.
Губы будоражило его дыхание, медово-яблочное и горячее. Электрические искорки пробежали по позвоночнику. Мгновение было столь полным и совершенным, что разрушать его действием было бы ошибкой. Хорошо лишь то, что есть. А то, что будет, может разочаровать.
- Уже поздно, тебе пора, - я начала мягко высвобождаться из его объятий.
Рассмеявшись, Максим отпустил меня, неторопливо поднялся.
- А тебе пора в страну сновидений? - он потянулся, разминая спину и плечи. Да уж, Колосс Родосский, невесть каким образом оказавшийся в шкатулке для шитья.
- Что-то вроде того.
Я с интересом наблюдала за ним: как отправился в прихожую, обувался, как потом натягивал свой дурацкий плащ. Не было похоже, что он обижен, озадачен, недоволен. Ему было хорошо, правильно.
- Завтра утром жду последних вестей из нее, спящая красавица, - усмехнулся он, собравшись.
- Вести будут, Максим Сим-Сим, - в ответ поддразнила я.
Он неожиданно привлек меня к себе и крепко обнял, кончик моего носа приплюснул кругляш пуговицы. Его рука зарылась в мои волосы.
- Давно хотел спросить, почему так странно красишься, - пальцы волнующе перебирали мои пряди.
Вопрос про мою двухцветную шевелюру — черные до середины головы волосы постепенно высветлялись до платины к кончикам — ощутимо уколол. Не нравится разве?
- Люблю контрасты. - Я демонстративно посмотрела на седую прядку, блестевшую в темно-русых волосах, освободилась из его рук.
- Вот и я такой же. И тебе идет. - С нахальной улыбкой он мазнул пальцем по кончику моего носа и ушел.
Сон долго не хотел приходить: много впечатлений за день, много вопросов, подлежащих обдумыванию и последующему забвению, много страхов вновь оказаться один на один с кошмаром — а потом вдруг отключил сознание, точно тряпка, пропитанная хлороформом.
Сладкий сок брызгал в стороны с каждым укусом, тек по губам, застывая на них щиплющей кислинкой. Яблоко было твердым и хрустящим, с крепкой зеленой кожицей. Вокруг меня цвели яблони. Пенные белые шапки крон источали аромат, хмелем ударявший в голову. Над садом рассыпались облака, будто пышное безе на голубом блюде неба. Весна плыла во всей своей молодой красе, достоинстве и щедрости. Нежный румянец ее юности рдел в яблоневых цветках, трепетал в крыльях первых бабочек, солнечными зайчиками рассыпался по земле, видимой сквозь пробивающиеся стрелы сочной зеленой травы.
В ладони остались зернышки. Я с минуту смотрела на эти капельки, застывшие в глянцево-коричневой оболочке, то пряча их, то выставляя навстречу солнечному лучу, а затем, присев и раскопав лунку в земле, высыпала их внутрь.
Новая жизнь на следующий год проткнет оболочку земной тверди, и здесь появится крошечное деревце, не больше травинки и такое же слабое. Нужно время, чтобы заключенные в крошечных капельках-семечках силы и цвет распустились, повторили цикл, бесконечный и неизменный. Нужно ждать, чтобы поглощенные вместе с яблочной мякотью мудрость и опыт слаженной работы всех четырех стихий, выпестовавших этот плод, проросли и во мне.
Время — такое простое толкование этого сна. Время и ожидание.
- Дана, проснись же, прошу! Время уходит.
~ oOo ~
- Гляди, снег пошел! - воскликнула я, дернув Максима за рукав.
Вынырнув из своих напряженных размышлений о чем-то, разжав кулаки, он подался ко мне, и несколько мгновений мы безмолвно наблюдали за тем, как за окном автобуса белоснежные пушинки красиво вальсируют вниз, чтобы навсегда исчезнуть на мокрых тротуарах. Первый снег… Он всегда воспринимается как торжество. Словно непоседливая и кокетливая осень, наконец найдя себе жениха под стать, достает подвенечный наряд, превращаясь вдруг в степенную и строгую леди.
- Чем не повод снова погулять? - предложил он, глядя на меня с искорками мальчишеского озорства в глазах.
Я была рада, что его настроение улучшилось. Сегодня он выглядел уставшим и мрачным, будто бы встревоженным чем-то. Именно поэтому, помедлив, я согласно кивнула, хотя и надо было бы появиться в альма-матер.
В парке, куда мы, как и всегда, отправились, снежная осень пышно отмечала свой почин. На отяжелевшее и сырое красновато-рыжее золото крон деревьев и полотно газонов, точно сахарная глазурь на испеченные кексы, ложился хрупкий снежный покров. Стылая сырость пахла дубом и желудями, примороженной землей, горчинкой оседала где-то в горле. Карнавальная красотка осень, босоногая хохотушка, убегала от нас по все больше светлеющим аллеям, забирая с собой свои краски. Жаль. Я не любила зиму.
