Это произойдет двадцать первого июня, Эдвард уже рассказал мне. Он освободил этот день по согласованию с Эмметом и, к одиннадцати часам нас, с полным пакетом предстоящих исследований, уже будут ждать в клинике «Альтравита». Именно из нее начнется тот долгий путь, что и Ксай, и я давно готовы пройти. Ради маленького Лисёнка.
Но это все позже. Гораздо позже – еще около двух недель.
А сейчас, когда я лежу на груди Алексайо, восстанавливающего дыхание и то и дело целующего мои волосы, проявление интереса к которым уже не считает извращением, у нас секс. Продолжающийся и, как уже повелось, вечерний. И начавшийся – кто бы мог подумать? – с минета.
Наблюдая за Эдвардом в минуты его наибольшего удовольствия, любуясь и лицом, которое он не прячет, и телом, что отвечает на мои прикосновения и поцелуи, я понимаю, чем хочу заниматься всю оставшуюся жизнь. Это высшая радость на свете – делать кого-то счастливым, в постели в том числе. Я никогда не думала, что люди могут столь идеально, столь уверенно друг другу подходить – как половинки сувениров-кулонов, традицию которых заложили Инь и Ян.
Я не знаю, достигается такое путем душевного комфорта и абсолютного доверия в течении долгого промежутка времени, а может, это просто так есть, и ничто уже не повлияет, но после нашей первой с мужем ночи я могу сказать уверенно и однозначно: близость с ним для меня нечто сакрального ритуала. В переплетении тел мы обнажаем и доверяем друг другу собственные души… мне кажется, ради этого стоит жить. Ни один опиум не подарит столь ярких ощущений и невообразимого, безразмерного ощущения полета. Рай есть. И Рай на земле. Стоит только найти его в объятьях любимого человека.
- И тут повисла тишина… - Алексайо, возвращая меня в действительность из вороха мыслей, ушедших так далеко, но совсем не тяжелых, а легких, как перышко, еще и сладких, с усмешкой целует меня за ушком.
Я поднимаю на него глаза, ласково улыбнувшись.
- Зачем прерывать того, кому хорошо?
- Затем, что мне хорошо только с тобой, - Ксай с благоговением касается щекой моего лба, прежде чем поцеловать его, - я хочу тебя, Бельчонок.
Эти слова – симфония.
Я улыбаюсь так широко, как позволяют губы, едва это слышу. Ничего не могу поделать, почти рефлекс. Но и таить его не стану. Когда улыбаюсь я, Ксай тоже улыбается. Он расцветает.
- И я хочу!
Я изворачиваюсь, поменяв нашу позу и оказавшись над мужем, на его груди. Крепко, с явным нетерпением и жаждой ответа целую, не боясь сделать больно. Эдварду нравится, когда все чуть сильнее, чем нужно, что не мешает ему, впрочем, любить и нежность. Он снова совмещает два разносторонних понятия, а я рада. Нам доступны все грани удовольствия, ведь я люблю тоже самое!
В сладостной эйфории после первого, орального этапа (никогда не узнаю, как он делает своим языком так, чтобы звезды сыпались с неба прямо в руки), мы переходим ко второму. И заканчиваем этот день на светлой, радостной ноте.
Теплые и серьезно настроенные руки Ксая скользят по моей спине, переходят на ее нижнюю часть, касаются бедер, икр… пожимают, поглаживают, пощипывают кожу, заставляя ее гореть по всему периметру.
- Однажды я воспламенюсь…
- Я буду ждать этого, - сладко мурлычет мужчина, крепче прижимая меня к себе.
Игривый… как же я люблю, как же я порой скучаю по игривому Эдварду. Эти моменты – еще одна бесконечная радость. Видеть его открытым, не погруженным в проблемы и метания, получающим свое законное удовольствие, счастливым, что хорошо нам обоим… надеюсь, однажды все это станет данностью. И я буду удивляться уже не подобному состоянию Ксая, а минутным мгновеньям его грусти.
Хмыкнув, я, уловив момент, щекочу его ребра. Эдвард не боится щекотки, но, судя по вспышке глаз, ему приятно, когда я трогаю там… как и еще несколько зон по телу, где эмоции берут верх над сознанием, демонстрируя мне в аметистах всю гамму впечатлений.