Выпустив мою руку, Максим отступил в сторону и, наклонившись, собрал горсть снега из-под облетевшего кустарника.
- Что ты задумал? - хохотнула я, на всякий случай попятившись.
- Небольшую каверзу, - рассмеялся он, а в следующий миг я едва успела увернуться от полетевшего в меня снежка.
- Ах ты!..
Объявленная война, сопровождаемая криками, хохотом и прятками, длилась до тех пор, пока от холодного мокрого снега не начало сводить пальцы.
Спиной прислонившись к стволу громадного дуба, пытаясь отдышаться и не прекращая улыбаться, я наблюдала за приближающимся Максимом, греющим руки в карманах плаща.
- Тебе не холодно? - обеспокоилась я, кивнув на его тонковатую для такой погоды верхнюю одежду.
Отрицательно покачав головой, он с легкой улыбкой уперся ладонями в ствол, заключив меня в своеобразную ловушку.
- Закрой глаза,- шепотом попросил, наклонившись ко мне.
Настала моя очередь отрицательно качать головой, смягчая отказ улыбкой.
- Помнишь, что я говорил? Простая сложность. Разве может быть что-то проще? Закрыть глаза, вдохнуть и выдохнуть, позволить себе ощутить, попробовать. Узнать. - Его голос был тих и мягок, ласкал и расслаблял. Я неотрывно смотрела в карамельно-теплую глубину глаз, загипнотизированная, ожидающая, увлеченная. - Очень просто, Дана. Но так сложно в каких-то случаях. Как сейчас. Ты справишься, потому что веришь мне. Закрой глаза.
И я закрыла. Он убедил меня.
Прохладные губы на секунду коснулись моих, заставив задержать дыхание. Потом еще и еще. Он не торопился и не медлил, таковы были его цели — поцелуи должны были таять, словно снежинки, едва коснувшиеся асфальта. Они должны были обжигать холодом осторожности и границ и подтолкнуть к большему. Меня саму. Я должна была захотеть.
И я захотела. Скользнув ладонями по холодным отворотам плаща, я обняла мужчину за шею, кончики пальцев зарылись в сырой ежик волос на затылке. Наше дыхание смешалось, теплым облачком коснувшись наших лиц. А потом губы, соединившись, долго-долго не отпускали друг друга, пробуя, нежа, дразня. И узнавая. Электрический жар воспламенил кожу и нервы, разогнал сердце, возбуждением пробежался от губ вниз, до самых стоп, на миг заставив исчезнуть земное притяжение.
- У нас все равно ничего не получится, - справившись с дыханием, шепнула я, заглядываясь на его влажный красивый рот. - Ты намного старше меня.
Жесткой щетинистой щекой Максим провел по моей, рождая новый всполох жара, прихватил губами мочку уха и тоже прошептал:
- Кто не рискует, тот не пьет шампанское.
И вдруг я рассмеялась:
- Фу! Какая банальщина, Максим Андреевич. - Не знаю, что ударило в голову: дурман первого настоящего поцелуя, оказавшегося таким нежными и будоражащим, контраст сырого холодного дня, принесшего снегопад, и огня близости упрямого мужчины, смеявшегося вместе со мной?
Его губы снова коснулись моих, потом он пристально, с какой-то торжественностью и восхищением во взгляде посмотрел на меня:
- У тебя глаза удивительные при этом свете. Какие-то хрустально-серые.
- Какие-какие? - прыснула я. - Не засчитано, Сим-Сим. Я серьезно: ты мог бы быть моим отцом при прочих равных.
- «Мог бы» - условное наклонение. Не ты ли мне говорила, что некоторые условности отбрасываешь прочь?
- Юношеский максимализм, - парировала я, замерзшие ладони в поисках тепла скользнули по его шее вниз, за ворот свитера.
- О боже! - блаженно выдохнула, улыбаясь. - Какая же у тебя горячая кожа!
- Пользуйся, можно, - ответил хрипло. Его глаза тоже обжигали, а рот нашел мой, жадно требуя ответа. Я подчинилась.
Дьявол
В этом сне я была ведомой и даже понятия не имевшей, как оказалась втянута в такую авантюру. Рядом были Лена из параллельной группы и Даша, моя одногруппница, по-деловому собранные и уверенные. Прежде втроем мы хорошо общались, но в последний месяц они обе почему-то полностью игнорировали меня, не замечали.
Судя по влажной духоте, во сне было лето. Мы втроем шли поздним вечером по пустынной проселочной улице, освещаемой рядком фонарей. Даша несла холщовый мешочек со свечами и тараторила:
- Нам к дому на окраине. Сведения надежные, он именно там. Все проще простого: зажигаешь тринадцать свечей, звонишь и ждешь.
Я не понимала, о чем она говорит, но с улыбкой кивала. Разберемся на месте, что они задумали.
- Дурында! - Остановившись, Лена хлопнула себя по лбу. - Повязку на глаза забыла! Говорят, ему в глаза смотреть нельзя ни в коем разе.
- Ну ничего, - отмахнулась Дашка, продолжая путь. - Зажмуримся.
Под ногами хрустел гравий, пахло полынью, болотной сыростью. О существовании рядом болота говорило и противное кваканье лягушек, далеко разливающееся в тиши ночи.
- Пришли. - Лена остановилась, мы замерли рядом и дружно повернулись к дому.
Высокий забор мешал полностью разглядеть нюансы архитектуры, но видно было, что это небольшой двухэтажный особняк, практически полностью скрывающийся в тени старых огромных деревьев. В окнах — ни огонька, тишина давила на уши, даже лягушки прекратили исполнять свою однообразную арию. Отложили свои смычки и кузнечики. По моей спине прокатился холодок адреналина.
- Что это за дом? - едва слышно спросила я, разрушая всеобщее оцепенение. Подруги промолчали, целиком погрузились в деятельность: Даша сноровисто расставляла свечи по краю странной белой тумбы, располагающейся перед воротами, а Лена зажигала их.
Когда все было закончено, обе, схватив меня под локти, синхронно потянули к этой тумбе.
- Скорее, - часто дышала Ленка. - До полуночи две минуты.
Мне стало еще страшнее, я облизала пересохшие губы.
- Кто хозяин этого дома? - настаивала я. О сопротивлении речи не шло, я покорно переставляла ставшие ватными ноги.
Девчонки буквально закинули меня наверх, в круг света.
- Люцифер, - задыхающимся шепотом ответила Даша и обернулась к Лене:
- Быстро звони.
Я примерзла к месту. Вокруг ввысь тянулось пламя свечей, заключая меня в магический кокон света. Значит, это — алтарь, а я — жертва. Оглянулась на Лену, но та, утягивая за собой Дашку, уже убегала в темноту.
«Динь-дон!» - раздалось у меня над головой подобно зловещему раскату грома. Я ссутулилась, сжалась в комочек, задержала дыхание и зажмурила глаза, чувствуя, как каждый нерв в теле загудел, наэлектризовавшись.
Он появился совершенно бесшумно, словно бы всегда присутствовал тут как еще один сгусток тьмы. Ни одна свеча не вспыхнула или погасла, ни одна тень не колыхнулась. Я просто ощутила: он рядом. И повернулась.
Мужчина в смокинге. Плотная ткань чернильно-черная, поглощающая любой свет. Гладкая матовая белизна рубашки с перламутровыми пуговицами и классический контраст — черная бабочка. Он был высок, мой взгляд остановился на белых крахмальных треугольничках воротничка, а если я задеру голову…
«Ему же нельзя смотреть в глаза», - я вспомнила слова Лены. И не нужно было смотреть. И без этого знала, что он головокружительно хорош собой. И если его взгляд поймает мой, я пропаду навечно.
Холод страха в мгновение ока преобразовался в лихорадку возбуждения. Меня затрясло от желания, пламенем осевшего внизу живота, я тяжело сглотнула, чуть качнувшись в сторону мужчины, стоявшего безмолвно, без движения, не делавшего никаких попыток коснуться меня, схватить. Судорожно вдохнула. От него пахло чем-то древесно-смолистым, горьким бессмертником, спелой ежевикой — очень приятный парфюм, очень притягательный. Родной.
Наконец мужчина шевельнулся, заставив меня напрячься в ожидании. Наклонился и прошептал прямо в ухо голосом Максима:
- Времени все меньше, спящая красавица. Ты в опасности. Просыпайся.
Даже после пробуждения эмоции от этого сна долго не оставляли меня: страх, возбуждение, азарт, который бывает, если пробуешь что-то запретное. И еще мучил вопрос: как рассказать, что в этом сне я захотела другого мужчину, Люцифера? Бесподобно красивого, но использующего тот же самый парфюм, что и Максим, и говорящего его же голосом.
Толкование сна тоже было сложным, впрочем, сонники друг другу не слишком противоречили. Похоже, сон указывал на знаменательное решение, которое перевернет мою жизнь, на роковую встречу с избранником, с тем, кто или сделает меня счастливой или же причинит сильную боль. Открытым оставались два вопроса: при чем здесь мои подруги, толкнувшие меня на алтарь и что за жертва задумывалась — моя душа или моя кровь?