Глаза.
Его глаза. Ну конечно же.
У меня появляется идея.
- Ксай…
- М-м?
Прерывая череду своих поцелуев, чтобы ответить мне, но ни на мгновенье не прекращая касаться руками, мужчина с интересом глядит на меня снизу-вверх.
Я доверительно наклоняюсь к нему поближе, смотря исключительно глаза в глаза и улавливая малейшее в них колебание.
- Я хочу кое-что попробовать… позу…
Горячие ладони Эдварда, трепетно коснувшись моего лица, вдохновляют.
- С удовольствием, белочка.
Чудится мне, он никогда не ответит отрицательно. Возможно, после опыта с минетом?..
Впрочем, так или иначе, неожиданно проникшись своей идеей, я не хочу отступать. Мне кажется, это истинно наша поза… с эмоциональной точки зрения.
И я, и Эдвард оказываемся на боку, лицом друг к другу. Влюбленный и нежный, буквально пышущий этим чувством, Ксай помогает мне с удобством расположиться как можно ближе к себе и, похоже, уловив суть, даже ногу мою на свою талию закидывает самостоятельно. Разглаживает кожу.
- Тесный союз…
- Очень…
Я переплетаю наши левые руки, правой прикасаясь к его лицу. Аметисты всегда в такие секунды концентрируются на мне, а это как раз то достоинство положения наших тел, что мне нужно. Глаза. Всегда хочу видеть его глаза.
- Поза так называется, Бельчонок, - Ксай поворачивает голову, умудрившись чмокнуть мою ладонь, - и ты в который раз идеально почувствовала момент…
- Просто я не могу тебя не видеть, - смущенно, но честно бормочу, оказавшись совсем, совсем близко. Оставляю лицо, глажу его затылок, плавно переходя на шею – зона удовольствия номер 1, потом на спину, особенно возле лопаток – зона удовольствия номер 2, а затем вниз, к крестцу. Там третья, имеющая особую значимость ближе к разрядке, зона его блаженства.
Эдвард тихонько, с явным принятием стонет, своим лбом приникнув к моему. Мы даже здесь образуем идеальный треугольник доверия. Вкупе к самой позе.
- Ты всегда будешь меня видеть, - обещает Ксай. Оказывается внутри, резко, но не сильно толкнувшись. Я почти сразу чувствую тот трепет, который не сравнить ни с чем больше, кроме его проникновения. Эдвард все для меня, независимо от времени суток и окружающих нас событий, но в такие секунду он и все во мне… а это уже не описать даже самыми невероятными словами.
Мы находим – оба – правильный ритм довольно быстро. Алексайо ведет, он знает, что так я люблю больше всего, но оставлять его одного я не намерена. Переплетшись телами – и на сей раз буквально, Ксай и я обнаруживаем новые грани… и грани эти подавляюще прекрасны.
- Ты – мое сокровище…
Аметисты вспыхивают, окрашиваясь самой настоящей радугой блаженства. Они и добрые, и горящие, и желающие, и отчаянные, и мои. Всегда мои. Волшебные и прекрасные.
Эдвард, не прекращая танца наших тел, не сбивая ритм движений, открывает себе доступ к моей шее. Зацеловывает ее с негромким рыком.
Я так люблю, когда он проявляет эмоции… раньше все это пряталось, раньше все это подавлялось… я не знаю, каким был Мастер с Маргаритами, и уж точно понятия не имею о той женщине, что была у него до них… однако я встретила Алексайо абсолютно закрытой, почти запаянной наглухо по части собственных ощущений. И потому это счастье – помогать ему открыться, он верит мне, он правда чувствует все это, раз не молчит.
Действие приближается к кульминации. Ускоряются движения, громче слышно дыхание, а поцелуи наполняются отчаяньем.
Но в самый ответственный момент и от них, и от касания мы с Ксаем отказываемся. Тесные объятья, близость лиц и… глаза в глаза. Практически не моргая.
Я чувствую вспышку своего сине-фиолетового огонька внутри в тот самый момент, когда в аметистах, столь близких ко мне, разливается океан блаженства. Теплый, пенистый и до одури красивый. Под шум разлетающихся брызг – стон удовольствия, довольно громкий, Ксая.