А еще: я — полновластная хозяйка снов, тогда откуда все эти бесконечные «просыпайся»?
Максиму я так ничего и не рассказала. А смысл сна прояснился в тот же вечер.
~ oOo ~
- Три медведя? Серьезно? - Максим заливисто рассмеялся, ткнув пальцем в соответствующее фото.
- Ну было в пору моего выпускного такое тематическое кафе по русским сказкам, - проворчала я добродушно и, завалившись на спину, раскинула руки в стороны: и расслабилась, и избавилась от насмешливого взгляда карих глаз. - Будто у тебя нет дурацких фотографий с выпускного.
- Где я в парадно-выходном среди группы посредственно выструганных из дерева зверей? Нет, таких не имею, - смеясь и дразня, протянул он.
Скептически хмыкнув, я промолчала, а Максим, еще минуту полистав фотоальбом, отложил его на тумбочку и тоже опустился на кровать. Через секунду приподнялся, навис надо мной.
- Тоже мне эстет, - попеняла я ему с улыбкой, привычно теряясь в ласковой теплоте его взгляда.
Указательным пальцем нежно очертила красивые губы, провела по выдающемуся носу с горбинкой, дотронулась до ямочки на подбородке, уколовшей щетиной, а он затаил дыхание, глаза поглощали, не отрывались от моих. Обхватив затылок, я притянула его лицо к своему.
Несколько минут мы с жадностью и пылом целовались, томили и изучали друг друга ласками, пока еще не выходящими за рамки. Потом он оторвался от моих губ и, опаляя взглядом, начал вычерчивать пальцами волны узоров на скулах, виске, щеках.
- Так что значит твое имя? - Задал вопрос с волнующей и загадочной улыбкой, играя с прядями волос.
- Значений много, - рассеянно проговорила я, одурманенная его нежностью. - Мама говорила просто: «Дана значит богом данная».
Он, наклонившись, мимолетно коснулся моих губ и прошептал в них:
- Ты сегодня утаила от меня свой сон. Что тебе приснилось?
Сейчас, осенним сырым и ненастным вечером, когда мы оба казались надежно укрытыми от него и от всего мира уютом моей спальни, льющимися из динамиков негромкими завораживающими аккордами “Hypnotised” Coldplay, теплом наших прижатых друг к другу тел, ровным мягким светом прикроватной лампы, выхватывающим эту кровать из окружающей тьмы, - сейчас все казалось таким простым, не требующим и не терпящим какого-то анализа, что я спокойно призналась:
- Две моих подружки с курса сосватали меня самому дьяволу. Поставили на алтарь и смылись.
- Какое вероломство, - усмешка, новый дразнящий поцелуй. Жара - все больше, напряжение нарастало, я, будто опьяненная, ерошила его волосы, накручивала их на пальцы.
- Он был сатанински красив.
- Видела его?
- Нет. Но захотела. Как мужчину.
- Да ты и сама вероломна, - притворное возмущение, поцелуй-укус в шею, под ухом, заставивший меня чувственно простонать и выгнуться в его руках.
- Он пользуется таким же парфюмом, что и ты. А еще у него твой голос, - продолжила я, заглядывая в темные глубины его глаз.
- И ты его захотела. - Очень похоже на укор и обиду. - А меня? Хочешь?
- Да. - Едва слышное, сливающееся с гулом сердцебиения и с гулом воспламенившейся крови. Разрушающее все страхи и запреты.
Пальцы, погладив его шею, скользнули вниз, по спине, ухватились за края свитера, потянули его вверх, подтверждая согласие.
И никаких колебаний. Только горячка и голод поцелуев и прикосновений. Уже без границ. Вот оно — мое решение, раз и навсегда меняющее меня. Вот он — мой Люцифер, соблазняющий уже соблазненную. И вот она — моя жертва: кровь, тело и душа.
Экстаз — как бутон розы. Иногда даже не нужно ничего физического, ничего материального. Достаточно факта и острого чувствования этого факта. Лепесток за лепестком — срываются одежды, сметаются границы. Лепесток за лепестком — ложатся и жгут поцелуи, обхватывают и поглаживают пальцы. Лепесток за лепестком — проникают взгляды и стоны. Лепесток за лепестком… Пока ты не добираешься до сути, трудно уловимой и не перекладываемой в слова, через вспышку боли — какое же познание без нее.