Я знаю его наизусть, начиная с первой минуты близости и заканчивая той, когда вот-вот наступит полное погружение в нирвану. Давая мне вдоволь налюбоваться собой, ни мимику, ни сорванность движений, не говоря уже о звуках, Ксай не прячется…
И все равно, каждый раз – как первый. Мне никогда не надоест любоваться им в такие моменты. Им рядом с собой. А сегодня – еще и самый особенный, самый невероятный день.
Тронуто улыбаясь, я, не переставая двигаться, кладу ладони на лицо Каллена.
У нас получилось, впервые, но так ярко…
Вместе. Мы сделали это вместе.
Ксай разделяет мой энтузиазм, когда чуть ослабевает действие оргазма. Он тоже широко, счастливо улыбается, с неизменной добротой и признательностью в глазах привлекая меня к себе. Целует лицо, щеки, губы. Целует все, что видит, невесомо даже коснувшись век.
- Когда-нибудь, ты сказал, - напоминаю ему слова с Санторини, где мы точно так же купались в собственноручно созданном удовольствии, - вот и оно.
- Ближе, чем я думал, - Алексайо усмехается, оглаживая мое тело. Мы все еще прижаты друг к другу после совместного оргазма так близко, как только это возможно.
- Еще одна поза перестала быть целомудренной.
- Повод для радости, - без лишних раздумий кивает мне Ксай. Он выходит, оставляя после себя некоторую пустоту, но почти сразу же заполняет ее новыми прикосновениями, уже повыше прежнего места. Ведет дорожки из поцелуев по телу. Это стало его маленьким пост-сексуальным ритуалом.
- Я очень сильно тебя люблю, Уникальный…
Алексайо останавливается, всегда, как впервые, глядящий на меня после этих слов с плохо передаваемым обожанием. Он светится, и я забываю все, что было прошлой ночью, утром, включая нитроглицерин и Константу… мы прожили этот день вместе, мы насладились им сполна, и я даже почерпнула новые знания, которыми воспользуюсь уже завтра. Не было ничего и никого. Мы. Мы и только. Никогда не думала, что понимание этого факта способно так откровенно окрылить.
- Ты делаешь меня Уникальным, Бельчонок, - с благодарностью произносит Ксай, путаясь пальцами в моих волосах. Придвигается ближе, обратно на свое место, для супружеского поцелуя, - и счастливым, к тому же. Невероятно.
- Спасибо, что позволяешь мне…
Алексайо ложится рядом, поправив наши сбитые подушки и подтянув из изножья простыню, служащую нам летней версией одеяла. Он приветственно открывает мне объятья, даже не заикаясь об одежде, и я, ощущая себя самым счастливым человеком на свете, в них заползаю.
- Ты у меня настоящий Бельчонок, солнышко, - тепло шепчет муж, глядя на то, как овиваюсь вокруг него, позволяя устроить подбородок поверх моей макушки – такой защищенной позы не дарил мне никто и никогда.
- То-то я претендую на кое-чьи орехи… - сонно хмыкаю, невесомо, но все же дозволив себе тронуть его мошонку.
Ксай разражается чудесным мелодичным смехом, едва я делаю это. Он удивлен, но не обижается. И ему правда весело.
- Ну тогда конечно, Белла…
Ощущая вибрацию его груди, покраснев, тоже улыбаюсь. Такие шутки – еще один показатель степени нашей близости. Мне слишком хорошо, чтобы думать о словах и быть целомудренно-спокойной – все место занимает пошлость. Ксай нечто невообразимое творит с моей сексуальностью и ожиданием занятий любовью. Сам виноват.
Я кладу обе ладони на его грудь, лицом так же приникая к ней. В ночном приеме нитроглицерина Алексайо признался мне нехотя и далеко не сразу… но, за завтраком из той самой манки, мы пришли к соглашению: я бужу его, если начинается гроза, даже если прежде ему было не очень хорошо, а он честно говорит мне, если болит сердце, даже если мы были настроены на близость. Нам обоим не слишком по душе условия, но гарантия спокойствия партнера и атмосфера доверия дорогого стоит… Ксай не обманет, я знаю, но и я сама не имею права обмануть…
Надеюсь, совсем скоро, благодаря нашей совместной вовлеченности в попытку зачать малыша, у Эдварда не будет поводов терзать себя и свое сердце. В нем, как и в аметистах, поселится умиротворение, блаженство и покой. Большего мне не надо.