Максим не торопился, без объяснений понимая все мои трудности. Долго ласкал, полностью обнажив меня и обнажившись сам. Дал привыкнуть и изучить себя: узлы мышц, непривычную тяжесть мужского тела, напряжение и неотложность желания. Сам факт такой близости, заключающейся во влажном огне тесно слившихся тел, такой заботы и осторожности, сплетенных с обожанием, восторгом, такой легкости и ликования плоти, каждая клеточка которой словно бы перерождалась, - уже один этот факт заставлял задыхаться и плавиться в экстазе.
Лепесток за лепестком.
- Прости, что причинил тебе боль. - Его губы в долгом нежном поцелуе прижались к моему виску, руки крепче обняли, извиняясь, защищая.
Я несколько нервно хохотнула:
- Ты не сожалеешь, я знаю. Ты рад, что у меня первый.
Повернувшись на спину, я заглянула в его глаза, сладостно-теплые и родные. Дотянувшись, коснулась поцелуем шеи, ключицы, плеча. Его кожа хранила вкус и запах страсти — мускус и гречишный мед. Откинулась на подушку и погладила щетинистую щеку.
Поймав мою ладонь, он, какой-то мрачно серьезный, вглядывался в мое лицо, прижался поцелуем к запястью:
- Моя Дана. Только мне богом данная.
Море
В этом сне рядом со мной была мама.
Мы обе сидели прямо на песке, мама — подогнув под себя ноги, я — уткнувшись подбородком в коленки, и поначалу без слов глядели вдаль.
Море расстилалось перед нами, пожирая своей спокойной стальной гладью весь простор и сливалось с таким же серо-стальным небом настолько безупречно, что линия горизонта едва-едва намечалась. В тишине и безветрии ласковый и бессильный прибой лизал берег, перекатывая туда-сюда мелкие черные камешки и изумрудно-зеленые клубки водорослей. Было не понятно, что за время суток сейчас: предрассветные часы, облачный день, сумрачный вечер? Казалось, здесь все застыло без движения, шевелилась лишь вода, да и та нехотя и лениво.
Потом мама вдруг заговорила:
- Они говорят, что надежды нет. Что выход только один. А доктор Климов — что мы должны ждать, что ты просто ушла слишком далеко, но продолжаешь бороться.
Сухое рыдание, подавленное ею, почему-то меня совсем не тронуло, не испугало. Словно и все мои эмоции застыли вместе с ветром, временем и жизнью здесь.
- Дочка, пожалуйста, борись. Я тоже борюсь вместе с тобой. Ты только не уходи, просто живи. Просто проснись. Деничка моя…
Последние слова были произнесены таким отчаянным шепотом, налитым горьким рыданием, что я, сбросив оковы апатии и безразличия, оглянулась на мать. Бледное, изможденное лицо поразило меня. Сердце стиснуло болью.
============================================================================
Бросив бесполезный телефон на подоконник, я застыла у окна, кусая ноготь большого пальца и невидящим взглядом уставившись в темноту вечера, нарядившуюся в лоскуты искусственного освещения.
- Опять не дозвонилась? - скорее констатировал, чем спросил Максим, отложив лопатку и накрывая крышкой сковороду, где тушились с мясом овощи.
Я молча кивнула.
- Не переживай, я уверен, что все в порядке. У нее тоже могут быть какие-то дела.
Зверем глянула на него, а он криво ухмыльнулся:
- Ладно, переживай. Дойди до крайних степеней тревожности. В конце концов, рядом есть я, готовый оказать моральную и психологическую поддержку.
Я тряхнула головой. Сарказм сарказмом, но он прав. Моя тревога и злость не решат проблему. Да есть ли она? Очередной кошмар нарушил душевное равновесие, а теперь не могу дозвониться до матери вот уже в течение десяти с половиной часов. Возможно, у нее просто что-то с телефоном, такое ведь случалось… И не единожды.
Максим выключил газ под сковородой и, сев на табурет, красноречиво глядел на меня. Внутренне встряхнувшись и задвинув на задний план все дурные мысли, я подошла к нему, оседлала его колени, а он обнял, прижал меня к своей груди крепко-крепко, точно плачущего ребенка утешал.
- Всего лишь плохой сон, - проговорил в мою макушку, поцеловав волосы. - Он ничего не значит.
- Слишком много плохих снов, Сим-Сим. Слишком много. - Я сжала в кулаках его футболку, уткнувшись носом в теплую, вкусно пахнущую шею. - И ты знаешь, все вы там постоянно просите меня проснуться. Почему? Я привыкла доверять тому миру. Он мой, понимаешь?
- Понимаю, - тихо отозвался мужчина, поцеловав в висок. - Я рядом. Всегда буду. - Потом добавил со смешком:
- Обещаю не будить, пока сама не проснешься. Хочешь ужинать? Все готово.
До меня внезапно дошло, какое сокровище сейчас держит меня в своих объятиях, пока я плачусь о своих бедах, - деятельное и мудрое. Пораженная, я оторвала голову с его плеча и стала с интересом разглядывать своего мужчину, словно только что его увидела. Пропустила между пальцев седую прядку на лбу, погладила колючие впалые щеки, проследила изгиб бровей, потом, выпрямившись, положив руки на широкие крепкие плечи, прямо спросила:
- И в чем подвох?
Он удивленно округлил глаза, без слов требуя разъяснений.
- Ты невероятен, - охотно их предоставила. - Таких без подвоха не бывает.
Максим подавил улыбку, хотел что-то сказать, но я быстро приложила палец к его губам, заставив дослушать:
- Я поняла. Ты женат.
- Нет. И никогда не был, - сохраняя нарочитую невозмутимость, ответил он, в глазах плясали бесенята. - Хотя… Женат на своей работе, но брошу ее к чертям по первому же твоему требованию.
- Это не подвох, а недостаток, - помотала я головой и продолжила:
- Тогда у тебя есть ребенок от какой-нибудь женщины.
- Нет. Пока детей не имею, - не выходил он из роли. - Но будут. От тебя.
Я закатила глаза, едва удерживаясь от довольного смеха.
- Ну тогда ты тиран?
- Нет.
- Страшный ревнивец?
- Не патологический. И без доказательств вины не признаю.
- Ну тогда…
- Дана… - подавшись ко мне, чувственно выдохнул Максим и долгим поцелуем прижался к шее. Трепет пробежал по моему телу, пробуждая его, рождая прилив желания. - Если тебе так важно найти во мне подвох, то так и быть, признаюсь в нем.
Я чуть отстранилась, прикрыла глаза. Наши лбы соприкасались, губы застыли друг напротив друга на расстоянии миллиметра, частое дыхание обжигало.
- Я просто люблю тебя, - прошептал он, ладонями провел по бедрам вверх, проникнув под полы халата, еще больше распаляя. - Привык доверять интуиции, а она притянула к тебе сразу же. Почувствовал в тебе родное, дорогое. Близкое.
Судорожно вздохнув, я обхватила руками его голову и страстно, напористо поцеловала.
Через миг он вместе со мной, обвившей ногами его бедра, крепко держащейся за шею, в уже распахнутом и соскользнувшем с плеч халате, поднялся с места. Возбужденный, заведенный, как и я.
- Пойдем в постель? - хрипло спросил, разорвав поцелуй. Я, глотнув воздуха, просто кивнула.
Этой ночью, как и следующей, совершенно истощенная занятиями любовью, я впервые не увидела снов. Что только к лучшему. Реальный мир сам казался теперь сказочным сновидением, уходить из которого не хотелось.
~ oOo ~
Помассировав виски, я еле слышно простонала и, закрыв глаза, откинулась на спинку сиденья. Сегодня почему-то немилосердно болела голова.
- Может, тебе вернуться домой? - предложил обеспокоенный Максим, заключив мою ладонь в свою, горячую и большую. Стало чуть легче.
- Я два дня уже прогуляла, - напомнила я. - Ничего, пройдет. А не пройдет, приму таблетку.
Вибрации и шум двигателя автобуса, как и бесконечное его торможение на светофорах и остановках, состояние только отягчали, но если уж я собралась сегодня воскреснуть из мертвых в университете, значит сделаю.
- Ты поспи немного, я разбужу тебя перед твоей остановкой. - Наклонившись ко мне, Максим нежно коснулся губами моего лба.
«Поцеловал в лоб как ребенка», - внутренне поморщилась я. Меня все еще беспокоила и коробила наша большая разница в возрасте. Дело даже не в том, что скажет мама или окружающие. Временами казалось, что я слишком юна, взбалмошна и глупа для него, спокойного, уравновешенного и очень мудрого. Подобные пары долго не держатся. Влюбленность и секс — это огонь, развести который очень просто и быстро. Намного труднее и затратнее бесконечно поддерживать его, направлять и опекать. Тут нужны основы посложнее и серьезнее физиологии и симпатии. Я готова их заложить и не хочу отказываться от него, а он? Сам же Максим эти восемнадцать лет вовсе не замечал, вел себя так, словно обосновался в моей жизни прочно и надолго.
- Поспи, - настаивал он, обняв, притянув к себе. И я послушно расслабилась, положив голову ему на плечо, крепче сомкнула веки, чувствуя, как его пальцы ласково поглаживают мой затылок, шею…
Боль набатом звенела в голове. Не припоминала, чтобы раньше страдала до такой степени. И хотя была уверена, что не засну, погрузилась в какое-то глухое забытье. Всего на минуту-другую.