- Καληνύχτα, τα φτερά μου, - муж по-отечески ласково целует мою макушку, ладонями надежно укрыв спину. - Σ 'αγαπώ.
Я счастливо вздыхаю. Кажется, греческий однажды, благодаря Ксаю, я буду знать лучше русского.
- Спокойной ночи, любовь моя.

* * *

Музыка.
Мелодия, столь прекрасная своими переливами, столь манящая, что нет никаких сил сопротивляться.
Музыка.
Собрание звучания инструментов, которые, не глядя на свои принципиальные различия, в состоянии слиться в единое произведение искусства – они дарят радость.
Музыка.
Моя знакомая, моя признанная, первая выученная мной на русском песня. Еще находясь в состоянии сна и слыша ее, без труда могу различить, что именно здесь, как раз на этом моменте, вступает голос солиста: «солнцем разбужена…».
Музыка «Небеса». Наша музыка.
Растерянная, я медленно открываю глаза, оглядывая комнату. «Афинская школа» - мой негласный и постоянный проводник из царства Морфея в царство Аметистового, на стене. Шторы задернуты, чтобы не мешать сну, но солнце пробивается сквозь них, создавая в спальне атмосферу тайного благоденствия, почти храмовую обстановку. Слишком красиво и слишком тихо. Мелодия, меня разбудившая, постепенно отдаляется и замолкает.
Едва слышно прикрывается дверь.
Я сажусь на постели, стянув ладонями простыни. В комнате никого нет, пахнет домашним теплом, а на подушке Ксая еще сохранился оттиск его плеч. Муж встал совсем недавно.
Я глубоко вздыхаю, концентрируясь в дне сегодняшнем, и ищу взглядом часы. Те самые динозаврики, привезенные ради Каролины, на нашей тумбочке у кровати.
Удивительно, но уже почти одиннадцать утра. Мы с Ксаем оба прониклись магией сна? До такой степени?
Только вот изумленную временем пробуждения, что последний раз красовалось такими цифрами где-то в марте, еще больше меня удивляет лежащий на тумбочке авиационный журнал. Плотный, толстый, где-то за две тысячи одиннадцатый год, он устраивает на своей поверхности художественный белый лист. Там уже почти до конца раскрашена зарисовка – карандаши, ровным рядом брошенные на дерево тумбы, крайне красноречивы. Среди них как минимум три оттенка коричневого…
Я переползаю на сторону Алексайо, с поднимающей настроение улыбкой вглядываясь в рисунок. А точнее будет сказать, портрет.
Он снова меня нарисовал…
На светлых, цвета кофейной пенки простынях, укрытая покрывалом, чьи складочки заботливо выписаны профессиональной рукой, я сплю. Нет ничего, кроме моей фигуры, большой подушки и того, чем укрываюсь. Ксай с особенной любовью, оттеняя мою кожу, выписывает волосы, пышно лежащие на плечах и наволочке (сомневаюсь, что это на самом деле выглядит так красиво), прорисовывает ресницы, делает слегка фиолетовыми веки. И конечно же, на моем безымянном пальце правой руки, так кстати выправленной из-под покрывала, аметистовое кольцо. Ксай не выводит его слишком хорошо, в отличие от моих черт, но оно заметно. И я знаю, что эта заметность согревает мужу сердце.
Тронутая до глубины души, я не рискую касаться ни портрета, ни даже карандашей руками. Просто, прижав к себе ту самую простынь, прячущую столь приятную вчера наготу, прикрываю рот рукой. Не хочется начинать утро со слез, даже не имеющих ничего общего с болью.
Портреты меня рукой Алексайо, это всегда что-то за гранью. Однажды именно по портрету я поняла, что он любит меня по-настоящему, поверила ему, и не зря. В рисунке Ксая… поклонение. Вот такое, какое есть, пронизанное, пропитанное искренностью. В нем нотки любования, нотки восхищения, отголоски благоденствия… и много, много любви.