Распахнув глаза от какого-то непривычного звука, оцепенела.
Что. Это. Такое?
Звон боли в голове нарастал, паника захлестнула ледяной волной, заставив задыхаться. Похолодевшие руки и ноги будто парализовало.
Я читала о таких случаях, даже контрольную делала, удивляясь тому, на какие выверты способен человеческий мозг и как мало человек знает сам о себе, принадлежит сам себе.
Внезапная амнезия. Дезориентация. Галлюцинации. Нельзя перечислить всего. И нельзя понять, что это такое.
Я больше не ехала в университет в автобусе, двигавшемся сегодня черепашьим темпом. Я мчалась в неизвестном направлении в полной тьме на огромной скорости в вагоне метро, заполненном сонными пассажирами с отсутствующим выражением на лицах. И я больше не была рядом с тем, кто заботился обо мне, любил и держал в своих теплых надежных объятиях. Я была одна.
Боль гудела и гудела, ее звон переходил во все более высокие тона, паника мешала мысли, забирая возможность рассуждать и действовать здраво. Я не слышала ничего из-за этого звона и бешеного сердцебиения, и я не видела ничего — в глазах потемнело. А потом словно ниточка оборвалась.
Закричав, я вскочила с места и, расталкивая совершенно безучастных людей, разбрасывая их в стороны точно кукол, ринулась к выходу. На мое счастье, мы прибывали на станцию.
«Спокойно, Дана, дыши. Все хорошо, - успокаивала я себя так, как успокаивал бы Максим. Голосом Максима. - Попробуй разобраться, сориентироваться. Для этого надо выбраться из подземки наверх и понять хотя бы, где ты, в каком городе».
Дрожа, без конца оглядываясь, я осматривала белые мраморные стены и колонны, не дающие ни единой подсказки, подвешенные к сводчатым потолкам указатели, надписи на которых прочесть почему-то не могла, на торопливо снующих рядом людей, абсолютно не видящих меня, то и дело задевающих. Отступившая было паника вновь накрыла с головой. Я заметалась, пытаясь выбраться из толпы.
«Дыши, Дана, дыши. Просто успокойся, ты сможешь».
С усилием подавляемый страх уколами боли оседал в голове и во всем теле. Тяжело дыша, я остановилась и в следующий миг нырнула в образовавшийся в толчее просвет. И выдохнула. Передо мной вверх уходила пустая лестница эскалатора. Шагнула на нее и крепко вцепилась в резину перил.
Ослабевшие ноги практически не держали. Слабость все больше охватывала тело, смешивалась с ноющей болью, кажется, во всех органах. Болело и выворачивало все, словно я умирала. Или заново рождалась. И чем выше поднимали меня ступени, тем хуже становилось. Я готова была заголосить, скрючиться, когда внезапно ворвавшийся солнечный свет, который не видела уже столько месяцев, вытеснил грязно-тусклую искусственность освещения подземки и, ослепив, больно ударил по глазам. Я немедленно закрыла их, защищая еще и ладонью, автоматически шагнула с эскалатора на твердый пол и потеряла сознание.
=============================================================================
Приходила в себя очень медленно, словно выплывала из глубин океана. Слой за слоем, все ближе к солнцу, свободному дыханию и жизни, законы которой мне родные. Сначала пришли звуки, их было не разобрать, их суть скрывалась пока в толще вод. Потом пришли образы-тени, размытые и аморфные, неясные. А потом, наконец, я открыла глаза.
Слабая, совершенно разбитая и изможденная. И каждая клеточка тела орала невыносимой болью. Сознание удержалось не более минуты.
Открывала глаза снова и снова, возвращаясь из небытия. И, наконец, почувствовала себя достаточно окрепшей, чтобы оглядеться по сторонам и осмыслить, где я и что происходит вокруг.
Больничная палата. В углу — небольшая искусственная новогодняя елка с праздничными искорками-огоньками и синтетически блестящей мишурой. Пустая койка рядом, тумбочка, стул - все безликое, казенное и угнетающее.
- Дана, девочка моя… - Надо мной склонилось осунувшееся заплаканное лицо мамы. Я попробовала улыбнуться, но слабость снова взяла свое, и сознание уплыло в темноту.
В следующий раз, когда пришла в себя, силы были даже выслушать ее и рассмотреть как следует. И удивиться…
- Я уж и не верила, - плакала мама, сидя на моей койке, вытирая платком все бегущие и бегущие по щекам слезы. Она была бледна и очень похудела, одежда не отличалась опрятностью, но счастье буквально лучилось из заплаканных глаз. Мама с осторожностью поглаживала мои волосы, лицо, руки. - Ты, наверное, не помнишь ничего совсем. Это случилось в сентябре. Ты поехала на учебу и на остановке, вместе с пятью другими людьми, тебя сбил автобус. Отказала тормозная система.