Несомненно, Ксай приукрашивает действительность (меня), когда рисует, но не для зрителя или эстетики, что хорошо видно. Он приукрашивает меня, рисуя такой, какой видит сам… и, возможно, это даже не приукрашивание… для меня он тоже самый красивый и привлекательный. Но все-таки спорить о красоте Ксая гиблое дело. Те женщины, что раз за разом добивались его, тому пример. Он просто красивый. От природы. А меня делает красивой собой…
Улыбнувшись своему каламбуру, я, кладя голову на его подушку, присматриваюсь к портрету. Какие плавные, добротные линии. Как четко, как ярко выписана фигура. И как умело растушеваны цвета, создавая эффект наслоения как при росписи красками. Алексайо мастер своего дела.
Ему осталось совсем немного (удивительно, как ни намеком себя не выдал, рисуя основную часть), но, видимо, Аметиста отвлек телефонный звонок. Надеюсь, все в порядке.
Не собираясь мешать Эдварду, я терпеливо жду на нашей постели, то и дело с улыбкой поглядывая на белый разрисованный лист. Авиационный журнал, карандаши… все в лучших традициях Ксая. А я уже почти и забыла, словно это было сто лет назад.
Через какое-то время мое терпение вознаграждается. У двери слышны шаги и она тихонько открывается, практически бесшумно пуская Эдварда внутрь.
Алексайо выглядит каким-то поникшим, бледным и вконец изумленным. Морщинки собираются на его лбу, выдавая активную мыслительную деятельность, а в глазах и желание поверить, и решение не доверять. Он сомневается. В чем?
Обнаженный, но не похоже, чтобы замечающий это, Ксай стоит в дверях, держа в руках мобильный телефон с давно потухшим экраном и, лишь окинув комнату взглядом, лишь зацепив им мой портрет, находит меня саму, уже не спящую. Непроизвольно вздрагивает.
Я ничего не понимаю.
- По утрам совсем страшно, да?.. – желая перевести все в шутку и хоть немного, но вернуть себе игривого утреннего Эдварда, каким он всегда просыпается после наших ночей, говорю я.
У него грустный, потухший голос. Я просто не узнаю Ксая.
- Ну что ты, белочка…
Эдвард направляется ко мне, оставив телефон на тумбочке. Присаживается на кровать, вдруг зардевшись от своей наготы.
- Ты слышала?..
- Слышала что? – я оказываюсь совсем рядом, приобняв его за плечи, - что-то случилось?
По-моему, от того, что не знаю звонящего или же их диалога, Алексайо легче.
Он задумчиво гладит мою ладонь. Машинально или нет, но с кольцом.
Вздыхает.
- Мне звонила Константа.
Вот все и становится на свои места. Ксай… знал бы ты, как мы обе хотим для тебя счастья.
Мне стоит большого труда изобразить удивление.
- Конти?..
Эдвард кивает с таким видом, что на мгновенье мне кажется, будто мисс Пирс сменила милость на гнев и что-то снова хочет от Алексайо, решив отменить свадьбу и его почетную на ней роль в угоду какому-то новому плану, родившемуся в собственном сознании.
Страшные мысли, а потому я уповаю, что напрасные. Я поверила Константе. Очень надеюсь, что не зря.
- Она ничего не требует, Белла, - расценив мое замешательство как горечь или, что еще хуже, обиду, поспешно объявляет муж. Привлекает меня к себе, самостоятельно и крепко обняв, целует в лоб, - она просто… выходит замуж.
Господи, спасибо тебе. Все в порядке.
Облегчение, прорисовавшееся на моем лице, Ксая радует. Он действительно ждал от меня совершенно другой реакции. Бедный.
- Я очень рада за нее, в таком случае, - погладив его щеку, неизменно правую, шепчу я. Аметисты мерцают, когда смотрю в них. Там плещется слишком много чувств, чтобы все как следует разглядеть. Но ярче всего видны соревнующиеся друг с другом гордость, ошеломление и грусть.
- Она попросила меня…
- О чем же?
Что-то мне не нравится, как прошел этот разговор. Эдварда не то, что не осчастливила подобная новость, а будто выбила землю из-под ног. Видимо, я чего-то не понимаю, а может, он чего-то не договаривает.
Ксай тяжело вздыхает.
- Она попросила меня провести ее к алтарю, Белла. Как… отца.
Вроде бы все как надо…
- Это огорчило тебя?
- Ну какой же я отец, Бельчонок, - он безрадостно хмыкает, хмурясь, - из-за меня она едва не спрыгнула с «ОКО», а теперь…
Я глажу его ощутимее, придвигаюсь ближе. Дотягиваюсь до любимых губ, успев невзначай их даже чмокнуть.
- Она не спрыгнула с «ОКО» из-за тебя, Ксай. Твое присутствие, не безразличие к горю и доброта ее спасли. Твоя любовь.
В погрустневших чертах Алексайо пробивается новая волна удивления. Он смотрит на меня так, будто не то что не ожидал, а даже не мечтал подобное услышать. Но это же очевидно…
- Ты не ревнуешь?
- Но ты же не любишь ее как женщину? И она, раз собирается замуж, не любит тебя как мужчину… с чего бы мне ревновать? Прошлое – в прошлом.
Эдвард сам себе мотает головой.
- Твоя мудрость ставит меня в тупик, маленький Бельчонок, - честно признается он.
- Моя мудрость – твоя заслуга в том числе.
- То есть, ты не против?..
- Ксай! – возмутившись, но вовремя догадавшись, что лучше делать это чуть тише и с меньшим рвением, я, качая головой, требовательно его целую. Довольно-таки крепко. А потом, руками обвив шею, бормочу возле губ то, что так хочу сказать, - не смей такого думать… я очень рада за тебя, я действительно рада. Ты как никто заслужил, любовь моя, быть там… и быть для нее тем, кем всегда являлся.
Эдвард будто бы неумело, сбито мне отвечает на поцелуй, но руками держит вполне явно. Усаживает к себе на колени, игнорируя разделяющую нас тонкую простынь, в которую я сама себя невольно закрутила.
- Ты правда так думаешь?
- Я всегда говорю тебе только то, что думаю, ты же знаешь.
- И ты уверена, что я этого… достоин?
Та горькая искренность, полная надежды, с какой он задает этот вопрос, ударяет в самое сердце.
- Ну конечно, любовь моя, - не давая ему возможности и на мгновенье усомниться, я ласково ему улыбаюсь, - ты достоин и этого, и куда большего тоже. Всего. Ты не совсем веришь Конти?
Алексайо немного расслабляется, когда я глажу его волосы и затылок. Когда-то он признался мне, что с этими касаниями чувствует себя любимым. Дома.
- Я догадывался, что Сергей ей интересуется, но чтобы настолько…
- Ты их познакомил?
- Скорее он нас, - Ксай притягивает меня к себе совсем близко, - в том стрип-баре я, как всегда, забирал Эммета после очередного неудавшегося свидания, а Серж должен был отвезти его домой. Но в этой суматохе я где-то потерял его и, в итоге, Натос поехал на такси, а я остался дожидаться водителя. Он появился буквально через полчаса и сообщил, что одной девушке срочно нужна помощь и спросил, не мог бы он воспользоваться нашей машиной, чтобы отвезти ее в больницу. Конти… избили, ты же знаешь, - Аметист с силой морщится, а глаза его опять мрачнеют, - какие-то подонки. И в таком состоянии, еще и узнав о прошлой жизни, я не мог ее оставить. Она стала моей третьей «голубкой».
Внимательно слушая весь рассказ, я, все так же держа Ксая за шею, поглаживая его кожу, могу сделать лишь один вывод:
- Возможно, это судьба?
- Надеюсь на то. Свадьба через три недели. В Лас-Вегасе.
Эдвард внимательно смотрит на меня, готовый подметить самую малую реакцию. Благодаря тому, что новость эту уже знаю, как в первый раз, непроизвольной дрожью, на такие слова не отзываюсь, но все же чуть хмурюсь. И Алексайо тут же, с безграничной любовью, принимается целовать мое лицо.
- Мы можем не ехать, Белла. Ты не обязана, а я не стану тебя заставлять. И совершенно точно тебя одну не оставлю, - его голос тверд и намерения, я не сомневаюсь, тоже, - только скажи.
Я пытаюсь напустить на лицо возмущенное выражение.
- Еще чего, Ксай. Мы обязательно поедем. В Вегас или на Ямайку, мне все равно.
- Бельчонок, я серьезно.