В памяти всплыл той странный сентябрьский день, когда на минуту отказали мои наушники, после ни разу не подводившие. А потом я села в автобус, оказавшийся на удивление пустым.
Как же так? Я ведь совсем ничего не почувствовала… Все было как обычно, почти ничего не менялось! Жизнь продолжалась, никаких точек и даже запятых.
И ведь именно в тот день впервые увидела Максима, опоздавшего на этот автобус, мокнувшего под дождем...
Или нет? Или все это — образы из моего подсознания. Если я тогда действительно…
- Клиническая смерть. Четыре месяца комы, - дрожащими губами шептала мама. - Надежды практически не было.
Четыре месяца. С сентября. Невозможно поверить. И не стану верить! Внутри нарастало что-то непонятное, от чего снова хотелось скрыться во тьме небытия. Но почему-то не получалось. Что-то раздирало сердце и щекотало в горле, горело и жгло виски. Горе? Отчаяние? Страх? Ужасная потеря? Шок?
Ведь все это время я училась и работала, смеялась, печалилась, сердилась. Слушала музыку, видела сны. Порой непонятные, не поддающиеся толкованию и пугающие. И каждый день встречала в том автобусе его, странно одетого в одно и то же, единственного, кто действительно общался со мной и замечал меня, кто свободно входил в мои сновидения и просил проснуться. Каждый день разговаривала с ним, узнавала его, целовала… Любила. Каждый день был вполне реальным. Все это время. Но выходило иное. Совсем, черт возьми, иное!
Подвох все-таки был. Мне все это приснилось.
Дверь в палату распахнулась, заставив оглянуться нас обеих, избавляя меня от желания заголосить и разрыдаться.
Вошедший врач, высокий, рыжеватый, плотного телосложения, показавшийся мне смутно знакомым, деловито нам улыбнулся.
- Рад приветствовать вас в сознании, Дана Леонидовна. Я Витушев Геннадий Владимирович, ваш врач. Не стану скрывать, - он приблизился ко мне, осматривая добрыми, блестевшими радостью глазами, - что это можно приравнять к чуду, настолько тяжелой была ваша травма. Вы пострадали больше всех, шансов было печально мало. Наши врачи, увы, не обладают достаточной квалификацией, чтобы проводить подобные операции. Но, на наше счастье, в один из филиалов больницы на семинар приехал доктор Климов, нейрохирург от бога, что называется. Он и оперировал вас.
- Дважды, - вставила мама, снова поворачиваясь ко мне, сверкая влажными глазами. - И потом еще курировал, не допустил третьей, опасной для тебя, операции. - Он мой и твой герой, Дана. Спасал тебя. Боролся за тебя даже тогда, когда они, - кивок в сторону хмурившегося доктора Витушева, - говорили, что все, это конец. Приходил и часто сидел с тобой, разговаривал. Говорил, что ты — уникальный случай и он вложил в тебя так много, что ты как родственница теперь ему. - Мама улыбнулась сквозь вновь набежавшие слезы. - Доктор Климов, он… Я даже не знаю, как его отблагодарить, отплатить…
- Ничего не надо, Раиса Васильевна, - раздался от двери хрипловатый и очень знакомый баритон.
Я, вздрогнув, застыла, задержала дыхание, во все глаза разглядывая шагнувшего в палату мужчину.
Напряженный взгляд темных теплых глаз, пристально смотревших в мои. Седая прядка, контрастном блестевшая в коротко стриженных темно-русых волосах, лежащих на высоком лбу. Длинноватый нос с горбинкой. Впалые щеки, темные от пробивающейся щетины. Красивый рот, привыкший улыбаться. Ямочка на подбородке. Белый халат. Одна рука прячется в его кармане, другая сжимает какую-то папку. Длинные пальцы хирурга.
Сердце, с силой застучавшее, подпрыгнуло к горлу.
- Дана, - с благоговением прошептала мама. - Это твой волшебник-доктор, Климов Максим Андреевич.
- Привет, спящая красавица, - он криво усмехнулся, глаза вспыхнули удовлетворением. И привычность этой усмешки, непосредственность этого шутливого приветствия поразили до боли.
- Сим-Сим, - беззвучно, одними губами произнесла я.
КОНЕЦ
За редакцию текста огромная благодарность Анастасии Ивановой!
ФОРУМ
Источник: http://robsten.ru/forum/74-3096-1
...СПАСИБО огромное!!! 