- Я тоже. Предельно, - зажмуриваюсь, прогоняя все ненужное, что есть в тоне и в выражениях, - это важно для тебя. И я точно так же, можешь не сомневаться, тебя не оставлю.
Эдвард чуть отстраняет меня, усаживая на своих коленях как можно удобнее, и не отпуская рук, которыми придерживает спину и талию. Он смотрит на меня и восхищенно, и снисходительно, и с любовью, и с доброй признательностью, и с теплом. Этот взгляд – его фирменный – одно из моих потаенных сокровищ.
- Значит, едем в Вегас?
- Едем, - отрывисто киваю, закусив губу.
Ксай трепетно целует мой лоб. Его едва слышное «спасибо тебе огромное» делает это утро еще ярче и теплее.
Я смущаюсь.
- Ты… нарисовал меня?
Словно бы только что вспомнив о портрете, Эдвард оборачивается в его сторону.
- Еще не закончил, - виновато докладывает. – Нравится?
- Очень красиво. Ты всегда рисуешь меня красиво.
- Потому что я больше всего люблю рисовать тебя, - примирительно замечает муж, - а еще, ты спящая красавица, Бельчонок. Я каждое утро поверить не могу, что просыпаюсь с тобой.
Щеки горят огнем. Я с трудом удерживаюсь, чтобы не опустить глаз.
- Если уж я просыпаюсь с тобой, то чудеса точно возможны, - мурчу, посильнее прижавшись к его руке. Эдвард, усмехаясь, снова устраивает меня у груди, заботливо поглаживая спину и плечи. На это замечание ничего не отвечает.
- Я не спросил разрешения, солнышко, но, надеюсь, ты не была против?
- Нет, Ксай. Рисуй меня, когда тебе хочется.
- Будь уверена, я воспользуюсь этим, - шутливо предостерегает он.
Я выгибаюсь, с удовольствием целуя его в нос. Все, что мне хочется делать до конца жизни – вот так вот нежиться в объятьях Эдварда и целовать его. Всюду. Теперь мне позволено всюду.
- Чувствую себя музой, когда ты так говоришь…
- Ты и есть Муза, мое вдохновение, - Ксай так нежно поправляет мои волосы, что по телу бегут мурашки, - моя Муза. Все, что я делаю, Бельчонок, а уж тем более то, что я рисую, посвящается тебе.
- Тогда «Мечту» ждет неизмеримый успех.
- Очень надеюсь, - Ксай так красиво щурится, с широкой, хоть и половинчатой улыбкой глядя мне в глаза, что теплеет на сердце. Счастливый. Мы с Константой были правы, счастливый. И никак я не могла его это лишить, запретив мисс Пирс звать Эдварда. Когда первое ошеломительное впечатление пройдет, он обретет второе дыхание. Оно уже пробивается наружу.
Один из карандашиков, словно бы ожидая подходящего момента, дабы напомнить о незаконченном рисунке, падает с тумбочки вниз. Ксай, не отпуская меня, нагибается за ним, дабы поднять, и мышцы так красиво перекатываются… вся его кожа, не упрятанная от глаз, становится матовой от приглушенного солнечного света. Ксай почти божество в эту секунду. И так бесконечно хорошо, что мое…
- А Музе позволено брать в руки кисть? – когда снова садимся ровно, с интересом спрашиваю я, тронув волосы на его груди.
- Если ей хочется, кто же запретит? – Эдвард любовно оглаживает мою шею, - и что будешь рисовать, Бельчонок?
Я загадочно улыбаюсь.
- Η ψυχή μου. Станешь моим натурщиком, Ксай?
- Не думаю, что это лучший выбор.
- Лучше не бывает, ну что ты. Ну пожалуйста!
Ксай смотрит на меня мягко, но с призывом отказаться от глупой идеи. Еще считает ее глупой. Он и стесняется, и удивляется моей просьбе. Ксай был бы не Ксаем, если бы с улыбкой ее принял спустя пару секунд.
И все же, чудеса случаются. Потому что, какое-то время поглядев мне в глаза, Эдвард все же кивает. Соглашается.
Как ребенок, которому только что выпала возможность получить самую желанную игрушку, я спрыгиваю с его колен, едва не запутавшись в простыни. Ловкий Алексайо освобождает меня от нее прежде, чем успеваю споткнуться. Просит меня себя беречь. И, как маленькое условие… тоже не надевать одежды.
Хихикнув, я соглашаюсь. Притаскиваю поближе к себе журнальный столик, приношу россыпь карандашей, чистый лист и, как повелось, его журнал. И вот я уже перед Ксаем, на старом-добром темно-бордовом кресле, усевшись, как люблю, с ногами. Сладостная эйфория охватывает все тело, целиком. Причина моей столь вопиющей радости так проста, что и не верится. А прекрасно!
- И как мне позировать, моя девочка? - с любовью и интересом наблюдающий за мной, ухмыляющийся, и в ухмылке этой прячущий свое догорающее смущение, спрашивает Эдвард.
Он сидит на нашей постели, бесконечно прекрасный со своей молочной, ровной кожей, освещаемой солнцем, руками, что держит почти на бедрах, ближе к животу, выпрямленными ногами, что так необычно прикрыты моей бежевой простынкой… мне не показалось, Ксай как никогда похож на Бога, снизошедшего до моей постели. А еще он… домашний и настоящий, словно бы уже много лет только так мы и просыпаемся, только так и начинаем утро. Полное умиротворение.
- Никак, - тотчас решаю я, оценив ситуацию, - просто не двигайся, Ксай. И, подожди секунду…
Я нахожу свой айпод, привезенный из Лас-Вегаса, в одной из полок в шкафу. Там всего несколько песен, остальные я удалила, но эти – самые дорогие сердцу. И, если одну из них сегодня мы оба уже слышали, чем Ксай в который раз меня удивил, поставив ее на свой звонок, то вторую – нет. А повод уже здесь и он чудесен.
Эдвард растроганно усмехается, когда маленький приборчик оживает довольно громким звучанием труб. А затем вступают гитары и фортепьяно.
Северный ветер, начинает солист, чей бархатный голос так созвучен с тембром Ксая, играет желтой листвой…
Вдохновленная, я берусь за карандаши, с любованием глядя на мужа. От него исходит радость, тесно переплетенная с благоденствием и простым, но таким ласковым счастьем. Оно согревает лучше солнца.
Застыл корабль на рейде, напеваю я, очерчивая его лицо, и самолет над Москвой…
Алексайо щурится, но послушно не меняет позы, лишь рассматривая меня все нежнее и нежнее. С обожанием:
- Стал весь мир кругом нашей тайной…
- Осень бьет крылом…
- Ты мой Бог, - с сильным чувством, серьезнея, произносит Ксай. Аметисты горят, - ты даришь мне счастье…
Я улыбаюсь. Я рисую так, как не рисовала никогда в жизни, полностью погрузившись в ту атмосферу – с солнцем, с обнаженной коже, с очарованием и единением душ, что создали мы вдвоем, так нечаянно, но так красиво. Безупречно.
Три сантиметра над землей.
Мои глаза, аметистовые и бесконечно прекрасные. Я очерчиваю силуэт Ксая, но не могу не заметить сперва их.
Пока ты рядом – ты со мной.
Я вижу их в реальности, вижу их взгляд и поверить не могу, что он обращен ко мне. Такое не передать ни на какой бумаге.
Мы не разучимся летать.
Я счастливо смеюсь, хотя на глаза наворачиваются слезы. Благо, тоже счастливые.
- Испорченный святой еще способен удивлять, - в унисон произносим мы с Эдвардом.
И больше я уже не могу рисовать.
Скидывая на кресло импровизированный мольберт, россыпь карандашей и даже играющий айпод, я бегу к нему, прекрасно зная, что ничто меня сейчас не остановит.
Алексайо готов. Он ловит меня, с такой же счастливой влагой в глазах, и крепко-накрепко к себе прижимает. К сердцу.
Я его целую. Везде, всюду, как в первый раз. А он точно так же целует меня – здесь мы совпали.
- Я выразить не могу, как люблю тебя, - сбито бормочу, каким-то чудом оказываясь под ним, все такая же обнаженная, все такая же – его.
- А я могу, Бельчонок, - с тлеющими угольками в глазах доверительно шепчет Эдвард. И наклоняется ко мне, не давая и шанса избежать близости и вернуться к рисункам.
Испорченный святой. Мой.
…Наша музыка играет громче.

ПРОДОЛЖЕНИЕ

Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-1